Текст книги "Преодоление"

Глава 15
Пётр Пронский

Апрель месяц 1617 года, день двадцать второй, вторник на Светлой неделе.

В этот день государь ходил в Новодевичий монастырь на молебен со всем двором. Прошла служба. После неё в трапезной накрыли стол. За столом сидели бояре Иван Черкасский и Алексей Сицкий, а также окольничий Артемий Измайлов.

Наряжать вино у государева стола выпала на этот раз очередь ему, князю Петру Пронскому. Он только что, в январе, вернулся с воеводства на Двине, с Холмогор. И сейчас, стоя в Новодевичьем монастыре у стола государя, он почему-то вспомнил Холмогоры…

Там он, по государеву указу, первым делом обновил стены острога. И вовремя. Потому что и туда уже, под Холмогоры, добрались черкасские люди: вольные казаки, проще говоря, грабители. И когда они, те черкасские и литовские люди, подступили к Холмогорскому острогу, то их многих побили. На этом бою ратники князя Петра взяли пленников. И те сказали, что повёл их туда, на Вагу, сотник Фешко; и хотят они, черкасские люди, идти к Архангельскому городу. А если там не разживутся ничем, не удастся взять город, то пойдут на Онежское устье, затем в Новгород. Там-де, в Новгороде, сейчас Якоб де ла Гарди. И тот Якоб де ла Гарди велел им, литовским людям и черкасским, идти на Двину и к Архангельскому городу.

– И давал нам тот Якоб, в Новгороде, на то сукна и камку и деньги тоже! – сообщил говорливый пленный казак.

Он замолчал, облизнул пересохшие губы, просительно глянул на Пронского.

Князь Пётр велел налить ему водки. Холопы подали пленному чарку водки. Он выпил, повеселел.

– Приступных хитростей поделали, – охотно пустился он дальше выкладывать всё, что знал. – Облили смолой шестнадцать возов соломы и бересты. Да веники облили смолой же и салом. А всех нас было человек шестьсот. Кроме пахоликов малых! Тех в полку оставили, чтобы на штурме многолюднее казалось. А воинские люди с булгаки были, многие с саадаками[58]58
  Булгаки – вид оружия. Саадак – лук с налучьем и колчан со стрелами, крепившиеся к специальному поясу.


[Закрыть]… Но Холмогорский острог так и не взяли…

Сизое, испитое лицо того казака, мелькнув перед его мысленным взором, исчезло…

Князь Пётр вернулся к скучной процедуре, к происходящему за государевым столом…

Прошёл апрель. В середине мая по Москве прокатилось тревожное известие. На базарах, площадях и даже по дворам судачили, что шестого мая, на день памяти многострадального ветхозаветного Иова, Михаил Бутурлин отошёл с войском из-под Смоленска. Четыре года осады, стояния под Смоленском, пошли прахом. И Бутурлин, не желая рисковать армией, снял осаду и ушёл из-под Смоленска, когда туда вплотную придвинулся с войском гетман Ходкевич.

Вот в это-то время князя Петра и вызвали в Разрядный приказ. Там он получил государев указ немедленно ехать в Дорогобуж, на воеводство. В товарищах ему, вторым воеводой, назначили Ивана Колтовского.

Князь Пётр, привычный к срочным поездкам, собрался в дорогу быстро. Не прошло и двух дней, как он и Колтовский уже оказались в Можайске. Добирались они туда с обозами, груженными съестными припасами, под охраной боевых холопов.

В воеводской избе, куда они явились сразу же, они застали всех начальных людей Можайска. На месте был князь Семён Шаховской и его помощники, Андрей Толбузин и Осип Хлопов.

– А-а, князь Пётр! – встав с лавки, поздоровался с ним Шаховской.

Князь Семён был такой же, как его дядька, Григорий Шаховской…

– Не пройти! – безапелляционно заключил Шаховской, когда князь Пётр, поздоровавшись со всеми, объяснил, куда они направляются. – Дорогобуж осадил Ходкевич! И там, в Дорогобуже, в осаде оказался Юрий Сулешев!

Переговорив с Шаховским об этом и о том, где бы им устроиться на постой, они вышли во двор и направились к своему обозу. Когда они подошли туда, то их холопы подняли ропот. Они тоже узнали тут, на воеводском дворе, что гетман Ходкевич перекрыл дорогу на Дорогобуж.

– Не-е, князь! – заупрямились они, как только он объявил им, куда они двинутся дальше. – Под «литвой» нам ходить не за обычай!

Князь Пётр на минуту задумался, не зная, как быть.

– Ну ладно! Чёрт с ними! – махнул рукой на холопов Колтовский.

Князь Пётр рассердился на него.

– А кто исполнять будет государев указ?

Колтовский промолчал, чтобы не распалять его ещё сильнее, поняв, с кем имеет дело за то время, пока они добирались сюда.

Князь Пётр походил между возов, не глядя на холопов.

– Ладно, идите отдыхайте! – сказал он холопам.

Переговорив между собой, они, князь Пётр и Колтовский, решили отписать на Москву, в Разрядный приказ, что им никак не пройти в Дорогобуж. Поэтому они ждут указания, что им делать.

Через несколько дней из Москвы пришло письмо с предписанием идти им в Вязьму и быть воеводами там. Да помогать из Вязьмы чем смогут Дорогобужу.

В один из первых дней их воеводства к Вязьме подошла и расположилась недалеко лагерем армия Бутурлина, которая отходила из-под Смоленска.

Князь Пётр, наказав Колтовскому сидеть в крепости, поехал в лагерь Бутурлина.

Проезжая по лагерю, направляясь к Бутурлину, присматриваясь к лицам, он заметил у одной из палаток сотника, приметив его ещё по ополчению Пожарского.

– Тухачевский! – окликнул он его, запомнив его фамилию.

Яков тоже узнал Пронского.

Они поздоровались, разговорились.

Яков рассказал Пронскому, что произошло под Смоленском…

Князь Пётр сокрушённо покачал головой, простился с ним и направился в центр лагеря, где стояли шатры военачальников армии.

Через два дня армия, разделившись, пошла в двух направлениях: одна часть с Бутурлиным пошла на крепость Белую; другая двинулась дальше, к Волоку Ламскому.

В июне месяце в Вязьму, к князю Петру на сход, пришли полки казаков с Угры под началом воевод Гагарина и Дашкова.

Князь Пётр, встретив их, выругался.

– На хрен вы мне тут сдались! Без вас нечем кормить своих-то!

Он пошумел, затем принял их. А те, Гагарин и Дашков, что ни день, то грызутся. Тот-то Дашков, хотя и подчинился Гагарину, но не смирился.

– Волынит! Ах ты, …! – ругался на того Гагарин, как только встречался с ним, с князем Петром.

Как ни уговаривал их князь Пётр, чтобы одумались да шли бы в Дорогобуж, промышлять там литовских людей, как то велено государевым указом, они так и не тронулись с места.

Прошёл месяц. В июле нагрянул с Москвы государев сыщик с проверкой по этому делу.

– Никита Оладьин! – представился тот, когда явился перед князем Петром. – С наказом государя! Почто дело не промышляете! Живёте в Вязьме не по наказу!..

Он стал ругаться. Ругался он изощрённо.

Князь Пётр осадил его:

– Закрой рот, пёс! Ты не у себя на помойке!

– А ты, князь, исполняй, что государь велит! – услышал он в ответ с издевкой над словом «князь».

Князь Пётр тоже был обозлён. Дело было в том, что как только пришёл сюда с полком Никита Гагарин, то тут же заартачился Иван Колтовский.

– В наказе государя указано: промышлять литовских людей тебе, князь Пётр, да князю Никите Гагарину с товарищами! – Теперь уже Колтовский предъявил свои местнические претензии Гагарину.

Он сжал зубы, чтобы не наговорить глупостей от раздражения, обозлённый на Гагарина. Он, Иван Колтовский, немолодой, подтянутый, сухой, как гончий пес, такой же был и злой.

– И меньше Гагарина мне быть немочно! – резко заявил он ему, князю Петру. – И я бью челом государю на него!

У князя Петра опустились руки. Государево дело, за которое он отвечал, проваливалось из-за местнических тяжб.

Оладьин уехал в Москву. И там, в Разрядном приказе, он отдал наказ Сыдавному.

Тот проворчал что-то, принимая наказ, который остался невыполненным, но не отложил его в сторону. Ситуация под Дорогубожем торопила. И думный дьяк быстро пропустил это мелкое местническое дело через своих подьячих, подвластных ему.

– Срочно найти их службы по разрядам! Составить указ и подать боярам на рассмотрение! – распорядился он.

Уже через день в Вязьму ушло письмо с приговором бояр быть в Вязьме стольнику князю Петру Пронскому с товарищами.

Князь Пётр, получив указ, успокоился было. Но он поспешил радоваться.

Колтовский, поняв, что не добился своего, сказался больным. А чтобы всё выглядело натурально, он взял да искупался туманным утром в речке Вязенке.

Уже подошёл к концу август. Вода в речке была холодной. И он простыл. И вроде бы не хотел этого, а заболел по-настоящему.

В тот же день он отписал в Разрядный приказ письмо, что болен и исполнять государевы дела не в силах. Просит отпустить его в Москву.

А чтобы не возникло ещё чего-нибудь непредвиденного, с Москвы стали писать наказы на имя одного Петра Пронского, добавляя: «с товарищами».

– Но! – грозно следовало в указе государево слово. – Вам бы идти со всеми людьми в Дорогобуж!..

Да вот только и после этого они, князь Пётр с полками, приданными ему, на Дорогобуж не пошли. Замешкались в Вязьме ещё новым делом.

В это время через Вязьму пытался пройти к Москве гонец Риздиц с письмом к боярам от Льва Сапеги. Князь Пётр и его новый помощник задержали его, затем отправили обратно к Сапеге.

Так прошёл ещё месяц, сентябрь.

На день Иверской иконы Божьей Матери [59]59
  13 (26) октября.


[Закрыть]князь Пётр с самого утра был в приказной избе. Время близилось к полудню, когда вдруг на дворе послышался сильный шум. Затем там будто бабахнул кто-то из мушкета.

Он вздрогнул. Михайло Белосельский тоже.

– А ну, сбегай узнай, что там! – велел князь Пётр подьячему.

Свирька, молодой подьячий, занимающийся при воеводах письменными делами, подхватил длинные полы кафтана и выбежал из приказной.

Через минуту он пулей влетел назад в избу с красным лицом, прерывисто дыша.

– Одадуров сдал Дорогобуж королевичу! Ха! – со свистом вырвалось у него.

От Дорогобужа сюда, до Вязьмы, королевич мог дойти большим войском за пять дней. Об этом знали все.

Это была катастрофа.

– Михайло, собери полковых голов! – приказал князь Пётр Белосельскому, оправившись от потрясения услышанной новостью.

Белосельский поднялся с лавки и быстрой, упругой поступью вышел из приказной. За ним выбежал и подьячий.

Оставшись один, князь Пётр прошёлся по избе. Затем, не выдержав неизвестности, он тоже вышел из приказной.

А там, на площади, у церкви Спаса, бурлило море злых голов, охваченных смятением и страхом. Он, страх, летал по головам. Селился там под шапками, кафтанами, в груди, а то спускался до портов…

Скорым шагом князь Пётр направился туда, заметив в толпе долговязую фигуру Белосельского. Там же был и подьячий Свирька.

Он протиснулся через толпу к князю Михаилу.

Тот, увидев его, перестал жестикулировать, видимо, что-то доказывая обступившим его людям. Они, дворяне из заокских городов, боярские дети, казаки – вооружённые, сейчас, в запале паники, были напуганы, опасны.

– Они требуют, чтобы мы уходили отсюда! – прокричал князь Михаил ему, князю Петру, стараясь перекричать гул толпы. – Говорят, не выстоим против королевича!.. Осадит – все пропадём, пропащим делом!..

Князь Пётр понял, что хотят собравшиеся на площади. Но как отходить без государева указа? За это же по головке не погладят.

И он стал тоже уговаривать боярских детей и казаков, что нельзя отходить без указа из Москвы.

В ответ со всех сторон послышались злые выкрики.

– Ждать, когда государь укажет!.. Пошли отсюда!..

Кто кричал в толпе, князь Пётр не заметил. Но эти крики подействовали на толпу, как выстрел. Она стала быстро таять, прямо на глазах. Как град, выпавший в зной летом.

Они, князь Пётр и Белосельский, остались на площади одни.

И они едва успели убраться с дороги, когда их чуть не затоптали конные сотни, хлынувшие к крепостным воротам.

Князь Пётр оттащил в сторону Белосельского, когда тот сунулся, чтобы загородить этой массе путь к воротам.

Крепость опустела. Успокоились и галки с воронами, вспугнутые этим потоком коней и людей.

И стало тихо. Необычно тихо за последние несколько месяцев, как он, князь Пётр, приехал сюда. И от этой тишины ему стало не по себе.

Рядом молчал, оглушённый этой тишиной, и Белосельский.

– Ладно – пошли! – хриплым голосом нарушил тишину князь Пётр, сорвавший горло в криках. – Надо убираться и нам отсюда в Можайск!

Они тоже покинули город со своими холопами и обозами.

Через неделю после этих событий в Можайск приехали боярин князь Иван Одоевский и окольничий Артемий Измайлов. Князь Иван, крутой, самолюбивый и вспыльчивый, стал дотошно разбираться во всём происходящим здесь. Наказом государя и Боярской думы ему было велено упрекнуть простых служилых за то, что они сделали, напомнить им присягу царю. Чтобы не поддались на польские прелести, служили по-прежнему государю безбоязно.

– Государь вины ваши прощает! А пока служите на Можайске! До государева указа! – объявил им под конец Одоевский.

Но вот с ними, воеводами, Пронским и Белосельским, разговор был иной.

И он, Одоевский, прежде всего поставил их, князя Петра и Белосельского, перед собой.

– Почему оставили Вязьму?! – строго спросил он.

С ними же, Одоевским и Измайловым, приехали из Москвы и два пристава: Семён Чемоданов и Исак Сумбулов.

И князь Пётр понял, что эти-то, приставы, присланы по их души: его и Белосельского.

– Зачитай указ государя! – велел Одоевский Чемоданову.

Чемоданов поднялся с лавки, развернул грамоту, стал зачитывать её.

– По указу государя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Руси было велено идти князю Петру Пронскому и князю Михаилу Белосельскому в Вязьму. И соединясь с полками казаков, что привёл к ним князь Гагарин…

В грамоте перечислялось всё, что было велено сделать им, Пронскому и Белосельскому…

Князь Пётр, стоя рядом с Белосельским, перед сыщиками из Москвы, краснел, затем бледнел и снова краснел, понимая, что его обвиняют в трусости. А ещё хуже – в ослушании государева указа.

Рядом с ним тяжело сопел Белосельский. Затем сопение странно прекратилось, как будто он перестал дышать, замер, прислушался…

Тупо взирая на происходящее, от прилившей к голове крови князь Пётр едва различал голос государева сыщика… Вот мелькнули слова, что его, князя Петра, как и Белосельского, велено заковать в цепи и отправить в Москву…

«Хорошо ещё здесь, на службе! – мелькнула у него глупая мысль. – А не дома… На дворе! При Матрёне, жене-то!»

Да, это было глупо. Но этой глупостью он бессознательно защищался от происходящего сейчас с ним.

Тут же, в приказной избе, на них, князя Петра и Белосельского, наложили цепи, заковали. Затем их отвели в тюремную избёнку, стоявшую рядом с приказной, и закрыли там.

Одоевский и его команда уезжали утром. И князь Пётр и Белосельский так и просидели в холодной избёнке без еды и воды всю ночь. Только утром им дали хлеба и квасу. Затем их посадили на телегу. Тут же на телегу сел Чемоданов и второй сыщик, Исак Сумбулов, приезжавший за Белосельским.

Так наступил для них первый день октября, с утра холодный, но, благо, без дождя.

Там же, в Москве, их сразу отвезли в тюрьму на Варварке.

Их дело тянулось долго. Его сначала рассматривали дьяки и подьячие Разрядного приказа, собирая все отписки, наказы государя. Затем оно поступило в Боярскую думу. Там тоже не сразу занялись им. Наконец, только через полгода по их делу вынесли решение: государь указал, а бояре приговорили: Пронского сослать в Тобольск, о котором он до того только слышал, а Михаила Белосельского – в Сургут.

Глава 16
Дмитрий Пожарский в боях за Москву

Как-то незаметно для него самого, для князя Дмитрия Пожарского, подошла осень. Он даже не заметил этого, весь поглощённый делами.

В начале октября, на день памяти апостола Фомы[60]60
  6 (19) октября.


[Закрыть], к нему на двор, на Сретенку, пришёл думный дьяк Разрядного приказа Семён Сыдавный.

– Здорово, Семён! – поздоровался князь Дмитрий с дьяком, когда Фёдор ввёл того к нему в палату.

Он подошёл к дьяку, крепко пожал его узкую, но твёрдую и сильную руку.

– Садись, садись! – доброжелательно пригласил он его, показав на лавку у стола.

Дьяк тяжело опустил своё грузное тело на лавку так, что та, бедная, как будто возмущаясь, странно заскрипела. Он же прерывисто засопел, переводя дыхание от подъёма на высокое теремное крыльцо хоромины.

Эту хоромину князь Дмитрий, точнее, его стряпчий Иван Головин, отстроил на месте погоревшей шесть лет назад старой хоромины. И сейчас она выглядела вполне сносно для боярского двора.

Князь Дмитрий сел напротив дьяка. Заметив, как тот завертел головой, ожидая чего-то, он догадался, что нужно ему, зная, что тот не может жить без водки.

– Иван! – громко позвал он стряпчего.

И когда тот вошёл в палату, он велел накрыть стол.

– Да принеси нам с Семёном что выпить! – подмигнул он по-приятельски думному дьяку. – Да не вина! Водочки!

Стряпчий ушёл. Пока холопы накрывали на стол, а стряпчий ходил в подклеть за водкой, князь Дмитрий выведал у дьяка последние новости, что ежедневно приходили в Разрядный приказ.

Выслушав его, он задумался.

В августе положение на западе, за Можайском, стало совсем тревожным. Владислав с Ходкевичем пришли под Дорогобуж и осадили его. И в связи с этим-то государь и бояре разослали в замосковные города указ: собраться воеводам с ратными людьми и ждать с Москвы дальнейшие распоряжения. Такой указ ушёл в Ярославль к Дмитрию Черкасскому. Получил его в Муроме и Борис Лыков со своим помощником Григорием Валуевым.

Сыдавный, зная его, князя Дмитрия, старую неприязнь к Лыкову и зная, что он ревниво следит за всеми успехами князя Бориса, подробно рассказал о том.

Сообщив эти последние новости, он вручил князю Дмитрию указ государя.

– И велено проводить тебя к государю! – сказал он. – К его руке, на отъезд!..

Так князь Дмитрий получил новое назначение: воеводой в Калугу.

Дьяк же сообщил ему, с чем было связано это новое назначение.

Только что стало известно, что Чаплинский, польский полковник, возглавлявший отряд «лисовчиков», захватил Мещовск и Козельск, угрожает Калуге. Сам же Лисовский умер под Суздалью два года назад от удара паралича. Но его маленькая армия, армия «лисовчиков», жила до сих пор и разоряла русские земли.

И князь Дмитрий понял, что на совете у государя решили укрепить фланговые подступы к Москве, ту же Калугу.

– Оттуда Иван Троекуров слёзно просит помощи! И жители ударили челом государю о том же! Чтоб защитил от литовских людей… Твои помощники уже там, – стал объяснять дьяк дальше. – Из прежнего воеводского управления. Вторым воеводой у тебя будет Афанасий Гагарин. И ещё, дьяк там же, Лука Владиславлев. Ничего – толковый! – отозвался он о нём. – Тот, что был у тебя в Ярославле. Такой молодой, скромный. Он ещё ходит так… Штаны болтаются, как… – зло пошутил он.

– Хм! – усмехнулся князь Дмитрий. – Помню, помню!

Думный дьяк Сыдавный был мужиком крутым и языкастым. С мелкими воеводами он не церемонился. Бывало, если те начинали местничать, чего он не терпел, то доходило и до рукоприкладства. Не один уже воевода испытал на себе его кулак. Из-за этого-то недавно, месяц назад, он попал в неблаговидную историю. Началось же с того, что по городам были посланы с Москвы дворяне для набора там детей боярских на государеву службу. И в пылу азарта ещё здесь, в Москве, пошли местнические тяжбы. Одно из таких столкновений, мелочных, случилось, когда он вручил молодому дворянину Михаилу Лодыжинскому государев наказ: ехать в Тулу, для набора там дворян. Но тот, Михалка Лодыжинский, ещё зелёный, сопляк, как подумал Сыдавный о нём, не взял наказ и бил челом государю на второго воеводу в Туле, на Юрия Вердеревского: что ехать ему к тому невместно…

Такого он, Сыдавный, стерпеть не мог, когда тот заявил ему это, глядя открыто и нагло в лицо. И он дал ему пощечину. Но ударил так, как обычно бьют бабы малых детей, когда те не в меру расшалятся. Не больно, но чувствительно для самолюбия, чтобы вразумить.

– Бери! – насильно сунул он Лодыжинскому в руки государев наказ. – И дуй в Тулу! Чтоб я тебя не видел в Москве!.. Государю доложу – кнутом выдерут!

Лодыжинский, покраснев от оскорбления, зыркнул злыми глазами на него. Схватив наказ, он пулей вылетел за двери приказа…

– Вот такие дела, – завершил свой рассказ дьяк.

– Да-а! – промолвил князь Дмитрий, зная по себе, как сыплются со всех сторон местнические челобитные, если начинаешь чуть-чуть шевелиться, проявлять мало-мальскую инициативу.

Холопы уже накрыли стол, стряпчий подал знак князю Дмитрию, мол, всё готово, и тихо удалился с холопами из палаты.

Князь Дмитрий налил гостю и себе по чарке водочки.

– Давай, Семён! – поднял он чарку.

Они выпили, закусили.

– Ну, Дмитрий Михайлович, пошли, что ли? – предложил дьяк, когда они выпили ещё по одной.

Они вышли из хоромины на двор, сели на коней и направились к царскому дворцу, на приём к государю.

* * *

До Калуги князь Дмитрий добирался с большим отрядом боярских детей и казаков. Ушли с ним и две сотни конных стрельцов из Москвы, которых он выпросил у того же Сыдавного в Разрядном приказе.

Думный дьяк упёрся было, что, мол, те нужны на оборону Москвы! Когда королевич-то уже под Вязьмой!

Но всё-таки дал.

– Там, на Угре, стоят две с лишним тысячи казаков, – начал он объяснять ему. – Были у Заруцкого. Сейчас государя просят о службе! Вот и возьмёшь их. Повяжешь поручными. Сам знаешь как. Организуешь для них сбор кормов с дворцовых земель по ближайшим уездам. Вот тебе их список. Выдашь оклады. На это выделили пять тысяч рублей.

– По два рубля с полтиной на человека! – удивился князь Дмитрий. – А если учесть, что атаманам надо вдвое, то и того меньше!

– Денег нет! – умоляющим взглядом стрельнул на него дьяк.

Князь Дмитрий похлопал его по спине, добродушно усмехнулся.

– Тебе тут сидеть, а мне там – под Калугой воевать!

Он ушёл из приказа.

Ещё в Москве он ознакомился с указом государя. По этому указу, приехав в Калугу, ему следовало собрать там дворян и боярских детей из полков, стоявших по «украинным» городам. Их ему должны были привести оттуда вторые, меньшие воеводы. Так он получал ратников из Тулы, из большого полка, что стоял там, из передового полка в Мценске и сторожевого в Новосили. А вот с Рязани он ожидал войсковых голов с людьми.

* * *

Приход его войска в Калуге встретили радостно. На церквах били в колокола, шумел, веселился народ, и малые и старые.

Князь Иван Троекуров выехал навстречу ему за стены города. С ним было и его, князя Дмитрия, воеводское управление: Афанасий Гагарин и дьяк Лука Владиславлев. Они приехали раньше него.

Поздоровались они радушно.

В город они въехали вместе и направились на воеводский двор, пробираясь верхом сквозь толпу горожан, ратных и казаков.

Погода была слякотной, сырой, холодной. Не мощёные улицы покрывала сплошная непролазная грязь, противно хлюпала и пузырилась под копытами коней. А что уж говорить об обозных лошадках. Те с трудом тянули по грязи телеги. И возницы, понукая, стегали их бичами, когда те замирали, не в силах вытащить телеги из очередной топкой трясины.

В этот вечер они, Пожарский и Троекуров, долго сидели в съезжей избе, обсуждали, что будет делать Ходкевич, пили и снова обсуждали. Их помощники, Гагарин и Владиславлев, подвыпив, зашумели, несдержанно, как в радости простые мужички.

Троекуров морщился от их надоедливой возни, но терпел. Он заматерел, обвис телом, стал грузным, тяжёлым на подъём, с тех пор как князь Дмитрий видел его ещё во времена Земского собора.

Почему-то вспомнил Троекуров смоленскую осаду.

– Мамстрюкович-то, чуть не извёлся весь, когда литовские люди в крепости раскусили его хитрости. С обозом-то!.. Ха-ха-ха! – от души рассмеялся он над Черкасским и над собой тоже. – Да к тому же по рубежу Сапега пожег все наши острожки! Там боярские дети перепились и пропустили литовских людей к Смоленску! И где, там-то, сволочи, нашли водку!..

Ему не хотелось говорить о сегодняшних делах в Калуге.

Но князь Дмитрий повернул разговор в эту сторону.

– Здесь, на Угре, казаки стоят. Просятся на государеву службу.

– Те, что были у Заруцкого?

– Да, они.

– Ну, что же, князь Дмитрий, принимай их к себе, принимай! А я уезжаю! – похлопал Троекуров по плечу Пожарского.

Сдав ему город, он уехал в Москву.

А князь Дмитрий, собрав на другой день своих помощников, изложил свои соображения о возможных шагах неприятеля.

– Ходкевич – хитрая лиса! Будет пытаться изолировать нас под Калугой. Вон, его отряд уже стоит в стенах Товаркова! Во главе с ротмистром Чаплинским!

– Да. Тот уже рыскает по окрестностям с отрядами! Корма добывают! – подтвердил Гагарин. – Подходил и сюда!..

Они стали обсуждать задумки, какими бы хитростями подманить Чаплинского под стены города. А перед этим устроить засаду за Окой. И та отрезала бы гусарам пути отхода.

– Вот, Иван, ты и возьмешь две сотни конников для этой засады, – поручил князь Дмитрий это дело Ивану Хованскому. – Там, за Окой, присмотри заранее место. И чтобы оплошки не вышло!..

Его, своего племянника, сына сестры Дарьи, он специально таскал с собой в походы, приучал к тяготам службы, поддерживал, зная, как непросто это для них, новичков.

Хованский вытянулся перед ним.

– Слушаюсь, Дмитрий Михайлович! – выпалил он, польщённый, что его дядя, князь Дмитрий, герой освобождения Москвы от поляков, доверил ему важное дело.

А князь Дмитрий, глядя на него сейчас, вспомнил его отца, покойного Никиту. Юный князь Иван в детстве походил чертами лица на них, на Пожарских, их была косточка. Так думали они. Но, повзрослев, он стал вылитым Хованским. Такой же круглоголовый, как Никита, и так же чуть оттопыривал нижнюю губу, когда волновался. И князь Дмитрий порой задумывался, какая же судьба ждёт его, зная слабости его отца Никиты, которые свели того раньше времени в могилу.

Так, как они и договорились на этом совете, они и сделали. И когда Чаплинский как-то раз подошёл близко к городу, князь Дмитрий послал Хованского в засаду. Но Чаплинский, вот уж осторожный кот, сначала послал гусар проверить, нет ли засады по флангам. И они наткнулись на конников Хованского. Полыхнул бой, скоротечный и злой: ратники князя Ивана дали тыл. Гусары, преследуя их, многих порубили. Князь же Иван попал в плен вместе с полусотней боярских детей.

Князь Дмитрий, когда ему донесли об этом, растерялся. В голове болезненно мелькнуло, как он теперь посмотрит в глаза сестре-то, Дарье, когда сам же послал племянника на опасное дело. Но не в его характере было оставлять безнаказанным такое. И это, что какой-то ротмистр обыграл его, сильно задело его за живое, за самолюбие. Он разработал новую операцию, чтобы уничтожить это осиное гнездо в Товаркове.

Тёмной декабрьской ночью он незаметно подошёл с тысячей конников к Товаркову городку. Закидав стены горящей смолой, они подожгли их. Одновременно по воротам ударили лёгкие походные пушки. Они быстро разнесли их в щепки. И тут же последовала атака конников.

Городок был взят. Много пало убитыми гусар и пятигорцев Чаплинского. Сам же ротмистр успел улизнуть, спасся бегством.

Но Хованского и попавших с ним в плен боярских детей в городке не оказалось. Ротмистр уже отправил их в Вязьму, к Ходкевичу.

Князь Дмитрий приказал погрузить на телеги захваченные в городке припасы, которые собрал по окрестным сёлам предусмотрительный Чаплинский. Всё, что не могли взять, он приказал сжечь.

Уходя от городка, они ещё долго видели позади за собой всполохи большого пожара, озаряющего ночное небо.

* * *

Через два месяца, после того как Пронского и Белосельского увезли в Москву, в декабре 1617 года государевым указом в Можайск был послан с полком князь Борис Лыков. Вторым воеводой к нему назначили Григория Валуева.

В это же время Ходкевич усиленно собирал сведения о Можайске, засылая туда лазутчиков. По их донесениям, всё вроде бы выходило так, что Можайск слабо укреплён. И вообще русских можно застать врасплох. К тому же сейчас, зимой, они не ожидают нападения: караулы поставлены из рук вон плохо…

Обсудив это с полковниками, Ходкевич представил Владиславу план разработанной им операции: подойти скрытно ночью к городским воротам, выбить их петардой, ворваться в город…

Изложив это королевичу, он ожидал, что тот выскажется об этом.

Но Владислав почему-то обратился к комиссарам, собрав их на совет.

– Господа, прошу изложить свои соображения по этой операции пана гетмана!

Первым выступил молодой Собеский.

– Ваше величество, я считаю, что во главе такой операции должны стоять вы! – предложил он.

Сапега поддержал его. За ним тоже сделал и мозырский староста Балтазар Стравинский.

Такого Ходкевич не ожидал. Он понял, что они, комиссары, в очередной раз показали себя. Да, они не хотят, чтобы слава этого похода досталась ему, гетману.

– Ваше величество! – обратился он к Владиславу, собираясь отговорить его от того, что навязывали сенаторы. – Если вы будете участвовать в походе, то сохранить это в тайне не удастся!

Он не сдержался, стал напористо доказывать, к чему это приведёт.

– Если поход провалится и русские узнают, что ваше величество участвовали в нём, тогда не миновать позора!.. И вашей чести будет нанесён немалый урон!..

Но комиссары всё же настояли на своём. Они взяли числом.

На второй день после Николы зимнего, по русскому календарю, ночную тишину заснежённой, утопающей в снегу Вязьмы нарушил шум от движения большого войска. Ещё с вечера жителям городка не давали покоя своей возней гусары, пахолики и немцы, постоем стоявшие у них на дворах. Несколько же дней перед этим они чистили оружие, проверяли и чинили снаряжение, конскую сбрую, тёплую одежду и обувь.

Слухи об этом походе, пока шла его подготовка, расползлись по городу.

В костёле, сооружённом на скорую руку в городке, прошёл молебен.

Владислав, отстояв службу и приняв благословение полкового ксендза, вышел из костёла во двор вместе со своей свитой.

Было четыре часа утра. Темно. Морозно.

Его, Владислава, всё ещё терзали недобрые предчувствия, что он делает что-то не так, ему не стоит идти в этот поход.

И тут, поддаваясь какому-то необъяснимому порыву, он вскинул вверх голову. Туда, поверх убогих избёнок и вот этого храма русских, и башен крепостных, и тоже деревянных, глухих и кособоких, со щелями и амбразурами: глазами тёмными смотревших на белый свет. И шапки снега покрывали всё…

От стряхнул с себя это наваждение.

– Давайте пошли… – пробормотал он.

Одетый в простой гусарский кафтан, он натянул поглубже на лоб шапку, чтобы быть неузнанным, направился к лошадям, стоявшим у коновязей. Там он сел на гнедого жеребца, тоже обычного, чтобы не выделяться ничем среди других гусар.

Ходкевич, которому подвёл коня его стремянной, тоже взгромоздился в седло.

Свита Владислава, его придворные, тот же Адам Казановский, уже были на конях.

Так он, королевич, затерялся среди поручиков гетмана и гусар.

Они направились к крепостным воротам. За ними двинулись, стали пристраиваться одна за другой сотни гусар. Со скрипом открылись ворота, выпуская полки. Там же, за воротами, вперёд всей колонны уже ушли дозорные.