Текст книги "Лига добровольной смерти"

Летерье в пансионате не оказалось, что ещё больше насторожило Говарда. Искать Жана не мог. Расхаживать по пансионату без сопровождающего категорически запрещено. Нервничая, Говард поинтересовался, позвонив на пост, когда появится в доме доктор Летерье.

– Жан Летерье сегодня выходной, – ответила вежливо дежурная. – Скоро явится с обходом доктор Теглер.

– Передайте ему, что Говард хотел бы с ним посоветоваться.

Время, казалось, остановило бег. За окнами вечернюю синеву сменила темень, зажглись уличные фонари. В туманной ночи мягкий свет падал на землю, ровно освещая асфальт. Деревья и кусты не задевал свет ссутулившихся фонарей, темень поглощала вершины деревьев.

Наконец, появился доктор Теглер.

– Что случилось? – спросил, закрывая за собой дверь комнаты. – Дежурная сообщила, что вы интересовались мною.

– Прочтите… Подсунули сегодня под дверь…

– Начнём с того, что это не почерк Жана, – сказал Теглер. – Во-вторых, Жан уехал по своим делам в Стокгольм. Появится в пансионате поздно утром. Да и не такой Жан простофиля, чтобы действовать подобным образом.

– Подстава… – сказал Говард и легко вздохнул. – Меня решили проверить…

– Выходит так. Подумали, что попадётесь на приманке. Проделка кого-то из администрации. Линда или Стабба.

– Предупредите Летерье, что придумана такая комбинация. Должен быть в курсе происходящего. А я… приму их игру, и постараюсь выйти из ситуации невредимым. Записку надо передать службе безопасности. Можете проводить меня в помещение начальника охраны? Представляю, как потирает руки Стабб или Линд в предвкушении результата.

– Кто-то из них решил убедиться, что журналисту верить нельзя, – ответил Теглер. – Примитивно и мерзко…

– Понять можно. Лучше поставить под «удар молнии», замести следы до того, как нагрянет полиция. Когда живёшь в постоянном ожидании, что за тобой придут, и не такое придумаешь.

– Полагаете, охрану не предупредили?

– Зачем предупреждать? Тогда никакого смысла в провокации. В разыгрываемой комбинации нужна достоверность.

В помещении начальника охраны, прочтя записку, приняли случившееся как шутку.

– Явились потешить меня? – сказал начальник охраны. – Или за дурака принимаете?

– Пришёл поставить в известность, – ответил Говард зло. – Речь не только о моей персоне. Но и о бдительности службы безопасности. Прими я предложение, а вдруг и правда? Что тогда?

Начальник службы тут же вызвал двух сотрудников, вооружённых табельным оружием, и отдал приказ:

– Задуман побег из пансионата. Господин Говард явился к нам с запиской, в которой изложен план побега. Говарда будут ждать через час в овраге неподалеку от охраняемой зоны. Проберитесь скрытно к назначенному месту и выследите проводника. Выследить и доставить ко мне!

– А если никого там не окажется?

– Значит, будем считать чьей-то глупой выходной.

В ожидании развязки позвонили Густаву Стаббу. Главный врач не заставил себя ждать. Внимательно прочёл записку, посмотрел на Говарда.

– Откуда у вас эта записка?

– Под дверь подсунули.

– Неужели Летерье такое надумал? За что ополчился на вас?

– Сомневаюсь, что такое подстроил Летерье. Вы же разрешили ему съездить в Стокгольм. Он сейчас в отъезде.

– И правда… Запамятовал… Может, сами придумали?

– С какой целью?

– Ну, мало ли…

В этот момент в помещение охранники втолкнули юрисконсульта Карла Дюваля с разбитым в кровь лицом. Дюваль имел жалкий вид.

– Упираться вздумал! Чепуху понёс…

Посмотрев с издевательской злой улыбкой на юрисконсульта, Стабб спросил его:

– Зачем затеяли провокацию, Дюваль? Опять доверились Хилеви Уилсон?

– Да, господин Стабб, виноват! – затараторил Дюваль, ухватившись за спасительную оговорку. – Она уговорила подставить Говарда. Плакала и жаловалась, мол, заслужил кару… А охрана сразу засечёт его… Отвертеться уже не сможет.

– Дюваль, вы ума лишились! – закричал Стабб. – Поддались Уилсон… Вон из моего кабинета! – И повернулся к Говарду: – Мне стыдно за сотрудников пансионата… Совсем потеряли чувство ответственности. Мальчишество какое-то, ей-богу! Разберёмся и примем меры… – И приказал охране: – Проводите Говарда в его комнату. Скажите дежурным, что я приказал создать клиенту полный покой. Отдыхайте, Говард. Спасибо за доверие к нам. Без последствий случай не оставим.

По дороге Рон думал, что Стабб и Дюваль действовали сообща. С подачи Стабба юрисконсульт пошёл на провокацию, а Хилеви Уилсон, скорее всего, стала прикрытием. Как говорится, вовремя и в нужном месте её имя подвернулось под руку. Точнее, попало на язык. Свалили на женщину, и вышли сухими из воды…

Прошло несколько дней. Вечером Говард нацепил снаружи на ручку двери табличку «Просьба не беспокоить», закрылся на ключ и остался ждать условного стука Жана Летерье. Накануне, когда зашёл дежурный врач с Летерье, Жан шепнул Говарду:

– Другой возможности пробраться к флигелю экспериментальной операционной может не представиться. Если готов пойти на риск, будь начеку и жди условного сигнала. Три коротких стука в дверь.

Когда Летерье появился, Говард хотел включить люстру. Однако Жан остановил:

– Все давно спят. Не нужен яркий свет. Служба безопасности не дремлет. Увидят охранники свет в окне, прибегут с проверкой. Узнал я, когда начнутся операции. Сегодня в полночь очередная группа доноров будет доставлена на операционные столы. Приду за вами и провожу до флигеля, где оперируют людей, пакуют изъятые органы в специальные холодильники с применением гелия. Приготовленные донорские органы спешно отправляются по адресам, которые известны только Густаву Стаббу и его агентам. Система отлажена, сбоев не бывает.

– Разумеется, делается всё с ведома Линда.

– Конечно! Он установил такой порядок.

– Хочу спросить… Неужели врачи, медперсонал не ведают, что творят?

– Знают, конечно. Не все, а кому Стабб доверяет. Остальные верят в то, что стараются ради спасения жизней. Во многих государствах сегодня допускается использование органов человека. Строптивых и сомневающихся Стабб сразу убирает. Увольняет без выходного пособия.

– Чем дольше нахожусь здесь, тем меньше понимаю специалистов пансионата, – сказал Говард. – Они какие-то отрешённые, бесчувственные. Творят беззаконие и молчат. Может, проходят психотерапевтическую обработку с медикаментозным лечением? Притупляют или подавляют врачи душевные свойства личности, её мыслительный процесс…

– Такое случается с клиентами, а врачи, обслуживающий персонал… Подобного не предусмотрено. Вы бы хотели, чтоб люди носились со своими проблемами и болями? Кричали на каждом углу о произволе, который творится в пансионате?

– Но на глазах происходит беззаконие!

– В Испании мне пришлось увидеть такую надпись на дверях церкви: «Не берите свои органы на небо. Оставьте их здесь, они пригодятся на земле». Да что Испания… В Америке гражданам заносят в водительские права пометку на тот случай, если человек, случись с ним несчастье, согласен отдать свои органы на пользу людям.

Каждый, кто оказался здесь по собственному желанию, связан обязательствами, какие подписывал. Давал клятву о неразглашении порядков, знает, что за нарушением следует. Никто никого насильно не толкал на тот путь, какой ты избрал. Каждый живёт надеждой: ещё немного, ещё чуть-чуть… и он вправе будет оставить стены пансионата, заработав солидные деньги. Или продлит контракт, соглашаясь с деятельностью Лиги. Оправдание всегда найдётся. Берут здоровые органы у того, кто умирает от болезни или по доброй воле решил принять смерть? Берут! А почему им пропадать? Пойдут печень или сердце на благое. Врачи в Мюнхене или в Лондоне пересадят донорский орган больному, который отсчитывает часы своего существования, спасут обречённому жизнь. Награждать надо за подобное врачей Лиги, а не подвергать остракизму.

– Человек – существо, которое мы так и не узнаем, – сказал Говард с тяжёлым вздохом. – Злодей насилует и убивает ребёнка, приходит домой и обнимает домочадцев, ужинает за одним столом со своими детьми…

– Правильно подметили. Доктор Стабб, к примеру. По натуре – добрейшая душа, он не может смотреть по телевизору сцены, когда обижают детей. У него наворачиваются слёзы, и Стабб уходит, стыдясь своей слабости. И на тебе: закупает бездомных сирот от пяти до двенадцати лет, и отправляет на операционный стол, продаёт органы, а тела идут для производства стволовых клеток…

– Его судить надо! – не сдержался Говард. – Торгует органами человека, а выдаёт за благое…

– Не могу так заявить, не хватает решимости, – ответил Летерье. – Довлеет страх за своё будущее. Этакое подленькое чувство самосохранения. И сомнение гложет: а если Стабб и Линд поступают по долгу и совести? Просто народ в меру заскорузлости мышления судит о поступке врачей по старинке. Пройдут годы, и о делах специалистов Лиги напишут научные статьи как о зачинателях передового опыта в медицине, а мы…

Говард погрузился в раздумья, позабыв о времени. Спохватившись, перевёл разговор на другое:

– Что-то не встречаю Зинаиду. В библиотеке не появляется. В столовой не замечал. Не заболела часом?

– Покинула Зинаида пансионат. Уехала в Стокгольм, а где остановилась, – никому не сказала. Вроде видели её в церкви Святого Иакова.

Глава 26

Коротая время до полуночи, Говард достал из тайника телефон бойцов морского спецназа и позвонил Лундстрему. Решил предупредить о запланированной вылазке. Предосторожность, полагал, не окажется излишней. Его вылазка к операционной Линда и Стабба неизвестно, чем закончится. Если сумеет провести вылазку незамеченным, можно считать, что здорово повезло. Ну, а если разведка сорвётся, Линд и Стабб разводить дипломатию не станут, прикажут немедленно убрать журналиста и замести следы.

– Сегодня в полночь постараюсь увидеть, что происходит в экспериментальной операционной…

– Пошёл ва-банк. Так понимаю?

– Ты правильно меня понимаешь. Пан или пропал… Пора ставить точку. Тянуть быню за пупыню надоело.

– Что ещё за быня… пупыня?…

Говард засмеялся:

– Колчин иной раз пел: «Девки сели под корову, оказалось – под быка. Тянут быню за пупыню: дай-ка, быня, молока»…

– Шутки у тебя… Не дури, Рон! Поймают, не задумываясь, бросят и тебя в бракомолку. Или ударом молнии испепелят. Следа не останется!

– Обратной дороги нет, Гарри. Либо они будут продолжать своё риэлтерство, либо мы отправим их за решётку. Эту работу за нас никто не сделает. Слушай меня. Операционный блок примыкает к Дому последней ночи. Это двухэтажный флигель. Он как бы связывает Дом последней ночи с Домом прощания…

– Запомнил. Но ты не геройствуй! Будь благоразумен!

После звонка Лундстрем обратился в полицию, поднял по тревоге оперативную спецгруппу М10. Бойцы спецотряда перекрыли подступы к пансионату, устроили засады. Рассредоточившись, бойцы залегли, маскируясь по местности. Детали операции были обсуждены заранее, а действовать по обстановке бойцам группы М10 не привыкать.

В ожидании условного сигнала Говард вышел на балкон подышать свежим воздухом. Никакого волнения не испытывал. Над заснеженным парком поднялась полная белая луна. В бледном лунном сиянии снег на ветвях елей искрился, порождая картину заколдованного безмолвия. В глубине аллеи переговаривались охранники. Видимо, отправились с обходом. Голоса доносились отстранённо, словно рождались в пространстве безмолвной ночи.

В ночи происходит невероятное, думал Говард и вспомнил строки забытого польского поэта Константы Ильдефонса Галчинского:

 
Набиванье чучел ночью,
ночью шведские корсеты,
ночью спящие клозеты,
ночь в конторе погребальной,
ночью хор национальный,
ночью сыр и ночью сахар,
ночью дамский парикмахер,
ночью рельсы, ночью трупы,
ночью скетчи сборной труппы,
стенография кошмаров
с ночью смешанных товаров…
 

– Рон!.. – тихо окликнули с соседнего балкона. По голосу Говард узнал Летерье. – Спускайся вниз. Только без шума…

Говард посмотрел на часы: половина второго. В молчании постоял в комнате, в которой провёл дни заточения, и перекрестился. Впервые осенил себя крестным знамением, хотя считал себя атеистом, в поклонение Христу не верил. Но на сей раз он с повинной склонил голову и выразил надежду, что высшие силы смилостивятся над ним, простят его неразумное зазнайство и уберегут от несчастья. И вспомнил исповедь женщины, опубликованную в Интернете: «У черты, почти уже у края, дай мне, Боже, руки не разжать»…

В холле возле поста дежурного врача Говарда ожидал Летерье. Дежурил доктор Теглер, что, конечно, заранее учёл Жан. Доктор без разговора пропустил мужчин, проводил их взглядом, полным тревоги.

На улице они быстро свернули в кусты и замерли. На аллее послышались голоса. Прошли Стабб и кто-то из врачей, дежуривших в эту неспокойную ночь.

– После операции морозилки с товаром отправить немедленно, – отдавал последние наставления Стабб. – Курьер будет ждать на прежнем месте. В операционной навести полный порядок, чтоб комар носа не подточил. Вдруг нагрянет полиция, черт бы её побрал… Как на иголках нахожусь, всё в ожидании…

– Неспокойно стало… – ответил второй голос. – В страхе живём…

– Не впервой. Выкрутимся и на сей раз… Хотим без риска заработать большие деньги. Такого не бывает…

Мягкий свет фонарей освещал пустые асфальтовые дорожки, подъезды и фасады зданий современной постройки – ровные стены и много стекла.

Пробравшись на задний двор между двумя корпусами, Говард и Летерье остановились под сиротливо мёрзнувшими берёзами, которые росли кучкой. За ними начинался парковый еловый лес, и где-то в гуще деревьев тянулась глухая ограда с проводами охранной сигнализации наверху.

– Этот флигель? – тихо спросил Говард, указывая на двухэтажное здание с ярко освещёнными широкими окнами, больше похожее на спортивный зал. Наверное, флигель и строили как зал для занятий спортом, но позже переоборудовали под операционную.

– Операционная Стабба… – ответил Летерье. – Удобное место между двух таких корпусов…

– Дальше пойду один, – сказал Говард. – Возвращайся и жди полицию. Она вот-вот появится. Я предупредил детектива Лундстрема…

– Не оставлю тебя… – ответил Летерье.

– Жан, возвращайся! Трезво осмысли ситуацию, не бросайся в крайность. Отчаяние – последнее обстоятельство, в котором человек оказывается, потеряв рассудок. Всё будет нормально. Мы ещё попляшем на твоей свадьбе…

– Случись что с тобой, всю жизнь винить буду себя…

– И вечный бой… – говорит в таких случаях Лундстрем. – Давай, брат, не дрейфь…

Пригнувшись, Говард побежал к флигелю, радуясь, что снег под ногами не скрипит, благо оттепель. Добежав, прижался к стене и выждал, чтобы убедиться, что вокруг спокойно. Подкравшись к окну, встал на выступ фундамента, и подтянулся повыше, облокотился на подоконник. Выбрав удобное положение, расставил ноги так, чтобы меньше было вероятности соскользнуть. Теперь можно было спокойно оглядеться, оценить ситуацию, в какой оказался.

Заглянув в окно, Говард увидел операционную с тремя постами в ряд. Широкие столы для операций, яркое освещение, инструментарии на подвижных столиках. Бригады врачей и ассистентов в светлосиних халатах и шапочках, с повязками на лицах буднично занимались привычным делом.

Охватив взглядом зал, Говард сосредоточил внимание на операционном столе, который ближе к окну. На нём лежало только что вскрытое тело. Электрофрезой хирург разрезал грудину, вывернул грудную клетку. Ассистент подал ножницы, и хирург опытной рукой разделил грудную сорочку. Помощники пинцетами подхватили ткань, оттягивая её в стороны. Врач разрезал сердечную сумку, и принялся зажимами перекрывать кровеносные сосуды, пересекая их аргонплазменным коагулятором. Отсёк вены, отделил лёгочный ствол и аорту.

Хирург действовал осторожно, каждое его движение было предельно выверено. Единственно, что выделяло занятого операцией врача, как и его помощников, они совершенно были равнодушны к человеку, который лежал на операционном столе. Для них это было мёртвое тело. Отделив сердце, хирург принялся за печень. Передал органы ассистенту, а тот положил на поднос, который унесла медсестра к столу у стены.

Дежурные анатомы принимали органы, бережно укладывали в походные холодильники, поблескивающие никелированными боками. Холодильники исходили паром. Видимо испарялся газ, который использовали для глубокой заморозки.

Кишки хирург вывалил в подставленное корыто. Туда выбросил по какой-то причине лёгкие, а почки, селезёнку, поджелудочную железу, отделив с таким же профессиональным мастерством, передал для упаковки.

Сняв кожу с головы лежавшего на операционном столе, хирург скальпелем вскрыл череп и принялся аккуратно отделять кровеносные сосуды и нервы, убрал оба полушария мозга. Покончив с этим, хирург вынул из надглазных отверстий глазные яблоки.

Увиденное растерзало Говарда со всеми подробностями нахлынувших чувств. Впервые Рон видел такую страшную картину с раскромсанным человеком, позабыл о себе, позабыл об осторожности. Он едва держался на ногах. Да и о какой осторожности можно было говорить, если у него на глазах расчленяли тело человека. Так мясник разделывает телячью тушу, подумал Говард, откладывая ливер, не выбрасывая даже кишки, которые пойдут для приготовления колбас. Но то свиная или говяжья туша, а тут разделывали тёплые человеческие тела…

О спасении Говард не думал. «В твоих дурных снах, которым я никогда не сопутствовал, ты всегда склонялся к тому, чтобы слушаться Злого Гения: меня ты не слушал… А когда ты затевал богопротивное дело, разве я не напоминал тебе, что ты худое замыслил. Не советовал тебе бежать без оглядки от места погибели или из компании дружков, которые тянули тебя в такое место? Можешь ли ты это отрицать? Так как же я теперь должен за тебя отвечать»? – как молитву повторял Говард слова Доброго Ангела из «Плача умирающего». Рукопись хранится в Британском музее. Повторял, чтобы устоять, не потерять сознание. И пожалел, что не знает наизусть «Отче наш».

Доктор Стабб расхаживал от стола к столу, отдавая распоряжения советуясь с хирургами. Слова его не доносились, операционную отделяло окно с тяжёлыми рамами.

Обезглавленные тела, словно вылепленные из воска, санитары унесли. На освободившиеся места уложили доставленных на каталках мужчину и двух молодых женщин. Их готовили к операции в другом месте.

Хирург снова профессионально располосовал тело от пупка до горла, вывернул грудную клетку, и начал отделять органы, передавая в руки помощников. Кровь из тела вытекала слабо, и Говард догадался, что её выкачали заранее.

Из боязни, что свалится от помутившегося сознания, Говард прижался к холодному подоконнику. Преодолев слабость и головокружение, снова прильнул к окну.

Неожиданно Рон увидел девочку в белой ночной рубахе с куклой Барби в руках. Светка, подружка мальчика Юры! Рон узнал её сразу. Девочку вела за руку медсестра. Она собралась раздеть Свету, чтобы голенькую уложить на операционный стол.

Говард со всей силой ударил кулаком по раме, потом ещё раз и закричал:

– Не смейте трогать ребёнка! Сволочи! Ах вы, сволочи! Остановитесь немедленно, кровопийцы!

И, ничего не соображая, ударил кулаком по широкому оконному стеклу. Оно треснуло, осколки посыпались на асфальт, звеня и раскалываясь на части. Из выбитого окна пахнуло тёплым воздухом, прорвались голоса.

– Почему там посторонние! – услышал Говард злобный крик Густава Стабба. – Служба безопасности! Убрать, негодяя! Как он смог сюда залезть? Куда смотрит охрана?

В операционной поднялась паника, врачи и весь вспомогательный персонал метались по залу, пытаясь хоть как то скрыть представшее чужому человеку.

До конца увидеть происходящее Говард не смог. Подбежали охранники, скрутили Рона и потащили в сторону парка.

– На площадку его! – командовал старший наряда. – Приказ Стабба – применить «удар молнии»!

– Сейчас ты успокоишься! – ударив Говарда, сказал охранник. – Полез, сучара!.. Умный больно!

– Не таких утихомиривали! – добавил другой. – Сейчас успокоим и этого…

Внезапно вспыхнули яркие лучи прожекторов, осветили флигель и двор с нарядом охраны, которая тащила Говарда к месту казни. Выскочили полицейские, с ними бойцы группы особого назначения. Растерянные охранники подняли руки.

– Всем оставаться на местах! – раздался усиленный мегафоном приказ. – Операционная, подходы и выходы под контролем полиции!

Подбежал Лундстрем, увидел Рона, перевёл дыхание.

– Живой… Живой, чертяка! – Обнял Говарда, похлопывая по спине.

– Спасибо тебе… – расчувствовавшись, ответил Говард. И повернулся к охраннику, он стоял в полной растерянности и страхе. – Сломать тебе челюсть, или как?

– За что? Я выполнял приказ…

– Ничего, на суде и не так заговоришь…

– Я охранник, и выполнял предписание начальства… Как мог поступить иначе?

Из операционной полицейские вывели Стабба, напуганного до крайности и безвольного. Подойдя к нему, Лундстрем сухо сообщил:

– Главные объекты пансионата мы обесточили заранее, Стабб. Удара молнии не получилось бы. Напрасно надеялись. Амбулатория на колёсах со всем содержимым, которое приготовили к отправке, в руках наших экспертов.

Сейчас сюда доставят и господина Линда.

И снова обхватил в радости Говарда:

– Как себя чувствуешь, дружище?

– Теперь нормально. Доказательства преступления врачей и руководства пансионата неоспоримые. На сей раз не отвертишься…

Привели Гюнтера Линда. По его виду можно было понять, что на него успели нагнать страху. Он пытался свались вину на Стабба и его помощников.

– Так и полагал, что при первой опасности сдашь меня, – сказал Стабб. – А отдавать распоряжение на операции, не боялся? Убить Говарда, кто предлагал? Я? Накопления на счетах в банке, откуда у тебя? Думаешь, молчать буду на суде? Не-е-ет! Сгниёшь в тюрьме, скотина! Боже! Какой я идиот! Надо было тебя тихо отправить в бракомолку и перемолоть на фарш! Надо!..

– Тебя устраивало такое положение! – взорвался Линд.

– Я открывал операционную как научную лабораторию! Ты же превратил её в бракомолку! В магазин по продаже органов!

– Чего же не донёс в полицию? Знаешь, почему? Боялся потерять доходный промысел. Ты и есть главный виновник всего случившегося! Ты! Придумал всю технологию и вертел мною, используя мою слабохарактерность, усыпляя мои сомнения!

– Выдаёшь себя за жертву обстоятельств! Не слушайте его, детектив! Он пытается одурачить всех, сбить с толку и свалить вину на меня!

– Невинный! – закричал Линд. – Посмотрите на него! Детектив Лундстрем, постараюсь рассказать, как всё было. Разумеется, мы замыслили дело, требующее большой ответственности, но оно сулило большое удовлетворение тем, что пойдёт на благо людям. А потом… потом этот негодяй всё испоганил…

Стабб зло засмеялся:

– Линд, ты – чудовище. Ты же начал торговать органами! Не сам, конечно, впрямую, а свалив на меня. Как же, главный врач, значит, и отвечать за операции должен! А прибыли… прибыли делил ты. По старшинству. Войдя во вкус, ты расширил производство, превратив меня в послушную вашей особе марионетку.

– Значит, я укладывал людей на операционный стол? Я убил Питера Тургесена?

– Мы с тобой, Линд, укладывали. Мы с тобой вырезали органы на продажу… Оба и виноваты…

Вокруг стояли полицейские, спокойно наблюдали за стычкой директора пансионата и главного врача. Свара, похожая на базарную, вызывала отвращение. Жалости к двум отщепенцам никто не испытывал. В сторонке, сбившись в кучу, в молчании ожидали своей участи врачи и медперсонал операционной.

– На что рассчитывали, Линд? – спросил Лундстрем. Ему надоело выслушивать ругань двух начальников, всё это услышит в суде, а предстоит не одно заседание, и на каждом придётся принимать участие.

– Мы отправляли на операционный стол тех, кто дал согласие свести счёты с жизнью! А также бездомных, потерянных людей для общества…

– Беспризорников…

– И беспризорников! Из них впоследствии вырастают бандиты, убийцы. Это отбросы общества!

– Себя вы причислили к числу избранных, коль взялись распоряжаться жизнью людей.

– Зачем пропадать здоровым донорским органам и частям тела? – закричал Линд. – Зачем? Самый высокий спрос в больницах и клиниках на почки, сердце и печень, знаете об этом? За год выполняется до ста тысяч операций по пересадке органов человека.

– Вы расчленяли людей, которые не были мертвы при удалении из их тела органов. Это бесчеловечно, Линд! Любовь к ближнему вами отброшена и попрана. Вы – страшное порождение, гиена с обличьем человека. От вас попахивает каннибализмом.

– А это наговор, детектив Лундстрем! Не я придумал покупать бездомных в России, а Стабб.

– У вас, Линд, и у вашего Стабба умерла добродетель. Оба вы – преступники. Будь моё право, с лёгкостью применил бы для вашего уничтожения «удар молнии».

– Почему не проклинаете Стабба? – закричал Линд.

– Что Стабб! – попытался наскочить на директора Стабб, но его удержали полицейские. – Ты заставлял меня!

– Посмотрите на него! – и Линд засмеялся. – Сам руками и зубами вцепился в идею о создании экспериментальной операционной, а теперь открещиваешься? Тени убитых ещё явятся к тебе!

– Ты болен! – взвизгнул Стабб. – Тебя в клинику для душевнобольных надо отправить!

– Нет уж, лучше в колонию строго режима, – поправил Лундстрем с долей злого юмора. – Там не дождётесь снисхождения. Сержант, – обратился детектив к полицейскому. – Уведите их. Наговорятся в суде.

Арестованных увезли на подъехавших полицейских машинах, и установилась тишина.

– Свидание со смертью откладывается, – сказал Говард с горькой улыбкой.

– Отправляйся ты домой, вояка! – ответил Лундстрем. – Отдохни, как следует, забудь о пережитом как о кошмарном сне. Хотя заточение тебе на пользу. Окреп, исхудал, подтянулся.

– Такое не забудешь… Находиться в Доме последней ночи, где люди доживают последние дни, а рядом и корпус «X», скажу честно: страшно. Ты в постоянном ожидании, что за тобой придут.

Лундстрем улыбнулся:

– Полагаю, что в скором времени мы прочтём твои репортажи о сидении в пансионате Лиги, а там и до книги дойдёт.

– Не скажу ничего пока о книге, но то, что полагается отметить моё возвращение, – это факт. Помнишь, как хорошо посидели в пивной Святого Евстахия в Мюнхене?

– Прекрасно провели вечер! Как там поживает Вилли Рейхард…

– Эрих Краузе грозился в гости приехать… Надо бы подать ему весточку… Так идём в ресторан? Вечер за счёт того, кто вышел на свободу.

– Договорились! – Засмеялся Лундстрем. – Сначала отдохни от плена, приготовься к судебным заседаниям.

– Ухожу. А то разболтался на радостях.

– Подвезу!

– Пройтись хочу. Да и мальчика Юру заберу.

– Что ещё за мальчик?

– Породнился тут…

– Да Юра твой сны видит!

– При таком переполохе, какой мы подняли, ни в одном корпусе не спят. А Юра… Он ждёт меня…

Когда Говард появился на четвёртом этаже Дома последней ночи, Юра Старыш сидел в углу неподалеку от входной двери. Обхватив руками колени, он склонил голову в полной безнадежности. Увидев Говарда, вскочил и бросился навстречу.

– Ты пришёл, пришёл! Я же говорил няне, а не верили! – сияя от счастья, повторял мальчик. – Няня! Здесь дядя Рон, здесь! Ты не верила!

– Кто его поймет… – ответила подошедшая женщина в синем халате. – Такое творится…

– Собирай вещи, Юра, домой пойдём, – сказал Говард с доброй улыбкой.

– Какие у ребёнка вещи… – ответила женщина. – Что на нём, – всё его богатство. Пальтишко, Юрочка, одень. Холодно на улице.

– Завтра купим пуховик, костюм… И прочее…

– Ты слышала, няня? Дядя Рон правду говорит!

– Зачем выдумывать? Тебе в школу ходить. Потребуется и костюм, и спортивная одежда.

– Дядя Рон… Папу будем искать? – упавшим голосом осмелился спросить мальчишка, не привыкший прекословить старшим.

– Это в первую очередь! Но пока полиция будет вести розыск, ты поживёшь со мной, и пойдёшь учиться. Согласен?

– Согласен, согласен! – И Юра крепко обнял Говарда.

Прощаясь, няня сунула Юре в карман плюшку, всплакнула:

– Живи долго, хороший мой… – И тихо попросила Говарда: – Не отдавайте его плохим людям…

– Мы с ним теперь не расстанемся, успокойтесь. Ещё пригласим к нам в гости.

…Наступил рассвет. Когда они покидали пансионат, охранник на проходной, увидев журналиста Говарда и мальчишку, встал по стойке «смирно» и отдал честь. Юра боялся отстать, и крепко сжимал руку дяди Рона, еще до конца не веря: то, что было с ним, уже не повторится. С прошлым он расставался навсегда…