Текст книги "Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943"

23 декабря
19:30

Отставила в сторону свое шитье (мастерю из старого платья кофту) и решила записать сегодняшние новости и впечатления. А то теперь наш тихо-психо-тронутый господин издал новый приказ – чтобы свет горел только до половины десятого и ни на минуту дольше. Грозил в случае неповиновения вывернуть пробки.

Скандал произошел еще два дня назад. Поздно вечером я отправилась – пардон! – в «кабинет задумчивости» (так называет это «заведение» Нинка), что расположен на задворках дома, и вдруг услышала в темноте торопливые, чавкающие шаги и чье-то глухое бормотанье. Мне показалось, что кто-то лезет из огорода ко мне, в «гальюн», и прямо-таки вся оцепенела от страха. Но оказалось, что это летел из своего дома, не разбирая дороги, Шмидт. Через секунду раздался громкий стук в окно и знакомый вопль: «Шляфен! Зофорт шляфен! Шон ельф ур!» («Сейчас же спать! Уже одиннадцать часов!).

Наоравшись, Шмидт таким же манером удалился, что-то сердито бурча себе под нос. Подождав, пока затихнут его шаги, я опрометью бросилась в дом. Поругали все дружно этого психа, но свет все же пришлось погасить. Да, плохо мне теперь придется со своими вечерними «бдениями» – неужели надо ограничить себя даже в разговорах с тобою, мой дневник?

Но все же думаю, что обойдусь: стану плотнее занавешивать окно в кухне – не полезет же, в самом деле, Шмидт по снегу на задворки, чтобы проверить, горит или не горит там свет!

Вообще, скандалы за последнее время все чаще и чаще. Сегодня опять проштрафился Миша – уж не знаю, что на него нашло, только он взял да и откромсал ножницами хвосты у обеих лошадей – у Дашки и Лизки. Завершив эту операцию, крикнул из конюшни нам с Симой (мы с ней готовили резку для скота): «Эй, идите-ка сюда! Полюбуйтесь на них – какие красотки стали!»

Мы пошли, но, честно говоря, не сумели разделить Мишкиного восторга: обе лошади чем-то неуловимо стали походить на молодящихся кокетливых престарелых дамочек в коротких юбчонках.

– Зачем ты это сделал? – недоуменно поинтересовалась я у Миши.

Сима не дала ему ответить, спросила с испугом:

– А Шмидт знает об этом? Ведь он с ума сойдет, если ты самовольно.

– Плевать я, ту, май-то, хотел на него! – беспечно сказал Мишка, но в голосе его прозвучала тревога. – А что, разве хуже стало? Должен же он, май-то, понять, что зимой длинные хвосты лошадям ни к чему – только путаются да грязнятся. А к лету, когда оводы и мухи начнут донимать, они уже отрастут.

Но, как мы и опасались, Шмидт не пожелал признать разумные Мишины доводы. Ох и взбеленился же он, когда вскоре после нас заглянул в конюшню! Схватив в руки первое, что попалось ему на глаза – лопату, – принялся гоняться за Мишкой по проходу. Наверное, Мише пришлось бы плохо, если бы он не догадался заскочить в стойло к Лизке.

Лошадь, не привыкшая к ору и к хамскому обращению, тотчас же заволновалась, заржала, взмахивая короткой метелкой хвоста, принялась гарцевать и взбрыкивать задними ногами. И Шмидт отступил.

В обед, когда мы шли домой, он уже слегка поостыл и только яростно погрозил с крыльца Мише кулаком, да долго еще орал вслед свое обычное: «Лербасы, тупые головы, ленивые собаки!»

Злобствует и лютует он, наверное, еще и оттого, что и их, немецких бауеров, стали теперь чувствительно прижимать. На прошлой неделе приезжали солдаты – забрали трех телок. Вчера в этом же фургоне увезли двух больших свиней. Конечно, из захваченных российских областей они уже выпотрошили и выкачали все, что смогли. Откуда же еще брать?

А бедному люду живется здесь тоже крайне худо. Вчера наши видели на станции, как несколько немецких женщин собирали возле вагонов грязные, мороженые капустные листья. Не слишком, видимо, сытная кормежка и у расквартированных в округе защитников Рейха. На днях, когда я выколачивала и складывала возле сарая мешки, подъехали к крыльцу на велосипедах два страшно тощих солдата. Подозвали меня: «Нельзя ли, фрейляйн, купить что-либо из съестного?» Я смешалась, не нашлась сразу, что ответить. Они догадались, что я – «восточная», попросили позвать кого-либо из хозяев.

Пана дома не оказалось, на крыльцо выскочила Клара. Стрельнув в каждого глазами, лихо вскинула руку: «Хайль Гитлер!» Солдаты, «хайкнув» в ответ, повторили просьбу. Клара жеманно пожала плечами: «Вряд ли. Впрочем, сейчас позову муттер».

Вышла, опираясь на клюку, старая фрау и, как «истинная» патриотка, как мать сына-солдата… сразу же принялась горько жаловаться, что война их сделала совсем нищими, что рады бы помочь, да «нихтс кайне»[46]46
  Ничего нет (нем.).


[Закрыть]. Те уехали, как говорится, несолоно хлебавши.

Ну и жлобы! Это надо же – до чего жадность одолела! – у самих амбары, погреба ломятся от всякого добра, а тут для своих же, можно сказать, защитников пожалели! Да разве наши русские женщины, тем более матери, поступили бы так? Уверена – поделились бы последним. И не за деньги – даром! Честное слово, мне, чужеземке, стыдно было наблюдать эту сцену!

А нас, «восточников», Шмидт теперь совсем зажал: картошку и ту уже не хочет давать. В прошлую пятницу устроил грандиозный скандал – показалось ему, видите ли, что мы на неделю раньше пришли к нему за ней. «Городские жители, – орал, – получают картофель по полтора центнера в год на человека, а вы отращиваете себе пузо! Может быть, еще и тех подкармливаете, кто к вам каждое воскресенье таскается? Учтите: увижу – совсем ничего не будете получать! Забыли, что сейчас война, что каждый должен экономить! Я сам не ем досыта картошки!»

На шум выскочили Линда с Кларой. Линда прямо сразу засияла – не могла сдержать своей радости, видя очередное наше унижение. А Клара, эта смазливая пустышка, заметив на земле возле скотного двора две почерневшие, мерзлые картошины, подскочив, пнула их модным сапожком: «Возьмите эту картошку, может быть, насытитесь наконец!»

Шмидт громко захохотал, довольный остротой своей доченьки, ему визгливо вторили Линда с Кларой. А нам… ох как же нам (мы пришли за картошкой вдвоем с Симой) было тошно!

– У русских есть пословица: «Смеется тот, кто смеется последним», – сказала я, едва сдерживаясь, чтобы не запустить в ненавистную харю корзинкой. – Не исключено, что и все вы тоже можете оказаться в таком же положении. Тогда вспомните и еще пожалеете…

– Но-но! – в прежнем темпе мгновенно вскинулся Шмидт. – Ты, русская девчонка, будешь еще угрожать мне! Никогда вы не дождетесь, чтобы наша арийская раса оказалась у кого-то в порабощении. Это только ваш Сталин может допустить, что половина России уже под немецкой властью, а народ вывозится в Германию! Я уже говорил вам – двадцать лет будете работать на нас, немцев, двадцать! Так что лучше смиритесь и делайте, как вам приказывают! Давай сюда корзину…

Вот так теперь почти постоянно заканчивается для нас выдача тех или иных продуктов. Для меня подобные сцены – острый нож! Пожалуй, согласилась бы две недели сидеть без картошки, чем выслушивать каждый раз такое.

Ну, хватит. Слишком много потратила я и бумаги, и времени, чтобы описывать этих «арийцев».

Сегодня вечером приходил поляк Ян от Бангера. Злой и расстроенный. Рассказал, что был на суде, все за те же злополучные сапоги. Сапог у него, разумеется, не нашли, а за яблоки присудили три месяца лагерей. Ничего себе! Пострадал за яблоки, которые – мы же все это знаем! – воровал всю осень Лешка Бовкун. Вот уж действительно – без вины виноватый! Жалко Яна. А Бовкун – сволочь и гад, каких мало!

Заканчиваю. Да вот горе – нет бумаги! Где раздобыть еще тетрадь – ума не приложу. Придется, наверное, опять растерзать один из панских кулей.

25 декабря Пятница

Вот и дождались рождественских праздников! В нашем распоряжении целых три дня относительной свободы – «ничегонеделанья».

Правда, первый день уже на исходе, и промелькнул он, вопреки моим ожиданиям, так нелепо и так бесцельно, что просто хуже некуда. С утра пораньше, как всегда, прибралась в комнате, потом оделась подобающим образом, привела себя в порядок, и оказалось, что заняться-то больше и нечем. Книг, кроме Пушкина, нет. И хотя он мне никогда не надоест, но перечитывать одно и то же по нескольку раз сегодня как-то не хотелось. Была надежда, что приедет Зоя Евстигнеева – в последнем письме она писала, что постарается «выбить» у хозяина пропуск. Но прошел одиннадцатичасовой поезд, а затем и двухчасовой – Зоя так и не появилась.

Днем все наши разошлись: Василий с Мишей – к ребятам, к Бангеру, Леонид – в гастхауз к Клееманну (по приказанию Шмидта он должен отработать там неделю за конюха). Сима с мамой занимались вязанием. Маялись от безделья только я да Нинка. От скуки поиграли с ней в карты – в «Акулину» и в «дурака», а потом я тоже решила вдруг выбраться из дому. Направила свои стопы к Клаве.

Но и там ничего интересного не было, Клава еще не закончила стряпню, возилась у плиты. Разговор как-то не вязался. Вскоре в кухню явились друг за другом англичанин Бель и Леон. Бель, увидя меня, подсел рядом и сразу стал вспоминать, как мы работали когда-то вместе на молотьбе. «Я все не могу никак забыть, – сказал с улыбкой, – как ты здорово пела для меня!»

Пела? Для него?

Я возмущенно возразила – пусть не выдумывает! Никогда я ему не пела! Это он сам во все горло распевал для меня «Роз-Мари». Бель весело расхохотался, – наверное, этот великосветский «лорд» решил так подшутить надо мной – простолюдинкой.

Потом они собрались обедать, и Бель церемонно пригласил меня к столу. Его поддержали Клава и Леон. Конечно, можно было бы согласиться и посидеть в хорошей компании. Но какое-то внутреннее беспокойство все гнало и гнало меня прочь, и я, вежливо поблагодарив, раскланялась.

Пришла домой, а там уже дожидается Вера. Обрадовалась ей – наконец-то хоть один свежий человек появился у нас сегодня! Верка – молодец, все цветет и цветет. Явилась в обновках и с подарками: Нинке принесла конфеты, маме – мыло, Симе – катушку ниток, а мне (как она угадала?!) – две отличнейшие толстые тетради с вытесненными на обложке золотыми буквами: «Кассабух». Я страшно обрадовалась такому подарку, расцеловала Верку.

Вера обедала с нами, – кстати, обед у нас сегодня мировой. Главный шедевр кулинарного маминого искусства – пирог с капустой и даже торт «Наполеон». Я еще не записала сюда о происхождении сего «шедевра» и о вчерашнем эпизоде, благодаря которому наша строптивая «Ана» сумела-таки вырваться из-под панской опалы и даже, кажется, угодила Шмидту в милость.

Вчера утром Линда подошла к нам в сарай, где мы готовили солому для резки, и, скривив губы наподобие улыбки, сказала мне: «Вот ты как-то хвастала, что твоя мать хорошо готовит и даже печет какие-то необыкновенные пироги. Господин Шмидт хочет, чтобы Анна испекла для нас пирог к Рождеству. Спроси у нее – согласна она?»

Я перевела маме этот необычный приказ – просьбу, а от себя посоветовала не браться за столь щепетильное дело. Ведь по Линдиной физиономии было заметно, как все они жаждут ее конфуза.

Но моя настырная мамулька неожиданно воспротивилась. Наверное, взыграла врожденная кулинарная амбиция: она ведь и в самом деле слыла среди нашей многочисленной родни первым кондитером, и я действительно как-то в очередном споре с Линдой сказала об этом. Надо же! И тот наш разговор передала хозяину!

– А почему бы и нет?! – задорно проговорила мама и принялась загибать пальцы на руках: – Какой господам угодно – с капустой, с мясом, с морковью, с рисом, с сагой, с рыбой?.. А может быть, испечь ватрушку или «Наполеон»? Могу также состряпать пироги с картошкой, с кашей, с горохом, с зеленым луком и яйцом, с грибами… Дайте мне все необходимые продукты, и я испеку вам хоть двадцать разных пирогов.

От удивления Линда поперхнулась: «Ну зачем же так много? Сделай что-нибудь одно – ведь еще неизвестно, как у тебя получится… Пойдем к госпоже, и ты скажешь, что тебе требуется из продуктов».

Они обе и я, в качестве переводчицы, направились к старой фрау, где состоялся примерно тот же разговор. Однако печь в господском доме, в комфортабельной духовке, мама категорически отказалась, заявила, что сделает все у себя. Уже через несколько минут она потащила к себе домой большущий кочан капусты и бидон с молоком. Линда несла следом пакеты с мукой и сахаром, яйца, масло и все прочее, что было необходимо для столь «ответственной» стряпни.

Да, на сей раз «Ана» просто превзошла себя, да и то сказать – она ведь демонстрировала перед ненавистнической «высшей» расой свое русское мастерство и умение, а уж если на то пошло – то и свое национальное достоинство, честь, самоуважение. Пироги с капустой удались на славу – пышные, ароматные, с аппетитной золотистой корочкой. Поистине «императорский» вид имел и «Наполеон», масляно лоснящийся кремом и обильно обсыпанный сладкой коричневой крошкой.

Когда мы вернулись вечером с работы, уже все было готово. На чисто выскобленном куске фанеры лежали прикрытые белым вафельным полотенцем два пирога с капустой и торт «Наполеон».

– Иди, отнеси это туда, – небрежно сказала мне мама. – Да скажи им – пусть поучатся у нас, русских.

– Ну уж нет! – решительно воспротивилась я, – не собираюсь их ублажать. Ты пекла – ты и неси.

– Неужели, ту, май-то, это все им? – простонал в отчаянии Миша и с надеждой уставился на маму: – Тетя Нюша, как же так?

Мама, с улыбкой взглянув на него, кивнула на посудную полку над плитой, где тоже почему-то было наброшено полотенце: «А это что? Или вы думаете, что для фрицев праздник, а для нас – нет? Шмидт же сам без конца твердит, что надо во всем экономить – вот я и сэкономила… для себя».

Вернулась она из панского дома гордая и еще более воинственная. Ее кондитерские изделия привели тамошних обитателей в транс. «Наполеон» все обнюхивали и чуть ли не лизали его – мама им объяснила, что его сейчас не надо есть – он должен «дозреть». А вот пирог с капустой фрау тут же разрезала, и каждый подставил ей тарелку. Хозяйка, рассматривая свой кусок, сказала откровенно: «Никогда не предполагала, что капуста годится для выпечки и что это – так вкусно». И Шмидт, подбирая аккуратно серебряной ложечкой крошки, подтвердил охотно: «Шмект, Ана! Зер шмект»[47]47
  Вкусно, Анна! Очень вкусно (нем.).


[Закрыть].

– Ты, Ана, научи Линду так стряпать, – простодушно попросил он, на что мама хитро и не без колкости ответила: мол, вряд ли Линда сумеет. Может быть, польские блюда она и очень хорошо готовит, а вот пирог с капустой ей не осилить – это ведь чисто русское кушанье… Что ж, добавила она, скромно опустив глаза, если хозяевам понравилась ее стряпня, она всегда – иммер – к их услугам.

Вот так и мы неожиданно встретили Рождество с вкусными мамиными пирогами, которые так живо напомнили мне наши довоенные праздники.

Часов в пять Вера ушла, предварительно взяв с меня и Симы слово, что завтра мы непременно придем к ней в гости. Я проводила ее до деревни – дальше без пропуска идти не рискнула.

Остаток вечера провели за картами – опять дулись в «козла». Как обычно: я – с Симой, Миша – с Василием. Мы снова применили давно изобретенный нами и уже неоднократно испытанный «хитрый» шифр, в результате чего наши противники трижды остались «сухими козлами». Ох и злились же они! Особенно неистовствовал Мишка.

– Они, ту, май-то, жульничают! – вопил он. – Наверняка как-то перемигиваются или показывают друг другу карты!

– А ты прежде докажи, а потом кричи! – парировали мы, еле удерживаясь от смеха. – За клевету знаешь что бывает?!

Раздосадованного Мишу сменил Леонид, и они все трое в шесть глаз следили буквально за каждым нашим движением, старались во что бы то ни стало «засечь» нас. Но все равно не могли ничего обнаружить. Ведь ни я, ни Сима даже не глядели друг на друга. А между тем…

– О Господи. Ну и сдал! – роняла, словно бы в досаде, расправляя веером карты в руке, Сима, и я уже точно знала, что у нее нет крестей и червей.

– И у меня карта – хуже некуда! – огорченно вторила я ей и этим давала понять, что бью виней.

Вот так, хохоча и потешаясь, мы и дурачили наших хлопцев весь вечер. Правда, под конец Мишка все же чуть было не раскрыл наш «секрет».

– Я знаю! Я догадался, ту, май-то, в чем дело! – заорал он. – У них в ходу какие-то слова! Они, май-то, заранее сговорились и дают знать друг другу о своих картах!

Тут, конечно, нам пришлось срочно прекратить игру. Сделали вид, что страшно разобиделись на них: «Ах, не верите – не надо! Просто слабаки вы против нас – вот и злитесь!.. Нет-нет, и не просите нас, ни за что не станем больше с вами играть!..»

Обидно. Теперь из-за этого глазастого и ушастого «братишки» придется нам с Симой придумывать какой-то иной «шифр».

Часов в восемь я сбегала к Шмидту и попросила на завтра пропуска в Литтчено для себя, Симы и Нины. Он нахмурился, узнав, что собираемся к Вере (видно, не забыл еще их стычку и то, как она дубасила его), спросил: «Неужели эта лентяйка прижилась там? Не намерена ли уважаемая фрау Гензель гнать ее оттуда». Но пропуска все же выдал.

Когда я уже приближалась к дому, Шмидт не выдержал, крикнул вслед, в темноту: «Не засиживайтесь долго! Чтобы свет был погашен вовремя! Я приду – проверю!»

Как бы не так! Зашторив плотно окно в кухне старым байковым одеялом, я уединилась там со своей тетрадкой – новой! Сейчас уже все записала и тоже отправляюсь спать. Ну неужели и оставшиеся два дня пройдут так же неинтересно и бестолково? Неужели Зоя опять не приедет?

27 декабря
Воскресенье

Почему-то больше недели не было газет, а сегодня Шмидт вручил Михелю сразу несколько номеров. Какие удивительные, сногсшибательные новости!!! Под Сталинградом наши одержали крупную победу!!! Наверное, такую же по своему значению, как в свое время и под Москвой.

Пишут они об этом весьма сдержанно и туманно:

«В последнюю неделю русские заметно активизировали свои действия в районе Сталинграда. После целого ряда ожесточенных, кровопролитных боев некоторым советским частям удалось продвинуться в западном направлении. Доблестные солдаты 6-й армии под командованием генерала Фон Паулюса, проявляя беспримерное мужество, спокойствие, хладнокровие и выдержку и опираясь на созданную ими глубокую и сильную оборону, не только с честью выдерживают натиск неприятеля, но и предпринимают ответные мощные контрудары». И дальше:

«…Руководство Вермахта делает все возможное для того, чтобы обеспечить нормальное снабжение армии Паулюса и ускорить стратегическое сглаживание линии фронта… Наличие аэродромов в зоне дислокации 6-й армии позволяет доставлять сюда боеприпасы, продовольствие и медикаменты в достаточном количестве. Недалек тот день, когда храбрые немецкие воины при мощной поддержке извне нанесут сокрушительный удар по противнику и воссоединятся с основными германскими силами…»

Господи! Что же это?!…Продвижение советских армий в западном направлении… Снабжение армии Паулюса посредством самолетов… Обещание «поддержки извне»… – ведь все это говорит о том, что «храбрая 6-я армия» окружена под Сталинградом! Окружена!!! Господи! А ведь еще совсем недавно на страницах этой же газеты они самодовольно смаковали сочиненную ими же ложь о своих блестящих победах на берегах Волги, вопили о том, что Сталинград взят в крепкое кольцо и что судьба его уже предрешена. А вышло-то все наоборот! Вот уж действительно, не говори «гоп»…

Удивительно, как молниеносно распространяются среди «восточников» новости. Днем, когда Миша принес газеты, у нас из посторонних был лишь один паренек, по имени Игорь, что живет в тех же краях, что и Нина с Ольгой. А до вечера в нашем доме уже побывало по меньшей мере человек двадцать. Приходили ребята из «Шалмана», от Кристоффера, из Брондау, Почкау и, конечно, от Бангера. Были также поляки – Ян от Нагеля, Юзеф и Зигмунд из Грозз-Кребса. Каждый хотел своими глазами увидеть эту заметку. А сколько велось разговоров, сколько возникло предположений, споров!

Вечером Леонид с Василием ходили к Гельбу слушать радио. Мы все с нетерпением ждали их. Однако ничего нового больше не удалось узнать. Повторяли то же, что было уже известно из газеты, – правда, еще более сдержанно.

Василий осторожно спросил у Гельба – как он расценивает сложившуюся под Сталинградом ситуацию. «Так же, как и вы, – ответил после длительной паузы Гельб и, вскинув очки на лоб, долгим взглядом посмотрел на Василия. – Думаю, что исход войны будет совсем иным, чем предполагалось вначале… Опасаюсь, – добавил он негромко, – что Сталинград – это начало конца Вермахта».

Ну если об этом говорит сам немец! Словом, ура! Ура! Ура!

Я весь день не могла ничем заняться от радостного нервного возбуждения. Состояние такое, что вот надо сейчас же, немедленно, бежать куда-то, срочно что-то предпринять. А куда бежать? Что предпринять?

Наконец заставила себя присесть к столу и накатала большое письмо Зое Евстигнеевой. Может, она еще не знает о сталинградских наших успехах?

Не только я одна – все сегодня словно бы выбиты из привычной колеи, у всех состояние какой-то нервозной активности. Василий нашел в газетах и показал мне два маленьких объявления. Первое таково: какая-то русская православная миссия в Данциге, желая облегчить духовную участь своих, погрязших в неверии соотечественников – «восточных рабочих», берется выслать бесплатно всем страждущим Евангелие. Для этого необходимо лишь послать по указанному адресу открытку с собственной фамилией, именем и адресом.

Второе объявление – от Данцигского общества почитателей российской словесности. Оно предлагает свои услуги – выслать любителям русской литературы «за умеренную плату» двухтомник избранных произведений графа А. К. Толстого с романом «Князь Серебряный».

Вот это да! Я тут же, без промедления, написала корректное письмо «почитателям», в котором прошу немедленно выслать мне упомянутый двухтомник. Заверила, что обязуюсь сразу оплатить и стоимость книг, и все связанные с пересылкой расходы. Неужели у меня и впрямь будут эти книги? Тогда придется залезть в долг к Симе или еще к кому. Оказывается, «дейтчмарки»-то – не совсем бесполезная здесь вещь и они еще могут на что-то сгодиться.

– Граф Толстой – это, конечно, замечательно, – задумчиво сказал Василий. – А почему бы нам не доставить еще удовольствие добрым миссионерам и не заполучить и от них обещанный щедрый подарок?

Он тоже подсел к столу и принялся сочинять послание к церковникам. Надписав свой конверт, я заглянула через плечо Василия. «Нижайше прошу Вас, – строчил он, – выслать мне драгоценное Евангелие, ибо оно будет служить единственным утешением для моего несчастного, разбитого от разных житейских невзгод и неурядиц сердца».

Посмеявшись над столь душещипательной просьбой, мы вдруг решили исполнить наконец давнюю задумку – написать коллективное письмо в редакцию «Нового слова», в котором просим разъяснить права и обязанности «восточных рабочих» в Германии, а также права и обязанности наших работодателей. Могут ли они безнаказанно бить рабочих, издеваться над ними в моральном плане, морить голодом и т. д.? Где, у кого мы, лишенные Родины русские люди, можем найти защиту против произвола злобствующих немецких бауеров, к кому следует обращаться за справедливостью? На этот раз письмо подписали полными именами, указали свой адрес. Интересно, получим ли ответ и каков он будет?

Заодно в этом же конверте я вновь послала вторичное объявление в раздел «Розыски», где опять пытаюсь узнать о судьбе брата Кости и моей самой закадычной школьной подружки Нюры Емельяновой. А вдруг кто-то из них и откликнется? Вот в состоянии такой кипучей энергии пребываем мы все сегодня. Да, последний праздничный день явился для нас действительно по-настоящему рождественским. Мы словно хлебнули глоток надежды, вновь ожили в сердце свободолюбивые мечты, вера в счастливое будущее.

…А ты ничего не знаешь, Аркадий, и не будешь никогда знать, никогда не порадуешься вместе с нами.

Вчерашний день тоже принес немало новостей. Ну во-первых, как и было задумано, мы трое – Сима, Нина и я – побывали у Веры в Литтчено. Мне понравилось у нее – комнатка маленькая, уютная и очень чистая. Особенно пленило нас большое – с потолка до полу зеркало. Вот уже где мы насмотрелись на себя!

Неожиданно, едва мы расселись, заглянула фрау Гензель – нынешняя Верина хозяйка – с длинным, принюхивающимся носом, в мелких, пересыпанных сединой кудряшках, цепко оглядела нас.

– Майне швестер, – сказала, краснея, Вера и показала на меня. – Унд дизе, – она кивнула в сторону Симы, – унзере танте[48]48
  Моя сестра… а это… наша тетя (нем.).


[Закрыть].

– Гут, – непонятно кого или что похвалила немка и сдержанно предложила Вере: – Можешь угостить своих родственников яблоками. Возьми из буфета три небольшие штуки. Драй кляйнес штукхен.

Когда мы сидели взаперти и дружно уплетали выставленное Веркой угощение – сладкие пирожки, бутерброды с сыром, конфеты, яблоки (Вера в своем «репертуаре» – заранее подготовилась к приему гостей) – в дверь постучали. Испугавшись, что это опять пожаловала хозяйка, мы торопливо пихнули под кровать тарелки с пирожками и бутербродами, конфетницу, вазу с яблоками. Но тревога оказалась ложной. Явилась Люда – знакомая Веры по Брондау. Снова, теперь уже впятером, принялись за пиршество.

И вот Люда сообщила первую новость. Сашка Дубоусов прислал ребятам письмо, где сообщает, что они вместе с Женей Журавлевым находятся сейчас в городе Готенхафене и работают оба в… бане. Хвастает, что житуха у них отличная – каждый день гулянки, выпивка, танцульки. Устроили их в это заведение какие-то немки, с которыми они познакомились по приезде в Готенхафен. Пишет: работа непыльная и прибыльная – дезинфицируют вещи вновь прибывающих «восточных рабочих» и поляков.

Я не поняла: «Что значит „прибыльная“? Разве там им что-то платят?» Люда исподлобья посмотрела на меня: «Не думаю. Кто им будет платить – немцы, что ли? Видимо, сами себя научились обеспечивать. Как? Вот ты тоже, наверное, была в бане в Данциге – у тебя ничего не пропало из вещей? Вероятно, потому и не пропало, что нечего было красть. А со мной вместе ехала женщина, так у той браслет золотой украли – подарок мужа. У другой – сережки с какими-то страшно дорогими камнями. Как они обе плакали, просили отдать. Ни за что! Вытолкали в шею…»

– Неужели ты думаешь?..

– Не думаю, а уверена, – нахмурясь, перебила меня Люда. – Женьку я, правда, мало знаю, а Сашка – подонок. Это, поверь мне, точно!

Я страшно разобиделась за Дубоусова. Александр – подонок? Как она может так? И Сима тоже возмутилась, поддержала меня: «Саша, пожалуй, единственный порядочный парень из всех, кого мы здесь знаем, – и по своему воспитанию, и по культуре».

Люда презрительно скривила губы: «Вот именно – культурный, воспитанный хам! Когда-нибудь вы в этом убедитесь сами».

Мы некоторое время посидели молча и отчужденно, затем Вера, желая разрядить обстановку, начала вспоминать о своей жизни в Брондау, стала расспрашивать Люду об общих знакомых.

– У девчонок все без изменений, – рассказывала Люда, – а в мужском бараке недавно трое новеньких появились. Говорят, что работали в большом поместье, где-то в окрестностях Данцига, бежали оттуда, но их схватили. С месяц или больше держали всех троих при бирже в Мариенвердере, гоняли их на разные городские работы – расчищать свалки, убирать помойки. А недели две назад прислали к нам. Сейчас они доярами на ферме.

У меня в голове сразу возникла догадка, которая тотчас же переросла в уверенность.

– Постой, как их зовут? – волнуясь, спросила я Люду. – Николай, Сергей, Иван – верно?

– Да, – ответила она удивленно. – А ты их знаешь?

Так вот где объявились те мои давние знакомцы-беглецы! В Брондау! Надо же, в какое пекло угодили! А я нет-нет да и вспоминала их, думала – куда они исчезли?

Часа через два мы ушли (я беспокоилась – не приехала ли Зоя к нам?), Вера проводила нас до развилки. Рассказывала про Люду. Она из Пушкина, до войны успела закончить десятилетку. Незадолго до угона ее в Германию мать убило осколком снаряда, а отец и два брата на фронте. В Брондау она пользуется уважением, особенно со стороны ребят, но зато находится в немилости у управляющего. Возле нее группируются несколько девчонок, которые ведут себя независимо по отношению к Адели и ее приспешницам. Кстати, вот эта самая Люда ухаживала за Верой, когда та лежала тяжело больная.

Из слов Веры видно – вроде бы неплохая девчонка, но почему она так взъелась на Дубоусова? И неужели Александр способен на подлость? А впрочем, откуда я знаю, на что он способен? Ведь красивая внешность – это отнюдь не гарантия честности и порядочности. Мне Саша нравился (и сейчас нравится), но ведь бывали моменты, когда его излишняя развязность, самоуверенность прямо-таки «царапали» душу. Мы все приписывали это его остроумию, находчивости, смеялись вместе с ним, а может быть, он не столько остроумен, сколько наглый и недобрый?

Зоя так и не появилась. Остаток дня прошел впустую. Приходили Васька и Володя от Кристоффера, играли в карты, болтали, кто во что горазд.

А вечером произошел, как говорит Болтун, еще один «инцендэнт». Часов в восемь, когда мы ужинали, явилась Нина от Бангера и таинственно вызвала меня в коридор: «Выйди, пожалуйста, на улицу. Там тебя англичанин ждет».

«Какой англичанин?» – удивилась я. «Ну, Бель наш… Попросил меня идти с ним и вызвать тебя». – «Странно. А что ему нужно?» Нинка пожала плечами: «Откуда я знаю? Попросил – и все».

Накинув пальто, я вышла на крыльцо. В мягком, густо подсиненном воздухе плавно кружились редкие снежинки. Со стороны Эрниной половины доносился едва слышно плач маленького Пауля.

От угла Гельбова забора отделился в темноте силуэт человека в сдвинутой набекрень пилотке. Точно – Бель.

Я сбежала на дорожку. «Добрый вечер. Что случилось?»

– Абсолютно ничего плохого, – улыбаясь, сказал, задержав мою руку, «лорд». – Вечер действительно такой добрый, что я подумал: не погулять ли нам немного?.. Я возвращаюсь после ужина в лагерь, на Молкерай, – мы могли бы пройтись до деревни, а потом я провожу тебя обратно. В этот час дорога совершенно пустынная, нам не грозят никакие неприятности.

Ишь ты! Он подумал!

– Боюсь, что огорчу вас, Бель. Холодно, и снег идет. Я не люблю снег.

– Понял! – жизнерадостно воскликнул Бель. – Значит, прогулка отпадает… Тогда, может быть, ты пригласишь меня к себе? Познакомила бы со своей мамой, с друзьями… А хочешь – пойдем туда. – Он кивнул в сторону усадьбы Бангера. – Леон с Яном уехали на праздники в Мариенвердер – раздобудем ключ от их комнаты. У них там патефон, потанцуем. Можно пригласить и Клаву… Ну как?

Я освободила наконец свою руку из его пальцев.

– Поймите меня, Бель, и не обижайтесь. Я не могу пригласить вас к себе в дом, потому что – вы же это отлично знаете! – встречи русских и англичан категорически запрещены. И к сожалению, не могу также воспользоваться вашим приглашением. Во-первых, мама не разрешит, а во-вторых, – это… это не в моих правилах.