Текст книги "Колесо"

– Что это? – тяжело вздохнул я.

– Книга вечности, – гордо изрёк Колдун. – Вполне доступно объясняет историю происхождения нашего, то есть вашего, а точнее – твоего мира.

– Вижу, ты опять взялся за старое. Я наверно никогда не смогу понять твою дикую логику!

– Да и не нужно, – пожал плечами Колдун. – Достаточно смириться с мыслью, что это выше твоего понимания. Тогда ты сможешь увидеть мир таким, каким он есть на самом деле. И вернуться обратно.

– Так объясни нормальными словами, как это сделать?

– Ты должен вспомнить своё время, – многозначительно произнёс Колдун. – И я могу тебе помочь, – он полез в карман и достал оттуда наручные часы. – Посмотри, здесь двенадцать цифр, и одна из них – твоя. Если ты узнаешь её, снова вернёшься в свой мир и забудешь о нашей встрече. Но учти, у тебя всего одна попытка.

– Раз так… – задумался я. – Шансов у меня немного. Один к двенадцати.

– Пятьдесят на пятьдесят, – парировал Колдун. – Твоя цифра весит столько же, сколько остальные.

– А нельзя попробовать вернуться другим способом?

– Можно, только этот способ намного проще.

– А что делать с этим? – кивнул я на тетрадь со своими записями. – Столько сил потратить зря?

– Ничего не бывает зря! – возмутился Колдун. – Твои записи войдут в эту книгу, чтобы помочь мне… запутать следующих искателей. Если хочешь, можешь добавить что-нибудь на прощанье.

– Да, пожалуй, добавлю.

Все загадки разрешены. Или почти все. Или совсем ничего… В любом случае, мой мир останется таким же, каким был независимо от того, живу ли я здесь или навсегда исчезну отсюда. Очень весело искать смысл там, где его нет. Тогда поиск и становится этим самым «смыслом». Я не зря спорил с Колдуном и наверняка окажусь прав, потому что не знаю результата этого спора. Незнание – великая сила, я сам могу менять картину этого мира, дополняя и вырисовывая новые сюжеты своих же мысленных переживаний. А что до остального… Время – вот главная причина путаницы, которая возникла у меня с Колдуном.

Время… Оно настолько прозрачно, что поглощает реальность и растворяется в ней без остатка. Но время не может быть «настоящим». Весь его смысл – это движение, а остановка равносильна смерти и потери самого понятия «вселенского бытия»… Поэтому «время» никогда не сможет стать равным Богу. Бог и есть это самое «настоящее», эта самая остановка, эта пустота, в которой нет ничего, что можно было бы увидеть, сохранить и запомнить…

И сейчас мою правоту может подтвердить только жребий. И я сам сделаю выбор: продолжать наслаждаться своим незнанием и тягой к вечному поиску или вернуться назад. Туда, куда я и должен буду, в конце концов, вернуться…

– Всё, – рассмеялся я и закрыл тетрадь, – мы подошли к логическому концу.

– Что ты так веселишься? – проворчал Колдун. – Опять написал про меня какие-нибудь гадости?

– Нет, только правду. Свою правду…

– Ладно, – он посмотрел на часы. – Твоя цифра?

– Семь, – невозмутимо ответил я. – Цифра семь.

– Ты хорошо подумал? – спросил Колдун и, не дожидаясь моего ответа, исчез, растворившись в одном из зеркал.

– Куда же ты? – удивился я, заглядывая в зеркало.

Но Колдуна там уже не было. Видимо, в этот раз он покинул меня навсегда. Неожиданно комната стала наполняться резкими звенящими звуками. Шум нарастал, становясь всё громче и пронзительней. Словно в такт этому шумовому эффекту, в зеркалах стали появляться причудливые образы: лики людей, животных, какие-то непонятные картинки, пейзажи, зарисовки… Они окружили меня, и с каждой секундой их становилось всё больше и больше, что вскоре я перестал что-либо различать. Неожиданно в одном из зеркал скользнул чей-то до боли знакомый силуэт. Поражённый этим видением, я застыл и внимательно всмотрелся в зеркальное отражение. В тот же миг всё движение прекратилось, и зеркала стали прозрачными. Я понял, что это и есть пустота, это и был выход наружу…

Шум внезапно оборвался, и из динамиков зеркального отражения полилась музыка. Музыка была странной, больше похожая на гул, на рёв вырвавшихся на свободу музыкальных инструментов. Казалось, дирижёр безнадёжно отстал, потерял ритм игры и был уже не в состоянии управлять этим безумным оркестром. Но всё-таки это была музыка! Состояние отвергнутого покоя, ожидание чуда и вера в бесформенную бессмертность. Классика жизни! Без всяких прикрас, оттенков, надуманных слов и нотных сопровождений. Это была изначальная музыка. Кто услышит её, тот поймёт, кто узнает её, тот и станет дирижёром…

Когда я открыл глаза, то увидел перед собой цифру «семь». Именно на ней остановилась минутная стрелка моего будильника, и сейчас он громко и назойливо звонил над моим ухом. Я подскочил с кровати и двинул по будильнику рукой. Музыка умолкла…

Нужно вставать. Сбросив сонное оцепенение, я медленно поднялся и с трепетом посмотрел в зеркало. Но в нём ничего не отражалось, если не считать моей сонной и небритой физиономии.

– Бывает и так, – пожал плечами я. – Что же ты, Колдун? Не сказал мне самого главного… Да чего уж там, – я махнул рукой и побрёл по направлению к ванной.

История болезни

У Михаила Ивановича Штомберга была странная привычка. Он очень любил притворяться. Вроде бы что тут необычного? Всем нам время от времени приходится изображать тех, кем мы не являемся на самом деле. Но Штомберг ушёл в своей деятельности гораздо глубже – он экспериментировал с неодушевлёнными предметами!

Например, Михаил Иванович мог притвориться чайником. И не просто чайником, как это бывает в жизненно-бытовых ситуациях, а что ни есть, самым настоящим чайником! И получается довольно забавная картина. Возвращается с работы его супруга и первым делом сразу на кухню. Сумки разобрать, на ужин что-нибудь приготовить и, конечно, чаю с дороги испить.

Ставит она, значит, чайник на огонь и ждёт его полного кипячения. И ей совсем невдомёк, что на самом деле она кипятит не чайник, а своего мужа – Михаила Ивановича, который смог очень ловко и незаметно преобразиться в кухонную утварь. Это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Это совсем не просто! Ведь Михаил Иванович действительно на время исчезал из жизни и становился чайником. А жене-то что… Заварила чай и даже ничего не заметила.

Опыты по таким перевоплощениям Штомберг проводил регулярно. За полгода он уже примерил на себя весь домашний интерьер: побывал шкафом, телевизором, стиральной машиной, холодильником, и даже не побрезговал на время притвориться унитазом… Но, как это часто бывает у творческих личностей, ему всегда хотелось нечто большего. Он мечтал вытворить что-нибудь такое, выходящее за рамки обыденности и существующих норм приличий.

И однажды в голову Михаилу Ивановичу пришла замечательная идея, которая открывала перед ним неограниченные возможности и могла в полной мере утолить его страстную жажду перевоплощений. Михаил Иванович решил притвориться богом. Будучи неискушённым в теологии, он смутно представлял себе образ и назначение вселенского создателя, но это его не смущало, ибо Штомберг всегда верил в собственные силы и не отступал от задуманного ни при каких обстоятельствах.

Воплощать свою задумку на практике он принялся сразу, не давая себе расслабиться.

«Я превращаюсь в бога!» – сказал Михаил Иванович и тут же им и притворился.

– Так просто? – удивился он, чувствуя лёгкое разочарование. – И что делать дальше?

Штомберг погрузился в глубокое раздумье и провёл там время до вечера, пока не вернулась с работы его супруга.

– Здравствуй, Миша, – сказала она с порога и сразу направилась на кухню.

– Какой я тебе Миша! – возмутился Штомберг. – Я – бог, не притворяйся, что меня не видишь.

– Ах да, – спохватилась жена. – Прости, не признала. Ну, теперь-то ты хоть сможешь узнать всю правду.

– Какую правду?

– А ты разве не догадался?

– О чём? – удивился Штомберг и внимательно посмотрел на свою супругу.

И тут его осенило. Михаил Иванович стукнул себя по лбу и, рассмеявшись, опустился на диван. Только сейчас он заметил, что женщина, стоявшая перед ним, не была его женой, да и вообще это была не женщина. Просто она очень ловко в течение многих лет притворялась человеческим существом, а на самом деле перед ним никого не было. Да что там никого… Внезапно Михаил Иванович осознал, что вокруг вообще ничего нет! Книжного шкафа, холодильника, чайника, которым он больше всего любил притворяться, да и всей квартиры на самом деле не существовало. Это были прообразы чьих-то превращений и только теперь, став богом, Штомберг почувствовал всю глупость и бессмысленность своих поступков. Выглянув в окно, Михаил Иванович убедился, что там тоже пусто, да и само окно являлось лишь его очередной галлюцинацией.

«Вот так притворился, – с грустью подумал он. – И что мне не сиделось шкафом или стиральной машиной?»

Нужно было искать выход из этой непростой ситуации. Михаил Иванович понял, что бог – это не создатель и управитель мира, как заблуждались многие, связывая его образ с подобными теориями, а лишь сторонний наблюдатель.

«Если обладать самой совершенной силой и самым совершенным знанием, проще говоря – быть богом, то весь мир и вся вселенная представится перед тобой в своём истинном первоначальном обличье. Каждый предмет, каждый атом и молекула будут видны как на ладони, а значит, они вообще перестанут существовать, так как будут состоять лишь из потоков собственных галлюцинаций, основанных опять же на видении окружающих предметов, коих на самом деле никогда не было, – размышлял Михаил Иванович. – Круг замыкается, и всё превращается в пустоту. Это так просто, что удивительно, как я не дошёл до этого раньше».

– Здорово! – воскликнул Штомберг. – Каждый может стать богом, если захочет, но это бессмысленно, так как бог тоже является результатом чьих-то перевоплощений. В конечном счёте, Он есть прообраз своего же творения, мысль о своём же собственном существовании…

«Значит, – обрадовался Михаил Иванович, – я просто перевоплотился в себя самого, минуя все преграды и условности материального мира. Но что дальше? – вздохнул он. – Теперь мне остаётся притвориться сумасшедшим и полностью забыть о том, что пришло в голову. Иначе я никогда не смогу вернуться обратно».

Штомберг сделал над собой невероятное усилие и притворился, что ничего не знает. Он погрузился во тьму и изо всех сил тряхнул головой, которая вопреки всем превращениям почему-то оказалась на месте. Мысли смешались, и когда Михаил Иванович открыл глаза, то снова увидел обстановку знакомой квартиры. На плите кипел чайник, в котором Штомберг безошибочно узнал свою жену – Надежду Прокопьевну.

Схватив чайник, он вышвырнул его в открытое окно. Пройдя в комнату, Михаил Иванович вновь увидел образ своей супруги. На сей раз она притворилась журнальным столиком. Когда столик полетел на улицу, Штомберг перевёл взгляд на телевизор…

Вскоре раздался звонок в дверь. Михаил Иванович в это время безуспешно пытался спустить с балкона книжный шкаф, но силы были на исходе, а шкаф оказался слишком тяжёлым. Звонок повторился. Штомберг опомнился и бросился к двери.

– Надя! – закричал он. – Ты вернулась?

Но его ждало разочарование, в проёме появился участковый и люди в белых халатах. Взгляд полицейского был злой и рассерженный, а его спутники, наоборот, улыбались, встречая Михаила Ивановича, как старого знакомого. Впрочем, Штомберг тоже узнал их. Это были ангелы, только вместо крыльев у них из-за пояса выглядывали резиновые дубинки.

Внезапно Михаил Иванович всё вспомнил и взорвался от смеха. Он понял, что его просто разыграли. Не было ничего: никаких перевоплощений и галлюцинаций. Всё было реальным и настоящим! На самом деле весь мир размещался у него в голове, а границами вселенной служили размеры его мысленного пространства. Оставалось сделать последний шаг – убрать эти границы и выйти наружу. Так Михаил Иванович избавился от своей странной привычки притворяться.

Оперативный псевдоним

День здорового человека

Я в газете районной работаю. Журналистом. Фамилия у меня исконно русская, известная к тому же – Медведев. А зовут просто Димой. Всё бы ничего, но тёзка мой неожиданно объявился. Его вначале президентом избрали, а сейчас премьером. Мужик он, конечно, хороший, грамотный, но как только в большую политику пошёл, оттеснил меня на второй план. Главный редактор говорит: не стоит теперь своим именем статьи подписывать, подумают ещё люди невесть что… Сделаем тебе псевдоним, будешь с ним работать. Ну, псевдоним, так псевдоним, лишь бы вообще не выгнали. Имя хоть своё, родное оставили, и на том спасибо.

С чего это я начал? Да, с газеты. Она у нас интересная, познавательная, выходит четыре раза в неделю. Все новости и события стараемся вовремя освещать, ничего не пропускаем. Вот и сегодня с утра главред вызывает меня и кричит с порога:

– Ты знаешь, Дима, какой завтра праздник?

– Я и сегодняшний-то не помню, а до завтра ещё дожить надо.

– А должен знать! День психически здорового человека!

– И что? – спрашиваю. – Можно уже начинать… праздновать?

– Я тебе начну, – грозит пальцем редактор. – Для тебя работа есть. Езжай сейчас в этот… психдиспансер, соберёшь там материал для новой статьи.

«Только этого не хватало, психов у нас и здесь полно, зачем куда-то ездить».

– Их, кстати, дипломом наградили, – продолжает редактор, – об этом тоже напиши. А на обратном пути заскочишь в администрацию на заседание депутатов, послушаешь, о чём говорят, отразишь в новостях. Смотри, не перепутай – сначала в психушку, потом – в гордуму.

«Да понял я, не дурак».

– Так не стой столбом, – машет руками главред. – Иди. И фотоаппарат захвати, побольше снимков там сделай.

Ну, работа есть работа. Для кого праздник, а для кого будни… Поехал я в эту больницу. Психическую. Пока добрался, изнервничался весь. Еле нашёл сие заведение, ни указателей тебе, ни опознавательных знаков, спасибо, добрые люди помогли, довели почти до входа. Но больница, конечно, шикарная, прям особняк двухэтажный! Красиво, цивильно и очень хорошо всё продумано. На первом этаже нормальных людей принимают, типа, справки дают или мелкие проблемы решают. А наверху уже конкретно лечат, если первый этаж не помогает.

В вестибюле охранник сидит, посторонних, значит, внутрь не пускает, а своих уже наружу не выпускает. Тут работа непростая, на два фронта. Гляди в оба.

Подхожу, говорю ему:

– Мне заведующая нужна.

Тот даже голову не поднял.

– Занята она, – бурчит. – А вы по какому вопросу? По личному, или по как?

– По делу, – отвечаю. – И по очень срочному.

Охранник наконец удостоил меня взглядом и открыл свой журнал.

– Сейчас запишем. Ваше имя, фамилия?

– Медведев. Дмитрий.

Достал своё удостоверение, а охранник на него даже не взглянул. Засуетился сразу:

– Сейчас, сейчас, подождите минуточку!

И убежал куда-то.

Ну вот, другое дело, наверно, главный предупредил о визите. А то никакого уважения к нашей пишущей братии нет.

Тут и заведующая появилась.

– Вы ко мне? Дмитрий Медведев? Идёмте.

Пошёл за ней. Кабинет у заведующей просторный, уютный и без лишней скромности: мебель добротная, подвесной потолок, евроокна, а на стенах обои яркие, с разноцветными полосками.

Вспомнил, что редактор просил побольше снимков сделать.

– Можно, – говорю, – я сначала всё пофоткую, а потом уже и побеседуем?

Заведующая согласилась, как мне показалось, неохотно. Хм… А то мне здесь нравится на полставки фотографом подрабатывать… Снял, в общем, её кабинет со всех сторон, саму заведующую в профиль и в анфас, дублей много наделал, что-нибудь да получится. Она даже заулыбалась, вижу, всё-таки понравилась ей фотосессия. Спрашивает:

– Вы всегда с фотоаппаратом ходите?

– Нет, на работе только. Главный вот поручил.

– А что же он лично не пришёл?

– Так по должности не положено. Он только нас посылает, а сам на базе сидит, руководит.

– Да-да, – качает головой заведующая. – У вас, наверно, работа трудная?

– А кому сейчас легко. Целый день на ногах. Мне после вас надо в администрацию бежать, а потом ещё материалы готовить.

Думаю, а что она мне всё время вопросы задаёт? Интересно, кто у кого интервью брать пришёл.

– Расскажите лучше о вашей больнице. Например, какие методы вы применяете для оздоровления особо трудных пациентов?

Заведующая заметно оживилась. Стала рассказывать. Вдохновлённо так, увлекательно, только ни фига не понятно. Но мне не привыкать, я диктофон включил и слушаю, а она и со мной говорит, и ещё в журнале у себя что-то пишет. Заметил, привычка у врачей такая, писать всё время. Видать, они без этого не могут.

– А вот, кстати, Дмитрий Анатольевич, вам никогда не казалось, что вы – совсем не тот, кто есть на самом деле?

Хотел её поправить, что я Алексеевич, но неудобно перебивать. А вопрос, конечно, интересный, философский.

– Часто замечаю. Иногда даже жалею, что выбрал эту профессию. Суетишься, бегаешь весь день без продыху. И какая ответственность!

– Вы правы, – соглашается заведующая. – Время сейчас непростое. А как вы к этому делу относитесь?

Смотрю, она гримасничать стала, ладонями крутит-вертит во все стороны и на меня как-то хитро исподлобья смотрит. Жалко её стало, с психами за целый день так наобщаешься, что у самой уже привычки ни к чёрту.

Но вслух ничего не сказал, промолчал тактично. Переспросил только:

– К какому такому делу?

– Ну, выпить любите?

«Ах, вот она к чему».

– Нет, – головой мотаю. – Спасибо, конечно, но на работе мне нельзя.

И с чего, думаю, она ко мне клеиться стала, самой на вид под полтинник, а туда же… Пора уже закругляться. Предлагаю ей: может, вы больницу свою покажете, как раз методики ваши новые на практике посмотрим.

– Конечно! – Она так быстро вскочила и под руку меня уже хватает.

Ну, вообще… Совсем стыда нету! Ладно, мне на работе и не такое терпеть приходится…

Поднялись мы на второй этаж, а там уже всё по-другому: двери стальные с замками, решётки везде стоят. Как в тюрьме! Оглядываюсь по сторонам с опаской, заведующую расспрашиваю, но она уже не в настроении, вяло отвечает. Ещё санитар за нами увязался, здоровый такой амбал под два метра. И на меня подозрительно косится, особенно когда я его фотографировать стал. Наверное, никогда ещё в своей жизни журналистов не видел.

Тут заведующая на дверь какую-то показывает:

– Вот палата, где проходят лечение и реабилитацию наши особенные пациенты. Вам должно понравиться!

Дверь открыла, а там – о боже, настоящие психи лежат! Целых шесть человек. Я зашёл осторожно, а снимать не решаюсь, вдруг они на вспышку среагируют и набросятся на меня всем скопом.

Но палата хорошая: просторная, чистая – не зря больницу образцовой признали…

Пока думал, осматривался, вдруг дверь захлопнулась. Я ручку ищу, чтобы её обратно отворить, а её нету. Этой ручки! Что за дела? Жду-жду, с той стороны никто не открывает, а с этой вообще открывалка не предусмотрена. Стал стучаться, но обивка такая мягкая, что никакие звуки наружу не проникают. И тут, вижу, ко мне псих направляется. Как назло, самый здоровый из всех! Чего ему от меня надо? Подходит, руку протягивает:

– Здорово! Васильич я, старший по палате…

Я руку пожал.

– Очень приятно. Дима. Медведев.

– Понятно! – обрадовался он. – Проходи сюда!

Думаю, неужели и больных о моём визите успели предупредить.

– Ты не стесняйся, – говорит Васильич. – Вон две койки свободные, выбирай любую. Наших не бойся, они не буйные.

Про «наших» мне что-то не очень понравилось.

– Спасибо, конечно, но мне идти пора. В администрации уже ждут.

– Да зачем тебе? У нас и здесь хорошо. Тихо, спокойно, все удобства, даже телевизор есть. Ты проходи, располагайся, а я тебя потом с другими познакомлю…

Тут я на Васильича внимательно посмотрел и до меня дошло. Вот тормоз! Ё-моё! Теперь ясно, почему заведующая так подозрительно себя вела.

– …вашу мать!

Кажется, я выругался слишком громко, смотрю – остальные психи всполошились и на меня недобро уставились.

– У нас здесь ругаться не принято, – покачал головой Васильич. – Мы же культурные люди.

– Извините. А как можно вашу заведующую обратно позвать? Вы не поверите, она меня за психа приняла!

«И кому я это объясняю?..»

– Это бывает, – кивает Васильич. – Всех нас принимают не за тех, кто мы есть на самом деле…

– Да вы не поняли, я вообще сюда случайно попал! Я журналист, а не больной!

– Конечно, не больной. У нас больных тут нету.

Васильич ободряюще улыбнулся и взгромоздил свою ручищу мне на плечи.

– Видишь вон решётки на окнах? Так больные люди как раз по ту сторону живут. В изоляции. Их много, поэтому и места им больше нужно. А нам что? Одной палаты вполне хватает. Как говорят: в тесноте, да не в обиде.

Мне показалось, подобная теория заслуживает более тщательного изучения, но сейчас было не до этого. Я на всякий случай согласился и опустился на свободную койку. Хорошо, хоть мобильник не забрали…

Главред так долго не брал трубку, что у меня уже натурально чуть не случился нервный припадок. А когда ответил, его голос показался таким родным, что я чуть не прослезился.

– Слушаю! Дима, что у тебя?

– Василий Степанович, срочно нужна ваша помощь.

– Ты где? – не дал мне договорить редактор.

– В психушке!

– Почему так долго? Ты уже должен быть в администрации!

– Дело в том, гм… Меня в палате закрыли, за психа приняли. Из-за фамилии наверное.

– Ты совсем, что ли? Я тебе поручил просто собрать материал, а не прикидываться ненормальным.

– Так я и не прикидывался! Объясните заведующей, что я не псих, а журналист нашей газеты. Она сама какая-то неадекватная.

Слышу, главред смеётся громко. И не смеётся даже, а ржёт, как сивый мерин. И секретаршу зовёт. Кричит:

– Ань, что скажу, сейчас со стула упадёшь. Димку нашего в психушке закрыли! Что – как? Вот так, психом его признали. Официально. Будем выручать или пусть подлечится?

«Да, очень смешно… Теперь в редакции долго будут про меня анекдоты рассказывать».

– Ладно, отдыхай пока, – успокаивает меня редактор. – Постараемся что-нибудь сделать. А не получится, передачку соберём. Узнай там на всякий случай у «своих» часы посещения.

И отключился. Конечно, им бы только радоваться чужому горю. А мне тут куковать вместе с… особенными.

Редактор, правда, выручил. Знает что, кроме меня, статью писать некому. Не прошло и часа, как меня благополучно выпустили. Тот же двухметровый амбал довёл до первого этажа и передал охраннику.

– Этого можно отпускать! Журналистом оказался…

Ну, я на них не в обиде, понимаю, у каждого своя работа. Вежливо попрощался, и на выход… Охраннику-то всё равно, а вот санитар, показалось, расставанию был не рад. Окинул меня напоследок профессиональным взглядом и даже прощаться не стал.

– Ещё увидимся, – говорит.

В редакции, слава богу, встретили меня нормально, в коридоре чуть с ног не сбили, главред привычно орал что-то, все бегали, суетились, – в общем привычная рабочая атмосфера. Я на часы посмотрел и за голову схватился. Мама родная! Времени-то совсем не осталось! А мне ещё фотки нужно обработать и две статьи оформить. В принципе, с депутатами проще, можно потихонечку из архива прошлогодние номера выдернуть и оттуда их речи вставить. Всё равно говорят одно и то же, и никто ничего не запоминает. А вот с диспансером придётся повозиться…

Но поработать мне спокойно не дали. Телефон не умолкал ни на минуту, всем что-то нужно – мешают, отвлекают, редактор без конца в кабинет вызывал по пустякам всяким. Ещё жена позвонила, на рынок просила после работы заскочить. Список продуктов продиктовала, а я его по запарке чуть в речь председателя городской думы не вставил… Боже мой! За что мне всё это? Такое ощущение, что все в этом мире сдвинулись и конкретно сходят с ума.

И тут мне палата знакомая вспомнилась. Лежишь себе, отдыхаешь, никто тебя не трогает, не достаёт звонками, статьями, проблемами. Живёшь в своё удовольствие, как человек. С людьми хорошими общаешься. И прав, наверно, Васильич, судя по нашему житию-бытию, как раз-таки неизвестно, кто по какую сторону решёток обитает – где здесь нормальные люди, а где – больные…

Главный редактор потом эту фразу из моей статьи вычеркнул. Сказал, понимаю, что тебе понравилось, но это уже перебор… Ему конечно, виднее. А Васильича надо бы навестить как-нибудь, умный мужик, рассудительный, и философия у него правильная.

Ну, всё, бежать надо, а то опять никуда не успею. Прощаться не буду, как говорил санитар наш: «Ещё увидимся…»