Текст книги "Город любви"

– Стафил получит пятьдесят палок за неповиновение, – ответил Арбитр. – Ему было велено бороться, а не драться. Я думаю, истина на стороне Скавра.

– Да провалитесь вы в Тартар! – воскликнула Арсиноя и бросила негодующий взгляд на Дария. – А тебя кто спрашивал? Зачем вмешиваешься?

– Я выступил как незаинтересованное лицо. Если судить по справедливости, то…

– Что же ты не ратовал за справедливость, когда тебя обставили в кости?

– Я плохой игрок и проиграл честно.

«Заядлый любитель покера Стэнли Норт никогда бы так не сказал», – с удовлетворением отметила Адель.

– Петроний!..

– Успокойся, Арсиноя. Ты ведь не потеряла ни асса.

– Я надеялась вернуть то, что потерял мой муж!

– Боюсь, это невозможно, – двусмысленно усмехнулся Арбитр.

Помпеянка прищурила глаза, метнув в него острые стрелы ненависти, и перевела взгляд на Дария.

– Мы еще обсудим твою личность, чужестранец, – глухо произнесла она, поднялась, обиженно поджав губы, и вышла из триклиния.

Адель была приятно удивлена, что эта сцена никому не испортила настроение. Петроний велел принести еще фруктов и разлить по кубкам вино. Очередная порция пьянящего напитка, как и ожидалось, снова развязала гостям языки.

– А знаете, я недавно был на пиру у Юлии Феликс, – жуя виноград, стал рассказывать Скавр. – Вот живет женщина! Сестерции лопатой гребет – и при этом целыми днями просиживает в перистиле за чтением или выкладыванием мозаики. Видно, она любимица богов: мужчины вокруг нее вьются, как лоза, и денежки сами в руки идут, потому что постояльцев с каждым годом только прибывает.

– Перистиль – единственное место, куда она не пускает жильцов, – подхватил Юлий. – Самый большой в Помпеях, он принимает только свою одинокую хозяйку. Ты думаешь, почему Юлия все время там сидит? Потому что вокруг нее – чужаки, даже в собственном доме.

– О ком это вы говорите? – осведомился Бальб. – Кто такая Юлия Феликс?

– Дочь Спурия, наследница обедневшего знатного рода, – с готовностью ответил Юлий. – Удивительная женщина, обладающая тонким вкусом и деловой хваткой. Она живет на то, что сдает внаем свою огромную виллу и великолепные термы, которые называет «банями Венеры». Единственная ценность, какую оставили ей родители, – это особняк, образующий целый квартал через улицу от Большой палестры до амфитеатра, фасад которого выходит на улицу Изобилия. В ее доме есть не только жилые покои, но и харчевня, торговые лавки, а также цепочка маленьких двухкомнатных построек с отдельными входами. Отец рассказывал мне, что в прежние времена Спурии были очень богаты: они владели лучшими пастбищами и виноградниками южной Кампании. Но глава семейства был весьма неравнодушен к азартным играм и женщинам; кстати, один из лупанариев в Помпеях отстроен на его деньги. К этим пагубным и разорительным увлечениям добавились неурожаи и засуха. Спурий стал продавать рабов, а потом и родовые владения, в результате чего после смерти оставил дочери одну огромную виллу. Но какую! И жилище, и сад украшают прекрасные мраморные и терракотовые статуи – изваяния философов, исторических деятелей, богов и героев, атрий выложен великолепной мозаикой, на стенах – фрески с Аполлоном и Музами… Дом приносит Юлии неплохую прибыль, и она поддерживает его в отличном состоянии.

– Слушая твой рассказ, невозможно удержаться от искушения побывать у Юлии Феликс в гостях, – со сдержанной улыбкой заметил Бальб.

– О, она примет тебя с удовольствием! – с сарказмом воскликнул Скавр. – Не так знаменита вилла, как термы при ней.

– Что за особенные термы?

– Довольно того, что они зовутся «банями Венеры». А еще там есть высеченный из камня огромный фаллос… Понимаешь?.. А граффити! В лупанарии не увидишь таких непристойностей! Некий Феб, к примеру, написал, что приглашает состоятельных постояльцев Юлии Феликс приятно провести с ним время под покровительством Приапа. Наша знатная наследница занимается сводничеством!

– Странно… – вдруг проговорил Петроний. Все взоры обратились к нему. – Странно… – повторил Арбитр и посмотрел на Скавра.

– Что странно? – недоуменно спросил тот.

– Странно, что из огромного количества граффити – а их в банях Юлии Феликс несколько десятков – ты запомнил именно объявление Феба. Я неоднократно видел его, поэтому могу сказать, что ты пересказал надпись дословно. Может, и записал?

На несколько секунд над столом повисла тишина, а потом триклиний потряс дружный взрыв хохота. Не смеялся только Скавр, негодующе оглядывая присутствующих.

– Не люблю сплетни, – сказал Петроний. – Тем более не люблю сплетников. Стыдно, Авл Умбриций Скавр! Негоже дурно отзываться о доме, где тебя всегда радушно принимают, несмотря на твое происхождение. Негоже дурно отзываться о женщине, которая одна-одинешенька на всем свете и вынуждена сама зарабатывать себе на хлеб. К тому же ты совершенно не прав касательно предназначения ее терм. После недавнего землетрясения многие городские бани были выведены из строя, их восстановление до сих пор не закончено. Юлия заметила брешь и заполнила ее. Признай, что «бани Венеры» сейчас не менее популярны, чем Стабийские или Центральные.

– С этим я согласен, – процедил Скавр. – Но чем, если не сводничеством, объяснить тот факт, что некоторые комнаты ее виллы сдаются на совсем короткое время, чаще всего на ночь? Тот же лупанарий, только плата выше.

– И все-то ты знаешь! – со смехом воскликнул Юлий. – Сколько стоит ночь в лупанарии, сколько – у Юлии Феликс… Приходилось пользоваться?

Пока покрасневший от ярости Скавр подбирал слова для ответа, Юлий продолжил с притворным дружелюбием:

– Ничего, ничего, я все понимаю… Слушай, мне вдруг вспомнилась одна надпись: некая Пифия Прима сообщала, что провела ночь в доме Юлии Феликс с богатым торговцем, которого назвала Спаритундиолом, что значит «лопающийся лещик». Это, случайно, не ты был?

Все снова рассмеялись, а Бальб даже потирал руки от удовольствия – было видно, что смеяться ему приходилось нечасто.

Скавр не стал ожидать продолжения разговора. Он порывисто поднялся, сказал Петронию, что у него много неотложных дел, и, не попрощавшись ни с кем из гостей, быстро направился к выходу. Столкнувшись на узкой аллее с Арсиноей, он не извинился, вышел за ворота, сел в карпенту и уехал, оставив после себя грязное облако пыли.

– Что это с ним? – спросила помпеянка, сев за стол рядом с Адель.

– Обиделся, – ответил Юлий.

– На тебя?

– Наверное.

– Ты рискуешь нажить себе врага. Скавр, как слон, помнит всё.

– Пустяки. Я сделаю так, что он сам будет просить у меня прощения.

– Ну-ну… – Арсиноя оперлась на огромные мягкие подушки и принялась за фрукты, время от времени бросая пронзительные взгляды в сторону Дария.

– А как в Помпеях обстоят дела с христианами? – неожиданно спросил Бальб, оглядев присутствующих. – Облавы бывали?

– Конечно, – кивнул Юлий. – Недавно в аренарии их накрыли около сотни. Через два-три дня состоится публичная казнь; в этом году за подобные зрелища отвечает мой отец.

– А у нас в Геркулануме с христианами спокойно, больше нареканий вызывают жрецы Исиды и других восточных культов. Скоро служителей всяких там Лакшми, Кибелы и Сабазия будет не меньше, чем истинно верующих.

– Это точно, – кивнул Юлий. – Жаль, что политика нашего императора отличается веротерпимостью.

– Ничего себе веротерпимость! – воскликнул Марк, прислушиваясь к разговору. – Бесконечные казни, выслеживания, облавы! Жрецы Исиды совершают свои обряды за высокими стенами святилищ, а почитатели других культов – и вовсе ночью. В Геркулануме все улицы заставлены изваяниями Геркулеса, и если где-то появляется одна статуэтка восточного или индийского бога, ее тут же сносят или ломают. И это называется веротерпимостью?

– Ну, в Помпеях ты такой чистоты веры не встретишь, – ответил Юлий. – Взять ту же Исиду. Почему, ты думаешь, ее жрецы скрывают свои обряды? Потому что это входит в смысл культа. Основа этой веры – таинство. Тайна гибели Осириса, когда его тело растерзал бог тьмы, тайна его оживления женой Исидой, богиней небес. Но несмотря на мнимую загадочность, всем известно, что дважды в день жрецы восстанавливают ход мифологических событий: на рассвете славят воскрешение Осириса, в два часа пополудни освящают воду жизни. А Шествие с Ладьей! Полгорода собирается на это представление.

– Что за Шествие с Ладьей?

Юлий отхлебнул вина и, с видимым удовольствием обращая на себя внимание присутствующих, принялся за рассказ:

– Каждый год в марте, когда утихают зимние штормы, почитатели Исиды выходят из своих храмов, больше похожих на темницы, и направляются к морю. Впереди идут жрецы в белых одеждах и несут над головой ладью; позади ступают одетые в египетские наряды верующие. Дойдя до воды, жрецы опускают свою священную лодку на волны, и она плывет по ним так же, как та ладья, на которой каждую ночь Солнце движется под землей, прежде чем взойти на небо и возродиться.

– Странно, что ты никогда мне об этом не рассказывал, – повернулась к мужу Арсиноя. – Почему?

– Потому что ты никогда об этом не спрашивала.

– Да, в Геркулануме такого не увидишь, – покачал головой Бальб.

– Такое даже в Риме редко встречается, – согласился Петроний. – Помпеи – необыкновенный город.

– Расскажи еще! – попросила мужа совсем захмелевшая Арсиноя.

– Еще в нашем городе весьма распространен культ ближневосточного бога Сабазия, – с готовностью ответил Юлий. – Как жрецы Исиды любят все окутывать тайной, так эти верующие – мраком, в прямом смысле. В их святилищах всегда темень, а обряды совершаются под покровом ночи, хотя тоже ни для кого не являются секретом. В юности мы с друзьями не раз приходили поглазеть на один из них, самый интересный, как по мне, который символизирует смерть и одновременно духовное слияние с Сабазием. Участники ритуала, увенчанные ветками укропа, танцуют вокруг нагого жреца, который ударяет их змеей.

– Змеей? – содрогнувшись, переспросила Адель.

– Змеей, и, уж конечно, держит он ее не за голову. А затем жрец осыпает танцующих грязью и отрубями, после чего запевает с ними особую песнь, призывающую бога. Вот так-то.

– Ужас! – выдохнула Адель.

– Замечательно! – воскликнула Арсиноя. – А участники ритуала тоже голые, как и жрец?

Изогнув бровь, Юлий смерил ее нарочито презрительным взглядом и промолчал. Арсиноя громко рассмеялась и повернулась к Бальбам.

– Я тоже кое-что знаю. К примеру, культ богини-матери Кибелы требует от вновь посвященных жрецов самооскопления, а в секте бога солнца Митры желающие возносятся к нему путем самоубийства. Впечатляюще, правда?

– Очень, – ответил Марк. – И если честно, мне непонятно, почему государство мирится с этими безумцами и преследует спокойных и безобидных христиан.

– Безобидных? – переспросил Юлий. – На днях они уложили почти когорту легионеров! Это жестокие люди, и я целиком поддерживаю политику нашего августейшего Нерона, направленную на истребление сего зловредного суеверия.

– Не понимаю, как оно смогло за такой короткий срок захватить сотни тысяч умов?.. – недоуменно произнес Бальб.

– Если бы умов, – усмехнулся Петроний. – В большинстве своем христиане – необразованные, бедные, обделенные Фортуной люди. В их веровании широко используются понятия «дух», «раб», «тварь»… Здравый смысл и образованность для христиан скорее недостатки, ибо этими качествами обладают ненавидимые ими фарисеи.

– А растущая популярность новой религии состоит в том, что Христос – богочеловек, – заговорил Дарий. – Он ближе к людям по своему происхождению, чем любой из наших всемогущих богов, но при этом единственный обладает абсолютной властью. Мне, например, понятны причины его возникновения. Наши боги всемогущи и неуязвимы, но их много, у каждого, так сказать, свое ведомство: Венера – покровительница любви, Минерва – мудрости; плодородия мы просим у Приапа, хорошей погоды и урожая – у Юпитера, успехов в торговле – у Геркулеса и Меркурия. А христианство объединило все могущество в одном лице, и это лицо – полубог-получеловек.

– Вроде того же Геркулеса?

– Да, но Христос имеет несравнимо большие преимущества: как сын смертной женщины, он уязвим, то есть может страдать, испытывать боль и даже умереть. Но как сын бога, он всемогущ: воскресает из мертвых, возносится на небо и оттуда вершит судьбы – но в сознании народа остается человеком!

– Получается, верить в него – значит верить в себя?.. – задумчиво произнес Марк.

– Образованных людей они завлекают именно этим, – кивнул Дарий. – А для простого люда существует более примитивный аргумент: поверь в Христа, и он тебе поможет. Он ведь тоже был смертным, значит, понимает твои трудности! Нет денег? Молись. Нет урожая? Молись. А если ни того, ни другого не прибавляется, значит, плохо молился. Или много грешил.

– Не пойму, почему христиан так боятся, – вставила Арсиноя.

– Потому что их вера – по сути новая, а олимпийский культ себя изживает, – ответил Дарий и взглянул на Петрония. Увидев в его глазах одобрение, продолжил: – Императоры, цари, короли и султаны опасаются христиан, так как знают: вместе со своей верой они приведут в их страны своих правителей. И будут жестоко мстить «нечестивцам» за теперешние гонения. Ведь христианский бог суров и беспощаден; внушив себе, что где-то на небесах есть всевидящий и всемогущий деспот, люди живут, дрожа от страха. Возможно, это в какой-то мере мешает им совершать преступления, но в то же время навеки лишает душевного покоя. Их пугают адом – вроде олимпийского Тартара, – в который после смерти попадают грешники; согласно христианской религии, в аду рано или поздно окажутся все. Потому что кроме рая, где живут ангелы – слуги Христа, и чистилища, где определяется степень грешности человека, никаких иных обителей в загробной жизни не предусмотрено.

– Выходит, лишь страх перед адом заставляет их жить в соответствии с заповедями? – снова спросил Марк. – А Руфина говорила мне, что их бог несет свет и покой… – Он вдруг спохватился и умолк.

Бальб медленно повернул к сыну суровое, словно окаменевшее, лицо.

– Руфина говорила тебе о боге? Она христианка?

– Отец…

– Она христианка?

– Понимаешь…

– Отвечай! – загремел Бальб и стукнул кулаком по столу.

Марк опустил голову и еле слышно произнес:

– Да.

– Завтра… нет, послезавтра женю тебя. Слышишь? И никаких возражений! Возьмешь дочь Луция и уедешь с ней в Неаполь.

– Отец…

– Всё! – Бальб отер рукой лоб. – Нет, ну надо же! Какой позор, какое предательство!.. Мало того что она дочь иудейского плебея, так она еще и христианка! И мой сын, Марк Ноний Бальб, единственный наследник, хочет ввести ее в нашу семью… Не бывать этому, пока я жив! Мой долг отца и гражданина – беречь веру отцов и чистоту крови!

– Успокойся, Марк Ноний, – похлопал его по плечу Петроний. – Все образуется. Кто в юности не совершал ошибок?

– Это не ошибка. Это преступление!

– Но он ведь еще не женился на ней.

– Пусть лучше умрет холостяком!

– А вот о смерти не надо, – поднял руку Юлий. – Предлагаю выпить… За нашу веру!

Рабы разлили по кубкам вино, а Дарий, прежде чем выпить, добавил:

– И за неверие!

Когда бокалы были осушены, Юлий обратился к нему с ехидной улыбкой:

– Надо понимать, ты не признаешь олимпийцев?

– Отчего же? Я согласен с их существованием в качестве легендарных персонажей народного эпоса.

– То есть ты считаешь их вымыслом?

– Как и любых других богов.

– Одного этого достаточно, чтобы тебя повесить! – воскликнул Юлий, с размаху опустив кубок на стол, по-видимому полагая, что именно так выглядит праведный гнев.

– Не сомневаюсь, что нынешний эдил Помпей сделал бы это с удовольствием, – невозмутимо ответил Дарий.

– В обязанности каждого добропорядочного гражданина входит блюсти и защищать веру отцов, – нахмурившись, произнес Бальб.

– Эта вера – просто традиция, – стараясь говорить спокойно, ответил Дарий. – Я не против обычаев, но не приемлю слепого поклонения идолам – будь то Юпитер, Сабазий или Христос. Верить – значит отказываться понимать; мой разум не может себе этого позволить. По натуре я человек пытливый, поэтому не намерен лишаться возможности познания только потому, что сам этот процесс считается ересью. Вспомните великих ученых – Пифагора, Фалеса, Гиппократа, Архимеда, вспомните философов – Гераклита, Демокрита, Сократа, Эпикура… Они открыли нам законы геометрии, основы медицины, объяснили физические явления, исследовали внутренний мир человека, его душу и тело. А теория единства противоположностей! А диалектика! А космогония! А теория познания!.. Да разве могли все они прийти к сколько-нибудь серьезным открытиям, если бы оглядывались на культы и дрожали от страха? Только отбросив в сторону суеверия и предрассудки, только восприняв религию как традицию, но не как закон, они постепенно продвигались к пониманию мира. – Дарий на секунду умолк и снова взглянул на Петрония, который очень внимательно его слушал. – Человечеству необходимо движение – вперед, к новым знаниям и новым достижениям. Для этого нужно перестать полагаться на высшие силы и самим делать жизнь. Не надо оглядываться, сжиматься в комок при каждом смелом шаге, ожидая наказания свыше, считать любую неудачу возмездием. Нужно видеть, а не просто смотреть, понимать, а не просто знать, искать причины и следствия, а не объяснять все гневом или милостью богов. Мы же люди, мыслящие существа, мы наделены тонкой душевной организацией, что отличает нас от животных, – так почему мы должны покорно сидеть в клетке суеверий? Безбожие – вот мой рецепт развития цивилизации, и если мы хотим идти вперед, а не назад, то должны перестать верить в невидимое и…

– Хватит! – сжав кулаки, выкрикнул Бальб. – Молодой человек, тебе место в темнице! Петроний, я всегда считал тебя другом и единомышленником – как ты терпишь у себя в доме подобные речи? Наши боги – наши отцы, они помогают нам, порой карают, но любят нас! Сотни лет воины сражались в битвах с девизом: «Pro aris et focis» – «За алтари и очаги»! За алтари, Дарий Аквил, а не за познание мира!

– Тем не менее еще великий Гораций сказал: «Sapere aude!» – «Дерзай знать!» – спокойно ответил Дарий. – В условиях поголовного идолопоклонничества знание действительно является дерзостью, но истинно сильные, думающие и стремящиеся к развитию люди всегда к этому призывали: «Sapere aude!»

– Петроний!.. – едва сдерживая гнев, воскликнул Бальб, и все взоры обратились к Арбитру. – Скажи свое слово, наконец!

Он ждал этого. Он был готов. И произнес:

– В любое время, в любой стране люди рождаются с чистой природой. Она их мать, их колыбель, она дает им интуицию – чутье, необходимое для выживания. И с одним этим чутьем, подкрепленным инстинктами, люди вполне смогли бы жить. Но природа дает еще и разум; и чувства; и страсти. Сердце требует – разум познаёт. Так длилось веками. Однако существовали вещи, которые нельзя было объяснить: гром, молния, дожди и засухи, внезапная болезнь и неожиданное выздоровление. Невозможность понимания породила страх – страх перед таинственным. Люди стали объяснять необъяснимое волей высших сил, и постепенно боги взвалили на себя ответственность за все стороны нашей жизни: быт, поведение, работу, чувства. И знаете, почему это произошло? Потому что человечество умнело и приобретало новые страхи: перед смертью, перед нищетой, перед несчастной любовью, перед неудачами. Богов стало много, боги стали жестокими… Со временем мы перестали разбирать собственные поступки. Мы так привыкли ни за что не отвечать, что совершаем подлость за подлостью – с улыбкой, мало того, с сознанием своей правоты: ведь если гром небесный не разразил на месте, значит, боги одобряют наши действия. – Петроний повернул голову и в упор посмотрел на Бальба. – Мы преступники, Марк. Вера – наше злодеяние против нас самих. Из-за нее мы потеряли себя; из-за нее мы не даем своим детям себя обрести. В вере нет ни капли разума, но мы не желаем называться дураками. Мы – «истинно верующие». Верующие в ничто. Ты ведь не станешь молиться пустоте, а, Марк Ноний? Ты сооружаешь святилища, воздвигаешь статуи, жертвуешь на храмы, к этому времени уже четко представляя, как выглядят боги и что они могут. Ты создаешь их в своем воображении. И заставляешь так делать своих детей, вместо того чтобы учить их думать, сомневаться, проверять, исследовать и познавать. Вверив наши жизни воле богов, мы столько упустили, столько не обрели! Основой поведения человека должен быть его разум, законом – его сердце. Глупо бояться богов; нужно бояться самих себя, потому что только мы являемся причиной наших бедствий и творцами наших благ. Человек – существо возвышенное; ад и небо он носит в своей душе. А религия – это узда, но по-настоящему она держит лишь людей глупых, неуравновешенных либо очень несчастных. Все остальные рано или поздно начинают сомневаться – а это первый шаг к свободе.

Петроний умолк и окинул взглядом гостей. У всех были напряженные, задумчивые лица; чувствовалось, что беседа давно перестала их развлекать. Только в глазах Адель и Дария он прочел понимание и солидарность, все остальные глядели хмуро и раздраженно. Их можно было понять: и Бальбы, и Юлий с Арсиноей шли на пир, чтобы отдохнуть, посмеяться, посплетничать наконец. Вместо этого после ухода Скавра они стали свидетелями неожиданных и странных монологов о слишком серьезных для их праздных умов вещах.

Это не входило в их планы. Со скучающим видом посмотрев на стол, который продолжал пополняться яствами благодаря неустанному вниманию номенклатора, Юлий театрально вздохнул, привлекая к себе внимание, пригладил рукой волосы и поднялся.

– Позволь, мой Петроний, поблагодарить тебя за изысканные кушанья и приятно проведенное в весьма познавательных беседах время. – В его голосе звучала ирония. – Час поздний, луноликая Диана уже набросила на землю звездное покрывало, и я с сожалением вынужден покинуть твой гостеприимный дом.

Петроний тоже поднялся, глядя прямо в глаза Юлию и отвечая на его ехидство издевательской улыбкой, которая в сочетании с прищуренным взглядом производила впечатление абсолютного презрения и полного превосходства.

– Надеюсь вскоре снова увидеть тебя на моем пиру, Публий Юлий Сабин, – растягивая слова, проговорил Арбитр. – Передавай привет своему отцу, пожелай ему крепкого здоровья.

– Непременно.

– Vale, Юлий.

– Vale, – ответил он. – Vale, – повернувшись, кивнул Бальбам. Адель и Дарий удостоились кислой улыбки, и помпеянин обратился к Арсиное: – Идем.

Она посмотрела на него снизу вверх и покачала головой.

– Ты намерена остаться?

– Да.

– Когда тебя ждать?

– Не жди вовсе, ложись спать.

Юлий хотел было что-то сказать, но Арсиноя, вскинув голову, так взглянула на него, что бедному мужу ничего не оставалось, как молча уйти восвояси.

Когда карпента патриция скрылась из виду, поднялся Дарий.

– Уважаемый Петроний, я хочу выразить тебе благодарность и признательность за неожиданное и очень лестное для меня приглашение посетить твой пир…

– Можешь сразу благодарить и за гостеприимство, – перебил Арбитр и едва заметно улыбнулся.

Дарий растерялся.

– Конечно, но…

– Ты где остановился? В Доме Саллюстия?128128
  Дом Саллюстия – особняк в Помпеях, где сдавались внаем комнаты.


[Закрыть]

– Да.

– Я велю перевезти твои вещи сюда.

– Сюда?

– Дарий Аквил, я приглашаю тебя погостить в моем доме. Этой весной судьбе угодно направлять ко мне необыкновенных странников, – он посмотрел на Адель, – и я полагаю, это неспроста. Так каков твой ответ?

Дарий улыбнулся и сел на ложе.

– Я согласен.

Адель наблюдала за этой сценой с напряженным вниманием заинтересованного лица. С одной стороны, ей вовсе не хотелось расставаться с Дарием, он был ей интересен и приятен; с другой – ее настораживало неожиданное и необъяснимое приглашение Петрония. В этом ей чудился какой-то расчет, какие-то особые планы, и эта неясность вызывала в ней тревогу.

Задумавшись, Адель даже не заметила, как из триклиния ушли Бальбы. Вслед за ними вышел Петроний, сказав, что скоро вернется. Она осталась с Дарием и Арсиноей.

Воспользовавшись моментом, когда их, кроме Адель, никто не видел, помпеянка протянула руку и дотронулась до пальцев сидевшего напротив мужчины.

– Я рада, что ты будешь жить здесь, – проговорила она полушепотом. – Значит, я смогу прийти к тебе в любое время, не вызывая подозрений, будто навещаю ее. – Не сводя глаз с Дария, она слегка повела головой в сторону Адель.

От такой наглости мисс Пристли только ахнула.

– Зачем? – удивленно спросил Дарий.

– Затем, что я, возможно, захочу снова тебя увидеть.

Дарий криво улыбнулся и бросил быстрый взгляд на Адель. Ее щеки пылали, глаза метали молнии: в эту минуту она с необъяснимой для самой себя силой злилась на Арсиною. А ту, похоже, нисколько не смущало присутствие третьего лица. Она поглаживала руку Дария своими холеными пальцами и смотрела на него глазами, перед томной глубиной которых не устоял бы ни один мужчина.

Однако Дария это внезапное внимание явно озадачивало. Он переводил растерянный взгляд с Арсинои на Адель, чувствуя себя в высшей степени неловко, и очевидно не знал, как себя вести и что говорить. Он видел перед собой две пары удивительно красивых глаз, в одной из которых бурлила страсть, а в другой кипел гнев. Дарий уже готов был встать и сбежать в перистиль, но тут появился Петроний.

Он мгновенно оценил ситуацию. Подойдя к Адель сзади, он дотронулся до ее плеча, провел по нему рукой, затем коснулся шеи, нежной щеки… Он чувствовал, как она меняется от его прикосновений, как с лица стирается злость и на губы ложится легкая улыбка. Он снова стоял позади нее, как в первый вечер в саду, касаясь ее прямой спины и шелковистых волос, и читал красоту Адель в восхищенных глазах Дария.

Их молчание прервала Арсиноя.

– Петроний, – сказала она, – ты не будешь возражать, если я ненадолго уведу твоего гостя?

– Если на то есть желание самого гостя, – ответил Арбитр, садясь за стол и не сводя глаз с Адель.

– Я хочу показать ему кое-какие достопримечательности.

– Догадываюсь, о чем речь. Дарий?..

– Уже очень поздно, – пробормотал тот, – и я не думаю, что ночью можно увидеть что-нибудь интересное…

Его нежелание уходить не вызывало сомнений, но, видимо, во взгляде Петрония Дарий прочел нечто такое, что, едва заметно вздохнув, покорно поднялся, пожелал Адель и хозяину дома спокойной ночи и ушел вместе с Арсиноей.

Когда затихли звуки отъезжающей карпенты, Петроний предложил Адель выйти в сад.

Небо было черным и бескрайним, таким низким, что, казалось, шатром окутывало землю. По его мерцающему бархату рассыпались крупные бриллианты звезд, а прямо над головой сверкал платиновый полумесяц.

– Красивая ночь, – сказала Адель. – Такая прохладная. А день был довольно жарким! И таким длинным… Ой! – вдруг воскликнула она. – Я совсем забыла!

– Что?

Следовало бы спросить об этом иначе, но мысли Адель были так далеко, что она выпалила сразу:

– Ты можешь одолжить мне денег?

Петрония этот вопрос озадачил.

– Позволь узнать, зачем?

– Сегодня на рынке я купила ткани. Но денег у меня с собой не было… Собственно, у меня их вообще нет. Ткани должны были принести… Я о них забыла… Я даже не помню, сколько это стоит!.. Почему ты смеешься?

– Милая Адель, ты наивна, как ребенок! Поскольку ты живешь в моем доме, само собой разумеется, я должен тебя содержать. Это моя обязанность как благородного мужчины. – Улыбнувшись, он нежно обнял ее за плечи. – Все твои ткани доставлены, оплачены и отнесены лучшему портному. Через три дня ты будешь иметь две пары самых модных нарядов.

Адель не верила своим ушам.

– А размеры?

– Фортуната представила ему подробное описание твоей фигуры. Не волнуйся, этот мастер знает свое дело.

– О, Петроний! – Адель ощутила такой прилив благодарности, что, поддавшись порыву, бросилась ему на шею.

Но едва ее губы коснулись его гладко выбритой ароматной щеки, как Петроний резко повернул голову и сорвал поцелуй, который должен был стать невинным знаком признательности, а оказался долгим и страстным объяснением в любви.

Она таяла и слабела, счастливая и довольная своей податливой беспомощностью. Не отрываясь от губ Адель, Петроний ласкал ее плечи, спину, бедра, затем его руки скользнули по ее груди и замерли… Но только на секунду. В следующее мгновение, подхватив Адель легко, как пушинку, он быстрым шагом направился к дому, донес ее на руках до своего кубикула и осторожно положил на кровать. Затем, шепнув: «Я скоро вернусь», стремительно вышел.

Некоторое время она, ошеломленная и взволнованная, неподвижно лежала, глядя в потолок. Затем поднялась и кликнула Фортунату.

– Принеси мне большой таз и полный кувшин воды, – приказала Адель. – Только поскорее!

Юная рабыня быстро вышла и через несколько минут доставила все необходимое.

– Подожди в коридоре, – сказала Адель. – И плотнее задерни занавесь!

Раздевшись донага, она стала в таз и начала поливать тело прохладной водой, смывая пыль и усталость. Затем обернулась тонким покрывалом, которым было накрыто ложе, и снова позвала Фортунату. Когда рабыня, взяв посуду, вышла из кубикула, Адель улеглась и стала ждать Петрония.

Она ни о чем не думала, ничего не представляла, не уносилась мечтами ни в прошлое, ни в будущее. Перед ее мысленным взором стояло только черное бархатное небо, ронявшее искры звезд в синие воды Тирренского моря…

С легким шорохом отодвинулась занавеска, и вошел Петроний – полностью обнаженный.

Адель замерла и ахнула: она впервые видела такое красивое тело. Широкие плечи с буграми округлых мышц переходили в плавно-рельефную мощь рук; крепкий торс держался на сильных ногах, медленно и твердо ступающих ей навстречу. «Отсутствие наряда иногда служит лучшим нарядом», – вспомнила Адель фразу из «Сатирикона» и с восхищением отметила, что такой мужчина имел право это утверждать.

Он приблизился к Адель, взял ее дрожащую руку и поцеловал запястье. Затем его губы двинулись выше: к локтю, плечу, груди… Отбросив покрывало, он медленно, дюйм за дюймом, покрывал поцелуями ее горячее тело. Она вздрагивала и стонала, не в силах совладать со вдруг нахлынувшим на нее всепоглощающим восторгом. Она хотела Петрония, она жаждала его тела, но при этом испытывала такое преклонение перед его мужественностью и величием, такое сильное волнение, что чувствовала в себе скорее сладостную истому, чем страсть.

Она нежилась под его жадными губами, с трудом веря в происходящее, но когда он приподнялся и стал ласкать ее руками, чуткими, умелыми пальцами, – слабость стала исчезать, уступив место испепеляющему, бурному желанию. В один миг ее тело из податливого и дрожащего превратилось в напряженное и пылающее – сильную гибкую плоть алчущей женщины. Она поддавалась и направляла, приказывала и подчинялась, властвовала и покорялась. Звезды падали в Тирренское море, луна серебристым глазом заглядывала в окно, и два тела слились воедино, утратив контроль над собой и обретя власть над вечностью…