Текст книги "Цесаревич и балерина: роман"

– Я вас жду. – Улыбка была приятная. Слегка портило отсутствие переднего зуба.

– Вы кто? – испуганно спросила Матильда.

– Адам.

– Но я не Ева. К сожалению, – прыснула Матильда.

– Меня хотели назвать Христосом.

– Передумали?

– Да. Хоть я и родился в Рождество Христово. Мамочка подумала и назвала меня Адамом, а по паспорту – Петя Виноградов. Разве вы меня не знаете?

– Лицо знакомое.

– Всяк знает, что я просто помешанный…

Юля не выдержала и расхохоталась. Матильда одернула сестру.

– Не ругайте ее. Я люблю, когда смеются, – щербато улыбнулся Петенька. – Я помешан на театре, а уж если кого полюблю!.. Когда уехала Вирджиния Цукки, меня едва спасли. Топился… Два раза.

– Ужас какой, – всплеснула руками Юлия.

– Я тоже была помешана на ней, – сказала Матильда. – Балерина Божьей милостью. Однажды она обронила шпильку. До сих пор храню.

– А вы чем-то похожи, – сказал Адам. – Подарите свою шпильку. До конца дней сохраню.

Юля, видимо понимая, что от этого сумасшедшего театрала пора избавляться, подхватила Матильду и почти силком утащила от Адама, провожающего Матильду преданно-влюбленными глазами.

– Припадочный какой-то, – буркнула Юлия, свернув за поворот.

– Так нельзя, Юля. Кто бы он ни был.

– Я не хочу, чтоб этот придурок третий раз в канал бросился. Только этого нам не хватает. И так пройти в театре не дают. Все о тебе расспрашивают.

– Вот и хорошо.

– Ничего хорошего. Бесит всех, что ты еще со школы сразу попала в бенефис по царской милости.

– Я бы и так попала. Еще в ножки покланялись бы.

– Я знаю, но на каждый роток не накинешь платок. Масла в огонь подливает больше всех Петипа. Слышать о тебе не может. А ведь он нашей семье благоволил. Теперь даже дочери своей запретил встречаться с Иосифом.

– То-то он со мной не разговаривает. Всем встала костью в горле. Даже брату родному. И все из-за чего? Царь улыбнулся!

«У госпожи Кшесинской твердый носок, на котором она со смелостью, достойной опытной балерины, делала мощные двойные круги. Грациозная, хорошенькая, она обнаружила серьезные хореографические способности». – Директор Императорской школы танца, отложив «Петербургский листок», оглядел сидевших вокруг него педагогов. – Это приятно. – Губы его кривились усмешкой. – Хотя видно, чьей рукой писано. Но в целом… для первого раза. Конечно, могли бы упомянуть, что Кшесинская еще в стенах школы. Написать пару строк о ее педагогах…

Как-то тихо в кабинет вошел Петипа. Все привстали.

– Мариус Иванович, читали газету?

– Газет? Жамэ… Никогда… Глаз портит.

– Хороший отзыв о наших воспитанницах.

– Там не написал, что Петипа есть старый дурак? Пора гнать во Франция?

– Что вы… Без вас театр немыслим.

– Просил отставка… В какой зал занимается эта…

– Кшесинская?

– Да. Польский штучк. Какой короткий юбка. Вышел вчера на сцену… Пардоне муа. Абсолютно без панталоне прыгал перед царский ложа… Голый зад.

– Она, безусловно, способная. Но соглашусь. Смелости не занимать. Умеет строить глазки.

– Ночь плохо спал. Ворочался. Может, слепой Петипа? Проведите на урок. К этой Марин Мнишек.

Матильда оцепенела от страха, когда в класс ввели прославленного маэстро. Педагог встрепенулся и распорядился поклониться, но Петипа старческой рукой остановил церемонии. Урок продолжился. Петипа смотрел только на Матильду…

Усталые потные воспитанницы переодевали туфли. Матильда пошла за лейкой. Когда вернулась, Петипа в зале не оказалось.

Кабинет министра двора графа Воронцова-Дашкова. Напротив министра, беспокойно играя моноклем, сидит директор императорских театров Всеволожский.

– Конечно, государь не предполагал, что своим неординарным поступком он разворошит театральных кусачих ос, но хуже другое. Целый табун великорослых князей теперь толчется напротив окон Императорской школы танца и ждет Матильду Кшесинскую. Ей же еще надо учиться. Закончить школу. – Министр двора устало откинулся на спинку кресла. – Что касаемо театра… Пусть годик-другой постоит в кордебалете. Государь неосторожно обронил фразу, будто «бросили горящую спичку в пороховой погреб». Ведь дело дошло до курьеза. Позвольте театральную сплетню? Будто разъяренный Петипа, узнав, что у его дочери тайные свидания с артистом балета Иосифом Кшесинским, которому он ранее благоволил, после истории с его сестрой Матильдой не только запретил встречи влюбленным, но даже грозил дуэлью молодому Кшесинскому. – Всеволожский теребил незажженную папиросу.

– Охотно верю. Петипа, конечно, гений. Но вулкан потух. Теперь извергает лишь злобный пепел.

Глава пятая

Ксения с трудом вникала в тонкости грамматики французского языка.

– Вы сегодня рассеянны, – проговорил учитель.

– Мне нездоровится.

Ксения подошла к окну. Виднелся памятник Екатерине Второй, по скверу прогуливались люди, и среди них – Сандро, любезничающий с Кшесинской. Они медленно шли к Невскому проспекту…

Стуча каблучками по мраморной лестнице, Ксения выбежала в сад. Кучер в ливрее обеспокоенно глянул с высокого сиденья. Всполошился садовник:

– Что-нибудь случилось?

– Ничего. Ровным счетом ничего, – спокойно проговорила Ксения.

Матильда испуганно озиралась на великолепие Михайловского дворца с прилегающим огромным парком.

– Значит, вы внук императора Николая Первого?

– Выходит, что так.

– А ваш отец – его сын?

– Вы догадливы, – улыбнулся Сандро. – Великий князь Михаил Николаевич.

– И этот дворец – весь ваш?

– Часть мы отдали под музей…

– Наверное, холодно там?

– Да нет.

Уже совсем по-летнему светило солнышко, кое-где пробивалась зелень. С теннисного корта доносился стук ракеток, заглушаемый разноголосым щебетом птиц.

– Пойдемте, я вас познакомлю с братом.

Один из игроков вышел навстречу.

– Это мой брат Сергей, – представил его Сандро. – Великий князь Сергей Михайлович.

– Позвольте, я встану между вами и загадаю желание. – Матильда постояла между ними, закрыв глаза и, кокетливо улыбнувшись, благодарно простилась.

Матильда с Сандро направлялись к дворцу, когда одна из стаи гончих, игравших на лужайке, пятнистая, увидев Сандро, с радостным лаем бросилась к нему. Матильда с невольным испугом прижалась к Сандро, а когда хотела освободиться от его рук, ей это не удалось. Сандро попытался ее поцеловать, но Матильда с таким гневом посмотрела на него, что ему пришлось высвободить ее из объятий.

– Как отсюда выйти? Я на репетицию опоздаю…

– Простите, что вы сказали?

– Как отсюда выбраться?

– Никак. Я вас похитил. Я – Зевс. Превратился в быка и похитил Европу. Помните? Есть такая картина.

– У меня в квартире музея нет. Помнится, там дело происходило в морских пучинах.

– Морских пучин не обещаю. А вот каналами нашей Северной Венеции я вас на репетицию берусь доставить. Прошу.

У гранитных ступенек изящной ротонды на причале стояла яхта. По-военному отдавая честь, вышел дежурный офицер, а за ним вахтенный матрос. Они искоса поглядывали на барышню. Матильда, войдя в кают-компанию, слегка растерялась. Зеркала, мебель из красного дерева, позолота. Послышались команды, и яхта, слегка качнувшись, медленно отдалилась от гранитной пристани. В круглое окошко было видно, как проплывали вдоль набережной знакомые особняки, дворцы, казенные здания… В каюту вошел Сандро. Матильда поняла, что ей просто так не выйти из этой роскошной кают-компании. Видно было, что Сандро стоило огромных усилий укротить себя и в конце концов, не выдержав, он двинулся на Матильду.

– Что вы изображаете из себя быка? Мне хотелось бы надеяться, что в вас больше бога, чем зверя.

Матильда не давалась, и все же она была прижата к алому бархату тахты.

– Вы негодяй! Я сейчас закричу! – со сжатыми челюстями прошептала Матильда.

Ровный гул машины, сопровождаемый тряской, делали положение безнадежным. Сандро целовал ее, стягивал последние остатки одежд, несмотря на отчаянное сопротивление… И тут их взгляды встретились. Матильда глазами, полными слез, смотрела на князя с такой ненавистью и презрением, что Сандро, диковато взглянув на нее, поспешно ретировался. Матильда, привстав, быстро и лихорадочно привела в порядок одежду, оглядела себя в зеркале. Подойдя к круглому окну, увидела Чернышев мост, Театральную улицу.

Вошел Сандро. Подтянутый и строгий.

– Вы успеваете на репетицию? – предупредительно-вежливо спросил он.

– Не знаю. Где вы можете меня высадить?

– Недалеко от театра. Близ Крюкова канала.

Наступило тягостное молчание.

– Простите меня… С вашего разрешения я, пожалуй, выпью рюмочку коньяка. Вам не предлагаю. Понимаю, работа.

– Если можно, и мне чуточку. Меня всю трясет. Давайте выпьем и забудем.

– Я не смогу забыть. С того Вербного воскресенья.

– Признаться, я не ожидала такой метаморфозы. Конечно, Зевс легко превращался в кого угодно, даже в белую лебедь. Но вы внук императора.

– Простите, я страдаю, поверьте… Слово чести морского офицера.

Матильде коньяк горячил тело и душу, и она взяла Сандро за руку:

– Я вижу, совесть вас заела, но уж так казнить себя… Вы хотели поцеловать меня? Может, я сама это сделаю? – и Матильда обхватила Сандро за шею, прижалась губами…

До начала репетиции еще было время. Матильда подошла к доске, на которой были расписаны фамилии занятых в репетициях и спектаклях. У доски было безлюдно.

– Ну что, деточка, такая грустная? – услышала она за спиной знакомый голос. – Не нашла себя в списках?

Обернувшись, она увидела Николая Легата.

– Да. Глухой кордебалет, причем всунули во все оперы.

– Что от тебя хочет Петипа?

– Юбка моя… не дает покоя.

– Он столько юбок перешарил, да и сейчас…. не прочь бы. Только не может. Вот и злится. Ты ему нравишься.

– При этом он меня язвит! Называет «польской штучкой».

– Такая манера любить…

Матильда торопливо сбежала по лестнице и натолкнулась на отца:

– Папа, я опаздываю.

– Куда?

– На урок.

– У тебя же был класс у Чекетти?

– Бегу к Иогансону.

Но к Иогансону она опоздала.

– Кшесинская, если вас не устраивают мои уроки, можете не являться. Ступайте к Чекетти.

– Извините, можно позаниматься у вас?

– Становитесь. У окна.

– Умная теляти двух маток сосет, – отпустил кто-то злую реплику, в классе прозвучал смешок. Но Иогансон уже слушал лишь свою скрипку…

…Вконец измученная и усталая, Матильда вошла в репетиционный зал. Балетмейстер, зло посмотрев на нее, ничего не сказал. Матильда на задней линии машинально повторяла однообразные и незамысловатые движения. Объявили перерыв.

– Откройте окно. Не продохнуть. Потом воняет.

– Говорят, в «Иване Сусанине» мужиков не хватает… Скоро в глухой миманс воткнут.

– Стоило учиться. В миманс с улицы берут. – Марина Скорсюк раскрыла вязанье. – За какие грехи Бог наказал нас?

– Будем с алебардами стоять. Да еще бороды нам наклеят ниже пупа и дадут вилы в руки. – Матильда оглядела мрачных подруг. Вчерашних злых ос было не узнать. Вновь общая судьба. Общая девичья команда…

…В душевой, как всегда, стоял смех. Все тут смешило: и один кусок прыгающего мыла на всех, и очередь, чтобы попасть под плохо стекающие струи, и уж полная потеха, когда, намылившись, стоишь, а воду перекрыли. Табунок прехорошеньких девиц в парной мгле толкается, ругается, смеется, порою отпуская крепкие словечки, тяжеловесные шутки.

– Ну и попа у тебя стала толстая. Как у попадьи!

– На свою посмотри.

– У кого мыло? Девочки!

– Мне в глаз мыло попало…

– А что хорошего, когда доска доской… Хороша фигура, от которой у гусаров стоит и дымится.

– Ой, Матрешка хороша для энтого дела, – восхищенно проговорила ей вслед Рыхлякова. – Была бы я мужиком. Даже родинка у нее на таком месте…

Матильду неприятно покоробило, когда всегда тихая и невзрачная танцовщица попросилась потереть ей спину, а потом стала прижиматься и даже целовать ее… Матильда с силой оттолкнула девицу. В шуме и гвалте никто этого не заметил, но Матильда впервые столкнулась с тем, о чем знала понаслышке. И это ее не отвратило, а наоборот, возбудило и одновременно напугало… Быстро одевшись, некоторое время она не могла прийти в себя от необъяснимого стыда и любопытства.

И вновь в Мариинском театре бушуют страсти. На этот раз – в связи с приглашением итальянки Карлотты Брианцы. На сцене воздвигнута декорация «Спящей красавицы». Матильда в костюме придворного пажа выглядела весьма пикантно. Ей так шли и камзол, и шляпа, и короткие панталоны, что все, оборачиваясь, любовались ею. Сидя близ «фонтана» рядом со своей сестрой, Матильда вконец была расстроена бесконечной болтовней кордебалетных артисток – будто в труппе она состоит лишь для того, чтобы трепали ее имя.

– Неужели своих не нашлось, опять позвали заморскую диву!

– Ведь каждый год школа выпускает молоденьких, хорошеньких…

– Ну, назови, кто?

– Та же Кшесинская-вторая… С ней поработать бы…

– Ты же видела. Она едва на ногах стоит. Грохнулась задницей.

– Девчонка первый раз была на сцене. Видна школа, техника.

– Какая техника? Прыжка нет. Крутится неплохо, но до итальянок далеко. От силы дюжину фуэте одолеет.

– А ты хочешь тридцать два?

– Тридцать два фуэте никто из наших не может скрутить. А эти итальянки… Ночью их разбуди.

– Даже не понять, как они делают… В секрете держат.

Юля, отложив вязанье, взглянула на сестру.

– Еще один такой сезон – уйду из театра, – решительно проговорила Матильда и привстала.

– Куда?

– Не знаю… Может, в Варшавскую оперу.

– Там тоже шагу не сделаешь без покровителя. Полячки такие кружева умеют плести… Похлеще русских…

…В кулисах образовалось оживление, и вскоре на сцене показался министр двора. Рядом шел Петипа. Свита чиновников. Кордебалет встречал гостей в почтительном поклоне. Матильда едва не обмерла, когда министр двора незаметно послал ей воздушный поцелуй. Обрадованная Юлия подтолкнула сестру.

– Я знаю, что нравлюсь старичкам. Кроме этой кикиморы, – и Матильда слегка кивнула в сторону Петипа.

– Шарман, – оглядывая костюм Матильды, произнес Петипа. – Ты должен танцевайт. Рыбка. Птичка. Цветочка…

– Я бы хотела людей танцевать.

– Какой партия хотел танцевать?

– Эсмеральду.

– Но… Жамэ… Эсмеральд… Ты любил? Страдал? Надо много тут, – Петипа показал рукой на сердце.

– Я так поняла, что, кроме букашек и стрекоз, я в театре ничего танцевать не буду. – Матильда, сделав книксен, поднялась и ушла в сторону кулис. До нее донесся раздраженный голос Петипа:

– Ни танс, ни элевайс, один нахальс, – последние его слова потонули в хохоте балетной черни.

Матильда за кулисами обратила внимание на обилие молодцеватых незнакомых людей. Увидела в буфете брата, спросила:

– Похоже, что ждут кого-то?

– В театр прибыл цесаревич. Восседает в царской ложе…

Матильда, словно с цепи сорвавшись, бросилась в фойе и вскоре уже стояла у золоченых дверей царской ложи.

Николай сидел в углу, прячась за голубой портьерой. Дверь скрипнула, и в проеме показалась Матильда:

– Простите, – едва переводя дыхание, сказала она.

– Вас никто не задержал? – с испугом в голосе спросил цесаревич.

– Меня не выгонят?

– Теперь уж нет…

Николай, прикрывая ладонью зевок, сонными глазами посмотрел на Матильду. Будто видел ее впервые. Как некогда в школе на вечере – ушел не попрощавшись, – так и теперь, словно смыло все, что было, морской пеной. Отчужденно и вежливо рассматривал Матильду. С этой странностью ей придется столкнуться еще не раз.

– Вы не знаете, почему задерживается репетиция? – спросил Николай.

– Кажется, у Гердта штаны лопнули.

– Ну что ж, пока их зашивают, мы можем немножко поболтать… Вам решительно идет этот костюм. Вы что-нибудь сейчас танцуете? Где вас можно увидеть? – подчеркнуто светским тоном поинтересовался цесаревич.

– Чтобы меня увидеть, надо вооружиться большим биноклем…

– У меня есть такой. Полевой.

– Боюсь, даже в него меня не увидите. Всех, кто в этом году окончил школу, упрятали в глухой кордебалет.

– Но ведь на вас возлагались большие надежды?

– В школе… Театр суров. На его фронтоне – незримая надпись: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

– Полноте… Все же это не дантовский ад?

– Почти. Что касается надежд… Мой папа и сейчас возлагает надежды.

– Не только ваш, но и мой папа возлагал на вас надежды…

– Но не так все плохо. Иногда в «Спящей» танцую Красную Шапочку. Правда, терпеть ее не могу.

– Отчего?

– Оттого, что надо напускать на себя наивность.

– Мне кажется, что в балетах ничего другого и не остается. Как же без этого верить во всех этих нимф, наяд, дриад? Влюбиться в индийского раджу, например?

– Я влюбчивая. Могу и в раджу. Я даже один раз вообразила себя средневековым монахом Франциском Ассизским. И витаю в облаках.

– Я все же стараюсь не шагать по облакам.

– А зачем вам шагать? Вы восседаете там. В облаках. В голубом поднебесье… И то, что я, грешная, говорю с вами, разве это не чудо? Порою ущипнуть себя хочется.

– Полноте вам уничижать себя. Мне кажется, вы скорее охотник, чем жертва.

– Не знаю. Ни разу не привелось быть на охоте. Тем более на царской.

Медленно гасли огни в зрительном зале.

– Кажется, наконец зашили Гердту штаны, – облегченно прошептал Николай.

– За это время можно было сшить новые. – Матильда нервно кусала губы.

– Давно так не смеялся, – проговорил Николай, вытирая глаза платком.

– Рада, что рассмешила вас. Как могла… – В глазах Матильды сверкнули слезы, и, чтобы цесаревич не видел их, она выбежала из царской ложи…

…Матильда вбежала на сцену, когда занавес еще был закрыт. Спотыкаясь в полутьме, тяжело дыша, заняла свое место с последними тактами вступления. С поднятием занавеса на сцене все засветилось и ожило. Началось действо. Вскоре образовалась такая мизансцена, когда кордебалету должно застыть в позах. Пока первые сюжеты в лучах прожекторов услаждают зрителя, можно с подружками всласть поболтать.

– Я сейчас разговаривала с ним, – шурша гирляндой, проговорила Матильда.

– С цесаревичем? – Глаза Юлии округлились. – Как ты к нему прорвалась?

– Сама не знаю. Едва вошла в царскую ложу, охрана уже в дверях.

– Ну и как это было?

– Странно, мягко говоря. Что ни скажу, смеется. Палец покажи! Честно, я даже растерялась. Какой из него царь?

– Не нашего ума дело. Как думаешь, понравилась ты ему?

– Не знаю. Он меня, по-моему, за какую-то шутиху принял. Еще костюм у меня такой.

– Но в глазах-то у него мелькнуло? Было?

– Что было? Любовь, что ли?

– Ну, шуры-муры…

– Ничего такого не было. Похоже было, что он насмешничал. Будто разговаривает с горничной или того хуже.

В это время из зрительного зала донеслись аплодисменты: Брианца крутила свои фуэте. Из русских балерин никто даже не пытался сделать этого. Матильда смотрела как завороженная. На ее скулах играли желваки.

– Я, кажется, догадалась, – прошептала она. – Я, кажется, поняла!

Заиграла бравурная музыка. Это означало, что Матильде надо бежать на другой конец сцены.

Юлия ждала сестру неподалеку от служебного подъезда. Опершись на чугунные перила Крюкова канала, то и дело тревожно посматривала на тяжелые дубовые двери.

…В конце репетиции Матильду срочно вызвали в режиссерскую контору. Оказалось, начальник царской охраны подал бумагу в дирекцию о неблаговидном поступке Кшесинской-второй. Юлия была уверена, что Матильду уволят из театра или, того хуже, отправят на каторжные работы…

Наконец в дверях показалась Матильда. Улыбается. У Юлии немного отлегло от сердца. Дело уладилось. Сам цесаревич заступился за нее. Узнав о случившемся, послал своего адъютанта в режиссерскую контору, и тот во всеуслышание заявил, что Матильда была любезно приглашена самим цесаревичем. И что Его Императорское Высочество остался весьма доволен содержательной беседой. Вместе с тем наследник приносит свои извинения, что не поставил вовремя об этом в известность должностных лиц.

Директор Всеволожский был рад такому исходу дела и на всякий случай выказал себя поклонником юного, хоть и несколько взбалмошного дарования.

Начальник царской охраны упрямо продолжал бубнить о положенных инструкциях, но тоже был рад, что не придется стоять навытяжку перед самим императором и «нюхать кулак». Хотя в глубине души он понимал, что эта егоза станет отныне его головной болью.

– Матрешка! Может, оно и неплохо, что ты нахально ворвалась в царскую ложу?

– Мы еще в Зимний дворец ворвемся, – рассмеялась Матильда.

– Тише! – Юлия испуганно оглянулась.

– А что? Где наша не пропадала!

Проходя мимо фотоателье, где было написано, что «снимки делаются с видом на Мариинский театр», сестры решили, что как-то надо отметить этот день. Запомнить его. Матильда назвала его «царским днем».

Поднявшись по крутой грязной лестнице, с трудом нашли нужную дверь.

– Проходите! – улыбался фотограф. – Будем снимки делать? Только хочу спросить, у вас есть время?

– Это долго?

– Что вы хотите? Ведь надо, чтобы было хорошо. Будет очень красиво. С видом на Мариинский театр.

Сестры переглянулись и согласно закивали.

– Если хотите привести себя в порядок, то зеркало там.

…Толкаясь, сестры тянулись к мутному зеркалу, давясь от смеха. В то время, когда рассматривали образцы фотографий, узнавая в них знакомые лица из театра, послышался сдавленный плач из комнатенки, завешанной портьерой. Сестры испуганно переглянулись и замерли. Слышались приглушенные голоса и всхлипывания. Судя по всему, у брата фотографа умерла дочь.

Матильда не смогла сдержать любопытства и приблизилась к портьере.

– Я никогда не помирюсь с Богом. У меня с ним спор, – донесся надтреснутый голос.

– Zeit leben und zeit streben. Время жить и время умирать. Я, конечно, понимаю, что это слабое утешение. Но, Исаак, вот у меня выросли дети. Поженились. И где они теперь? Дети – это временная игрушка, – слышался знакомый голос фотографа.

– Дети – это навсегда.

Матильда неожиданно посерьезнела и смутилась от подслушанного разговора.

– Куколки вы мои! – суетился фотограф, усаживая сестер. – Когда вы вошли, были веселее. Не вешайте и без того длинные носы! Получится некрасиво. Подбородочек повыше… Смотрим вот прямо сюда… И ждите, когда птичка вылетит…

Фотограф колдовал чуть ли не битый час, то и дело прячась под темную материю.

– У вас тут холодно. – Матильда только сейчас заметила огромное окно, за которым виднелся Мариинский театр.

– Искусство требует жертв!

С этими словами фотограф последний раз нырнул под темную ткань, ярко сверкнула вспышка. Матильда с Юлией так и остались на фотографии с испуганно расширенными глазами.

Уходя, Матильда остановилась и спросила фотографа:

– Вот вы все снимаете на фоне театрального фасада. А внутри были?

– К сожалению, нет. Не по средствам.

– Вот что, – Матильда из сумочки вынула книжечку и, морща лоб, полистала ее, – в среду. У администратора будет два билета. Скажете, на Кшесинскую-вторую.

– И сколько я вам обязан?

– Нисколько. Это мой презент.

– За что?

– День такой нынче. Царский! – рассмеялась Матильда.

– Спасибо, – поблагодарил фотограф. – Мы с братом обязательно придем. Где мы вас там увидим?

– На сцене.

– В таком случае я возьму с собой бинокль.

– Не помешает. – И сестры, вновь давясь от хохота, с шумом покинули фотоателье.

В полутьме низких сводов Николо-Морского собора сестры, бормоча молитвы, бесшумно переходили от иконы к иконе, зажигая свечи. Казалось, не только на душе, но и в храме стало светлее.

В дверях Матильда обернулась. Загадала желание. Ни одна ее свеча не погасла, не сникла… Выйдя на паперть, Матильда обошла с мелочью шумных нищих. И прошла бы мимо стоящей в стороне тихой женщины, но заинтересовало ее лицо. Сразу было видно, что некогда у нее была хорошая семья. Бог весть какими судьбами ее занесло к этой водосточной трубе и что заставило ее протянуть руку.

Матильда подошла и вынула деньги.

– Много это, – испуганно прошептала женщина.

– Помолитесь за меня.

– Как звать вас?

– Мария, – Матильда впервые назвала свое настоящее имя – с ним она предстанет перед Богом.

Домой идти не хотелось.

– Оказывается, ты вела содержательную беседу, – усмехнулась Юлия. – Сократ ты наш.

– Я не знала, с чего начать эту содержательную беседу. Мне вообще показалось, что он с трудом вспомнил, кто я. Легко мог спутать и с Аристотелем. Стою и чувствую, что между нами пропасть. Леса да степи бескрайние. До него так далеко, как до луны. Ты знаешь, Юля, я ужасно хочу его видеть… И боюсь. Мне почему-то кажется, что я его больше не увижу. Вернее, увижу: в золоченой ложе и с нимбом на голове.

– Увидишь ты его.

– На рождественских открытках?

– Увидишь его в Красном Селе. На больших маневрах. Сам император часто там бывает. Для развлечения офицеров построили театр. Симпатичный, деревянный. Все балетные, особенно хорошенькие, значит, и ты, свой первый сезон там обязательно танцуют. Два раза в неделю – на сцене, а остальное время – шуры-муры. Офицеры с балеринами романы крутят. Между прочим, там я и познакомилась со своим бароном.

Со стороны Николо-Морского собора плыл печальный перезвон колоколов и растворялся в серой мгле рабочей окраины.

– Малечка, скажи, положа руку на сердце, по-простому, как у нас в «вагончике», клюнул цесаревич?

– «Клюнул», – передразнила Матильда. – Что он, заезжий купчик?

– Прости.

Матильда, сбив сосульку, приготовилась ее сосать, но Юлия выбила из рук:

– Давно дизентерией не болела?

– Пить хочу, – сказала Матильда и на обледеневшем мостике начала кружиться на одной ноге:

– Ты знаешь, я, кажется, поняла, как тридцать два фуэте скрутить.

– Должна быть идеальная координация. Должна быть стопа железная. Спина.

– Да. Но мы неправильно голову вращаем. Ее надобно таким манером… чтобы затылка публика не видела, а лишь лицо. Вот так… Но все решает вес. Бедной стопе тяжело крутить такую тушу. – И Матильда начала кружиться…

Когда Юля досчитала до тридцати двух, так завопила, что даже вороны встрепенулись на деревьях. Матильда хотя и коряво, но крутилась! Ей сейчас более всего хотелось встать на пуанты и выбежать на сцену. Это такое счастье! Оно может все затмить! Даже цесаревича.