Текст книги "Придурки, или Урок драматического искусства (сборник)"

Картина вторая

Через два дня. В палатке ШУТОВ. Перед ним транзистор.

ГОЛОС ГОРДЕЕВА. Валя, это я… алло, ты меня хорошо слышишь?.. Ну, здравствуй!.. Как зачем звоню?.. Поздравить? Поздравляю. Только с чем?..

В палатке появляется СТАС.

СТАС. Подслушивать-то нехорошо!

ШУТОВ. При чем тут подслушивать? Знают, что на весь мир говорят, телефонистка специально предупреждает.

ГОЛОС ГОРДЕЕВА. С каким замужеством?.. Погоди, ничего не понимаю! Кто вышел замуж?.. Ты?..

Шутов выключает приемник.

СТАС. Знакомый голос. Так это же Гордеев! (Включает приемник.)

ГОЛОС ГОРДЕЕВА. Нет, не получил письма, поэтому и звоню… Когда послала?.. Понятно, а у нас уже шесть дней погода нелетная… За кого же ты вышла замуж, если не секрет?.. Ну, просто интересно…

СТАС. Вот это номер! Так это от нее он всё время ждал писем?

ГОЛОС ГОРДЕЕВА. Знаю… А я и не думаю, что из-за машины… И не из-за квартиры, конечно…

СТАС. Какой пассаж!

ГОЛОС ГОРДЕЕВА. А ты не слушай, что сплетничают, не обращай внимания! Если ты сама знаешь, что не из-за этого, значит так оно и есть… Валя, послушай, а из-за чего?

СТАС. Сейчас она ему лапшу на уши навешает! А ответ не ловится?

ШУТОВ. Нет. На другой волне, наверное.

ГОЛОС ГОРДЕЕВА. Я помню, что ты написала всё в письме. А теперь – своими словами. Вдруг письмо потеряется? Раз написала, значит всё обдумала, правда же? Давай – первое?

СТАС. «А на кой хрен мне связываться с придурком, который уезжает строить дурацкий БАМ, когда умные люди прекрасно умеют устраиваться на месте?»

ГОЛОС ГОРДЕЕВА. Но ты же согласилась! Ты же сама сказала, что приедешь, как только мы тут обживёмся!.. Ладно – второе?..

СТАС. «Я тут немного подсчитала и поняла, что тебе вкалывать и вкалывать, чтобы заработать на машину и на кооператив, а у него уже всё есть!»

ГОЛОС ГОРДЕЕВА. Но почему – откладывать начало жизни? Разве жить в разлуке – это не жизнь? Ждать, думать о тебе, тосковать – не жизнь?..

СТАС. Грамотно излагает!

ШУТОВ. Он?

СТАС. Она!

ГОЛОС ГОРДЕЕВА. Так с этого и надо было начинать! Если поняла, что не любишь, чего уж тут объяснять!.. Поздравляю тебя с замужеством и желаю счастливой семейной жизни!.. Да ты не плачь, Валя, всё устроится… всё как-нибудь устраивается!..

ГОЛОС ТЕЛЕФОНИСТКИ. Тоннельный, закончили разговор?

ГОЛОС ГОРДЕЕВА. Да, закончили.

СТАС (выключил приемник). Вот сучка!

ШУТОВ. А если она и вправду полюбила того – другого?

СТАС. Зачем бы ей тогда оправдываться? Квартира, машина. Это всё равно что наговаривать на себя.

ШУТОВ. А я заметил, что люди часто свои чистые помыслы объясняют корыстью или разными выгодами.

СТАС. Гораздо чаще наоборот.

ШУТОВ. Это жулики. А я про обыкновенных людей. Непонятно только – зачем? Или считают, что иначе их не поймут? Вот, допустим, человек приехал на БАМ. Говорит: заработать. Или от жены сбежал. Всё понятно. А если бы он сказал: по зову сердца?

СТАС. «Что можно сказать о впечатлениях первого года? Было трудно! Слабые сбежали, а сильные, волевые остались». Конец цитаты. Не люблю выходных! В Тоннельный, что ли, смотаться? Там, говорят, артисты приехали, чуть ли не из Москвы.

ШУТОВ. Послушай… отдай мне газету, а?

СТАС. Ну, знаешь! У нас тут не так много развлечений!

ШУТОВ. Отдай, Стас… пожалуйста!

СТАС. Не нравится? А индюком раздуваться нравится? Чувствовать себя легендарной личностью, героем труда?

ШУТОВ. Не обо мне речь. Получается, что ты над ребятами издеваешься. Ведь если они не такие, значит наоборот, правильно?

СТАС. Ничего, и это полезно! Не вечно им БАМ строить. А то вернутся героями, а дома им быстренько – по соплям! Не забывайся! Это в тайге ты герой, а здесь другие герои, короли жизни! Слышал анекдот? Пьяный кричит: «Я мясником в магазине работаю!» Привели его домой, а жена говорит: «Что вы, это у него мания величия. Никакой он не мясник, а обыкновенный доктор наук».

ШУТОВ. Но ты же сам из института ушел, чтобы на БАМ поехать. Разве не так?

СТАС. Я тебе расскажу, как я ушел. Чтобы к этому больше не возвращаться. На втором курсе в зимнюю сессию завалил два экзамена. И знаешь, что услышал от матери? «Мы две с половиной тысяч рублей взятки дали, чтобы ты поступил, а ты смеешь плохо учиться?»

ШУТОВ. Не может такого быть!

СТАС. Еще и как может!.. Это отчим… торгаш. Швырнуть ему в морду эти две с половиной тысячи – вот зачем я приехал! Только если честно, трудом, так и на БАМе деньги быстро не зарабатываются. Ничего, еще недолго осталось. А теперь спроси, в каком я институте учился? Спроси, спроси!

ШУТОВ. В каком?

СТАС. В педагогическом! Ясно! Детей бы потом учил! А?.. Даже хорошо, что так вышло. А то бы я их научил – быть такими же розовыми идиотами, как сам!..

Входит КАТЯ. В руках у нее несколько газет и писем.

КАТЯ. Почта! Наконец-то привезли! Шутов, тебе письмо.

Шутов берет письмо, отходит в сторону, читает.

КАТЯ. А где Гордеев?

СТАС. В Тоннельном, на переговорном. Если подвернется попутка, сейчас появится.

КАТЯ. Ему как раз письмо. Вот обрадуется!

СТАС. Это уж точно… запрыгает от радости!

КАТЯ. А те6е нет, пишут. Только газеты.

СТАС. А я и не жду писем. Предпочитаю газеты. В них, по крайней мере, не врут… а, Валера? (Разворачивает газету.) И вот если написано, что «На Ново-Краматорском заводе план по прокату труб выполнен на 101,4 процента» – значит, так оно и есть. Не на сто один или сто два, а именно на сто один и четыре десятых процента. И от этого чувствуешь себя как-то надежней, уверенней. Потому что знаешь: с чем, с чем, а с трубами у нас всё в порядке!..

ШУТОВ. Двенадцать дней шло письмо! Ни фига себе!

КАТЯ. Пять дней норма. И неделю пролежало в аэропорту. Погоды-то не было.

ШУТОВ. Раз почта пришла, значит порт открыли? Значит, и пассажирские самолеты пошли?

КАТЯ. Ну да. А что?

ШУТОВ. Да так… ничего.

В палатке появляется ГОРДЕЕВ.

КАТЯ. Бригадир, тебе письмо. Пляши!

ГОРДЕЕВ. В другой раз.

КАТЯ. Нет, не получишь! Пляши! Ты его столько ждал! (Напевает и прихлопывает в ладоши.)

Гордеев неохотно приплясывает и тянется за письмом.

КАТЯ. Не так! По-настоящему!.. Шутов! Стас!..

Входят ЦЫГАН и ТКАЧ. В руках у Цыгана гитара.

КАТЯ. Подпевайте!.. Цыган, плясовую!.. (Гордееву.) Не получишь – пляши!

Цыган ударяет по струнам. Сначала медленно, неохотно, а затем всё быстрее, входя в азарт, начинает плясать Гордеев. Все хлопками поддерживают плясовую.

Тем временем в палатку входит ДЕВУШКА. В плаще, с дорожной сумкой в руках. Ставит сумку у ног и остается стоять у входа, ни кем не замеченная.

Гордеев продолжает плясать – лихо, отчаянно. Постепенно смолкают хлопки, Цыган перестает играть. В полной тишине отплясывает бригадир, словно пережигая танцем владеющие им чувства.

ГОРДЕЕВ (эффектным па завершив пляску). Всё! (Кате.) Довольна? А теперь – читай!

Катя протягивает ему письмо.

ГОРДЕЕВ. Нет, сама читай – вслух!

КАТЯ. Письмо-то тебе.

ГОРДЕЕВ. Ничего, всем полезно послушать!.. Ну, в чем дело? Я плясал? Плясал. Теперь – читай!

СТАС. Могу я.

ШУТОВ. Нет, я!.. (Опередив Стаса, берет у Кати конверт, читает.) «Мой милый друг! Как тягостно знать, что тебя нет рядом, как давят на сердце тысячи километров, раздевшие нас, и от тебя так редко приходят письма…»

ГОРДЕЕВ. Врешь! Там не это написано?

ШУТОВ. Почему не это? Это. (Показывает письмо Стасу.)

СТАС. «И от тебя так редко…» Как ни странно, это.

ШУТОВ. «Иногда по вечерам я приезжаю в аэропорт, брожу по залам, сижу в кресле, как будто тоже, как все, ожидаю свой самолет. И начинает сильнее биться сердце, когда по радио объявляют: «Начинается посадка на рейс Улан-Удэ, Чита, Благовещенск». Я вспоминаю, как мы встретились здесь же, в Домодедово, в тот вечер, когда мне не хотелось жить…»

Неожиданно ДЕВУШКА берет сумку и быстро выходит. У столба со стрелками-указателями растерянно останавливается, прислушиваясь к тому, что происходит в палатке.

ШУТОВ. «Я радовалась, что твой рейс откладывают, а утром, когда ты все-таки улетел, приехала сразу на работу, всё валилось у меня из рук, все спрашивали: «Что с тобой? Не выспалась или влюбилась?» А я и в самом деле влюбилась – в тот мир, который ты увез с собой, где все люди молоды и бессмертны, в твоих друзей, в твою сказочную тайгу…»

ТКАЧ. Ну, бригадир! Залил девке – почище Шутова!

ГОРДЕЕВ. Заткнись!

ТКАЧ. А я что? Я ничего.

ШУТОВ. «Я понимаю, что мир, в котором ты живешь, имеет не так уже много с реальным БАМом. Но если он есть в тебе, значит он и вообще есть? Значит, и для меня он может стать моим миром? Пусти же меня к себе, дай погреться возле больших и сильных людей. Мне уже мало писем от тебя. А что, если однажды я сяду в самолет и окажусь в вашей палатке, затерянной среди дикой тайги? Жду ответа…» Ну, и подпись тут… какая-то неразборчивая.

КАТЯ. Видишь, какое письмо! А ты злился, что я тебя плясать заставила!.. (Уходит в свой закуток).

СТАС (Шутову). Ну-ну!.. (Вместе с Цыганом и Ткачом уходит.)

ГОРДЕЕВ (Шутову). Покажи!.. (Просматривает письмо.) А где моё? (Берет конверт. Не вскрывая, бросает в печку.) Возвращает Шутову листки.) Хорошее письмо. Спасибо, не пожалел…

ДЕВУШКА возвращается в палатку, молча останавливается у входа.

ГОРДЕЕВ. А подпись-то вполне разборчивая. «Ольга…» Кто это?

ДЕВУШКА. Это я!..

Шум эфира.

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Алло, Киев! Какого дьявола вы ждете? Нам фермы нужна, а не ваша болтовня!..

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Коля, я выезжаю пятого… А с детьми пока мама побудет, я сказала, что сразу после Нового года мы их заберем!..

ГОЛОС ТЕЛЕФОНИСТКИ. Ростов, ответьте Тоннельному! Предупреждаю, связь по радио, воздержитесь от рискованных выражений! Говорите, Тоннельный!..

Картина третья

Наутро. Воле палатки прохаживается ГОРДЕЕВ. КАТЯ возится у печки. Берет ведро, выходит. Из закутка за печкой, отгороженного куском брезента, появляется ОЛЬГА. Она в тренировочном костюме. Входит ШУТОВ, нерешительно останавливается у порога. Не обращая на него внимания, Ольга складывает свои вещи в сумку.

ШУТОВ. Уезжаешь?

ОЛЬГА. Кто, я? Что ты! Наоборот, остаюсь. Навсегда! Я решила принять участие в стройке века. Здесь всё так романтично! Особенно грязь, хриплый мат на дорогах, портянки сушатся, какая прелесть! А эти мужественные небритые личности! Что-то до боли родное. Совсем как у нас в Подольске возле винного магазина в одиннадцать утра. Но ведь у каждого под грубой внешностью таится нежная и отзывчивая душа, правда же? (Продолжает складывать вещи.) А этот обычай читать вслух письма? Невольно чувствуешь себя членом одной большой дружной семьи!

ШУТОВ. Пожалуйста, не нужно так говорить!

ОЛЬГА. А как? Ага, знаю. Этот ваш Гордеев он что, женат?

ШУТОВ. Нет. Я же хотел вчера объяснить тебе. Его невеста вышла замуж. И написала ему, понимаешь? А он уже знал, что в письме, потому что говорил с ней по телефону…

ОЛЬГА. Пьет?

ШУТОВ. Ну, как все. Так, в праздник.

ОЛЬГА. Зарабатывает прилично?

ШУТОВ. В общем, да.

ОЛЬГА. Что ж, вариант. Стоит заняться, вполне нормальный может получиться муж.

ШУТОВ. Ты опять наговариваешь на себя!

ОЛЬГА. Просто я пытаюсь понять, кем нужно быть, чтобы всё это – ну, если бы не нравилось, то хотя бы было терпимым. Розовой идиоткой? Или наоборот?.. Закурить есть, мужчина?

ШУТОВ. Разве ты куришь?

ОЛЬГА. Научусь. А выпить?

ШУТОВ. Н-нет…

ОЛЬГА. Скучно живете! Ладно, всё в норме. Мужиков полно, с башлями. Баб мало. Годится. Сойду?

ШУТОВ. Не нужно плакать! Ольга!..

ОЛЬГА. Кто плачет? Я? Нет, миленький, это я смеюсь!.. Господи, нужно же быть такой дурой!..

Входит КАТЯ. В руках у нее ведро с картошкой. Ольга скрывается за брезентовой загородкой. Шутов быстро выходит из палатки.

ГОРДЕЕВ. Ну? Объяснил?

ШУТОВ. Ничего не хочет слушать! Это я во всём виноват!.. (Уходит.)

Из закутка поварихи появляется ОЛЬГА с полотенцем на шее.

КАТЯ. Доброе утро. Выспалась?

ОЛЬГА. Какое утро, уже день, даже стыдно.

КАТЯ. После такой дороги да всех волнений – нормально. Это потом будем бессонницей маяться. А в молодости: чем горше поплачешь, тем слаще поспишь. Чего это Валерка выскочил, как ошпаренный?

ОЛЬГА. Понятия не имею…

Входит ЦЫГАН. В руках у него стопка мисок, ставит их на кухонный стол.

ЦЫГАН. Спасибо.

КАТЯ. Все, что ли, поели?

ЦЫГАН. Да почто что никого и нет – кто в Тоннельном, кто на рыбалке. (Увидел Ольгу, ошарашенно.) Здрасьте.

ОЛЬГА. Здравствуйте.

КАТЯ. Ну чего уставился? Живого человека не видел?

ЦЫГАН. Извиняюсь. (Пятясь, выходит из палатки.)

КАТЯ. Теперь держись, начнут подбивать клинья. Да ты не бойся, ребята у нас хорошие, не нахалы. Иди умывайся!..

ЦЫГАН (Гордееву). Бригадир! Там… это… Какая-то кадра образовалась!

ОЛЬГА (выходит из палатки). Доброе утро.

ЦЫГАН. Здрасьте. (Гордееву.) Что я говорил?

ГОРДЕЕВ. Позови-ка сюда ребят… кто есть.

Цыган уходит.

ГОРДЕЕВ (Ольге). Вон там у нас умываются, у ручья… Послушайте, я должен вам кое-что объяснить…

ОЛЬГА. Вы мне ничего не должны.

ГОРДЕЕВ. Понимаете…

ОЛЬГА. Да. Всё. Или почти всё. Ваша невеста вышла замуж. Прислала вам письмо. А вы уже знали, что в письме, потому что говорили с ней по телефону. Поэтому он и прочитал моё письмо. Чего же тут непонятного? Всё так естественно.

ГОРДЕЕВ. Вы не должны так говорить.

ОЛЬГА. Почему? А если я так думаю?.. Просто – ночь, тайга, поэтому я была вынуждена воспользоваться вашим гостеприимством.

ГОРДЕЕВ. Нет, тут всё не так просто. Я еще и сам не понял, что произошло, но поверьте – произошло что-то такое, что не укладывается в обычные рамки!

ОЛЬГА. Как вас зовут?

ГОРДЕЕВ. Володя.

ОЛЬГА. Вот представьте, Володя, вы порвали со всем, чем жили, четверо суток добирались сюда – с пересадками, с переживанием непогоды в аэропортах. И из всего мира только один человек оставался у вас впереди, один-единственный, понимаете? И первое, что вы видите здесь – как он читает самое сокровенное ваше письмо. Вслух. Всем!.. Ну как?

ГОРДЕЕВ. Не знаю.

ОЛЬГА. Не знаете? То есть, допускаете, что так – можно?

ГОРДЕЕВ. Честное слово, не знаю. Если бы я судил со стороны, я бы, наверное, вас понял. Но я-то – не со стороны. Он читал ваше письмо – мне!

ОЛЬГА. И что? Кому я писала? Ему или вам?

ГОРДЕЕВ. Нет, тут что-то не так. Вы давно с ним знакомы?

ОЛЬГА. Месяца полтора. Он возвращался из отпуска через Москву… Ночь в Домодедово. Несколько писем. Вот, собственно, и всё. Действительно, если взглянуть со стороны – чушь какая-то!

ГОРДЕЕВ. В том-то и дело: сможем ли мы смотреть со стороны. И захотим ли.

ОЛЬГА. Я – да. Хватит с меня!

ГОРДЕЕВ. Чего?

ОЛЬГА. Всего!

ГОРДЕЕВ. Что ж, желаю успеха…

Ольга уходит. Появляются ТКАЧ и СТАС. За ними ЦЫГАН.

ТКАЧ. Звал, бригадир?

ГОРДЕЕВ. Хоть побрились бы, что ли! В порядок себя привели. А то черт знает на кого похожи. Как студенты!

СТАС. За этим ты нас и позвал?

ГОРДЕЕВ. Нет. А где Шутов?

ТКАЧ. Куда-то к речке пошел.

СТАС. В чем дело-то? Излагай!

ГОРДЕЕВ. Секунду!..

ОЛЬГА (появляется со стороны ручьи). Доброе утро.

ЦЫГАН (всем). Видали? (Ольге.) Здрасьте.

ГОРДЕЕВ. Я хочу познакомить вас с нашими ребятами. Эту девушку зовут Ольгой. Она приехала к одному из наших товарищей…

ТКАЧ. К кому?

ГОРДЕЕВ. К Шутову.

ТКАЧ. Ух ты!

ГОРДЕЕВ. Она пробудет у нас некоторое время. По-видимому…

ОЛЬГА. Минут сорок.

ГОРДЕЕВ. Несколько дней. Или даже больше.

ОЛЬГА. Не больше часа.

ГОРДЕЕВ. Извините, но у нас так сложилось, что когда я говорю, меня слушают. По возможности не перебивая.

ОЛЬГА. У вас самодержавие?

ГОРДЕЕВ. Нет. Просто когда я говорю, я обычно знаю, что говорю. Так вот, мы надеемся, что вам у нас понравится. И время, которое вы здесь проведете, пойдет на пользу и вам и нам. А теперь разрешите представить. Стас Иванов.

Стас молча кланяется.

ОЛЬГА. Очень приятно.

ГОРДЕЕВ. Коля Цыганков. Можно просто Цыган.

ЦЫГАН. Здрасьте.

ОЛЬГА. Здрасьте.

ГОРДЕЕВ. Григорий Ткач.

ОЛЬГА. Вы – Ткач?

ТКАЧ. Ну?

ОЛЬГА. Тот самый Ткач?

ТКАЧ. Какой это – тот самый?

ОЛЬГА. А я думала, вы вообще не существуете.

ТКАЧ. Как это не существую? Вот… существую! Даже перевыполняю норму на сто тридцать процентов. Иногда. А как бы я это делал, если бы не существовал?

ОЛЬГА. Для меня большая честь познакомиться с вами.

ТКАЧ. Взаимно. (Галантно, как в телевизоре, целует Ольге руку.)

СТАС. Да ты, оказывается, ловелас!

ТКАЧ. А в ухо не хо-хо?

ГОРДЕЕВ. Это шутка. С остальными ребятами потом познакомитесь, они сейчас кто где. Идите завтракайте, Катя вас заждалась…

Ольга входит в палатку.

КАТЯ (ставит перед ней миску и кружку). Ешь. А мне обедом пора заняться. По выходным хорошо, когда поспею, тогда и ладно. А по будням строго: завтрак – к семи, обед – к двум…

ГОРДЕЕВ. К тому, что я сейчас скажу, попрошу отнестись очень серьезно. И всем передать. Может быть, это самое серьезное из всего, что вы от меня слышали.

СТАС. Заинтриговал.

ГОРДЕЕВ. Так вот. Очень хотелось бы, чтобы эти несколько дней, которые Ольга проведет у нас, были для нее хорошими днями. Очень хорошими. И если кто-нибудь из нас даст ей повод для огорчений, даже и сказать не могу, как я буду расстроен. Я достаточно ясно выражаюсь?

СТАС. Несколько витиевато. Но мы догадливые.

ТКАЧ. Да, мы такие!

ГОРДЕЕВ. Для убедительности покажу вам одну штуку… (Берет кирпич, которым был прижат край палатки, дает его Цыгану и Ткачу.) Держите. Крепче!.. (Коротко размахнувшись, ребром ладони, раскалывает кирпич надвое.)

ЦЫГАН. Лихо!

СТАС. И что ты этим хотел сказать?

ГОРДЕЕВ. Ничего.

ТКАЧ. Ничего, а всё понятно!

Цыган, Ткач и Стас уходят. Помедлив, ГОРДЕЕВ решительно направляется к дороге на Тоннельный.

Тем временем в палатке Ольга закончила завтрак, выносит из закутка свою сумку и плащ.

ОЛЬГА. Спасибо вам за всё, мне пора.

КАТЯ. Куда это ты намылилась?

ОЛЬГА. В Тоннельный, на работу устраиваться.

КАТЯ. На какую работу?

ОЛЬГА. Куда возьмут. Раз прилетела, нужно хоть на обратный билет заработать.

КАТЯ. Выходной, все конторы закрыты, какая работа?

ОЛЬГА. Ну хоть пристроюсь пока в какой-нибудь гостинице.

КАТЯ. Ты как вчера родилась! Все заежки в Тоннельном битком забиты. Один на смену идет, другой на его койку ложится. Самая горячка, через месяц должна рабочее движение на перегоне открыть. Даже устроишься, не пришлось бы от нас в поселок поездить. Пока место в общаге не освободится.

ОЛЬГА. Выходит, ваш Гордеев действительно знает, что говорит. Давайте я вам помогу.

КАТЯ. Не откажусь. Вот, можешь картошку почистить.

ОЛЬГА. Целое ведро?!

КАТЯ. На шестнадцать ртов – в самый раз. Ничего, сейчас к тебе помощников набежит. Вот – первый!

Входит ЦЫГАН. Чисто выбрит, причесан, в парадной форменке.

ЦЫГАН. Катя, скажите, пожалуйста, нет ли у вас случайно иголки?

КАТЯ. А зачем тебе, скажи пожалуйста, иголка?

ЦЫГАН. Иголка мне нужна, чтобы, это самое, пришить пуговицу.

КАТЯ. К чему?

ЦЫГАН. К этому… (Оглядывает себя, все пуговицы на месте.) К пальто!

КАТЯ. Возьми-ка лучше ножик и помоги девушке.

ЦЫГАН. Со всем нашим удовольствием! (Подсаживается к Ольге.)

Входит ТКАЧ. Тоже при полном параде, в форменке.

КАТЯ. А вот и второй. Тебе чего – иголку?

ТКАЧ. На хрена мне иголка? Мне бы этот самый – утюг!

КАТЯ. Чтобы погладить пальто?

ТКАЧ. Почему обязательно пальто? Мало ли чего можно погладить. Платок, например. Или этот самый…

КАТЯ. Ну-ну, что?

ТКАЧ. Галстук! Человек в неглаженном галстуке всегда производит неопрятное впечатление. Можно даже сказать – противное.

КАТЯ (дает ему нож). Займись-ка делом. И гладить ничего не нужно!.. Кто там следующий?

Входит СТАС – в обычном своем виде.

КАТЯ. А ты почему не при параде?

СТАС. Разве у нас праздник?

КАТЯ. Чего тебе – иголку, утюг?

СТАС. Ничего мне не надо.

КАТЯ. Зачем же пришел?

СТАС. Поговорить с гостьей, давно у нас свежих людей не было.

КАТЯ. Хоть один не выпендривается! Ладно, развлекайте девочку!.. (Уходит.)

Пауза.

ЦЫГАН. А вот интересно, если не секрет: какая погода была нынче в Москве?

ОЛЬГА. Я не из самой Москвы – из Подольска.

ЦЫГАН. А это еще интереснее – какая погода была в Подольске?

СТАС. Если не секрет.

ОЛЬГА. Неважное лето, очень часто дожди.

ЦЫГАН. А у нас тут, знаете, тоже дожди.

ТКАЧ. Но не так часто.

ЦЫГАН. Да, скорее даже редко.

ТКАЧ. А когда дождей нет, то, это самое, жарко.

ЦЫГАН. Да, но зато нет комаров.

Пауза.

СТАС. До чего содержательный разговор!

ОЛЬГА. Скажите, где я могла про вас слышать? Вспомнила – в газете читала! Это вы из института ушли, чтобы поехать на БАМ, правильно?

СТАС. Вот оно, сладкое бремя славы!

ОЛЬГА. Нет, серьезно. Поступить в институт так нелегко! Я после музыкального училища сунулась в Институт культуры – двух баллов не добрала.

СТАС. Нелегко? Я бы сказал по-другому: недешево.

ОЛЬГА. И вдруг взять и бросить. Почему?

ТКАЧ. В самом деле, какого фига тебя сорвало?

СТАС. Странные вопросы вы задаете. БАМ, стройка века, разве мог я остаться в стороне?

ЦЫГАН. Знаешь, это ты кому другому. Если бы БАМ только начинался – понятно. А то уже больше полдороги построили – тут ты и чухнулся?

СТАС. А ты?

ЦЫГАН. Я и тогда хотел, восемнадцати не было. Зато после армии – сразу сюда.

СТАС. Это там ты так научился картошку чистить?

ОЛЬГА. Вы не ответили.

СТАС. Знаете, есть два типа людей. Одни приехали сюда, потому что здесь есть то, чего у них не было дома. Другие – потому что здесь нет того, что им дома опостылело. Понимаете?

ОЛЬГА. Да, когда всё вдруг теряет смысл, становится неинтересным, пустым. И вдруг поражаешься: как можно этим жить, всей этой… шелухой!

СТАС. Вы откровенны.

ОЛЬГА. Иногда.

СТАС. Я тоже буду откровенным. Мне бы очень хотелось сказать, что я приехал на БАМ, потому что все-таки верил, что есть мир, где не всё продается и покупается. Где работа – это работа, а не халтура. Где дружба – это дружба, а не сделка. И где верность – знак дружбы и любви, а не совпадения деловых интересов.

ОЛЬГА. Почему вы же вы не можете так сказать?

СТАС. Это было бы слишком красиво. Вы меня совсем смутили. Столько внимания к моей особе, когда тут есть люди гораздо более замечательные – как, например, наш Гриша Ткач. Вы о нем, конечно, тоже читали?

ТКАЧ. Кончай!

СТАС. Вот что значит скромность. И как она украшает портрет молодого строителя БАМа!

ОЛЬГА. Читала. Это как он…

СТАС. Да, как он отдал тысячу рублей человеку, попавшему в беду.

ОЛЬГА. Читать-то читала, но… Если честно, не представляю, что такое возможно.

СТАС. То есть как это – не представляете? Значит, по-вашему, этого не было? Значит, Шутов ввел в заблуждение корреспондента и читателей молодежной газеты? Или, попросту говоря, наврал?

ОЛЬГА. Наврал? Не знаю. Просто у него свой мир. И я его понимаю: хочется всё это как-то расцветить, украсить.

СТАС. Так-так. Значит, этого не было, потому что вы не считаете, что такое возможно. Значит, по-вашему, Григорий Ткач просто обыкновенный жлоб, который из-за рубля готов удавиться?

Входит КАТЯ.

СТАС. Ты слышала? Наша гостья не верит, что Ткач мог отдать тысячу рублей человеку, попавшему в беду.

КАТЯ. Гришка? Тысячу рублей? Да он и на полсекунды бы не задумался!.. (Берет начищенную картошку, уходит.)

СТАС. Вот что, Григорий, хватит скромничать. Твоя скромность уже не украшает молодого строителя БАМа. Ты лучше объясни нам, как всё это происходило. Вспомни и своими словами. Вдумайся в суть происходивших в тебе процессов и расскажи Ольге. Ей же это чертовски интересно. Да и нам тоже. Правда, Цыган?

ЦЫГАН. Это уж точно.

ТКАЧ. Кончай! Что ты в меня вцепился, как клещ?

СТАС. Ладно, я тебе помогу. Вот ты услышал рассказ бедной женщины… Как там сказано? (Заглянул в газету.) «Со слезами на изможденном лице». Что ты подумал?

ТКАЧ. Что я подумал?

СТАС. Да.

ТКАЧ. Врет – вот что я подумал! Съел?

СТАС. Так, хорошо. Проверил наводящими вопросами, убедился: не врет. Дальше. Какая мысль в тебе шевельнулась?

ТКАЧ. Скажу! Вот какая: а чего это все остальные молчат и на меня смотрят? И ты в том числе!

СТАС. Прекрасно. Понял, потому что денег ни кого не было, а у тебя были – ты же не успел отвезти в сберкассу. Логично?

ТКАЧ. Но этого никто же не знал!

СТАС. Сам же ты знал.

ТКАЧ. Я?

СТАС. Ну да, ты.

ТКАЧ. Я-то, конечно, знал… как же я мог не знать?

Пауза.

ОЛЬГА. Не мучайте человека. Видно, есть люди, для которых такие вещи даже в воображении невозможны.

СТАС. Боюсь, что вы правы.

ТКАЧ. Почему это невозможны? Очень даже возможны!

СТАС. Тогда не молчи, как партизан на допросе.

ТКАЧ. А что, и скажу! Да, скажу! (Ольге.) Вот живешь, знаете, работаешь, рогами упираешься и кажется – все нормально. А однажды пощупаешь хрящик (трогает горло), вот тут… у вас двигается?

ОЛЬГА (потрогала горло). Нет.

ТКАЧ. А у меня уже двигается… и всё больше. Потом побаливать начнет, а там, глядишь, и шагом марш ногами вперед.

ОЛЬГА. Какие мрачные у вас мысли!

ТКАЧ. Невозможно, скажете? Очень даже возможно. Был человек и нет человека. Что от него останется? Машина? Так сейчас такие машины делают, что она за пять лет проржавеет. А что еще?

СТАС. БАМ.

ТКАЧ. Это – общее. А хочется, чтобы и от тебя что-то осталось. От тебя – отдельно взятого. А это – помять, верно же? И конечно, если тысячу рублей отдать незнакомому человеку на дом, так и дети и внуки его будут помнить всю жизнь. И не просто помнить – а как о родном. (Стасу.) Что ты на меня вылупился?

СТАС. Потрясающе интересно! Следить, как рождается мысль – из пустоты, из упирания рогами, из ничего! Продолжай.

СТАС. Тут и продолжать нечего. Так вот сложится и скажешь… как там написано? (Взял у Стаса газету,) «Возьмите эти деньги, вам они…» Больно гладко. А в общем-то скажешь, в этом роде-огороде. (Вернул Стасу газету. Ольге.) Не верите?

ОЛЬГА. Верю. Начинаю. Потому что в такие вещи очень хочется верить. Знаете, Гриша, вы, наверное, очень хороший человек.

СТАС. В самой глубине души.

ТКАЧ. Хороший, не хороший, какой есть. Как говорится: на моем месте так поступил бы каждый.

ЦЫГАН. А обо мне Шутов ничего не рассказывал?

ОЛЬГА. О вас? Не помню.

ЦЫГАН. Неужели совсем ничего?

ОЛЬГА. А вы сами расскажите. Так даже интереснее. И не нужно будет потом гадать – было, не было.

СТАС. А вот в этом я не уверен.

ЦЫГАН. Что же я – врать, по-твоему, буду?

СТАС. Не будешь? Точно не будешь? Ну давай, послушаем.

ЦЫГАН. Однажды я… Нет, это не интересно… А в другой раз… (Засмеялся.) Нет, это я потом расскажу… Вот – случай был. В армии. Назначил свидание сразу трем. Подружкам. В одном месте и в одно время. А сам не пришел.

ОЛЬГА. Почему?

ЦЫГАН. Вернее, пришел, но не подошел. Смотрел из-за угла, как они друг на друга посматривают. «А ты что тут делаешь?» «А ты?» Умора.

СТАС. Это характеризует тебя как очень остроумного человека.

ЦЫГАН (неуверенно). А однажды на спор я двадцать пирожков съел… С повидлом.

ТКАЧ. Это что! Я однажды тройняшки набрался – до сих пор в парикмахерскую заходить не могу.

ОЛЬГА. Не понимаю… почему?

ТКАЧ. Тянет блевать.

ОЛЬГА. Тройняшка – это что?

ТКАЧ. Тройной одеколон.

ОЛЬГА. И вы его…

ТКАЧ. Ну да, пил.

ОЛЬГА. Зачем?

ТКАЧ. Зачем? Даже не знаю, как вам это объяснить…

КАТЯ (возвращается в палатку). Ну, развлекают они тебя?

ОЛЬГА. Да… но как-то странно.

СТАС. Значит, так: назначил свидание сразу трем и съел на спор двадцать пирожков с повидлом. И это всё?

Цыган неуверенно пожимает плечами.

СТАС. Тяжелый случай. Выходит, роль Шутова в нашей жизни мы явно недооценили. А о себе он что рассказывал?

ОЛЬГА. Даже не помню. Почти ничего.

СТАС. Так не годится! Мы должны восполнить этот пробел!..

Появляются ГОРДЕЕВ и ШУТОВ. У Шутова взъерошенный, больной вид.

КАТЯ. Ты же весь продрог! Уже не лето – в одной рубашке бегать!

ГОРДЕЕВ. Знаешь, где я его увидел? У моста. Сидел на берегу, дрожал.

КАТЯ. Рыбу, что ли, ловил?

ШУТОВ. Нет… думал.

ТКАЧ. Опять о смерти?

ШУТОВ. О жизни.

СТАС. А мы тут только что выяснили, что из-за ложной скромности ты ничего не рассказал Ольге о себе. Мы не можем позволить, чтобы твои героические дела остались неизвестными.

ГОРДЕЕВ. Стас, я предупреждал.

СТАС. Ольга, подтвердите, что по отношению к вам мы были сама лояльность.

ОЛЬГА. Сам любезность.

СТАС. А насчет Шутова ты кирпичей не ломал!.. (Ткачу и Цыгану.) С чего начнем?

ТКАЧ. Насчет мотора.

СТАС. Приступай.

ТКАЧ. Однажды у нас, это самое, не заводился мотор. На этой, на бетономешалке. Пришлось будить Валеру. И он, это самое, завел.

ОЛЬГА. И что?

ТКАЧ. И всё. А что еще?

СТАС. Ты забыл сказать, что это было зимой, мороз стоял под пятьдесят.

ТКАЧ. Да, было холодновато.

ЦЫГАН (Ольге). А в такие морозы знаете как работать? Сначала гайку на костре греешь, а потом завинчиваешь.

СТАС. И для того, чтобы помочь товарищам справиться с неполадкой, Валере пришлось прошагать тридцать пять километров! Ночью, по безлюдной тайге, представляете?

ОЛЬГА. Сколько же он шел?

ТКАЧ. Минут двадцать. (Спохватился.) До поворота минут двадцать, а потом часов пять!

ОЛЬГА. Это правда?

ШУТОВ. Нет. Нет в бетономешалке никакого мотора. Там просто электродвигатель – нажал кнопку, и всё. И не понимаю я ничего в моторах. Всё, что в газете про меня, это я наврал.

ОЛЬГА. А про них?

ШУТОВ. Я думал сегодня об этом. Я виноват перед тобой. Если бы письмо не задержалось из-за погоды, я бы написал тебе: не приезжай.

ОЛЬГА. Почему?

ШУТОВ. Ты приехала бы не туда, куда ехала. Так и вышло. Я не могу сделать мой мир реальным и для тебя. Я хотел, чтобы тебе было немного теплей и веселей жить. Выходит, я тебя обманул. Ты приехала слишком рано, мы еще не готовы к встрече с тобой. А ты с нами.

ТКАЧ. Ни хрена не понимаю. Все слова по отдельности понимаю, а вместе, хоть убей, не врубаюсь. Как валенок!

ШУТОВ. Я об этом и говорю.

ОЛЬГА. Что изменилось бы, если бы я приехала позже? Вы?

ШУТОВ. И ты.

ОЛЬГА. Значит, все-таки всё – неправда? Всё, о чем ты рассказывал и писал? То, о чем в газете – ничего этого не было? Всё – враньё?

ШУТОВ. Да.

Пауза.

ГОРДЕЕВ. Нет.

СТАС. Что ты этим хочешь сказать?

ГОРДЕЕВ. Всё, о чем Валерий рассказывал вам о нас, о нашей бригаде, всё правда. Всё, о чем там написано, тоже правда. От первого до последнего слова!

Пауза.

СТАС. Рискованное заявление, бригадир! Потому рискованное, что оно проверяется – немедленно и без труда. Попробуем?

ГОРДЕЕВ. Давай.

СТАС. С какого места?

ГОРДЕЕВ. С любого.

СТАС (разворачивает газету). Так… это общие слова… Вот – это конкретно. (Читает.) Она дала себе слово зачеркнуть прошлое. Но однажды полог нашей палатки откинулся и появился он….»

ГОРДЕЕВ. Кто-то там шурудит. (Прислушивается.)

ТКАЧ. Никого нет.

ГОРДЕЕВ. Тихо! (Цыгану.) Пойди посмотри.

ЦЫГАН (выходит из палатки, тут же возвращается). Арнольд!

Входит АРНОЛЬД.