Текст книги "О теории прозы"

Ехали. Купили лодку, потом посчитали деньги, их осталось много, и поплыли в Астрахань. Зачем ехать в Астрахань? Ведь надо ехать на Кавказ. А в Астрахани можно найти какую-нибудь коляску и добраться до Кавказа.

Среди гор видны складки льдов, и почему-то на крыше домов снег не тает. Все чаще и чаще, все ближе горы, спокойные, – как будто вот эту книжку ты наконец прочитаешь. Надо быть верным первому порыву сердца.

Ехали, ехали степями. Тарантас, две оси и четыре колеса, был стянут жердями, гибкими слегами. Ехали и как будто потерялись, а когда доехали до границы, то вот тут и оказалось, что забыли документы.

Добрались до полка, где служил брат.

Сели есть вместе и с большими, и со старыми.

Казалось, что все будет хорошо, надо ведь куда-нибудь девать человека, если уж он приехал.

И стал человек без документов, побывавший в университете, языки знавший, солдатом.

Выручил Горчаков.

Дальний родственник по бабке, командующий армией, он заменил документы своей подписью.

Так документы и появились.

А потом человек начал писать. Он собирался написать историю какого-то человека, убежавшего из своего дома с табором.

Это он прочитал у Пушкина. Только Алеко ведь убежал недалеко, в Молдавию.

Стал писать.

Хочу вместе с вами посмотреть, как пишутся книги и как непонятна жизнь; жизнь не только поэта, но и прозаика, а непонятна она потому, что знаем мы свою жизнь обрывками случайностей, как будто спали мы и что-то проспали, и вот теперь надо из этих обрывков создать жизнь, создать, чтобы посмотреть, а вдруг она тебе улыбнется.

Каждый раз, рассказывая про Душечку, знаю, что рассказываю про себя.

Трудно кончать книги, и большие и маленькие. Трудно это делать всем, и люди даже от этого заболевают.

Кончим весело.

Был бедный испанский дворянин, чистой крови, но без денег, со сборным оружием и великим, еще ему самому не известным талантом.

Сервантес писал неплохие, но совсем не великие книги и пьесы.

Шаг за шагом он подвигается к теме – человеку очень трудно, когда его не понимают.

Написал он новеллу про человека, который считал себя стеклянным, и когда его уронили, он сказал «дзинь» – и умер.

Потом он написал новеллу про сумасшедшего, которого очень любили потому, что им забавлялись.

Сервантес выздоровел, вернулся в свою деревню, был никому не нужен. Кому же нужен просто человек... Время шло, и решил человек написать небольшую пародийную новеллу о гидальго, который вообразил себя могучим рыцарем и пошел совершать подвиги.

Причина такая: начали писать очень много рыцарских романов и печатать их. Шли они без успеха.

Писал Сервантес и попал в капкан вдохновения. Он написал небольшой интересный рассказ о таком гидальго, описал его скудную жизнь и придумал для него подвиги: для начала тот продал кусочки своей земли, нанял соседа, не сговорившись о том, сколько ему будет платить, и назвал его оруженосцем, а в мире человек был просто Санчо Панса – земледелец.

Первая книга Толстого очень интересно собрана, именно так надо собирать. Но писать Толстому потом пришлось иначе.

Если взять волшебную для меня строку Пушкина «Знакомцы давние, плоды мечты моей», то возникает вопрос, что же главное для всех писателей?

Многократность начал или ощупывание мира, пробование в большом лесу кричать и слушать, как отвечает тебе эхо, и потом собирать все эти знаки в мозаику.

Многократность начал создания книги, как кажется мне, человеку долго живущему, и есть первое ощупывание жизни.

Книги пишутся приблизительно так, как люди живут. Пишутся с трудом, со многими ошибками. Причем эти ошибки – не ошибки. Они пробы.

Человек пробует мир вокруг себя, и он не знает, о чем надо писать, что же надо запомнить; человеку, которому, как показал Толстой в «Детстве», еще нет и десяти лет.

И его секут, у него есть отец, а мать умерла, ее он никогда не видел и не может создать себе легенду в помощь. Он представляет очень скучную комнату, в которой его чему-то учат, и он встречается с человеком по имени Карл Иванович.

Это немец, читающий какие-то книги, обрывки из которых у него остаются. Он любит нескольких мальчиков, которых воспитывает и любит не только как учеников, которых тебе прислал их отец, платящий тебе какие-то деньги.

Первое ощущение мальчика и первое ощущение, вероятно, писателя, что мир очень велик.

Его надо разделить и понять. То, что человек видит, – изумительно, изумления человек ищет, хотя изумление маленького барина Левы старым, обремененным веригами юродивым не укладывается даже в программу самого мальчика. Он бы себе преподавал иначе, а все люди вокруг него как бы только начали жить. И бабушка, она изумляет тем, что все к ней почтительны. И мать, которая умеет играть на рояле, и отец, какой-то многословный человек, который тоже – как книга, не имеющая не только закладок, но из которой еще и вырваны страницы, чтобы дети слишком рано не прочли те страницы, которые отцу уже надоели.

Отец знает только одно – их не нужно показывать детям, им нужно готовить какие-то рисунки. И мир состоит из многих неведомостей, и что с ними делать – неизвестно.

Старый портной на Потылихе рассказывал, что вот молодежь не умеет шить костюмы. А прежде всего надо посмотреть на человека, как он выглядит, потом понять, как он думает, потом сшить так, чтобы, надевши костюм, он был доволен собой. А ты его больше никогда не увидишь.

И это похоже на создание человека в книге; все равно, историческое ли это лицо или ты сам, человек со многими неудачами, с частными заботами и с усталостью, которая не хочет уйти так, как уходят поезда, уходят потому, что им нужно возвращаться в какое-то свое «домой».

Толстой всю жизнь собирался научиться писать, причем он убежден был в себе, он ревновал тяжелой ревностью всю литературу, которую он прочел на многих языках, а книг ему присылали много, и хотел построить мир, который было бы приятно или хотя бы возможно понять. Хотел построить «Детство», «Отрочество» и «Юность», – они построились.

А жизнь не выходила. Главное, что не выходило интереса к жизни. Интересны были мужики, потому что их было много и все они были разные, показывались и исчезали гости, которые что-то рассказывали и ошибались. Их можно было перерассказать, перепридумать, и гораздо лучше придумать, чем они придумали сами себя.

Мы не знали трудностей своей жизни, кому мы будем отдавать отчет и как тебя, молодого или старого, будут спрашивать, когда ты подойдешь к тому месту, где интересно поговорить и как бы понять все, что ты делаешь и как-то понять, как и о чем пишет Николенька.

Иногда бывает, что книга или ответ жизни сам к тебе придет и поговорит с тобой, и ты удивишься, что знаешь; так и не понял, как же это вышло, как соотносятся разные вещи.

Вы читаете книгу, и прежде всего не перебрасывайте много страниц зараз, будьте умеренно заинтересованы.

Книга защищает, вернее защищена, как корешком или досками, своим возрастом. Ее нужно читать уверенно, умея.

На столе будет новая книга.

Есть одно музыкальное произведение, его играют при горящих свечах, и по мере развития темы уходит то один, то другой музыкант, а оставшиеся на своем месте со своим смычком остаются с ощущением смычка в руке, что пальцы через дерево на самом деле понимают строй.

Они уходят, их становится все меньше, а мелодия становится все яснее.

7. Легенда о великом инквизиторе. Небо колеблется

Достоевский, бывший революционер, вспоминал, что когда его и его товарищей должны были расстрелять, то у них не было сомнений в своей правоте. Достоевский, крепкий человек, при допросах отвечающий необыкновенно точно и осторожно, он говорил, как докладчик, не отмежевываясь, а истолковывая мысли и слова.

Достоевского считают религиозным.

Что была религия и что такое церковь?

Основы церкви – догмы, из которых исходят при анализе текущих фактов, догма напоминает о вероучении.

Но когда Достоевский в «Сне смешного человека» говорит, что кто-то, взроптавший в гробу на бога, перенесен был на звезду, то эта «изумрудная» звезда, населенная радостными людьми, кажется ему сначала местом исполнения веры.

Смешной человек рассказал радостным людям, что такое собственность, что такое «мои дети», но он ошибался. Он развратил их.

А они были довольны непониманием и взяли не веру, а заразу обыденности.

Тогда он сказал им: «Распните меня».

Он дал им изображение креста.

По разным соображениям люди Евангелия знали, что нужно больному.

Иисус сказал бы: «Встань. Вера твоя спасла тебя».

Я не верю в теорию прототипов.

Думаю, что в мире души положены не прототипы, а существующие противопоставления: прото-противоречащие друг другу построения, а они могут быть и должны быть обоснованы анализом человеческих характеров.

В эпоху Достоевского страшным человеком был Победоносцев, про которого говорили: «Победоносцев при дворе, Бедоносцев ты в народе и Доносцев ты везде».

Этот Победоносцев был в дружеской переписке с Достоевским.

Друг и недруг Победоносцев. Повторю, что Победоносцев похож на Великого Инквизитора, на человека, который отнимает у людей сердце и свободу.

Но мы должны понимать, что никогда никто не стоит на месте.

Человек двигается толчками.

Секретарь Каткова Любимов говорил, что даже Победоносцев не сразу стал таким.

Достоевский, можно сказать, изучал Победоносцева.

Не будем обвинять великого писателя за то, что его привлекают противоречия.

Кажется, что противоречия – горький хлеб искусства.

Достоевский по разным соображениям как будто почти дружил с Победоносцевым. Писал ему письма. А Доносцев этот совершил тщательный обыск в квартире Достоевского после смерти писателя.

Что такое Победоносцев?

Имя его для нас кажется темным, но он был как бы и ослепительно темным.

Он писал: «Есть человеческая натуральная сила инерции, имеющая великое значение: сила эта, которую близорукие мыслители новой школы безразлично смешивают с невежеством и глупостью – безусловно необходима для благосостояния общества. В пренебрежении или забвении этой силы – вот в чем главный порок новейшего прогресса. Простой человек знает значение этой силы и хорошо чувствует, что, поддавшись логике и рассуждениям, он должен будет изменить все свое мировоззрение, поэтому он твердо хранит ее, не сдаваясь на логические аргументы. Она покоится не на знании, а на основном мотиве человеческих действий – непосредственном ощущении, чувстве, опыте. Самые драгоценные понятия, какие вмещает в себя ум человеческий, находятся в самой глубине поля и полумрака; около этих-то смутных идей, которые мы не в силах привести в связь между собой, вращаются ясные мысли, расширяются, развиваются, возвышаются. В политическом отношении эта сила бессознательных ощущений родит уважение к старым учреждениям, которые тем драгоценны, потому незаменимы, что не придуманы, а созданы жизнью, вышли из жизни прошедшей, из истории и освещены в народном мнении тем авторитетом, который дает история, одна только история».

Повторю, этот человек говорил, что Россию надо «подморозить».

Достоевский видел свет и мрак одновременно.

Достоевский всматривался в Победоносцева.

Победоносцев менялся на глазах Достоевского.

В одной вещи Достоевского сказано о «взвизгивающих в небе херувимах». Писатель объясняет, что «это дьявол говорит», – про херувимов, не защищенных знанием.

Иван Карамазов рассказывает легенду о Великом Инквизиторе.

Кто такой Великий Инквизитор, какова его система?

Это снятие с человека ответственности за его нравственность, перенесение нравственности на волю церкви, в том числе и религии.

Его церковь говорит: слепая вера снимает ответственность с человека.

Церковь, которая сама для себя «непогрешима», выделяет человека, который несет эту непогрешимость с послушанием.

Иван Карамазов создает горькую и довольно обширную прозаическую поэму: «Легенда о Великом Инквизиторе».

Это величайшее изображение столкновения веры с религией, веры в знания человечества с религией.

Человечество само к себе добирается, создавая свои построения, они точно рассказываются Достоевским в одной из его последних вещей.

Что уже люди ни во что не верят, все время собирают конгрессы, бьют в колокола, боятся друг друга.

Достоевский не знает, каким будет мир, если не будет Великого Инквизитора.

Великий Инквизитор – это фашизм.

И в то же время – это Победоносцев.

Представитель официальной церкви, заявивший, повторяю, что Россию нужно подморозить.

Не спорить, а остановить ее.

Вера как неверие, и неверие как вера.

Вот что такое легенда о Великом Инквизиторе.

Великий Инквизитор связан с Победоносцевым.

Осип Миллер говорил, что Достоевский умер социалистом. Социализм его был очень серьезен.

Он понимал.

В Париже, говорил Достоевский, чем больше торжествует буржуазия, тем она боязливее. Она, дрожа, залезает под мантию Наполеона III, она боится социалистов.

Вернемся к рассказу о дьяволе, о черте, который летел к Ивану Карамазову через холод космоса.

Хвостатый черт говорит, что летел он во фраке.

– А вы представляете, какой холод, – произносит черт брезгливо.

В Сибири девка, которая издевается над парнем, предлагает ему «поцелуй-топор». Он целует топор – и губы не отделяются от металла. Я уже рассказывал эту историю.

Тогда Карамазов спросил:

– Ну, а что топор?

– Какой топор? – удивился черт.

– Топор, который летает.

Черт устанавливает точно, что если у топора есть достаточная начальная скорость, то он будет летать вокруг земли. В газетах будут писать о восходе топора в такое-то время.

Заход топора в такое-то время.

Достоевский описывает в этом мире спутники и летающие вокруг земли какие-то предметы.

Топор – это восстание.

Крестьянское восстание.

Придут мужики и принесут топоры.

Великий Инквизитор – Победоносцев.

Целое, говорил когда-то Аристотель, имеет начало, середину и конец.

Ньютон, познав понятие силы, был очень озабочен поисками завязки и развязки этого сюжета.

Ньютон, великий ум, искал развязку сюжета мироздания как в явлениях физического мира, так и в явлениях действительности и литературы.

Ньютон также понимал, что развязки не бывают без завязок, без начал явлений, без начала вещей.

И сегодня мы, люди, над головами которых небо вновь колеблется, приходим к Ньютону и говорим:

«Прости, Ньютон, мы смеялись над твоими поисками, но вот мы снова пришли к тебе, – что думал ты о развязках этого мира, что думал ты о силе и о начале ее; небо колеблется, и четыреста лет лишь так сгустили, свели противоречия мироздания, что скальпель анализа не в состоянии найти этот гордиев узел».

Жизнь человеческая одна.

Мир не плоский.

Пространство может быть изогнуто, но, снова скажу, я уже этого не понимаю.

Мы ползем к познанию мира.

Как гусеница: она ползет по листу, и она не знает, что листьев много, они разные, что они изогнуты и могут даже свернуться в трубочку.

Достоевский если не знал, то, конечно, предчувствовал, – небо колеблется – и тоже искал развязку.

Он не сочувствовал близкой революции, но внимательно приглядывался к людям революции.

Он знал, как труден каждый новый шаг в ледяных просторах космоса.

Достоевский и «Народная воля»

Лет сорок пять тому назад я обратил внимание на сообщение народовольца Михаила Фроленко. Он не забыл о том, что его товарищ Баранников жил в квартире Достоевского.

Естественно думать, что арест Баранникова, а не известие о наследстве, послужил причиной смертельной болезни великого писателя.

Последовавшие аресты в соседней квартире № 11 (номер квартиры Достоевского десять, хотя план расположения квартир до сих пор не разыскан), аресты и обыски в квартире 11, происходившие с 25 января 1881 года по 28 января, по день смерти Достоевского, и почасовое дежурство в этой квартире (засада) не могли остаться не замеченными Достоевским.

Разысканные сегодня документы следственного дела, – «искать» было нечего, все это время документы пролежали в архиве, – говорят о том, что вслед за арестом Баранникова, члена исполнительного комитета «Народной воли», на следующий день, 26 января, в понедельник, в квартире 11 был арестован другой член исполнительного комитета, Николай Колодкевич; 27 января в квартире был новый обыск, в комнате, занимаемой В.Ф. Григорьевой, которая подозревалась в сообщничестве с Баранниковым, а 28 января, в среду, в день смерти Достоевского, полиция нашла квартиру Колодкевича и 30 января здесь был арестован Николай Клеточников, «ангел-хранитель» «Народной воли».

Хозяйка квартиры № 11 Прибылова, которая сдавала комнаты квартиры разным жильцам, признала, что Клеточников приходил к Баранинкову. Приходил к Баранникову и Александр Михайлов, руководитель «Народной воли».

Сегодня признается, что в подъезд дома на Кузнечном и в квартиру 11 могли входить практически все руководители «Народной воли», которые были в Петербурге в конце 1880-го – начале 1881 года.

Итак, рядом с квартирой Достоевского находилась не просто явочная квартира «Народной воли», а одно из мест, которое посещалось ее вождями.

И от Баранникова Достоевский мог узнать о готовящемся покушении 1 марта 1881 года; если не знал, то мог подозревать, а практически быть свидетелем грозных событий разгрома центра «Народной воли», организации, которая была подорвана, но не сломлена событиями января 1881 года и осуществила дело 1 марта 1881 года.

У Достоевского было ощущение непременности большой революции в России и о великих затруднениях ее запоздания.

Он писал, что рабочие свергнут буржуазию и сядут на ее место и они возьмут такую-то долю – прибавочную стоимость.

Он знал всю эту историю.

Религия Достоевского. Я думаю, что он не боялся, когда должен был умирать.

Его собирались расстреливать.

Жить оставалось две минуты, и он их разделил. Он решает одну минуту думать о прошлом, а вторую – об идеях социализма.

На храме вдали блестел крест.

Храм был построен после Турецкой войны.

Крест для него был не символом молитвы, а место, по которому он отмечает оставшееся ему время – по тени от солнца: как бы положение стрелок часов.

Дон Кихот и есть социализм.

Прототипов нет. Есть стекло правды.

Если они есть, то настолько перекристаллизуются в сознании, что образуется как бы другое существо.

И нужно искать не то, откуда что произошло, а каково строение, смена кристаллического строения.

Победоносцев говорил про царскую Россию, что она будет церковной, само государство станет церковной организацией. Одновременно Победоносцев, описывая роль социализма, говорит, там будут общие дети, говорит, что там нет человеческого.

Достоевский встречается с носителем фашистских, религиозных мыслей.

Религиозное строение мира.

Это есть у Блока.

Когда не будет собственности, потому что об этом позаботится государство, которое превратится в нечто как бы надгосударственное. Там не будет разговора о хлебе и даже о чуде. Вот эти вопросы, которые дьявол задает Иисусу, чтобы тот бросился со скалы, чтобы проверить тот ли он, на что Иисус отвечает библейской цитатой: «Не искушай господа своего».

Дьявол призывает его создать хлеб из камня. Эти вопросы – центральные вопросы социализма.

Достоевский любит Колю Красоткина, мальчика, про которого он говорит, что русский школьник самоуверен, что если ему дать карту созвездий, то он ее вернет исправленной.

Вот этих любимых детей, что он создал, Достоевский опять сует в мясорубку, мнущий мясо прибор. Он их обрекает на революцию.

Великий Инквизитор сказал Христу: «Зачем ты пришел?»

Религия дело для немногих, религия создает для них страшный суд – ночь.

Страшный суд представляется как бы гибелью большинства.

А религия, и в частности католическая («католицизм», а не православие – это маска от цензуры), – это спасение большинства, ибо церковь принимает на себя ответственность за грехи людей – как бы за избыток добродетели у Христа и апостолов. Церковь как бы выплачивает из этой ссуды.

Великий Инквизитор – это спор между религией и революцией.

Вопрос о полноценном человечестве.

Все ли могут построить свободную жизнь.

Кому нужны подделки всего, даже Евангелия, хотя эта книга всемирно известна, но не прочитана.

Итак, вопрос о хлебе и вопрос о равноценности людей.

Великий Инквизитор допрашивает подсудимого, Иисуса Христа, так, как будто тот подготавливает народные волнения или участвует в них.

Великий Инквизитор, глубоко запрятанный дьявол, ненавистник народа, мракобес, приказывает арестовать Христа и говорит ему, что он не нужен.

Христос целует его.

Он жалеет его.

Он и его вину понимает.

Вот что такое поцелуй Христа – для Иуды Победоносцева.

Я говорю, что время и пространство есть нечто реальное.

Время и пустота.

Смена времени – это смена коренных отношений.

Мир если даже и не растет, он изменяется.

Изменение мира, как ход часов, определяет время.

Вот почему искусство задерживает проявление изменений и смотрит на секундную стрелку.

Искусство вне времени, потому что искусство не исчезает.

И в то же время оно время, потому что в него входит другой компонент времени – созданный другим временем.

Пересозданное время.

Есть сходство в рисунках, созданных кроманьонцами и Пикассо, но это говорит не о том, что искусство не движется. Движется восприятие этих вещей. Рисунки создаются для иного восприятия.

Литература, в частности лирическое стихотворение, задерживает время, как бы анатомирует его, проводит вскрытие времени. Искусство видит героя, видит так называемые его противоречия, которые оно видит в противоречиях времени.

Данте на полпути своего земного бытия идет по кругам Ада, похожим на места в театре, потому что они обозрение мира, – обманчивое. Входит в цирк Ада. Человек смотрит на мир, как на театр.

Это мир небольшой.

Он как бы заключен во Флоренцию немногих лет. Когда Данте берет убийство Цезаря как предательство Иуды, то он как бы отыскивает эталоны для измерения ошибок времени.

Данте идет по Чистилищу через ошибки времени.

Достоевский хотел, чтобы в здании Романовых Алеша Карамазов и Коля Красоткин стали революционерами.

Они должны были стать людьми, которые сами хотят стать свободными.

Достоевский понял Победоносцева.

Победоносцев его боялся.

Толстой, Чехов – люди свободные, освобожденные страданием.

Вот воскресители человечества.