Текст книги "Лига добровольной смерти"

Глава 17

Извещение из Лиги Добровольной Смерти возмутило Говарда до глубины души. Сообщалось, что движимая и недвижимая часть имущества, которая принадлежит Хилеви по решению суда, переходит отныне в собственность Лиги. По какому такому праву, думал Рон, росчерком пера нажитое за годы досталось неведомо кому и неведомо за какие заслуги. Частное суждение, в котором утверждается право на имущество без волеизъявления другого лица… Наглядное нарушение законов, путанность, противоречие с общественной моралью, а власть не пытается обратить внимание на происходящее и перенести дело в сферу криминала.

Новость разозлила Говарда. Он хотел разобраться и понять, на каком основании Лига присвоила имущество и деньги, не ударив пальцем о палец. Значит, таким же образом поступают и с другими клиентами, и никто им не указ.

Сработало не столько уязвлённое самолюбие Говарда, сколько журналистская привычка докапываться до сути случившегося. Хотелось уяснить первопричину того, что заставило Хилеви прибегнуть к услугам ЛДС, и не мучиться сомнениями и догадками, не пенять на самого себя. Обижена тугодумом Говардом, но не до такой степени, чтобы не поставить Рона в известность о своём решении. Видимо, злость оказалась выше разумного начала. Выше элементарной порядочности. Да и не спонтанно свершаются подобные поступки.

С такой целью Говард отправился в пансионат Лиги. Приземистое двухэтажное здание за проходной и Рону напомнило солдатскую казарму. Прошёл бы мимо, если бы не предостерегающая красная табличка, которая бросилась в глаза: «Посторонним вход строго воспрещён».

Рон подумал, что этой же дорогой, отбросив сомнения, направлялся Владимир Колчин. Хотя ему было намного сложнее и опаснее, как чужаку. Но Рон не стал углубляться в детали. Познай самого себя, – гласит надпись в храме Аполлона в Дельфах. Говард полагался на собственные силы, разум, интуицию. Полагался и на здравый смысл руководства пансионата. Верил в то, что люди, создав такое учреждение для помощи страждущим, не потеряли чувство ответственности и понимания. Должны входить в положение пострадавшего и встать на сторону справедливости. Пусть в малой степени, но не отвернуться. Он решил идти до конца с расчётом извлечь полезное, и больше не мучиться в переживаниях.

На проходной дежурный послал Говарда в службу безопасности. Мол, там и получите необходимую информацию. Рон хотел получить разрешение на свидание с Хилеви, только и всего. В приёмной службы безопасности вежливый мужчина в синей строгой форме, несколько похожей на армейскую нагрудными карманами и наглухо застёгнутым воротником стойкой, предложил гостю присесть на диван, а сам связался по телефону с кем-то из администрации пансионата.

– Прибыл господин Говард из газеты «Свенска Дагбладет». Он желает встретиться с Хилеви Уилсон… да-да, бывшей его супругой, – докладывал мужчина, глядя на Говарда. Выслушал ответ, повторяя: – Да… да-да… Понял… Так и передам господину Говарду. – И положил трубку. – Госпожа Хилеви Уилсон не желает встречаться с вами. Извините…

«Она сменила фамилию, – подумал Говард. – Как быстро всё делается. И Хилеви хороша»… В нём шевельнулась обида. Неужели ничего доброго не осталось в душе, что сразу отказалась от его фамилии. Выбросила из памяти, как выбрасывают смятый фантик от конфеты.

– Я должен переговорить с Хилеви… – Говард запнулся: —… Уилсон.

– Без согласия на то госпожи Уилсон мы не вправе это сделать.

– А с кем-нибудь из администрации могу посоветоваться?

– Минуту… – Сотрудник снова снял трубку телефона, набрал местный номер. – Господин Говард просит его принять… Помолчал, слушая внимательно ответ. Положив трубку, улыбнулся: – Вас ждут. Примет старший юрисконсульт Карл Дюваль. Наш сотрудник вас проводит к нему.

Несколько женственная улыбка Дюваля на его добродушном лице сразу обезоруживала посетителя, отметала опасения. Однако человек опытный мог уловить, что за приветливой внешностью кроется натура решительная и безжалостная, когда доходило до конкретных дел, затрагивающих интересы Лиги, её клиентов. Следовательно, и Хилеви Уилсон. Тут Дюваль, как штатный работник Лиги, обеспечивающий соблюдение законов в интересах Лиги и её сотрудников, не щадил противника и поступал по своему усмотрению. По этой причине Дюваль и занимал должность старшего юрисконсульта, которая требует в случае необходимости полного самоотречения от эмоций и правил морали.

Предложив чашку кофе, Карл Дюваль начал с объяснений:

– Госпожа Хилеви просила передать, что не желает с вами встречаться. Считает, что все объяснения остались позади. Возврата к прежнему нет.

– Пусть я был плохим мужем, но она что сделала, чтобы изменить положение к лучшему?

– Вы крепко обидели её в годы вашей совместной жизни. Избивали её.

– Случилось однажды. И по её вине. Хилеви встречалась с любовником. Я терпел, но любому терпению, сами понимаете, приходит конец. Когда Хилеви прямо заявила о своих связях с Ингмаром, я сорвался… Это не делает мне чести, но, согласитесь, не столь веский аргумент для разрыва отношений между мужем и женой.

– Развелась по причине того, что у неё не было детей. Хилеви давило одиночество женщины, которая не родила. Хилеви хотела иметь детей, воспитывать их. Не получилось. И она затаила обиду.

– Что делает в пансионате?

– Хилеви Уилсон – наш агент, – спокойно ответил Дюваль. И посмотрел на Говарда, мол, разве не знаешь?

– Хилеви… агент Лиги? – вскочил Говард: не ослышался ли?

– Да, госпожа Уилсон давно сотрудничает с Лигой Добровольной Смерти, – с гордостью заметил Дюваль. – Её старания ценят. Некролог о кончине бизнесмена Питера Тургесена, может, читали? У Тургесена врачи обнаружили рак печени. Именно агент Хилеви Уилсон уговорила Тургесена обратиться за помощью в Лигу и обрести успокоение. Руководство Лиги поставило ей это в заслугу.

– Словом не обмолвилась, что связана с Лигой… Дела…

– Тургесен – не единственный в послужном списке госпожи Уилсон.

– Я пригрел змею… – только и промолвил Говард.

– Неправильное умозаключение. Подменяете логику эмоциональным выражением, смешивая частное с общим. Не зря говорится: кто доказывает чересчур, тот ничего не доказывает. Данный факт, смею утверждать, свидетельствует о вашей несдержанности… Госпожа Хилеви достойный работник. Её ценят…

Дома Говард не находил себе места, оставаясь под впечатлением услышанного. Хилеви – агент Лиги Добровольной Смерти. Тихая и домовитая шведка, казалось, мухи не обидит, и на тебе… Отправила на тот свет Питера Тургесена. Не его одного, как намекнул этот Дюваль. И не открылась даже полунамёком. По утрам уезжала в туристическое агентство, проводила экскурсии по Стокгольму, памятным местам в Швеции… В то же время встречалась с людьми, кто разочаровался жизнью, отчаялся, оказавшись в безвыходной ситуации. Без колебаний и сомнений, когда требуется решить вопрос об истинности или ложности заблуждения отчаявшегося, убеждала собеседника, что пансионат Лиги – единственное место для спасения, где ожидают покой и достаток, где готовы оказать поддержку и можно забыть все горести. Убеждала: будьте оптимистом – и спокойная жизнь вам обеспечена, – вспомнил Говард рекламное объявление. Доверие к нам – залог ваших положительных эмоций. Не позволяйте несчастью распоряжаться вами в такое неспокойное время. Поверьте, всё будет хорошо…

Возвращалась домой, подавала ужин, ела за одним столом с Боном и ни словечко не проронила, усомнившись в правильности своих действий. Такой силе воли, такой выдержке можно позавидовать.

Не терпелось рассказать о случившемся, что свалилось на голову так неожиданно, спросить совета, как быть дальше. Понимал, если не сделает этого, то окажется загнанным в угол, морально раздавленным. Говард позвонил Лундстрему, и назначил встречу.

Детектив был тем человеком, с которым Рон сдружился. Гарри он доверял, с ним мог поговорить открыто, и надеяться на разумный совет, чтобы в горячке и растерянности не сотворить глупость. Как говорится, не наломать дров.

Новость ошеломила и Лундстрема. Особенно тот факт, что Хилеви, агент Лиги, сумела отправить на смерть известного бизнесмена Питера Тургесена.

– Так и сказали: Питер Тургесен был безнадёжно болен? – воскликнул Гарри с удивлением, когда Рон поведал ему о Хилеви. – Нука, расскажи подробнее.

– Тургесен умер в пансионате Лиги. У него признали рак печени в последней стадии. Ничего больше не знаю.

– Питер скончался? – не поверил Лундстрем тому, что услышал. – Хилеви… Ах, Хилеви, Хилеви… До последнего жалел её. Прости, но в разводе… ты виноват. Брак – бесконечная цепь компромиссов, и мужчина должен сделать всё от него зависящее, чтоб сохранить семью.

– Спасибо за прямоту…

– Тургесен…Тут не всё ладно. Не могло всё так измениться со времени последней нашей встречи. Мы виделись год назад! Он жаловался, правда, на камни в желчном пузыре. Но от желчнокаменной болезни, насколько понимаю, не умирают так скоропостижно. Убирают камни, если требуется. Питер Тургесен… Такой энергичный человек, а поверил россказням женщины без какого-либо понятия в медицине. В таких случаях принимают во внимание только существенные факты. Роковой случай, слепая вера в предопределённую судьбу. Поверив, что серьёзно болен раком, Питер не пожелал ждать исхода, опасаясь мучений и немощности.

– Факт остаётся фактом, – сказал Говард. – Ты прав, анализируя поступок Тургесена. Скорее всего, врачи пансионата ввели мужика в заблуждение, напугав неизлечимой болезнью, а Тургесен не пожелал влачить жалкое существование.

– Коль врачи говорят… Кому тогда верить? – сказал в растерянности Лундстрем.

Говард понимал: спать сегодня Гарри не будет из-за переживаний. Но ничего толкового в утешение сказать не мог.

– Сумела найти подход, – после некоторого молчания сказал Лундстрем. – Какой надо быть лисой, чтобы внушить мужику доверие… Умудрённый опытом человек, а поддался на уговоры… Истинный смысл случившегося мне ясен. Важно вскрыть первопричину и добиться наказания виновных.

– Поэтому и хочу разобраться, – сказал Говард. – Пойду по стопам Владимира Колчина, а ты меня подстрахуешь. В полном смысле этого слова. Можно говорить о пансионате разное, но слова к делу не подошьёшь. Нужны неопровержимые факты злого умысла персонала Лиги.

– Только сначала, как твой Колчин, продумай пути отхода. Из пансионата те, кто много узнал об этой фабрике смерти, просто так не уходят.

– Уносят вперёд ногами… – грустно пошутил Рон. – Меня коробит это выражение: фабрика смерти. Не верю!

– Зря геройствуешь. Колчин устроил побег. Из благопристойных заведений не сбегают. Уходят через открытую дверь.

– Дирижабля у меня нет, – ответил Говард с улыбкой. – Буду искать иной способ.

– Это потом, Рон. Сначала займёмся расследованием смерти Питера Тургесена. Материал для газеты, скажу прямо, получится убойный.

– Если докопаемся до сути.

– Докопаемся! История с Питером дурно пахнет. Один врач заявляет о камнях в желчном пузыре, а другой вдруг обнаруживает рак печени…

– Откуда ты знаешь Тургесена?

– Учился с ним в одном классе! Помогал отстоять права на собственность, когда его станцию технического обслуживания хотели переместить на другое место. Турецкие строители намеревались возвести вместо неё отель. Питер воспротивился, а я поддержал школьного товарища, и мы победили.

– Выходит, школьная дружба не ржавеет?

– Понимаешь, школа – наиболее светлые годы жизни. Это потому, что мы в таком возрасте не обременены обыденностью, искренни, верим и поступаем без оглядки. В таком возрасте мы идеалисты, каждый познаёт самого себя…

– Заговорил юрист…

– Нет-нет, приходится много пожить, чтобы осознать истинную суть нашего бытия. Воспоминания детства из числа тех, что не замутнены обыденностью, заскорузлостью. В юные годы процесс жизни в мозгу отражается через живое созерцание и восторженное постижение реального мира. Без оглядки на чьё-то авторитетное мнение, боязни что-то потерять, чего-то лишиться. Терять пока нечего, и мы стремимся вперёд с уверенностью на победу, на счастливое будущее. И потому, если возникает дружба, то неразделимая и вечная, которая, как мы говорим, не ржавеет.

Даниель Сведенборг, племянник Питера Тургесена, прямой наследник состояния умершего, при жизни дяди работал механиком на станции технического обслуживания. Станция принадлежала Питеру Тургесену, а теперь перешла в собственность Даниелю.

В пригороде Стокгольма Питер имел свой ресторан, популярный в среде состоятельных посетителей, которые привыкли видеть высокий уровень обслуживания, первоклассную кухню. Один раз обмишурившись, такие господа не заглянут больше в тот ресторан, где подсунули что-то наспех приготовленное. Сами не пойдут, и знакомым закажут.

В ресторане Питера Тургесена отмечали дни рождения, заказывали банкеты по случаю. Интерьер ресторана выполнен в чисто скандинавском стиле – крепкие столы и стулья из ценных пород дерева, дорогой фарфор и хрусталь. На входе гостей встречает статуя викинга в боевом снаряжении. Только здесь можно заказать ставшее популярным блюдо «Обед тракториста». Или оленину по-саамски. Разумеется, всё это при наличии высококлассной европейской кухни, хороших французских вин и коньяков. И официантов, хорошо обученных правилам гостеприимства, с радушием встречающих гостя на пороге, словно только тебя и ждали.

По пятницам в ресторане на специально оборудованном мангале готовилась бычья туша. Медленно поворачиваясь на вертеле над горячими углями, туша поджаривалась до румяной корочки. По готовности повар в белой куртке и накрахмаленном белом колпаке отрезал увесистые куски сочного прожаренного мяса и раскладывал на блюда. Его помощник добавлял гарнир по желанию гостей.

– Ресторан перешёл Даниелю? – поинтересовался Говард.

– Племяннику и достался, – ответил Лундстрем. – Поскольку у Питера не оказалось ни одного прямого наследника, кроме сестры и её сына Даниеля, то Тургесен завещал свои капиталы и недвижимость Даниелю. Племянника он любил.

– Везёт людям! Как говорится, не было и эре, как вдруг миллион евро…

– Родственников богатых иметь надо, а не… – Лундстрем не договорил, боясь обидеть ненароком Рона.

– А не сволочную жену, – добавил Говард. – Продолжай, не стесняйся. И будешь прав.

– Родню не выбирают…

– Жена – не рукавица… – Говард засмеялся. И произнёс скорее для себя: – Обжёгшись на молоке, станешь дуть и на воду…

По дороге в Стокгольм детектив Лундстрем предложил заглянуть в городок Сигтуна. Прочёл случайно объявление о продаже дома Тургесена. Гарри новость насторожила.

Тут надо сделать небольшое отступление. Карьеру Лундстрем начинал в суде по разделу имущества. Молодой юрист, он видел себя этаким образцом справедливости. Стремление судить по закону, без предвзятости, у Гарри осталось. Только теперь вера в силу закона улеглась на фундамент реальной жизни. Но Лундстрем не очерствел душой. Может потому, что память хранила воспоминания о летах молодости, когда Гарри терпеливо и дотошно разбирался в судебных тяжбах, не жалел свободного времени, не ощущал усталости, гордился, добившись правды.

Оглядываясь на прошлое, Гарри обнаруживал массу приятного для себя. Тогда ему не хватало опыта, действовал по интуиции, но у него получалось, потому что поступал искренне, без оглядки на высокое мнение. И без страха уронить свой авторитет. У него тогда было время начать всё сначала. Он добивался истинного заключения в судебном разбирательстве, считая, что из истинного суждения никогда не возникнет ложное.

– Когда Питер переехал в пансионат Лиги Добровольной Смерти? – спросил Лундстрем помощника Эмиля Дея, он сидел за рулём.

– Пятого апреля…

– А Даниель Сведенборг приступил к оформлению документов на право собственности?

– Двенадцатого апреля…

– Так быстро? Выходит, парень убеждён был в исходе жизни дяди, торопился получить завещание, подписанное Питером и заверенное нотариусом…

– Следовательно, племянник знал, когда дядю Питера переведут в корпус «X»… – заметил Эмиль Дей. – Ни фига себе…

– Такие подробности в Лиге не разглашаются, – ответил Говард, он сидел рядом с Лундстремом.

– С другой стороны, Даниэль был вправе беспокоиться, – добавил Дей. – Любой на его месте проявил бы расторопность, чтоб не бегать потом по судам.

– Допросить Питера, к сожалению, не можем, – сказал Лундстрем. – А так хочется. Гложет меня сомнение. Но не всё потеряно. Есть бренные останки Тургесена. Надо сделать эксгумацию и провести судебно-медицинскую экспертизу. А потребуется, и судебнобиологическую. Эмиль, займись… Заодно проверим, как проходило оформление завещания.

Дом под красной черепичной крышей едва проглядывал из густой зелени деревьев. Здание с парком и земельным наделом в несколько гектаров манило покупателей.

За границей усадьбы начинались поля фермеров, перелески с домами, хозяйскими постройками. Здесь протекала своя жизнь, размеренная, с привычным укладом, когда рано встаёшь и поздно ложишься, но, ни за какие блага, не променяешь независимость. Здесь люди жили с уверенностью, что Бог – их отец, а они – чада его. И какая бы скорбь ни подавляла порой, как бы холодно ни было на сердце, здесь всегда людей согревает чувство причастности к отчей земле.

Когда они подъехали к дому, маклер провожал очередных потенциальных покупателей. Попрощавшись, маклер по доброте душевной сообщил Лундстрему: выставил усадьбу на торги Даниель Сведенборг. Он теперь полноправный владелец.

– Наш пострел везде поспел, – мрачно ответил Лундстрем. – Не нравятся мне хваткие молодые люди. Хваткие и оборотистые. Легко у них всё получается. Одним днём живут, вперёд не заглядывают. Продаёт усадьбу, а сам где жить собирается?

– Может, его Стокгольм привлекает? – ответил помощник Дей. – В столице водоворот жизни, там сосредоточен капитал. А здесь… Здесь хорошо жить в старости. Или когда имеешь хороший бизнес в центре. Как его имел Питер Тургесен. Отработав день, он уезжал из шумного Стокгольма в Сигтуну и отдыхал, уединившись в тихом уголке. А Даниель Сведенборг продаст усадьбу и приобретёт в Стокгольме роскошную квартиру…

Гарри Лундстрем не любил спешки. Обычно он ходил кругами, чтобы не переполошить тех, кого он подозревал. Детектив думал о Даниеле. Не нравился ему парень. Не нравился и всё тут. Прилежный студент, трудяга, не из числа тех, кто бравирует неряшливостью вида. Сведенборг опрятен, не любитель ночных дискотек.

– Он из числа тех, кто живёт по принципу: украсть – так миллион, полюбить – так королеву, – сказал Говард, когда заговорили о племяннике. – Золотая молодёжь наших дней.

Гарри промолчал. Анализируя поведение парня, вспоминал свои студенческие годы, когда перебивался случайными заработками, но жил весело, не чурался студенческой братии. Ты мог быть самим собой, со своим мнением и поступками, но нельзя было отделяться и выглядеть белой вороной. Жили одной семьёй, могли купить на последние деньги вина, форели, поджарить рыбу и накрыть стол да с шутками и песнями в комнате с казённой мебелью и люстрой под потолком засидеться до утра. Расходились под университетский гимн: «Мы соль земли, мы украшенье мира. Мы полубоги – это постулат…».

– Послушный парень, отрада родителей. Не повеса и любитель выпить… – высказался Лундстрем, – а мы записываем его в злодеи…

– Тихий? – не утерпел Эмиль Дей. – Вы присмотритесь к нему, загляните в глаза. Обратили внимание? Его глаза постоянно в напряжении. То ирония в них, а то сразу холод клинка. Соразмерно мыслям в голове. Не-е-ет, парень не так прост.

– Полагаешь, ведёт двойную игру? – высказал предположение Говард.

– Уверен. – Держался своего Дей. – Многое в нём подозрительно. Он тонкий психолог, и выстроил свои действия по желанию сторон. Хотите, чтобы я был паинькой? Пожалуйста, буду ходить по линеечке. Мне противно до чёртиков, но если вам так нравится…

– Ты попал в точку! – оживился Лундстрем. – Родители видят в нём послушного и заботливого сына. В таком одеянии и предстаёт перед ними. Только крылышек за плечами не хватает. В студенческой среде отзывчивый, свой в доску, не пустобрёх и кутила. С нами – цепкий и безжалостный, строгий аналитик, сам себе на уме. Парень старается казаться добрым, но, в сущности, он безжалостен к окружающим, и никого в грош не ставит.

Логика, выработанная за годы работы, подсказывала Лунд стрему быть осмотрительным и терпеливым, уметь выжидать. Человек не сможет бесконечно играть, рано или поздно откроется его истинная суть. С этим приходится часто сталкиваться. Казалось, перед тобой глубоко верующий и во всех отношениях примерный семьянин, и вдруг совершает проступок невообразимый. На днях шестидесятилетний католик зарезал любовника жены, убил трёх соседок и дочь одной из них. Нужно иметь выдержку и терпение. Любой рассматриваемый судом иск требует последовательности и осмотрительности, когда приходится перепроверить кучу фактов, переговорить с множеством свидетелей, и, составляя доводы правых и виноватых, докапываться до истины. Чувство долга и выполнение долга – вещи несовместимые. Определение, разумеется, косвенное.

В ходе дознания с участием сотрудника оперативно-следственного отдела помощник Дей установил, что Питер Тургесен при подписании завещания находился в здравом уме и твёрдой памяти.

– Знаю Тургесена давно, – сказал адвокат, – оказывал ему услуги и подтверждаю: Питер выглядел спокойным и не колебался, подписывая завещание. Он был убеждён, что племянник продолжит дело, а родителям обеспечит достойную старость. Сожалею, что такой человек, как Питер Тургесен, ушёл из жизни, а медицина оказалась бессильной. Он много бы сделал полезного…

Нотариус заявил:

– Тургесен собственной рукой вписал имя Даниеля Сведенборга.

– И никаких сомнений?

– Что вы! Я не удержался и посоветовал не спешить, подумать. На тот свет всегда успеем. Тургесен ответил: «Не хочу валяться на больничной койке и медленно догнивать». – Понизив голос, нотариус добавил: – Выглядел господин Тургесен не таким уж доходягой. Честное слово! Разве только желтизна глаз…

– В Упсальском университете, – рассказывал Дей, – студенты говорят о Сведенборге как о парне отзывчивом, правда, несколько старомодном, кто придерживается строгих правил поведения. Ни одна вещь не возникает беспричинно, считает он, а всё возникает на каком-нибудь основании и в силу необходимости.

Родители Даниеля на вопрос Эмиля Дея заявили в один голос: сын старательный и послушный, не вертопрах.

– К работе дяди проявлял интерес? – спросил Дей.

– Разумеется, интересовался делами Питера! – ответил отец. – Однако не досаждал. Появлялся в офисе дяди лишь по зову. Помогал Даниель охотно, много работал на станции технического обслуживания. Иной раз до полуночи возится в ремонтной зоне. Питер оставался доволен, часто хвалил племянника.

– Знаете, Даниель не любит брать деньги у родителей. Старается зарабатывать, – не утерпела мать похвалить сына. – У Даниеля золотые руки, в машинах разбирается. Снять двигатель и отремонтировать – это для него в радость. Что и ценил Питер.

Это же самое отец с матерью повторили и в разговоре с детективом Лундстремом, когда Гарри с Говардом явились на квартиру.

– Одно время сын возвращался домой обеспокоенный, – сказала женщина. – И беспокойство его усиливалось. Названивал Ингмар. Они о чём-то спорили. После разговора с Ингмаром сын уходил в свою комнату, надолго закрывался. Полагала, что готовится к экзаменам. И не беспокоила…

– Доктор Санджер… Кто такой? – спросил Лундстрем.

– Санджер? Впервые слышу, – ответила мать.

Задал вопрос Гарри не случайно. При осмотре комнаты Даниеля он обнаружил в ящике письменного стола записную книжку. Листая, среди многочисленных пометок, телефонов друзей и подружек, наткнулся на запись, которая заставила насторожиться:

«Доктор Санджер – мой спаситель. ЗОО тысяч евро».

«Акции – Ингмар».

Ингмар… Уж не Ингмар Вебер, любовник Хилеви, о котором рассказывал Говард. Подумав, Лундстрем не стал заниматься выяснением, понимая, что родители Даниеля вполне могли не знать о Вебере и его подружке Хилеви. Гарри собрался уходить, но тут его остановил Сведенборг – старший:

– Вы спросили о Санджере… Вспомнил! Доктор Дэвид Санджер лечил Питера. Поговорите с Даниелем. Сын часто навещал дядю в больнице, знаком с доктором Санджером.

Услышав новость, Лундстрем не высказал интереса. На самом деле Гарри весь напрягся. Доктор Санджер и Даниель не только знакомы друг с другом… Их что-то связывало. И запись в карманной книжке «Доктор Санджер – мой спаситель» не случайна. Доктор оказал молодому Сведенборгу большую услугу, факт. Но спешить нельзя. Истина должна быть обоснована другими предположениями и доказана конкретными фактами, почему дело обстоит так, а не иначе. Ни одно событие в обществе не может проявиться, если оно не подготовлено.

Возле машины Гарри не находил себе места, порывался ехать в больницу, где лечился Питер Тургесен. Но взял себя в руки. Не привык лезть поперёд батьки в пекло, как иногда выражался. Чувствовал, что идёт по верному следу. Запись Даниеля таит в себе какую-то сделку доктора с наследником состояния Питера Тургесена. Сделка потянула на триста тысяч евро. В переводе на шведские кроны – два миллиона семьсот тысяч крон.

Анализируя ситуацию, Лундстрем сделал вывод: Даниель Сведенборг из числа тех молодых людей, которые хорошо понимают нерешительность большинства. Он умеет притворяться добродетельным, хотя сам не верит в добродетель, ставит себя выше других, умнее. Если представится выгодный случай, он не упустит возможность извлечь прибыль, и отступит в тень, с иронией наблюдая со стороны, как ротозеи мечутся в растерянности.

Наверное, причина этому не близорукость родителей, которые из-за чрезмерной любви к единственному сыну упустили время воспитания, и распущенность нравов, вялость гражданского чувства, что делает людей неспособными к моральной строгости. Устранить подобное противоречие сложно, так как нравственные понятия изменяются вместе с переменами в общественной жизни. И тут важно, чтобы мы в своём доверии таким, как Даниель, далеко не заходили, не чувствовали себя слишком самоуверенными и беспечными.

– Дей, – сказал Лундстрем помощнику, – возьми на заметку доктора Санджера. Он лечил Питера, составлял историю его болезни. Но действуй крайне осторожно, не вызови подозрений.

– Понял, шеф, – коротко ответил Эмиль.

– И самое главное. Напоминаю ещё раз: надо срочно провести судебно-медицинскую, а лучше судебно-биологическую экспертизу останков Питера Тургесена.

– Уже занимаемся, шеф. Останки покойного тайно извлечены. Медики наши не подкачают. Вы же их знаете.

– Подозреваете меня, – сказал Даниель Сведенборг с горькой улыбкой. – Понимаю… Но на каком основании? Никого из родственников, кто мог бы претендовать на раздел имущества, у дяди нет. Может, гражданская жена объявилась? Так у неё никаких шансов…

– Мы хотели бы установить истину, – ответил Лундстрем. – И не имеем желания досаждать вам и родителям напрасными догадками, вносить сумятицу и смятение.

– Тем не менее, доставили беспокойство отцу и матери. Их вина в чем?

– Кто прав, а кто виноват – это решит суд. Ясно одно: Питера отправили на тот свет по злому умыслу. Он погиб… Да, погиб. Ему подсунули ложный диагноз, а он поверил и свёл счёты с жизнью.

– И в этом повинен я. Правильно! Я – единственный, кто мог убить дядю. Из желания завладеть его капиталами. Я подсыпал порошок, который вызвал рак печени. Есть неувязочка. Дядя Питер мог отписать своё состояние маме, она доводится ему родной сестрой. Согласитесь, надёжнее, чем доверять двадцатилетнему студенту, который промотает богатство, пустит по ветру, ошалев от счастья.

– Неплохо владеете эвристикой, – ответил невозмутимый Лундстрем.

– Чем? – не понял Даниель.

– Эвристикой. Проще говоря, системой словесного внушения. Это когда профессор путём наводящих вопросов и ответов подталкивает студента самостоятельно найти ответ на поставленный вопрос в такой форме, как это требуется профессору. Прибегают к эвристике и юристы. Но иной раз из-за поспешности или необдуманности наводящего вопроса можно получить обратный эффект. Подсудимый насторожится, и не предоставит нужную информацию, замкнётся.

– Я работал механиком у дяди на станции. Могу отремонтировать машину. К медицине не имею малейшего отношения. От кашля не скажу, какие таблетки следует принимать. Поговорите с доктором Санджером. Он лечил дядю. Мать доктора Санджера в это же время находилась на пороге смерти. Ей требовалась для пересадки донорская печень…

– Опять эвристика, Даниель. Снова наводящие вопросы, которые невольно заставляют насторожиться и подумать о Санджере с подозрением. Но зачем, скажите, доктору печень больного раком…

– Простите, сглупил…

– Поговорим о тех акциях, которые достались вам от дяди. Зачем вы передали их Ингмару Веберу?

– От сыщиков ничего не утаишь… – Даниель замялся, но в мгновение справился с волнением. – Акции мне в диковину, не занимался ими на бирже. Подумал, морока одна. А Ингмар акциями торгует, знает всё о котировке бумаг. Я и продал ему акции по выгодному курсу.

– Не будем больше досаждать вопросами, – сказал Лундстрем. – Должен поставить в известность: пока ведётся следствие, вам запрещено покидать пределы Швеции. Письменное уведомление получите сегодня.

– Вы ждёте от меня признания вины… Настырные, умные, неподкупные… Не дождётесь, господа. Обид я не помню. Я их записываю… – Лицо Даниеля обрело мстительное выражение. – У вас есть претензии? Я имею право соглашаться или не соглашаться с вами. Вы пытаетесь оговорить меня. Простите, но такое складывается впечатление. Вам нужен козёл отпущения, на кого можно свалить ответственность за надуманное преступление. И отчитаться о проделанной работе.

– Извините, господин Сведенборг, что отняли у вас время. По правде сказать, вы разозлили меня. И теперь я от вас не отстану, – спокойно, с нажимом на каждое слово ответил Лундстрем.

В машине Говард не утерпел:

– Гарри, разве он похож на убийцу? Прямолинеен, верно. «Обид я не помню, – сказал. – Я их записываю»…

Лундстрем рассмеялся:

– Он и не убивал. Он отправил дядю к праотцам чужими руками. Стремясь завладеть состоянием дяди, послал на убийство кого-то другого. Как Яго в борьбе с Отелло подставил добросердечную Дездемону. Надо как можно скорее допросить доктора Санджера. И немедленно поставить на прослушку телефоны доктора и Даниеля.

Доктор Санджер жил в городке Сигтуна в скромной трёхкомнатной квартире. Холостяк, доктор один ухаживал за больной матерью. Никого больше он в квартиру не допускал. Разве медсестру, она приезжала делать уколы, ставила капельницы. Болезнь матери, как непосильная ноша, придавила Санджера, обрекла на уединение. Однако Дэвид на судьбу не жаловался. Мать была для него единственным утешением, его крестом, который он принял с готовностью. Объяснить причину такого своего поведения он был не в силах. Да и не считал нужным. Он любил мать, и этим всё было сказано.