Текст книги "Лига добровольной смерти"

Глава 12

Детектив Гарри Лундстрем получил известность после процесса по делу об убийстве премьер – министра Швеции, лидера Социал-демократической партии. Именно Лундстрем распутал клубок недоразумений, истинных и ложных предпосылок и пришёл к выводу, чётко отображающему объективную действительность. Детектив доказал, что никакого заговора против премьер-министра не существовало. Действовал психически неуравновешенный молодой человек, жаждущий славы.

Умение детектива докапываться до сути, зацепившись за малую, казалось, ничего не значившую улику, и шаг за шагом распутывать уловки, подняло авторитет Лундстрема в глазах общественности и деловых кругов Стокгольма.

Гарри возглавил отдел, набрал штат расторопных помощников.

Многие его коллеги объясняли успех Лундстрема везением, мол, обстоятельства сложились в его пользу. Заниматься расследованием убийства премьер-министра – не шуточное дело, а Лундстрем оказался в нужное время и в нужном месте. Да и помощники у него расторопные. С такими специалистами легко добьёшься успеха.

В споры с завистниками Гарри не вдавался. Он знал, каких усилий требует работа, сколько бессонных ночей проводит за расследованием фактов, иногда влезая в шкуру подозреваемого и проверяя каждый шаг его, порой неделями выжидая и хватая виновного за руку, чтоб иметь неопровержимые доказательства. Если не получалось так, как предполагал, не отчаивался. Отрицательный результат – тоже результат.

Высокий, худой, с наметившейся на макушке лысиной, Лундстрем мало говорил, а больше слушал. Если высказывал мнение, то хорошо подумав и взвесив все аргументы. В работе детектив черпал вдохновение, его охватывал профессиональный азарт, и он напоминал ищейку, когда пёс по нескольку раз возвращается к одному месту, обнюхивает и убегает, но возвращается снова, чтоб убедиться, что идёт правильным путём.

Детектив имел семью, слыл порядочным мужем и заботливым отцом, хотя о личной жизни никому не рассказывал. Дом для него оставался всегда закрытой темой.

Узнав, что Гарри согласился принять участие в расследовании причин смерти Эльзы Кайтель, Говард обрадовался и воспрянул духом. Появилась уверенность, что он не зря ввязывается в такое щекотливое дело. Да ещё в чужой стране, где свои порядки и законы.

С детективом Рон был знаком. Редакция приглашала Лунд стрема к участию для разбирательства в судебных тяжбах обиженных на правосудие руководителей фирм и политиков, уличённых в неблаговидных поступках. И всегда репортёры в ходе следствия находили много интересного, когда писали по следам событий. Журналисты открывали для себя такие криминальные завязки, такие детективные хитросплетения в реальных делах нарушителей закона, что дух захватывало. Словом, Лундстрем всегда был желанным гостем в редакции.

– Должен сразу предупредить: идём на риск, – сказал при встрече Лундстрем. – Весомых доказательств, которые свидетельствовали бы о сексуальных домогательствах господина Кайтеля к падчерице, у нас нет. Никто не видел его половые извращения хотя бы через замочную щель и не даст нам показания. Подозреваемый, как человек умудрённый жизнью, будет опираться на презумпцию невиновности и свои конституционные права.

– Но есть записки погибшей! – попробовал возразить Говард, теряя надежду на успех.

– Записки кое-что значат. Но… А если девочка нафантазировала из чувства мести, чтобы скомпрометировать отчима, подставить его? Немцы, как известно, народ пунктуальный, предельно требовательный и осмотрительный. Их не разжалобишь душераздирающими записками. Факты нужны. Факты! Имеется состав преступления – выкладывай, а нет… И спору нет.

– Выходит, наше благое желание…

– Не будем забегать вперёд, – перебил Лундстрем с улыбкой. – Надо заказывать билеты до Мюнхена.

– Значит, летим? – воспрянул духом Говард.

– Главное ввязаться в серьёзный бой, а там посмотрим, – говорил Наполеон. Выигрывает сражение не тот, кто сыплет советами, а тот, кто берёт на себя ответственность. Нельзя оставлять зло без наказания. Банальная истина, но иногда следует к ней прислушаться. От ложности частноутвердительного суждения о проступке специалист, терпеливо разобравшись, приходит к истинности непосредственного действия злоумышленника. Не полетим, и будем потом терзаться в сомнениях. Душа, как палач, мучает нас скрытым бичеванием.

– Тогда заказываю авиабилеты!

– В салонах первого класса, Рон, немцы подают особенный кофе. Летал в Мюнхен, знаю.

В Мюнхене шведы остановились в отеле Байеришер Хоф. Отсюда легко добраться в район Грюнвальд, где проживает семья Кайтель. И до полицейского управления рукой подать.

В первый день знакомства с городом Лундстрем повёз Рона из шумного центра на озеро Шпейхерзе полюбоваться красотой уголка Баварии, подышать духом старой Германии.

– Съездить бы нам в предгорье Альп, – мечтательно сказал Лундстрем. – Стыдно будет признаться, что были в Баварии, а не поднялись в горы, не пили молоко коров, которые пасутся на альпийских лугах…

– Не отведали варёной баварской свинины, – с улыбкой добавил Говард.

– Можно, конечно, заказать и здесь в хорошем ресторане, но в Альпах готовят по-своему. А может, горный воздух сказывается на вкусе мяса… Помню, заказал в первый приезд. Принесли варёную заднюю свиную ногу с приправами, на подносе кнели с кулак…

– Не продолжай, – засмеялся Говард. – Слюнки потекли…

Вечером они отправились на прогулку по старому Мюнхену, и направились к Старому Двору, красивому средневековому зданию герцогов Баварских. Возле Новой ратуши попали в гущу праздной толпы. Гуляющие двигались навстречу друг другу и, стараясь разминуться, образовывали на Мариенплатц настоящий людской водоворот, который обтекал со всех сторон Мариинскую колонну, возведенную курфюрстом Максимилианом I в честь святой покровительницы Баварии.

Поняв, что в такой толчее им не удастся ни поговорить, ни оглянуться на бой курантов и танцы бочаров на карильоне главного фасада башни Новой городской ратуши, Лундстрем поспешил увести Говарда к державному собору Богородицы. Красно-коричневые колокольни храма с зеленоватыми куполами в виде луковиц – доминанта в архитектуре центральной части Мюнхена.

При строительстве собора купола в духе итальянского ренессанса возвели как временные, но их очертания очень понравились жителям города. Было решено купола не трогать. В соборе хранится величественное полотно на тему Успения, оно украшает вход в ризницу. А ещё привлекает внимание гробница из чёрного мрамора с прахом Людвига IV Баварского.

Не утерпев, Говард предложил Лундстрему зайти в собор. Распахнув массивную дверь, Рон осторожно перешагнул порог.

– Чего ступаешь с опаской? – поинтересовался Лундстрем.

– Говорят, отпечаток ноги на входе оставлен дьяволом…

– Да ты суеверный! – засмеялся Лундстрем.

– Вера в причину и последствие – отображение действительности в мозгу человека, работы его сознания. Один считает понедельник днём тяжёлым, никуда не выезжает, а другой посмеивается над простаком и вершит большие дела. Говорим о вере в Бога, но с Богом никто не обращается хуже, чем верующие в него. Разберись тут…

– Очень сложный ты ставишь вопрос… – растерялся Говард.

– Сложный? Но так есть! Присмотрись к верующим. Идут в церковь, бьют поклоны… А в душе у них нет ни сочувствия, ни сострадания, ни элементарного желания понять другого…

По пути они заглянули в пивную Хофбройхауз. Приезжему её укажет любой горожанин. Пивная необычайно популярна не только тем, что здесь подают лучшее баварское пиво и знаменитые баварские сардельки, но и тем, что в ней происходили первые собрания сторонников Гитлера, который тоже бывал здесь, выступал с речами, устроив первый путч. Как бы там ни было, но имя фюрера у всех на слуху. Говард заметил, что вспоминают его мюнхенцы без озлобления. Наверно, давно установили бы Гитлеру памятник возле пивной, если бы не строгий запрет.

В пивную они не пробились, решив отложить весёлое времяпровождение на потом. Бродили по узким улочкам, болтали о пустяках. На улице Нойхаузер, заглядывая мимоходом в яркие витрины магазинов, Говард терялся в догадках, какой подарок привезти Хилеви.

– Не ломай голову, – посоветовал Лундстрем, когда остановились на площади у Триумфальной арки с Баварией на квадриге львов. – В Германии знаменит Мейсенский фарфор. Привези хороший сервиз. Память на всю жизнь.

В Стокгольме видел в антикварных лавках посуду с кобальтовой подглазурной росписью. Попадались на глаза скульптурки – галантные кавалеры и дамы, пасторали. – И улыбнулся: – Запомнилась одна статуэтка. Поджав под себя ногу, сидит девушка на мягком стуле с позолотой. На девушке кружевная кофточка из тонкой ткани, проглядывает грудь, в руке букетик. А посмотришь со спины – голая попка…

– Мейсенский фарфор! Ты совершенно прав! – загорелся Рон, отметив, что они незаметно перешли на «ты», что свидетельствовало о полном взаимопонимании, добром расположении друг к другу. – Подберу что-нибудь стоящее из фарфора.

– Обрати внимание, – сказал Лундстрем, – архитектура города – скандинавский стиль. Дома, площади, парки и скверы – в нашем духе. А озеро Шпейхерзе, леса и жилые постройки вокруг озера, да и в Мюнхене, – напоминают пригороды Стокгольма.

– Только прилетели, а ты уже скучаешь по дому, – ответил Рон с улыбкой, отметив про себя, что Гарри, оказывается, человек сентиментальный. – Помнить надо историю. Германские коммерсанты строили Стокгольм, заложили печать немецкой культуры, языка и, естественно, архитектуры. В старину городской совет Стокгольма возглавляли два мэра – шведский и немецкий. Это король Ваза дал всем отлуп, объединил страну, сделал Стокгольм столицей Швеции.

В полицейском управлении начальник сыскного отдела Эрих Краузе, молчаливый с виду, но внимательный и предупредительный немец, сразу нашёл понимание с Лундстремом. Сказывался опыт сыщика, когда улавливаешь в собеседнике неподкупную натуру, подсознательно реагируешь на поведение и доверяешь или настораживаешься. Наверное, много значило и то, что в отделе были наслышаны о делах Лундстрема в Швеции.

– Есть у нас кое-что на господина Кайтеля, – сказал Эрих Краузе. – Такого, правда, не сразу схватишь за штаны. С виду прост, но осторожен и увёртлив, как угорь. Уверен в непогрешимости, следовательно, и недосягаемости своей персоны для каких-то полицейских. Записки Эльзы – важная улика. Спасибо за то, что обеспокоились, взяли на себя труд разобраться. Расследуем схожее изнасилование школьницы, но родители пострадавшей, некой Кристин Шиер, отмалчиваются, не желают поднимать скандал. Моё мнение таково: наш миллионер откупился.

– Выходит, деньги решают всё… – сказал Говард.

– Да так… Мир как бы перевернулся, в обществе утеряны правила высокой морали и нравственности. Многие живут по принципу: мне хорошо, а в остальном… В Германии много миллионеров, кто сколотил состояние после падения берлинской стены. Не все шли честным путём, некоторые научились ловчить, используя выгодную ситуацию с неразберихой на международном рынке. Не каждого удалось привлечь к суду за финансовые махинации.

– Но изнасилование, тем более несовершеннолетней, и в Германии относится к разряду преступлений, следствие по которым не может быть прекращено за примирением сторон. Правильно я понимаю? – заметил Лунд стрем.

– Мы и не прекращаем ход следствия, – ответил Эрих Краузе.

– Се ля ви, – добавил Лундстрем. – Девочки всегда достаются богачам.

– Всё могут короли… – Краузе вызвал помощника: – Приобщите записки Эльзы Кайтель к числу вещественных доказательств по делу Курта Кайтеля. – И улыбнулся: – Давно мечтаю побывать в Швеции. Да всё недосуг. Работа, работа… Завертишься, а когда оглянешься и на свет божий посмотришь, – полгода пролетело. Как корова языком слизала.

– Приглашаем! – ответил Говард. – Будем рады встретить в Стокгольме.

– Ловлю на слове, господа! Но вернёмся к делу. Работать с вами будет следователь Вилли Рейхард. Он в курсе происходящего. Знаком с Анной Кайтель, супругой Курта Кайтеля. – И распахнув дверь кабинета, крикнул в зал, заставленный столами. – Вилли!

Вошёл коренастый светловолосый мужчина лет тридцати с пистолетом в кобуре, которая держалась на ремне через плечо.

– Знакомьтесь, господа. Следователь Вилли Рейхард. Вилли, наши коллеги из Швеции. Их интересует подноготная Курта Кайтеля.

– Кайтель? – переспросил Рейхард, словно хотел уточнить, о том ли человеке идёт речь, которого он имеет в виду. – Курт Кайтель – человек состоятельный в Германии, со связями, а поэтому заносчивый, нелюдимый. С соседями не знается.

– Теперь, господа, о вашем запросе, – вмешался Краузе. – Мы принимаем его к производству. Тем более, что уголовное дело на Кайтеля не закрыто. Суд попросим немедленно дать нам право на обыск и расследование. Не будет постановления суда, сами понимаете, Кайтель заявит о нарушении его конституционных прав. Свои права, смею заверить, он знает. Вы, Говард, пока никакой информации в газету, полагаю, передавать не станете.

– Письма Эльзы – важная улика, – заметил Рейхард. – Гер Кайтель рано празднует победу над нами. Общими усилиями доведём расследование и поставим точку в этом деле. Скрывать не стану, очень хочется этого господина припереть к стенке.

Двухэтажный особняк Кайтеля в престижном районе Грюнвальд, построенный в строгом баварском стиле, с башенкой над парадным входом, не поражает изысканностью архитектурного стиля, но возводился с бюргерской основательностью. Даже подсобные помещения сделаны добротно. Как говорится, на века. К господскому крыльцу ведёт асфальтовая дорога, по обе стороны которой раскинулись лужайки с вековыми липами. По стенам дома вьётся цветущий хмель. Он разросся, и, цепляясь колючими побегами за выступы и карнизы окон, дотянулся до крыши.

Господин Кайтель встречать незваных гостей не вышел. Дверь открыла насторожённая Анна Кайтель. Рядом с ней стояла служанка в белом переднике, с кружевной наколкой на голове. Увидев Вилли Рейхарда, хозяйка улыбнулась, вздохнула с облегчением. Хоть один знакомый человек.

– Прошу в дом, – предложила фрау Анна – тихая, похожая чем-то на монашенку, и повела мужчин за собой через светлый и просторный холл. Похожей на монашенку фрау Кайтель делала её смиренная походка. Именно инокини так ступают, потупя очи, в кроткой преданности провиденью.

В просторной гостиной, обитой морёным дубом с резными букетами роз и гирляндами, фигурками пухлощёких купидонов на потолке в стиле Пильмана, – всё блестело чистотой. Тяжёлый ковёр на полу, добротная немецкая мебель, массивный стол с дорогой фарфоровой вазой XVII века, камин в кайзеровском стиле, бархатные шторы тёмно-вишнёвого цвета – всё вместе создавало обстановку основательности и аристократизма. Не трудно было догадаться, что старинная мебель досталась хозяину не дёшево.

Послышался шум приводимого в движение механизма и старые напольные часы с маятником, который напоминал опущенную вниз обоюдоострую римскую секиру, с малиновым звоном пробили полдень.

Звон ещё плыл в тишине, когда появился Курт Кайтель: среднего роста, коротко стриженный, в мягком домашнем халате вишнёвого цвета. На лице хозяина дома застыла улыбка, приличествующая такому случаю. Сопровождал Кайтеля господин неряшливого вида с выпирающим из костюма животом. Сразу можно понять: человек из еврейского простонародья: застиранная рубашка, поношенный галстук, сальные волосы.

– Что привело ко мне? – спросил Кайтель, усаживаясь на стул с высокой резной спинкой и предлагая гостям места напротив. – Кто курит, берите сигары.

– Мы прилетели из Швеции, – начал разговор Гарри Лундстрем.

– Из Швеции? Приятно услышать. И чего же вам не сидится в столь благословенной стране?

– В пансионате Лиги Добровольной Смерти покончила с собой ваша приёмная дочь.

– Мы получили печальное известие. Забрали прах дочери…

Фрау Анна всхлипнула, приложила к глазам платок.

– Анна! – только и сказал Курт Кайтель.

Супруга сразу выпрямила спину и замерла в ожидании. Глаза её высохли, но боль в душе женщины не утихала и сквозила на лице. Казалось, ещё немного, и фрау Анна разрыдается в безутешном материнском горе.

– Расследованием занималась полиция, – продолжил разговор Кайтель. – Полицейский… – И Кайтель щёлкнул пальцами, пытаясь вспомнить фамилию сидевшего напротив. – Полицейский…

– Вилли Рейхард… – поспешил з-за спины с подсказкой господин неряшливого вида.

– Да, вы же, герр Рейхард, – обращаясь к Вилли, сказал Кайтель, погасив улыбку, – принимали непосредственное участие в разбирательстве. Больше к тому, что было сказано, мне добавить нечего. Честь имею, господа. Возникнут вопросы, обращайтесь к моему адвокату. Отто Циммерман в вашем распоряжении.

Адвокат услужливо поклонился. «Странное дело, – подумал с неприязнью Говард, – евреи кричат об ужасах фашизма, о холокосте в гитлеровской Германии, а сами сбежались в Германию. Плохо было, в концлагерях гноили, так и обходите эту Германию за тысячу вёрст, забудьте о ней»…

– Простите, герр Кайтель, – сказал следователь Рейхард, – но попрошу задержаться. Господа из Стокгольма по своей линии расследуют случай со смертью вашей приёмной дочери. Детектив Гарри Лундстрем и журналист Рон Говард доставили записи Эльзы. В них она прямо указывает на вас. По словам девочки, вы и явились главной причиной её смерти.

Услышав сказанное о дочери, фрау Анна не сдержала стон и заплакала.

– Уведите Анну! – резко приказал прислуге Кайтель, но тут же взял себя в руки. – Извините супругу. Она не в силах забыть горе.

– В записках Эльза указывает на сексуальные домогательства с вашей стороны, – сказал Лундстрем.

– А это докажите! – вскочил Кайтель. – По части выдумок Эльза была мастерица en paroles. Мастерица по части пустых словесных выражений, как говорят французы.

– Не считаю, что перед смертью человек способен фантазировать и наговаривать, – сказал Лундстрем. – Перед смертью каждый как на исповеди.

– Я и отвечу на страшном суде! Но не сегодня! Боги пока не отвернулись от меня. Мало что могла написать эта сумасбродка! – выкрикнул Кайтель, потеряв выдержку, но снова спохватился и постарался выглядеть спокойным. – Эльза не любила меня, скандалила, требовала больших денег… – И повернулся к адвокату: – Отто, поясни господам.

– Чистая правда… – засуетился Циммерман. – Эльза требовала больших расходов. Герр Кайтель порой шёл на уступки. Но всему есть предел и мера. Герр Кайтель отказывал. Как человек строгих правил. А Эльза устраивала скандал. Извините, такое растёт поколение…

Вошла фрау Анна, адвокат стушевался, умолк. Судя по внешнему виду Анны, можно было понять: она старается держать себя в рамках приличия. Как это положено хозяйке дома.

– Если бы не ты, Курт, моя девочка находилась бы сейчас рядом со мной.

– Ты в своём уме, Анна? – вскочил Кайтель. – Ты что городишь?

– Должна сказать правду. Отмалчивалась, но теперь не стану. Курт приставал к Эльзе. – И повернулась к мужу: – Зачем ты лапал её? Зачем?

– Анна!.. Что подумают господа… Маленькие мужские шалости, а ты…

– Отдавал себе отчёт, что девочке это противно? Чистая душой и доверчивая, а ты… Тискал, как уличную девку…

– Простите фрау, нервы сдали… – адвокат Циммерман поспешил замять возникший спор. – Фрау Анну можно понять.

– Что понять, господин адвокат? – не сдержался Рейхард. – Терпение матери? Её боль и страдание? Это реальность! Понимаете, реальность последствий от действий вашего подзащитного.

– Ваши предположения – не есть аргумент! Будем говорить в суде! Там сначала излагается обвинение, затем судья выясняет – не у вас, у подсудимого, понятны ли ему обвинения, признаёт ли он себя виновным. Доказательства исследуются позже.

– Доказательства и исследуются, адвокат Циммерман!

– Не будем горячиться, господа, – постарался разрядить обстановку Лундстрем, понимая, что в горячке Вилли может допустить оплошность, что будет на руку Циммерману.

– Продолжим разбирательство в суде, – сказал Рейхард, взяв себя в руки. – Господин Кайтель, мы вынуждены пригласить вас повесткой в суд и снять показания под присягой.

– К вашим услугам. Суд надо уважать…

– Фрау Кайтель, к вам вопрос, – продолжил Лундстрем. – Одежда дочери сохранилась?

– Нет… Курт велел прислуге отнести вещи в фонд благотворительности…

– И ничего не оставили в память об Эльзе? Платье, к примеру, в котором она любила ходить. Ночная рубашка…

– Курт приказал всё отдать…

Глава 13

– Чувствую, что в Мюнхене мы задержимся, – сказал Лундстрем, когда они покинули особняк. – Кайтель будет защищаться до последнего, чтобы избежать тюрьмы и не потерять нажитое. Мы должны найти факты, которые с неопровержимой точностью подтвердили бы истинность слов Эльзы. Не сомневаюсь, что Кайтель виновен. Однако доказательств у нас мало.

– Гарри, зачем тебе понадобилась одежда погибшей Эльзы? – спросил Говард.

– Да так… Была мыслишка. Если серьёзно, для экспертизы. На платье, ночной рубашке, на трусиках Эльзы могли сохраниться следы спермы Кайтеля. Разве не факт? Моника Левински именно так ущучила президента Клинтона, обвинив его в принуждении к сожительству в стенах Белого дома. Поддалась ему, и спрятала одёжку в холодильник. Держала до поры до времени, а затем предъявила как неопровержимое доказательство того, что Клинтон поимел Монику. И выиграла Левински процесс, отсудив у ловеласа президента без малого миллион долларов, обеспечив себе безбедную жизнь.

– Кайтель осторожен, – ответил Рейхард. – Он постарался убрать возможные следы своего преступления. Сказывается крестьянская предусмотрительность. Либо посоветовал адвокат.

– У нас, Рон, теперь один выход, – сказал Лундстрем.

– Какой? – насторожился Говард.

– Зайти в хороший немецкий ресторан и выпить по кружке пива, – засмеялся Лундстрем. – В Мюнхене лучшее пиво.

– И лучшие баварские сардельки, – добавил Вилли Рейхард.

На площади Карлстор они вышли из машины, прошлись до фонтана «Брюнненбуберль», красиво изображающего игру мальчика со струями источника, и направились в пивную Святого Евстахия.

На следующий день Говарду позвонила Анна Кайтель.

– Хочу встретиться с вами…

– Расследованием занимаются Гарри Лундстрем и Вилли Рейхард. Я – журналист.

– Сначала хотела бы поговорить с вами. На суде боюсь. Вы не знаете Курта. Он мстительный человек.

– Приезжайте в отель.

– В отеле меня могут увидеть знакомые Курта… Лучше встретимся на Мариенплатц. У Фонтана рыб…. Знаете это место?

– Рядом с Новой ратушей…

– Жду вас в три часа дня. Задержу ненадолго.

Приехав к месту встречи, Говард издали увидел фрау Анну. Женщина сиротливо стояла у фонтана. Мимо проходили туристы, целовались влюблённые, фотографировались и уходили в беззаботности, кто к храму святого Михаила, усыпальницы королей и принцев династии Виттельсбах, кто к Старой городской ратуше с музеем игрушек. И никто не обращал внимания на стоявшую в грусти женщину.

Глядя на фрау Анну, Говард проникся к ней жалостью, подумав о быстротечности и бренности жизни. Сколько народу прошло здесь за многие десятилетия и кануло в лету, какие празднества разворачивались, когда устраивались рыцарские турниры, а позже располагались торговые ряды. Ушло всё в прошлое, новые времена и нравы, а горести остались, порождаемые непониманием, человеческой слабостью и греховностью.

– Может, зайдём в трактир Августинер? – предложил Говард. – Там прохлада…

Ему было жаль несчастную женщину, потерявшую дочь, затюканную мужем. В том, что Курт Кайтель держит супругу в ежовых рукавицах, сомневаться не приходилось. Былая привлекательность Анны поблекла, женщина рано постарела, не обращала внимания на морщины у глаз, не следила за руками: кожа на них загрубела, ногти давно не знали маникюра. И это при тех деньгах, коими располагал муж. Могла позволить себе иметь личного парикмахера и массажиста, приглашая их на дом из лучших салонов красоты, а нет. Может, не считала нужным, а возможно, не позволяла скаредность мужа, выбившегося из бедности и привыкшего экономить.

За чашкой кофе фрау Анна поведала с грустью о своей жизни. Выходила замуж за Курта, не предполагая, что окажется под каблуком человека прижимистого и расчётливого по натуре. При своих миллионах Курт экономил каждый цент. Строго выделял деньги на питание, на бытовые расходы и покупку одежды. Если не укладывалась Анна в отведённую сумму при покупке продуктов, Курт не кричал на неё. Он отменял ужин:

– Пообедали сытно. Утром курицу доедим. Нечего транжирить.

И Анна не возражала. Хотя так и не привыкла к поступкам супруга. Попьёт чаю, чтоб видел Курт её бережливость, и уходит спать. В споры не вступала, старалась понять мужа. При таких капиталах и жадничать. Две жизни ведь не отведено свыше. Но потом поняла, что это свойство характера. С детских лет Курт помогал отцу на ферме, откармливал свиней, убирал навоз, посыпал загоны свежими опилками. Работал, как лошадь. Рано поднимался, поздно ложился, не имел добротного костюма на выход.

Когда умер отец, Курт стал единоличным хозяином фермы. Взял кредит в банке, построил ещё одну свиноферму. Помнил, как учил отец хозяйничать, убеждая: только бережливый может жить спокойно и не бояться голода или разрухи. Сдав привезённое в город мясо, отец и сын заходили пообедать в знакомое кафе. Отец выбирал блюдо без изысков. Советовал и сыну так поступать.

Наверное, идёт от воспитания, слушая Анну, думал Говард. Он знал людей из аристократического сословия. По воле рока оказались в бедности. Но среди простого рабочего люда, они не опустились, сохранили достоинство, дорожили добрым именем и пользовались уважением. Никогда не позволяли себе эти люди сорваться на крик, затеять перебранку. И в преклонном возрасте служили образцом для старых и молодых.

И знал людей другого толка, кто начинал ловчить, отлынивал от работы, подыскивая дело проще. Кто бил баклуши, превращаясь постепенно в никчёмного человечишку, готового стащить то, что лежит без присмотра.

По рассказу Анны Курт оказался человеком иного толка. Уже взрослый по годам и пониманию сути бытия, он смотрел на богатых и завидовал им. Завидовал потому, что им были чужды бедность, нехватки, когда не можешь позволить себе купить хорошие брюки. Хотелось заорать на весь зал, схватить отца за грудки, хорошенько встряхнуть. Не так беден, каким представляется, почему жадничает, складывая евро к евро, не дает возможности близким порадоваться жизни. Не заберёт ведь накопленное в могилу.

– Разбогател Курт при канцлере Шрёдере, – сказала Анна, сидя в задумчивости. – Тогда правительство Германии выделило России гуманитарную помощь в пятьсот миллионов евро. Ни одного евро из этой суммы русские не получили. Деньги пошли на развитие немецких фермерских хозяйств. Свинины и говядины оказалось в избытке. Этот излишек отправляли в Россию.

– Помню то время, как же, – заметил Говард. – Нажились тогда и немцы, и русские.

– Нажились, верно, – оживилась Анна и улыбнулась. – Мясо отправляли как гуманитарную помощь. Русские дельцы перехватывали рефрижераторы, перегружали мясо по своим холодильникам и поставляли в магазины по рыночной цене. В магазинах директора свою надбавку в цене ставили. Так что русские нашу помощь с другой стороны ощутили, в дороговизне продуктов.

– Сколько миллионов было переведено фирмам-однодневкам якобы для строительства жилья военнослужащим, которые покидали Германию, – не утерпел Говард. – Порой казнокрады не удосуживались даже закладку фундаментов провести, чтобы хоть как-то оправдаться. Правда, оправдываться было не перед кем, царило безвластие. И в Германии, которая объединилась, и в России.

– В эту пору Кайтель получил выгодный контракт, не щадил себя и работников. Построил колбасный завод, и уже сырокопчёные колбасы и немецкие сосиски отправлял в Россию по своей цене. В два раза дороже за килограмм, нежели в Германии…

Прожив с Куртом в скромности и при тяжёлой работе, фрау Анна пришла к мысли, что мир основан на обмане и жестокости. Каждый думает о себе, печётся о личном. Она замкнулась, перестала общаться с соседями, которые восприняли ее отчуждение за гордыню миллионерши. Анна никого не винила за поломанную судьбу и одиночество. В той затхлой жизни, в какой оказалась, укоряла только себя.

Разбогатев, Курт Кайтель постепенно освоился с новым положением – построил дом в престижном районе Мюнхена, купил несколько дорогих машин. Одну для жены, заставил получить права. Жалея Анну, завёл прислугу. Фрау Анна вздохнула свободно. Управиться самой по дому было не по силам.

Время брало своё. Курт начал осознавать, что многое в личной жизни не успел, не получил, и захотел иметь, спешил наверстать упущенное. Прежняя его боязнь остаться без копейки денег миновала. Словно очнувшись, Курт отдавал себе отчёт, что на его век сбережений с избытком, подкрадывается старость.

Полный сил и здоровья, Кайтель начал засматриваться на женщин, искал с ними встреч. Желание овладевало им, пробуждало влечение, преобладая над рассудком, разжигая страсть, которая и подталкивала к поиску ощущений, горячего желания овладевать женским телом и наслаждаться. Увидев оголившуюся часть бедра у женщины, которая сидит на скамейке, закинув ногу на ногу, Кайтель таял и готов был броситься к незнакомке, сунуть руку в то заманчивое место. Спохватившись, убегал от соблазна.

– Меня ему стало не хватать. Вернее, приелась. Набросится ночью, получит своё и отвернётся. Ни ласки, ни участия. Чувствую, что берёт меня по безвыходности, натура требует. – Продолжала изливать боль Анна. – И тут стала замечать, что Курт пристаёт к дочери. То ущипнёт, то хлопнет по заднице. А однажды застала в спальне, когда тискал Эльзу. Учинила скандал. Дочь ушла зарёванная, а Курт отделался шуткой… – Анна спохватилась: – Собственно, почему напросилась на встречу с вами… Пригласите для разговора Кристин Шиер. Она дружила с Эльзой. Часто гостила у нас. Даже ночевать оставалась. Время за полночь, а подружки не гасят свет в девичьей комнате, разговаривают, слышен их смех. Потом Кристин перестала к нам заезжать. Не могу понять причину размолвки, но на сердце тревога. Курт, думаю, лишил девочку невинности… Поговорите с Кристин. Обязательно поговорите. Вот ее домашний телефон и адрес. – Анна достала из сумочки листок из блокнота. – С уходом дочери я осиротела. Не поверите, но жизнь для меня лишена смысла…

Прощаясь, Рон не сдержался и передал женщине письмо дочери.

«Любимая мамочка! Я покидаю тебя. Не рассказывала об издевательствах отчима, терпела, жалея тебя. Да и стыдно выносить такое на свет. Мечтала окончить институт, выйти замуж, иметь детей. Все мечты порушены, изгажены. Не виню тебя, ты выбрала его из лучших побуждений, не узнав, кто живёт с тобой. Не вспоминай меня плохо, если я срывалась и грубила тебе. Это от безвыходности. Прощай, дорогая мамочка. Прощай»…