Текст книги "Культурология. История мировой и отечественной культуры"
Автор книги: Вардан Торосян
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
В японской мифологии переплелись синтоизм, буддизм и возникшая на их основе (с включением элементов даосизма) поздняя народная мифологическая картина мира. Древнеяпонская мифология запечатлена в многочисленных памятниках – «Кодзики» («Записки о делах древности», 712 г.), «Нихонги» («Анналы Японии», 720 г.), «Записи о землях и обычаях» (VIII в.), «Когосюи» («Собрание древних слов», нач. IX в.) и др. «Кодзики» считаются священной книгой религии синто.
Содержание первых двух, наиболее старинных свитков позволяет выделить в них три основных мифологических цикла. Первый из них происходит на «равнине высокого неба», а затем в царстве мертвых. Следующие два повествуют о событиях, происходивших на вполне реальных японских землях. Героями всех циклов выступают боги – ками, или микото, одни из которых подобны людям, другие же олицетворяют некие абстрактные сущности. Существует иерархия богов – от небесных до земных.
В японской мифологии нет единого творца мироздания, демиурга. В отличие от более древних мифологий, здесь все начинается не с хаоса, а с первоначального и элементарного порядка, одновременно с которым появляются и боги-ками (См. Мифы народов мира. М., 1982. Т. 2. С. 685). Первые боги не имеют пола, и их задача – создание земной тверди – из массы, подобной жиру, путем перемешивания ее копьем. Лишь более поздние боги, вступив в брак, рождают острова, составляющие Японию, а затем богов-духов, которые должны эту землю заселить. Помимо очевидной антропоморфности, характерной особенностью японской мифологии является широкое отражение в ней древней веры в магию. Японские мифы больше похожи на смесь различных суеверий, чем на связную сюжетную систему. В них вычленяется много сказочных мотивов и сюжетов, явно более позднего происхождения, более «земных», чем основные сюжетные линии.(Там же. С. 586).
Позже в японскую мифологию начинают привноситься черты буддийских представлений. При этом персонажи буддийской мифологии выступают не в своей обычной ипостаси, а в измененном обличье – обычно святыми, творящими чудеса. Чрезвычайно популярной среди простых японцев стала мифологическая бодхисатва – женщина, Каннон, наделенная пониманием их личных нужд, состраданием к людям, чего не было у синтоистских богов. Еще одним важным героем мифов стал царь страны мертвых, Эмма (санскр. – Яма), который воздает людям за их грехи и добродетельные поступки, причем не в будущих рождениях, а в этой жизни. Переплетение буддизма и синтоизма прослеживается во всем пантеоне богов, которые чаще всего двуедины: тот или иной будда являет себя через определенное божество синтоизма (напр. Вайрочана в облике Аматэрасу).
Влияние буддизма дополнило мифологическую космологию сложными представлениями о мировой вертикали – горе и шести мирах, в которых перерождаются умершие. В народной мифологии, однако, эта картина вскоре упростилась и приземлилась: небеса и адские судилища в представлениях японцев стали отождествляться с реальными горами, издавна считавшимися обиталищем ками. Постепенно стали отходить на задний план и представления о нирване (яп. сатори).
Первые произведения японской литературы написаны китайскими иероглифами. Это – упомянутые выше «Записки о деяниях древности» и «Анналы Японии», а также поэтический сборник эпохи Нара – «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»). «Анналы Японии» были написаны даже на китайском, который был языком общения для народов огромного региона Дальнего Востока. «Анналы Японии», созданные под руководством принца Тонэри (676–725), все еще ориентированы на китайские ценности, но уже с отчетливым японским привкусом.
Первая японская слоговая азбука харагана, была создана в эпоху Хэйань буддийским монахом, основателем школы сингон, писателем-просветителем, Кобо-дайси (Кукай). Позже, в VIII в. китайские иероглифы сменились системой катакана. Высоким почетом, как и в Китае, стало пользоваться искусство каллиграфии, которое сразу же приобрело самобытные японские черты. Уже на основе национальной азбуки было создано в 905 г. «Собрание старых и новых песен» («Кокинсю»). Его выход ознаменовал начало жанра «японской песни», знаменитых пятистиший «танка» (букв. «короткая песня»), действительно восходящих к народной песне. Канонический текст «Кокинсю», написанный 127 известными и 454 неизвестными авторами, содержит 1100 стихотворений в двадцати свитках. Пятую часть из них написал главный редактор издания, начальник дворцовой Книжной палаты, Ки-но Цураюки (?–945). Танка послужили образцом для возникших уже позже трехстиший хокку (хайку).
Широко распространился жанр волшебной повести (дэнки-моногатари). К нему относятся «Повесть о старике Такэтори» (IX в.) – о вышедшей из бамбука прекрасной героине, «Повесть о прекрасной Отикуби» (IX в.) – японской Золушке, «Повесть о дупле» (Х в.), где много места уделено описанию жизни при дворе. Придворная лирика нередко перерастала в рассказы, повествующие о ситуациях ее возникновения. Таковы «Повести о Ямато» и «Повесть об Исэ» («Исэ-моногатари», конец IX – начало Х вв.).
Большую популярность приобретает жанр лирического дневника (никки), раскрывающий жизнь и образ мыслей «хэйанских затворниц». Именно женщинам принадлежат наиболее блистательные образцы придворной лирической прозы, ибо «мужчинам пристало писать только на китайском языке, а если и сочинять, то стихи» (Культурология. / Под ред. А. Н. Марковой. 2-е изд. М., 2002. С. 312.). В конце Х в. появился знаменитый «Дневник летучей паутинки», написанный придворной красавицей Митицуно-но-хаха (935–995). Другой придворной даме, ее младшей современнице, Сэй-Сенагон (после 1000), принадлежит жемчужина не только японской, но и мировой литературы, «Записки у изголовья». Вот образец этой поэзии в прозе:
«То, что утонченно-красиво.
Белая накидка, подбитая белым, поверх бледно-лилового платья
Яйца дикого гуся
Сироп из сладкой лозы с мелко наколотым льдом в новой металлической чашке.
Четки из хрусталя
Цветы глицинии
Осыпанный снегом сливовый цвет
Миловидный ребенок, который ест землянику».
Большую известность приобрели сочиненные уже позже, под влиянием «Записок у изголовья», «Записки из кельи» монаха Камо-но Темэй (1153–1216), правда, написанные во дворце, а также «Записки от скуки», автор которых – также монах, Кэнко-хоси (1283–1350). Кстати, три перечисленных произведения изданы в одной книге на русском языке в 1988 г. издательством «Иностранная литература».
С Х века появляются произведения, в которых описывается жизнь также незнатных феодалов и крестьян, с XI века – начинается жанр повествовательного романа, в котором особое место занимает «Повесть о принце Гэндзи» (Гэндзи-моногатари) придворной писательницы Мурасаки Сикибу (978–1014). В XII веке был составлен сборник из 1000 легенд, преданий и народных рассказов Индии, Китая и Японии «Повести о ныне уже минувшем».
В эпоху сёгуната, власти самураев, смещение акцентов произошло также и в литературе. «Среди цветов – вишня, среди людей – самурай», – гласит пословица той поры. Литературные произведения периода Кама-кура создавались главным образом для самураев, описывая их образ жизни и кодекс поведения бусидо (путь воина). В XIII в. были созданы историко-героические повести «Сказания о городах Хогэн», «Сказания о городах Хэйдзи», «Повесть о доме Тайра». Это повести, причисляемые к эпическим памятникам, рождались в устном виде среди воинов, а затем разносились по стране бродячими слепцами-монахами, в монастырях они записывались. В этот же период были созданы исторические трактаты – хроника прихода к власти самураев – «Зерцало Востока», «Гукан-сё», самурайский кодекс «Дзёэй симоку».
В XIII в. по указу императора Готоба-ин, покровителя автора «Записок из кельи», была издана антология танка «Новая Кокинсю». Развивался жанр исторической повести, вполне реальный исторический материал соединялся с фантастическими легендами. Своеобразное соединение с фантастикой и сейчас характерно для японской художественной литературы (в том числе даже в жанре детектива). Блестящие образцы такой литературы – «Женщина в песках» Кобо Абэ, «Расемон» Акутава Рюноске. По повести «Расемон» создан один из самых знаменитых фильмов мирового кино (реж. Акиро Куросава).
В XVI–XVII вв. в литературе происходит усиление демократических начал, появляется жанр лубочной повести (отогидзоси) и комической поэзии (хайкай). Первоначально такие повести создавались самураями, аристократами, монахами, а с XVII века – широкими слоями народа.
Наиболее характерные традиции японской литературы, в том числе ее народных жанров, нашли выражение в театральном искусстве. Классический театр ноо (но, ногаку) возник в XIV веке. Его основатель, Канъами (1333–1384), поддержанный сёгуном, основал в г. Ита театр «Кандзэдза». Его репертуар, «Сурагаку», состоял из выступлений жонглеров, шутов, фокусников, мимов. В XIV–XVI вв. в театральное искусство широко вводятся музыкально-танцевальные пьесы с драматическими или сатирическими интермедиями. На рубеже XVI–XVII вв. возник профессиональный кукольный театр – дзёрури, искусство которого пришло из средней Азии, через Китай. В Японии кукольные представления сопровождались старинным народным песенным сказом, исполнявшимся бродячими поэтами под аккомпанемент старинного инструмента – бива. В 1603 г. в Киото был основан знаменитый и по сей день театр Кабуки (букв. мастерство музыки и танца). Первым постановщиком театра кабуки стал танцовщик Идзумо-о-Куни, труппа которого состояла в основном из женщин, но с 1629 г. имели право играть только мужчины (даже женские роли) – эта традиция сохранилась и в наше время. В танцевальных драмах использовались как огромные деревянные маски, гротескно утрирующие лица персонажей, так и маленькие разноцветные, характерные условностью форм. Театральные представления играли в Японии не только развлекательную, но и миротворческую роль. Ведь, согласно одной из конфуцианских заповедей, «тот, кто развлекает, несет земле мир, кто правит – порядок».
Неотъемлемым компонентом театральных представлений была музыка, которая вообще занимает огромное место в японской художественной культуре. Уже в эпоху Хэйань музыкальная жизнь приобрела организацию: по примеру Танского Китая, были учреждены музыкальное и песенное управление, формировались целые кланы профессиональных музыкантов. При дворе складывался жанр собственно японской музыки – гагаку, популярный и сейчас. Он сопровождал танцы по сюжетам легенд.
Всемирную известность приобрела японская живопись. В эпоху Хэйань появился национальный стиль Ямато-о, который, имея истоком китайскую живопись, в то же время противопоставлялся ей. Расписывалось все – веера, почтовая бумага, ширмы, иллюстрировались литературные произведения: на свитках наносились два ряда знаков – каллиграфических и живописных. Особо известны иллюстрации к Гэндзи – моногатари в виде горизонтальных свитков – эмакимоно, с четкими силуэтами, яркими цветовыми пятнами, золотыми и серебряными блестками. Живописными свитками украшались дома, стены и ниши, особенно при наступлении праздников. Задачей живописца была не столько буквальная иллюстрация сюжета, сколько передача настроения, обычно лирически-грустного.
В период Камакура живопись становится более строгой и лаконичной, живописная манера строится на гибкой тушевой линии и выявлении пространственной среды. В XIV–XVI вв. произошел расцвет монохромной (одноцветной) живописи, пришедшей из Китая на особо благодатную для нее японскую почву. «Задачей художников было заставить дух изображенного предмета двигаться на бумаге, причем каждый мазок кисти должен был пульсировать в такт живому существу» (Культурология. / Под ред. А. Н. Марковой. 2-е изд. М., 2002. С. 318). В монохромной живописи использовалась тушь, которая именно в ней раскрывала особую выразительность и глубину. Излюбленным сюжетом был пустынный ландшафт как символическое обобщение Вселенной. В рисовании тушью было распространено также своеобразное групповое творчество – несколько мастеров пишут на натянутом пергаменте специальной кистью таким образом, что любой ненатуральный или даже просто прерванный штрих разрушает картину (понятно, что тем более не могло быть даже речи о каких угодно исправлениях).
В XVII в. получила распространение ксилография – гравюра на дереве, а особенного расцвета японская живопись достигла в XVIII–XIX вв. Ее славу составили художники-граверы Китагава Утамаро (1753–1806), описывающий красоту японских женщин, в том числе гейш, Кацусика Хокусай (1760–1849) с циклом «36 видов горы Фудзи», Андо Хиросигэ (1797–1858), автор цикла «53 станции дороги Токайдо». Соединение литературы, каллиграфии, живописи получило новое дыхание в так называемой «живописи просвещенных», характерной особой экспрессивностью.
Японских живописцев-граверов считали своими учителями выдающиеся представители европейского импрессионизма и постимпрессионизма, в особенности В. Ван Гог.
В XVII–XVIII вв., в связи с ростом интереса к предметному миру происходил также расцвет декоративно-прикладного искусства. Широко распространилась художественная вышивка, гравюра, лаковая роспись, керамика, особенно фарфоровая, инкрустация золотом и перламутром. Своеобразной визиткой карточкой Японии и сегодня остается национальная одежда – кимоно, которая строго соответствует временам года, возрасту, характеру и даже настроению владельца. Произведением искусства являются даже пояса для кимоно – оби, с неяркими тонами и утонченными изображениями цветов, веток, птиц. Для прикрепления тех или иных предметов (кисета, трубки и т. д.) к не имеющему карманов кимоно используются особые брелки-пуговицы, нэцке, выполненные из дерева, слоновой кисти, лака, янтаря, металла, фарфора в виде животных – тигра, лисы, обладающей особым даром перевоплощения.
Важным и весьма древним жанром японского искусства является скульптура. Уже в глубокой древности глиняные статуэтки – ханива, устанавливались на местах захоронения знати, дополняясь бронзовыми колоколами с зеркалами. Особенно популярной скульптура стала в эпоху Хэйан, вообще признанную как «золотой век японской культуры». Многоликие и многорукие буддийские боги, символизировавшие природные стихии, изображались с применением типично японских средств – дерева и сухого лака. Те же средства использовались в мандале – буддийской иконе в виде круга с изображением вселенной, с иерархическим изображением святых. В буддийских скульптурах регламентировались 32 основных и 80 вторичных черт изображений, определенные положения рук и т.д. В более поздние эпохи буддийские статуи приобретали более монументальный вид, как, например, знаменитая 12-метровая бронзовая статуя Будды в г. Камакура.
Буддийские каноны направляли и архитектуру: строительство алтарей, храмовых комплексов, жилых помещений, целых городов. Сменив синтоистские деревянные святилища, буддийские храмы в Японии приобрели вид пагод. Имея прототипом индийские ступы, пагоды состояли из множества ярусов. Они имели нечетное (благожелательное) число этажей, каждый из которых символизировал один из первоэлементов мироздания.
Первый буддийский храм в Японии был построен в 596 г. в Асука-дэра. Из него сохранилась первая же буддийская статуя в Японии, в виде трехметрового сидящего Будды, которая известна под названием Большой Будда из Асука. С этой поры храмовое строительство взяло в свои руки государство, и уже в первой четверти VII в. по всей стране насчитывалось 46 культовых буддийских сооружения. Наиболее известное из них – Храм процветания закона, состоящий из 53 зданий и занимающий площадь 90 тысяч квадратных метров. Весь комплекс сохранился до сих пор, и особенно в нем выделяются «Золотой зал» и «Зал мечтаний». Сохранились 265 статуй и свыше полутора тысяч произведений живописи и декоративно-прикладного искусства.
В 743–752 г. в г. Нара был возведен грандиозный монастырский комплекс Тодайдзи – «Великий храм Востока», высотой 75 м, и длиной 90 м, с 16 метровой статуей Сияющего Будды. К монастырю вела через лес аллея с воротами, по краям которых стоят две стометровые пагоды. Этот храм был призван символизировать мощь государства.
В эпоху Хэйан поэтическое восприятие мира наложило отпечаток и на архитектуру. Архитектурный ансамбль стал дополняться пейзажным садом с озерами, островами, мостами, скалами, гротами. Слово ландшафт звучит на японском языке как сансуй. Состоя из слов «сан» – гора и «суй» – вода, это понятие может означать также «одинокость», «печаль». Представляя собой места уединения, созерцания природы, медитации, японские сады продуманы до мелочей. При «сухом ландшафте» большие и мелкие камни располагаются особым образом, изображая волны океана, бьющиеся об горы. В «садах камней» из любой точки можно увидеть не более чем 14 из 15 камней, что символизирует потаенность, невозможность полного раскрытия природы. Искусство сада, сутэиси, и сейчас пользуется большим почетом в Японии.
В специальных чайных садах (тянива) строились чайные домики, путь к которым также должен был соответствовать жизни природы в ее сезонном ритме. Архитектурный тип чайного домика создал в XV в. монах Мурата Дзюко, а сама чайная церемония, под названием тядо (путь чая) сформировались уже в XVI в. С чайной церемонией возникла также, как ее атрибут, икэбана, искусство составления букетов. Даже повседневное украшение домов у японцев связано с определенной символикой, привязанной к смене природных явлений (листья красного клена – зимой, ветки сакуры – весной, ветви бамбука и сосны, яркие фонари – на Новый год).
В XV–XVI вв. на смену парадному стилю в архитектуре все более приходил более интимный, изящный, чему в большей степени способствовало распространение дзэн-буддизма. Уменьшаются размеры залов, появляются ниши для цветов и книжных полок. Новшеством вообще в мировой архитектуре стало введение раздвижных стен и скользящих перегородок, позволяющих менять интерьер дома, применительно к событиям и временам года. Выражением светских веяний в архитектуре Муромати стали небольшие деревянные полухрамы-полудворцы. Среди них особо известен «Золотой павильон», построенный в 1398 г. в Киото как дворец сёгуна, но уже в 1408 г. превращенный в монастырь. Павильон, стоящий на берегу озера, органично соединяется с садом. Названием же он обязан тонким листам золота, которыми облицованы его второй и третий этажи. Не менее изящен и «Серебряный павильон», построенный в 1480 г. в загородном дворцовом ансамбле Хигасияма-дэн и также превращенный впоследствии в монастырь. В XVI–XVII вв. расцвет приобретает и строительство феодальных замков. Наиболее знаменит из них «Замок белой цапли» (1580–1600), с воротами-ловушками, тайными переходами, надземными и подземными этажами.
Чрезвычайно важное место в японских культурных традициях занимает образование. Первая школа была открыта в Японии еще в IX веке, и сделал это монах-просветитель Кукай, создатель японской азбуки. Эта школа была доступна детям горожан и чиновников низкого ранга. Для знати же был создан своеобразный университет с четырьмя факультетами – в современной терминологии – историческим, юридическим, математическим. Образование в нем требовало обучения шести конфуцианским искусствам – ритуалу, музыке, литературе, математике, стрельбе из лука и управлению колесницей. Уже тогда обязательным было созерцание природы, а язык поэзии был таким же элементом образования, как французский язык в дворянской России. Немалое место придавалось и искусству любви.
С давних пор основой японского образования стало сохранение и передача традиций, появилось даже специальное название – иэмото для учителей-хранителей традиций. Японское воспитание нацеливает в первую очередь на прилежание и исполнительность, а не умение вести полемику. Важно чтобы ученик мог сказать учителю – «Я вас понял». Не принято задавать ему трудных вопросов. Естественно, не поощряется и дифференция учеников по способностям. В Японии, веками воспитывающей культ авторитетов (император, начальник, семья) фигура учителя окружена непререкаемым авторитетом. Выражение «сэнсей» (учитель) – знак высшего уважения.
И по сей день существует постоянно действующая «обратная связь» между семейным воспитанием и обучением на всех его стадиях: традиции семейного воспитания шаг за шагом переносятся в школу, а самодисциплина, воспитываемая в школе, внедряется и в семейную жизнь. При этом «помыслы, направленные на предоставление детям максимально высокого образования, образуют в большинстве семей страны ту духовную ось, вокруг которой вращается практически вся их будничная жизнь» (Латышев И. А. Материальные и духовные издержки образования в Японии. – Япония 82. М., 1983. С. 210.). В обиход вошел даже термин «кёику-но-мама» – мама, одержимая образованием. Правда, подобное отношение к учебе оборачивается еще одной чертой японского образования, которая представляется совершенно неприемлемой в большинстве других стран – это бесконечные экзамены, которые в определенном смысле превращают учебу в подготовку к экзаменам. Это приводит к постоянным стрессам, моральным и физическим напряжениям, довольно часто приводя даже к самоубийствам учащихся.
Как бы то ни было, своеобразный культ образования, установившийся в Японии, дает свои плоды. Если в 1935 г. высшее и среднее образование имело только 10 % населения, то в 70-х гг. ХХ в. – уже 50 %. Первый современный университет был открыт в Японии только в 1877 г., а уже в 1945 г., сразу после войны, их было 48, в 1986 г. – 565 университетов.
Закон о занятости, принятый в Японии в середине 60-х гг. ХХ в., устанавливает столь серьезные требования к подготовке кадров, что делает немыслимым какое-либо социальное продвижение без образования. Характерно, вместе с тем, что делая упор на научно-технический прогресс и наукоемкие технологии, Япония строит образование на солидной общекультурной базе, где значительное место занимают национальные традиции. Даже промышленные фирмы при приеме на работу требуют не моментальную пригодность, не узкоконкретные знания, а разностороннее развитие, «подготовку к жизни». По существу, работа является реализацией принципа «образование – всю жизнь». Не случайно, что и «мастером» в любой профессии японец признается только в зрелом возрасте, в 30–40 лет, продолжая учиться и после этого. Немалое место занимают в образовании и в процессе работы ритуалы поведения, важнейшее значение придается «верности фирме», которая поощряется и морально, и материально.
Национальные традиции делают даже принятие производственных решений ритуалом, необходимым элементом которого является достижение консенсуса. Японец никогда не говорит от своего имени лично, а апеллирует к интересам фирмы. Само местоимение «я» имеет в японском языке несколько разновидностей, употребляющихся в зависимости от ситуации, пола, возраста и социального статуса. Ритуал принятия решений, «ринги» («рин» – спрашивать с нижестоящего; «ги» – совещаться), предполагает длительную процедуру согласований, подкрепленных многими печатями, что вызывает немалое раздражение западных партнеров, для которых зачастую деньгами измеряется не только время, но и весь образ жизни. Характерно, что принятие решений в Японии – начиная от семьи до государственного уровня – представляется как «нэвамаси» (букв. обрезание корней, или, как мы бы сказали, сглаживание углов).
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?