Текст книги "Записки заключенного"
Автор книги: Василий Винный
Жанр: Приключения: прочее, Приключения
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Глава XXXI
Наедине с наказанием
Пожалуй, нет лучшего места в лагере для понимания зоны, чем штрафной изолятор или просто ШИЗО. Наказание в наказании, там все сделано так, чтобы зек понял – есть условия гораздо хуже, чем в лагере. В изолятор сейчас сажают на десять суток, которые могут продлить до двадцати.
Заключенные, выходящие из ШИЗО, выглядели плохо. Бледные, я бы даже сказал «прозрачные», – настолько неестественен был цвет их кожи. Изможденные и исхудавшие, они разговаривали полушепотом, и все их движения были какие-то неуверенные и слегка замедленные. Они мне напоминали привидения, которые случайно попали на свет. Конечно, это состояние быстро проходило, но по нему можно судить об условиях содержания в штрафном изоляторе.
Не Хилтон
Зеки очень любили говорить про «день летный, день пролетный» – своеобразную практику кормления в ШИЗО, когда давали горячую еду через день. В «пролетные» дни не кормили вообще. Несмотря на то, что это безобразие уже в прошлом, до недавнего времени паек в ШИЗО и в жилой части зоны сильно различался. В штрафном изоляторе не давали яиц, порции были мизерными (знакомый рассказывал, как смог намотать, именно намотать, всю овсянку которую дали на завтрак, на столовую ложку), еда была прохладной и с минимальным количеством жира. Буквально несколько лет назад в ШИЗО начали кормить, как и в остальной части зоны: это совпало с общим урезанием пайков.
Кормежка в ШИЗО важна, поскольку организм там находится на пределе возможностей, ведь "штрафной изолятор, это, вам, не Хилтон", как однажды сказал кто-то из администрации. Условия, в которых содержат нарушителей, действительно плохие. Зимой там холодно, летом душно, хотя милиция и открывает окно, если зеки попросят.
Постельное белье и одеяло с матрасом в ШИЗО не выдают, зеки спят на деревянных нарах, под голову подкладывают либо сложенное вафельное полотенце, либо тапок, завернутый в него. Окрашенные доски в нарах расположены не вдоль, а поперёк, что очень больно отдается в замерзших боках, причём крашеная поверхность не прогревается и быстро остывает. Некоторые зеки говорили, что в ШИЗО теплее спать на полу, чем на нарах. Периодически среди ночи приходится просыпаться и либо отжиматься, либо приседать, чтобы согреться.
Из вещей в камеру можно брать тонкую робу, которую выдают в изоляторе, небольшое вафельное полотенце, – его тоже дают, мыло, мыльницу, тапки, носки, нижнее белье и предварительно изрезанную туалетную бумагу. Зимой вместо трусов разрешают брать комплект нательного белья.
Отбой в девять вечера, подъём в пять утра. Раз в неделю зеков водят мыться в «баню» (зоновская душевая), где они пытаются отогреться.
В самой камере, кроме пристегивающихся к стене нар, есть только очень тонкий стол и две не менее тонкие скамейки, все это прикручено к полу и рассчитано по высоте и ширине так, чтобы долго сидеть на них было невозможно. О том, чтобы подремать на скамейке, положа голову на стол, думать вообще не приходится, поскольку уже минут через десять в таком положении начинает сводить спину.
Если раньше милиция смотрела сквозь пальцы на то, что зеки иногда днем спали прямо на полу, то потом за это начали гонять, и нарушителям ничего не осталось, кроме как целый день ходить по холодной камере из угла в угол, либо сидеть на узкой, обитой металлом скамейке.
Курение – друг
Единственной отрадой для курящего зека в таких условиях остаются запрещенные в ШИЗО сигареты.
Курение в изоляторе – это целый культ. Мало того, что заключенные крутят специальные «торпеды», которые засовывают в себя, чтобы пронести в ШИЗО, так они еще разработали целую систему передачи сигарет между камерами.
Милиция же разработала свою систему для того, чтобы перехватывать эти сигареты.
Процесс доставания из себя «торпеды» называется «расторпедированием». Если в ШИЗО едет опытный нарушитель, милиция будет до последнего выжидать, прежде, чем пойдёт обыскивать его и камеру. Зек, в свою очередь, будет до последнего носить «торпеду» в себе, пока в достаточной мере не убедится, что «шмонать» (обыскивать) больше не придут.
"Расторпедировавшись", заключенный все прячет. Поскольку милиция знает камеры в ШИЗО досконально, и там нет потайных углов, зеки применяют всю свою изобретательность, чтобы спрятать сигареты. Под плинтусами, за вытяжками под самым потолком, за батареями, приклеивая их на мокрую туалетную бумагу, в канализации – везде! То есть заключенные превращают в тайник всю камеру. При этом из рабочих инструментов у них только ложка, которую выдают во время приёма пищи, и, если есть, какая-нибудь аккуратно отломанная железяка, тоже потом припрятанная. Человек неподготовленный, зайдя в камеру ШИЗО, никогда не поверит, что там можно что-нибудь спрятать от обыска, поскольку, кроме туалета, пристегнутых нар и стола со скамейками, ничего больше не увидит.
Но и милиция не дремлет. Она постоянно вскрывает новые «нычки» (тайники), чаще всего, благодаря стукачам, но иногда и сама находит. Контролёры периодически втихаря заглядывают в глазки, сделанные в дверях, чтобы подловить зеков, когда те курят или прячут сигареты, и постоянно обыскивают заключенных и камеры.
Но вот сигареты спрятаны, и зек готовится к "сработке".
"Сработкой" называется передача сигарет между камерами. Это очень сложный процесс. Сначала заключенные выясняют, кто где сидит, и договариваются о времени и способе передачи. Чем меньше слов при этом используют, тем лучше, поскольку милиция все эти разговоры может услышать, ведь переговариваться приходится по вентиляции, либо же через коридор.
После, в условленное время, когда по звуку, или глядя в щель, если она есть, определяют, что никого из милиционеров в коридоре нет, начинается "сработка".
Вообще у опытных зеков, долго сидящих в камере, открывается какое-то шестое чувство, они, исключительно по звукам, по каким-то теням, увиденным в тончайшую щель, и при помощи логических умозаключений практически всегда и безошибочно определяют, что происходит в коридоре. В ШИЗО эта способность важна, поскольку от того, как правильно определят зеки ситуацию в коридоре, зависит успешность "сработки".
И вот в коридоре никого. Зеки в разных камерах плетут «коней» (специально скрученные нитки, довольно тонкие и прочные), и дальше, в зависимости от того, как будут передавать сигареты, – через канализацию, либо по коридору, – «замываются», или же в щелочку под дверью запускают «стрелу». Главное, чтобы нитки из разных камер переплелись, и можно было "навести дорогу", по которой и потянут сигареты. Естественно, все стараются делать в полной тишине, чтобы не привлечь внимание контролеров.
Полпроблемы
Получить сигареты – это решить всего лишь половину проблемы, их еще нужно скурить.
Вообще, в нашем ШИЗО нарушения за курение не «давали», поскольку милиционерам было невыгодно признаваться начальству в том, что они допустили в штрафном изоляторе нарушение запрета. Поэтому, если зеки попадались, когда курили, то у них просто отбирали сигареты, а "бумагу писали" за какой-нибудь другой "косяк".
Когда же милиция заходила в камеру, где было накурено, то лишь ругалась, даже не проводя обысков: все равно уже бесполезно. Но вот если охранники видели в глазок, как зеки курят, то «шмона» было не избежать.
Мне рассказывали комичный случай, произошедший в ШИЗО. Один раз милиционеры увидели в глазок, как парни в камере закуривали. Контролеры начали открывать дверь, чтобы забрать сигареты. Пока они возились с замками, один из заключенных (скажем, Сергей) спрятал сигареты "по зажимухе" (когда не успеваешь или просто не можешь засунуть «запрет» в себя, то просто очень сильно его зажимаешь).
Зеков раздели до трусов, вывели в коридор, и пока контролёры прощупывали швы на робах, заставили приседать. Ни у кого ничего не выпало. И тут один из охранников заметил, что у Сергея торчит кусочек туалетной бумаги, в которую он завернул сигареты, прежде, чем «зажать». Контролер спросил, что это. Сергей, даже глазом не моргнув, ответил: «Ничего». "Достань", – сказал ему охранник. "Не достану", – ответил Сергей.
Делать нечего, вызвали офицера. Офицер пришёл, посмотрел, – действительно торчит. «Отдай», – сказал офицер. Сергей отказался. В это время все зеки, которые были в ШИЗО, уже покатывались со смеху.
Офицер потоптался, оценил ситуацию, свои возможности, и вызвал врачих. Среди работниц санчасти проктолога не оказалось, поэтому они тоже забуксовали в самом начале и дальше слов «отдай» не сдвинулись. Примерно через час в ШИЗО наблюдалась следующая картина: в коридоре стоят несколько голых зеков, у одного сзади торчат сигареты, завернутые в туалетную бумагу. Вокруг них в нерешительности топчется несколько контролёров, медсестер и офицеров, и никто не знает, как их вытащить из Сергея. Но время идёт, нужно заводить людей обратно в камеру. Делать нечего, пришлось вести. Когда ребята зашли, то буквально попадали на пол со смеху. Минут через двадцать в двери приоткрылась «кормушка» (закрывающееся квадратное окно, через которое подают еду), в неё заглянул один из милиционеров и скромно попросил у Сергея отдать хотя бы одну сигарету, чтобы можно было отчитаться перед начальством за удачно проведённый обыск. Сергей отдал.
По документам, ШИЗО стоит на предпоследнем месте по строгости среди наказаний (самым суровым считается БУР (барак усиленного режима), другое название ПКТ (помещение камерного типа). Но по факту самое тяжёлое – это ШИЗО, поскольку в БУРе разрешено все, что можно иметь в колонии, но в урезанном виде. В ШИЗО же человек остаётся один на один со своим наказанием.
Глава XXXII
Ярмарка выносливости
Мне кажется, нет более выносливых людей, чем солдаты, которых по специальным программам тренируют терпеть любые трудности, и зеков, которых этому же учит сама жизнь.
В мороз и жару, в дождь и ветер – зеки и их охранники, как стойкие оловянные солдатики, проводят построения и проверки на улице, дежурят по плацу (милиционеры) и куда-то идут, – кто в столовую, кто на работу (зеки). Единственное послабление – очень сильные дожди, тогда можно провести проверку в помещении, и в столовую бежать, как получится, а не идти строем. Но бежать все равно нужно, поскольку приём пищи, как и сон, в зоне – воспитательный процесс.
Мороз
Что такое мерзнуть, – зеки, как и их охранники, знают не понаслышке. Холод сопровождает заключённых от дверей СИЗО и до самого освобождения. В тюрьмах арестанты начинают мерзнуть с осени, когда первые холода уже наступили, а топить ещё не начали. В такие моменты бывает, что стены в некоторых «хатах» (камерах) изнутри покрываются инеем. Ведь, по сути, камеры – это каменные мешки, в которых, кроме краски, на стенах ничего нет. Да и после начала отопительного сезона не сказать, что становится очень тепло, а так… не холодно. Естественно, такое не во всех «хатах» происходит, есть помещения, где зимой очень комфортно сидеть. Милиция прекрасно знает о температурных режимах в разных камерах и старается распределять зеков так, чтобы в тепле были «свои» заключенные, а нарушители или те, кого нужно «прессануть», сидели в холоде.
В зоне все проще. В жилых помещениях, в принципе, было тепло, на зиму заклеивали окна. Причём, милиция всегда выдавала материал для этой процедуры (правда, купленный за счёт зеков), а после работы обязательно проверяла, насколько качественно зеки утеплились.
Вообще, в жилых помещениях было относительно тепло, особенно, если надеть байку, шерстяные носки и тёплые штаны.
По-настоящему холодно было на промке (промзоне), где один – самый большой цех деревообработки не отапливался вообще. И, конечно же, зеки мерзли во время проверок, походов в клуб, столовую и санчасть.
Проверки в зоне проводят два раза в день: утром и вечером. Зеков строят поотрядно, по пять человек. Затем контролёры раздают офицерам картотеки (коробочки, где хранятся карточки заключенных). ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) обходит всю зону, смотрит, чтобы возле каждого отряда стояли офицер с контролёром и, когда убеждается, что все идет по правилам, даёт команду приступить к проверке. Сначала офицеры зачитывают фамилии зеков, и когда те отзываются, сверяют с карточками: тот ли ответил, потом заключенных пересчитывают контролёры и докладывают ДПНК о количестве людей. Тот сверяется со своими данными и, если все совпадает, объявляет проверку оконченной.
Нечего и говорить, что это муторное мероприятие длится довольно долго: бывали случаи, когда зекам и милиционерам приходилось топтаться на плацу и по часу. Ходить во время проверки нельзя, разговаривать тоже. Можно только стоять. В мороз это не самое приятное занятие, тем более, что воротники поднимать нельзя, шарфами обматываться тоже – шея должна быть голой. Руки в карманы прятать запрещено. И «уши» в шапках-ушанках (по-моему, одном из самых бесполезных изобретений человечества, по крайней мере, в сложенном состоянии – греет лишь затылок) опускать нельзя.
Послабления начинались только после того, как столбик термометра опустится ниже двадцати пяти градусов. Тогда разрешали опускать в ушанках клапаны и смотрели сквозь пальцы на шарфы и руки в карманах. Но до этого мороза ещё нужно было дожить. А уши и шея начинали мерзнуть уже при минус десяти. Поэтому некоторые зеки шли на хитрости, чтобы и правила не нарушить, и согреться: опускали «уши» наполовину, заказывали в швейном цеху телогрейки с высоким воротом до половины шеи и так далее. Телогрейки всегда заказывали толстые, с расчетом на долгое стояние на сильном морозе. Многие шили себе утепленные штаны. Тяжело приходилось тем, у кого не было возможности заказать одежду на «швейке», они начинали мерзнуть с середины осени и прекращали только к середине весны.
Милиционерам тоже приходилось несладко, особенно тем, кто дежурил на плацу. В особо сильные морозы им выдавали валенки и тулупы, но уходить с улицы запрещали. Единственным способом согреться были постоянные обходы по отрядам, якобы, для того, чтобы смотреть там за порядком. И старались охранники подольше оттуда не выходить, сидели у завхозов и пили кофе.
Дождь
Зачастую не радовало зеков и межсезонье. Особенно поздняя осень. В это время шли постоянные холодные дожди. Обувь промокала насквозь и не успевала высохнуть, поскольку батареи не грели, а сушилка, на которую ссылалась милиция, не работала. Даже когда её наконец-то подключили, вся мокрая одежда и обувь туда все равно не помещалась. Она попросту кисла в отрядах, поскольку не успевшие просохнуть в холодных помещениях вещи приходилось снова на себя натягивать и куда-то идти.
Особенно не комильфо было, когда средний по силе дождь «заряжал» на несколько дней (типичная осенняя погода). Лило не настолько сильно, чтобы проверку проводить в здании, но достаточно, чтобы хорошенько промокнуть. После проверки приходилось строем идти в столовую, а потом на промзону.
В такие дни мокрые и злые зеки с завистью смотрели на непромокаемые плащи, в которых ходили охранники.
От холодного осеннего дождя частично защищали телогрейки, но их выдавали лишь 15 октября, а до этого заключенным приходилось поддевать байки (иногда по паре штук), чтобы не мерзнуть.
Но ни телогрейки, ни робы, ни обувь не спасали от воды, если были «положняковыми» (выданными милицией бесплатно, положенными). Верхнюю одежду ещё можно было просушить, а вот обувь напитывала влагу, становилась тяжёлой и сырой. После хорошего дождя она окончательно высыхала лишь через несколько дней.
Поздней осенью в дождливые дни в отрядах стоял специфический запах мокрых телогреек. Один раз почувствовавший его уже никогда и ни с чем не спутает.
Жара
Лето – самая любимая пора года у заключённых. Летом тепло и легко, лишние вещи скидываются, можно сидеть на скамейках и тихо, по-кошачьи, млеть на солнце. И летом же идет тяжёлый бой между администрацией и заключенными за возможность последним загорать.
Дело в том, что зекам запрещено загорать. В идеале, они должны быть бледными. Как объяснили мне старые заключенные, это нужно на случай побега, чтобы бледный и тощий беглец сразу же выделялся на фоне довольных и сияющих здоровым загаром граждан. Не знаю, насколько это правда, но то, что милиция постоянно гоняла гуляющих без маек зеков, – это точно. Хотя действия милиции не мешали многим заключенным за три месяца становиться практически смуглыми от солнца.
Несмотря на то, что весь год зеки ждали с нетерпением лета, в эти три месяца иногда случалась напасть не хуже морозов зимой и дождей в межсезонье. Это была жара.
Летняя форма одежды у зеков строго регламентирована: клифт либо рубашка с длинными рукавами, брюки, ботинки и майка. Вся одежда должна быть тёмного цвета.
Обувь на лето заключенные старались раздобыть полегче, желательно, туфли, но это получалось не у многих, большинство ходило в одной паре ботинок и зимой, и летом, как и предусмотрено правилами.
Зекам выдают пару обуви на несколько лет и, если нет материальной поддержки с воли, и человек не может «крутануться» сам, то ему приходится круглогодично ходить в «козлах» (как называют «положняковые» ботинки). Чем эта обувь примечательна? Она тонкая и совершенно искусственная, поэтому летом в ней жарко, а зимой холодно. С одеждой, наоборот, лучшего варианта для жары, чем «положняк», я не нашёл: он продувался и просвечивался насквозь. У кого были черные рубашки, тот надевал их. Но большинство зеков переживало жару в купленных робах, сшитых из совершенно искусственной и тяжёлой ткани. Поэтому в жару зеки млели во время проверок и передвижений по колонии.
Более того, именно летом, с приходом жары заключенные начинали периодически падать в обморок на утренних проверках. Происходило это, в основном, из-за того, что они напивались чифира (очень крепкий чай, хороший чифир черен, как смола) на голодный желудок, у них поднималось давление, начинало мутить, они бледнели и потихоньку оседали на землю. Тогда их подхватывали под руки коллеги и доводили до ближайшей скамейки, где страдальцы досиживали до конца проверки, постепенно приходя в себя. Конечно, бывали случаи, когда у людей прихватывало сердце, но такое случалось гораздо реже.
Милиционерам летом было проще, поскольку их форма предусматривала рубашки с короткими рукавами, а это большое дело.
Но, несмотря на все природные «катаклизмы»: перепады температуры и ливни, зеки каждый день выходили на проверки, на построения, в столовую и на работы, пережидали зимой на улице, пока обыщут отряды, а это длилось по несколько часов. И кроме «обязательной» программы стояния на улице в ненастье, особо рьяные заключённые еще выходили на стадион в любую погоду. Был ли на улице мороз за тридцать градусов или невыносимая жара, или же сильнейший ливень, – зеки бегали, прыгали и таскали штанги на стадионе, а потом возвращались с чувством выполненного долга и с лицами победителей над природой и своей слабостью.
Глава XXXIII
Мой друг – художник
В зоне попадались совершенно разные люди: от закоренелых зеков до директоров предприятий и заместителей министров. Все они переплетались и смешивались в причудливый коктейль белорусских заключенных, которым приходилось находить точки соприкосновения и общие темы для разговоров.
Но среди этой многочисленной и разношерстной публики тяжело было найти человека, действительно близкого по духу. И если вдруг такой попадался, то общением с ним дорожили, как чем-то очень ценным и важным. Мне повезло: в течение моего срока мне встретилось несколько действительно замечательных людей, с которыми мы до сих пор поддерживаем отношения. Среди них была одна личность, выдающаяся не только своими крайне мизантропическими взглядами на жизнь, но и талантом… Игорь (назовем его так) был профессиональным художником и очень не любил людей.
Срок на Новый год: подарок от лучшего друга
Игорь, как и многие творческие натуры, не был готов мириться с жизненной несправедливостью и периодически восставал против нее. Он слушал очень тяжелую музыку, предпочитал рисовать в жанре сюрреализма, был очень начитан и употреблял наркотики. За свое последнее увлечение он и загремел на небольшой срок в зону.
Не скажу, что Игорь был классическим наркоманом, скорее, это для него была попытка как-то развеяться в серых буднях маленького белорусского городка. Возможно, он получал даже большее удовольствие от поиска наркотиков, чем от их употребления.
Но факт остается фактом: суровая белорусская милиция не оценила творческих мук художника, и третьего января ему нужно было предстать перед судом. Поскольку городок, где жил Игорь, был небольшим, и все друг друга хоть и поверхностно, но знали, он попался лишь на употреблении. Дело происходило в те годы, когда к наркоманам закон относился довольно снисходительно, и поэтому нашего героя сразу предупредили, что получит он совсем немного домашней «химии» (одно из легчайших наказаний, когда человек сидит дома и ходит на работу). Художника даже не сажали в СИЗО, и пока шло следствие, он жил обычной жизнью.
У Игоря был (да и сейчас есть) лучший друг, назовем его Вова, с которым они вместе любили выпить, погулять и даже создали общий бизнес. Вова был человеком веселым, а когда выпьет, то слегка отмороженным, но отмороженным по-доброму. Правда, кроме лучшего друга, эту черту могли оценить очень немногие.
Игорь с Вовой хорошо отметили Новый год, но если художник привел себя к судебному заседанию в норму, то Вова решил сопровождать его, будучи подшофе. Игоря это не вдохновило, но не откажешь же лучшему другу, если тот хочет разделить с тобой горести!
И вот, наконец, судебное заседание. Зачитывают обвинение. Внезапно Владимир оживает и громко выказывает свое несогласие со сложившейся ситуацией. А затем начинает упражняться в остроумии и выражает свое презрение к белорусской законодательной системе.
Естественно, судью такое поведение обидело, и она «впаяла» Игорю два года колонии, а Вове штраф за неуважение к суду. Лучший друг потом просил прощения у художника, а также помогал ему финансово.
Надо заметить, что Игорь отнесся к этой ситуации философски: получилось плохо, но что с дурака возьмешь?
Характер нордический
К тридцати шести годам Игорь разочаровался в людях окончательно и этого не скрывал. Кроме людей Игорь недолюбливал церковь. Художник рассказывал, что у них с бывшей женой был интересный союз: она – верующая католичка, он – презирающий религию атеист. От жены ему осталась замечательная подборка библий разных издательств и куча домашних растений. Художник не любил ни первого, ни второго.
Библии Игорь в самом прямом смысле скурил, поскольку "они были сделаны из замечательной папиросной бумаги". Цветы же весной посадил на огороде, и все лето наблюдал, как они росли и распускались. А осенью смотрел, как они вянут.
Несмотря на то, что с бывшей женой у художника были разные взгляды на жизнь, после развода у них остались замечательные отношения.
Естественно, Игорь с трудом вписывался в дружный коллектив заключенных. Но вот что удивительно: несмотря на то, что он не особенно старался скрывать свое отношение и к месту, где сидит, и к окружающим его людям, практически все зеки к нему хорошо относились.
Но особенно не уважал Игорь милиционеров, работавших в зоне. Он был из небольшого городка, где находились два градообразующих предприятия: завод и зона. И поэтому видел представителей лагерной администрации вне работы. С некоторыми был знаком лично. И единственное, что Игорь мог сказать: все они пьяницы, а часть из них – вообще конченые люди. Я ему не верил, пока сам не освободился и не увидел, сколько и как пьют милиционеры из моей бывшей зоны, причем, независимо от звания.
Игорь был самодостаточной творческой личностью с четкими приоритетами, поэтому зона его абсолютно не изменила. И, в то же время, он был ленив. Нет, он не был лентяем в классическом понимании этого слова. Он не ленился рисовать, но как только дело касалось продвижения своего таланта на рынке, – на него сразу нападала апатия. Поэтому он ни разу толком не выставлялся, хотя несколько галерей предлагали организовать его выставки. Но для этого нужно было то рамы для картин сделать, то еще что-то, и, в итоге, Игорь так и не явил свои полотна миру.
Нужный талант
Творческая лень помешала художнику занять теплое местечко и в зоне. Дело в том, что самый востребованный талант в МЛС – это умение рисовать. Причем, востребован он не только заключенными, которые могут неплохо заплатить за выполненные заказы, но и милицией, поскольку картины очень хорошо идут в подарок всяческим проверкам и высоким гостям. Кроме того, какую-нибудь красивую «писанину» можно повесить у себя в кабинете или даже принести домой. Поэтому в зонах художников всячески холят и лелеют.
Хотя иногда бывает, что талант оборачивается против самого художника. Помню, как мне на «химии» (Исправительное Учреждение открытого типа) один парень рассказывал, что его не хотели отпускать раньше срока из колонии только потому, что милиционерам нравилось, как он рисует. Картины парня занимали призовые места на конкурсах и очень нравились представителям администрации. Конечно, в зоне у него было все, о чем может мечтать зек: свой кабинет, который никогда не обыскивали, магнитофон, DVD, плитка и другие бытовые мелочи, которыми обычному заключенному нельзя владеть. И, самое главное, к нему очень хорошо относилась администрация зоны, в общем, – сиди не хочу! Парню пришлось напрячь все свои силы и подключить все связи, чтобы уйти на свободу досрочно. Но такие случаи бывают не очень часто, в основном, художники в зонах живут припеваючи и освобождаются досрочно.
Так вот, Игоря взяли вторым художником в ПТУ. Место замечательное: сиди в отдельном кабинете целый день и рисуй, зону видишь только вечером и с утра. Мастера иногда подкидывают заказы, за которые платят чаем или едой, есть собственный магнитофон. Все устраивало Игоря в работе, кроме одного: художник в ПТУ был чем-то вроде рисовального станка. Он должен был создавать картины очень быстро, желательно, перерисовывая из каких-нибудь журналов, и о творчестве особенно не задумываться.
Такая школа хороша для человека, который только набивает руку и оттачивает мастерство, но она абсолютно не подходила неуемному творческому гению Игоря. Поэтому он не стал себя насиловать, а просто начал рисовать картину по всем правилам. Художник приходил в кабинет, пил чай, разговаривал, слушал музыку, смотрел на свой шедевр, в общем, искал вдохновение. Если везло, то на полотне могло появиться несколько свежих мазков… В итоге, старший мастер ПТУ не выдержал, и после двух месяцев художественных поисков забрал и унес еще не оконченную картину в неизвестном направлении. Игорь недолго пробыл художником в ПТУ: его взгляд на творческий процесс окончательно разошелся со взглядами мастера, и моему товарищу пришлось идти в училище обычным учеником.
Быт? Для слабаков!
Игорь любил вареную сгущенку, причем, ел ее по-гусарски, не экономя, я бы сказал, – «с плеча». Стоило прийти к нему в гости, – он доставал из тумбочки вареную сгущенку, две палочки от мороженого и заваривал чай. Банка сгущенки съедалась за один раз, на двоих, без всякого хлеба, а для зоны это непозволительная роскошь.
Хорошо «греясь» (получая поддержку) с воли, Игорь все деньги тратил на вкусняшки, при этом зимой мерз в тонкой «положняковой» телогрейке (которую выдают бесплатно, положенная). На мой вопрос, почему он не закажет у зеков хорошую, теплую куртку, художник, дрожа от холода, отвечал, что ему осталось посидеть полторы зимы, кроме того, минус двадцать пять – еще не мороз, и, вообще, он ни у кого ничего не хочет просить.
В отличие от остальных заключенных, Игорь не стремился налаживать быт. Он просто вкусно кушал, разговаривал, ждал освобождения и, по мере сил, старался получать хоть какое-то удовольствие от жизни.
После зоны
Освободившись, Игорь как-то очень быстро сел повторно, опять же за наркотики. Такого от него никто не ожидал. Правда, он говорил, что в той ситуации его подставили. Ему опять дали небольшой срок.
Выйдя уже со «строгого» режима (на котором сидят два и более раз), Игорь сказал, что у него уже не тот возраст, полностью завязал с наркотиками и практически перестал пить. Еще несколько лет назад он рисовал богатым людям своего города фрески и был доволен жизнью: сам себе хозяин, приходил на работу, когда хотел, рисовал, что хотел, во времени не был ограничен и при этом получал хорошие деньги.
Потом кризис достал и богатых людей, заказывать дорогую роспись стен прекратили, и Игорю пришлось писать картины. Но и этот бизнес не мог долго продолжаться, поскольку денег на искусство у людей оставалось все меньше. В итоге, Игорь столкнулся с кризисом жанра, когда люди променяли искусство на колбасу. Вышел он из затруднительного положения просто: поскольку кое-кто из его родственников жил в Польше, он сделал себе и своему сыну-студенту карты поляков и уехал жить и творить в Польшу.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
