Текст книги "Цесаревич и балерина: роман"

Каждый час пребывания в России высоких гостей строго оговорен протоколом. За ними пошлют императорский поезд, составлено расписание посещения храмов, прогулок по городу, костюмированных балов, катания на санях и выездов на охоту… Поистине королевские почести! Но и титулы гостей соответствующие. Приезжал правитель земли Гессенской и Прирейнской герцог Людвиг IV, женатый на третьей дочери королевы английской Виктории. Надо сказать, импозантный герцог с огромной патриархальной бородой и чувственным ртом не разделял жизненного принципа своей рано ушедшей жены, гласившего: «Жизнь предназначена для трудов, а не для утех». А из всех утех герцог более всего любил охоту. Очень надеялся на русские заповедные леса, хотя его и предупредили, что царь ревностно относится к чужеземным охотникам. Так, императору Германскому и королю Прусскому Вильгельму II Александр III не один раз отказывал в охоте.

Великая княгиня Елизавета Федоровна, Элла, как ее называли в семье, монаршую неприязнь к предстоящему приезду ее родственников чувствовала уже сейчас. И совсем уж болезненно переживал царскую немилость ее муж, великий князь Сергей Александрович. Он решил твердо поговорить с императором. Начистоту. Без обиняков. Как брат с братом…

Едва переступив порог Аничкова дворца, Сергей Александрович удивился непривычной темени и тишине. Поднимаясь в лифте, который как-то подозрительно дергался, он пожалел, что не пошел лестницей, а доверился новинке.

Увидев выходящего из лифта дядюшку, цесаревич Николай отпрянул. Хотел избежать встречи. Тем временем великий князь решительно двигался в сторону кабинета императора. Видимо, ему была назначена аудиенция. Однако государь внезапно отбыл два часа назад в свою любимую Гатчину. Ники подумал, как это огорчит дядю, когда ему об этом сухо доложит флигель-адъютант. Выйдя из темноты, Ники наспех поздоровался и сообщил дядюшке новость. Как ни странно, Сергей Александрович воспринял ее достаточно спокойно:

– Теперь ясно, отчего Аничков нынче похож на подземное царство. Темно и тихо. Элла тут?

– Она в мастерской. У маман.

– Позирует?

– Вовсе нет. Маман рисует возчика Кузьму.

Возчику Кузьме несколько раз предлагали отдохнуть, подвигаться и размять усталые мышцы, но Кузьма панически боялся не угодить господам и стоически отказывался.

Императрица Мария Федоровна давно не бралась за кисть, и если бы не настоял старый учитель рисования Алексей Петрович Боголюбов, то вряд ли бы встала сейчас за мольберт. Но надо закончить заброшенный холст – этюд головы извозчика. Первые наброски Мария Федоровна начала еще тогда, когда Кузьма был молод. Учитель за эти годы стал седой как лунь. Постарел и Кузьма, а императрица, казалось, за эти годы даже помолодела. Была неизменно весела и улыбчива. Поглядывая на натурщика, наносила нужные краски на холст, успевая беспрестанно щебетать с тетей Эллой.

Возчик вконец устал позировать. Онемела шея. Кузьму не оставляла мысль: почему с него картину рисуют? Подумал было, что насмехаются. Но за годы службы во дворце понял, что Мария Федоровна и вся царская семья над людьми не смеются, а напротив, любят всех и жалеют, и почтение каждому оказывают. Будь ты истопник или, скажем, трубочист… И все же, какой в Кузьме интерес? Понятное дело, когда рисуют что-то красивое. Скажем, ту принцессу, которая пьет из крошечной чашечки кофий и болтает с государыней на заморском языке. Ведь чистая икона. Будто сияние от нее. А вот поди же! Захотели его рисовать. Уж думал, забылось. Но нет, опять пригласили «на сеанс». Да еще и целковый дадут.

– Дитя мое! Я за тобой, – грассируя, проговорил великий князь Сергей Александрович, войдя в овальный зал с Николаем. – Идем. Не будем мешать.

– Вы чем-то взволнованы, друг мой? – Императрица, не отрываясь от работы, наносила мазки на холст.

– Пустяки… Встретил обер-церемониймейстера. Он в отчаянии. Жюль Урусов заболел и не сможет выехать навстречу великому герцогу.

– Пусть назначат кого-нибудь другого, – государыня прищурила глаз, вглядываясь в Кузьму. – Все прекрасно можно решить на уровне начальника канцелярии.

– Допустим. Но протокол пребывания гостей… Посещение театров, балы… Нужна высочайшая подпись императора.

– Разве эти вопросы не решены? – удивилась Элла. – Как раз сейчас назначена аудиенция.

– За этим я и пожаловал… Но императора во дворце нет.

– Как?

– Так. Его Императорское Величество убыли в Гатчину.

Императрицу ужасно раздражал князь Сергей, его грассирование и этот его внезапный визит. Мария Федоровна, отложив кисть, резко покинула зал. В этом не было никакой демонстрации, но Элла в который раз пожалела несчастного Ники. Цесаревич, не зная за собой вины, в эти дни чувствовал себя особенно виноватым. Приезд принцессы Гессен-Дармштадтской был его родителям крайне нежелателен; и они, по-видимому, страдали. Ему было безмерно их жаль, но, видит Бог, его вины нет. Кроме одной – что он любит… Помнится, в шекспировской трагедии тоже было что-то подобное. Дети любили вопреки вражде родителей… Но хотелось бы другого конца истории.

У Ники на стене в спальне висела железнодорожная карта. И с того дня, как императорский поезд тронулся из Дармштадта в Петербург, цесаревич взял в привычку отмечать карандашом его движение. Вот уже осталась позади Вильна, и в морозной мгле тают очертания кафедрального собора и городской ратуши…

Ксении не спалось, как и брату. Она заглянула в спальню к Нике.

– Где сейчас они?

– Прошли Вильно. Утром Псков. А там – рукой подать до Луги… – просиял братец.

Обер-церемониймейстер много и напряженно улыбался. Всякому и по любому поводу. Сильно волновался. И было отчего. Этикета встречи императорского поезда толком никто не знал. Постоянно что-то менялось. Так и не установили, кто будет все эти дни состоять при герцоге Гессенском. Все кандидатуры отпали. Казалось, уже остановились на князе Мещерском, но выяснилось, что его парадный мундир в чистке…

Из-за привокзальных строений наконец показался едва различимый заиндевевший императорский поезд… На платформе все пришло в радостное оживление. Капельмейстер кивнул музыкантам. Великий князь Сергей Александрович, переглянувшись с женой, чуть двинулся вперед. Ему вслед – многочисленная нарядная толпа. У многих в руках были живые цветы. Обер-церемониймейстер спешно давал последние указания. Чуть поодаль от радостно гудящей толпы неровной шеренгой топтались озабоченные охранники.

Николай был благодарен Ксении, что она настояла на своем и отправилась с ним на вокзал. Они стояли чуть поодаль, не расцепляя рук. Ксения взглянула на брата. Бескровные губы. Глаза отчего-то злые, как у волчонка. Ники чуточку похож на Павла Первого, но раньше это было не так заметно. Нос вздернут, и, кажется, больше обычного. Мешки под глазами. Бедный Ники. Он так некрасив, да и ростом мал. Ксения его, считай, уже догоняет, полвершка осталось… Едва поезд дошел до конца путей и колеса со скрежетом замерли в клубах пара, грянул оркестр. В запорошенных снегом окнах замелькали улыбающиеся лица. Публика оживилась, когда первым в проеме тамбура показался величественный герцог Людвиг IV Гессенский. Его огромная окладистая борода произвела должное впечатление, да и весь он сам, казалось, сошел с полотен старых фламандских мастеров. За его спиной красавец Эрни, широко улыбаясь, делал какие-то знаки своей сестре Элле.

Великий князь Сергей Александрович обнял герцога, протянул руку Эрни и невольно залюбовался им.

Ксения ничего не смогла поделать с братцем. Он ретировался в задние ряды и оказался за спинами музыкантов. А принцесса Аликс явно заставляла себя ждать. Наконец в тамбуре качнулся женский силуэт… Выйдя на свет, Аликс оглядела взбудораженную толпу.

Николай был ошеломлен. Так похорошеть! Ксения испуганно посмотрела на брата: представила, как Ники встанет рядом с этой жирафой. Таких высоких женщин надо показывать в кунсткамере. Аликс, едва ступив на платформу, попала в объятия сестры, но тотчас же из-за ее плеча стала выискивать взглядом цесаревича… По ее внезапно вспыхнувшей улыбке стало ясно, что взгляды их встретились.

– Ники… ты плачешь? – прошептала Ксения.

– Дым… от паровоза… Она похорошела?

– Очень. Ты что, сам не видишь?

Вместо ответа Ники обшлагом шинели вытер мокрые глаза…

В Николаевском зале Зимнего дворца открывали первый бал зимнего сезона. Его устраивали один раз в году. Если на балы «концертные» или «эрмитажные» приглашали двести персон или чуть более, то бал в Николаевском зале вмещал до трех тысяч приглашенных. Билеты на вход во дворец рассылались за две недели. Чтобы быть приглашенным, надо состоять в одном из четырех первых классов «Табеля о рангах». Приглашались иностранные дипломаты с семьями и некоторые лица по специальному указанию Их Величеств…

Приезжать следовало к половине девятого без опоздания. Каждый гость должен был знать, к какому из подъездов надо явиться. Для великих князей открывали подъезд Салтыковский. Гражданские чины подъезжали к Иорданскому, а военные – к Комендантскому.

…На Дворцовой площади у Александровской колонны зажжены костры, около них согреваются возчики и простой люд. Вокруг дворца сгрудились кареты. Полиция наблюдает за размещением опустевших экипажей. Офицеры, не боясь холода, подкатывают на санях. Зимний дворец весь залит светом. Сквозь высокие окна пробиваются диковинные электрические огни и светят на оживленную площадь, на набережную Невы… За светлой кромкой освещенного невского берега виднеется в угрюмой темноте Петропавловский собор. Тюрьма-крепость… Возможно, кто-то из арестантов, припав к бойнице, смотрит на освещенный дворец, на причудливые фейерверки.

Молодые офицеры, приглашенные в качестве танцоров, спешили к Комендантскому подъезду. Приезжали они заранее, чтобы собраться под темными мраморными сводами и еще раз послушать указания, которые уже рассылались по полкам. Теперь разъяснения давал генерал-лейтенант лейб-гвардейского полка, некогда один из лучших танцоров российского двора.

– Господа офицеры, – обратился генерал к офицерам, – я не понимаю вашего легкомыслия. Я участвовал в балах трех царствований, так что могу говорить с полным знанием дела. Моя тетка была гофмейстериной. Это, знаете, не забава, и вы не вздумайте там веселиться. Вы состоите в наряде и должны исполнять служебные обязанности. Танцевать с дамами. Занимать их по мере возможности. Кстати, строго запрещается держаться группами в одном месте, запрещается находиться возле одной и той же дамы, как бы она ни была очаровательна. Будьте стойкими, как оловянные солдатики!

Театральный фургончик, с трудом взобравшись на горбатый мостик близ Зимней канавки, бойко скатил к темному подъезду Эрмитажного театра. Двери были закрыты. Воспитанниц балетной школы никто не встречал. Пока инспектриса Варвара Ивановна Лихошерстова объяснялась с дежурным офицером, в промозглом фургончике тихо переругивались. Какой-то сумасшедший день! Голодных учениц заставили в театре найти себе подобающие платья для бала, так как не успели всем сшить, а затем загнали в дырявый фургон, где гуляет ветер…

Мрачно поднимались воспитанницы роскошной лестницей Эрмитажного театра, а потом разом прилипли к высоким окнам, откуда открывалась завораживающая панорама стрелки Васильевского острова. Беспорядочно рассевшись в уютном амфитеатре, девушки от нечего делать разглядывали белоснежные скульптуры муз в нишах, медальоны с портретами. Даже пытались угадать, кому та или иная муза покровительствует и кто поместился в круглых медальонах. Никого не угадали. Одна Матильда из девяти муз угадала двух, а в одном медальоне – Вольтера. Конечно, стыдно, но когда в книжки-то заглядывать? С утра до ночи в балетном классе.

Варвара Ивановна Лихошерстова обычно только рычит, а тут ласково обратилась ко всем, чтобы набрались терпения.

Время шло, и воспитанницам надоело сидеть на месте, многие пошли размять ноги. Матильда очутилась в узком коридоре, по стенам которого были развешаны картины, коридор выходил в огромный зал, увешанный полотнами в золоченых рамах… Вдруг она услышала шаги: прямо к ней навстречу почти бегом приближался юноша. Матильда сделала вид, что увлеченно оценивает достоинства живописи. Юноша стоял в нерешительности и, видимо, хотел с ней заговорить, но тут в конце коридора показался сановник. Молодой человек коротко поговорил с ним и удалился, а сановник с улыбкой подбежал к Матильде.

– Тысячу извинений…

– Простите, а кто был этот юноша, который только что с вами разговаривал?

– Наследник российского престола.

– Как жаль, что я не разглядела его. Надеюсь, вы мне покажете его?

– Увы! Августейшая семья в Мраморном зале, а наш с вами зал – в другом конце дворца.

– Значит, не судьба, – проговорила Матильда и заторопилась к подругам.

Аликс не знала, как ей справиться с липким страхом – чем ближе карета подъезжала к Зимнему дворцу, тем больше она боялась. Сестра, как могла, старалась успокоить ее. Аликс увидела сквозь узоры морозного окошечка, какое вавилонское столпотворение на площади, прилегающей к сказочному дворцу, и ее вновь охватил панический ужас… Эта необозримая толпа каких-то кочевников, еле сдерживаемая полицейским кордоном… Эти инквизиторские костры с высоким и неровным пламенем и злыми колючими огоньками, кружащимися на ветру. Словно рассерженные прожорливые жуки, торопливо снуют кареты в месиве потемневшего мокрого снега.

Какой-то чудак решил приехать на автомобиле. Заморская эта диковина была еще таким чудом, что любопытствующие чуть не под колеса бросались, чтобы увидеть и потрогать. Шофер отчаянно жал на клаксон. Автомобилю хода не давали. Автомобилисту с супругой пришлось выйти, сердито хлопнув дверцей. Так и не доехали до сияющего огнями Зимнего дворца. То ли дело расписные сани! Далеко машине до них в скорости и удобстве.

У одного из подъездов Аликс увидела странный продолговатый фургон, из которого высыпали дети. Сестра объяснила: это балетные ученики. Интермедию будут показывать. Обычно рождественских ангелов и херувимов изображают воспитанники Императорской школы танца.

Прежде чем выйти из кареты, Аликс прижалась разгоряченным лбом к морозному стеклу. Причудливо скользят дамские силуэты от своих карет к подъезду, кутаясь в меха. Горностаи, черно-бурые лисицы… Рядом с пожилыми и массивными фигурами бабушек и тетушек – грациозные фигурки дочерей, внучек, племянниц. Головы ничем не покрыты, ибо замужние женщины являются в диадемах, а барышни – с цветами в волосах. Аликс, машинально потрогав цветы, прилаженные на ее голове, бросила короткий и вопросительный взгляд на старшую сестру, и та ободряюще ей улыбнулась, давая понять, что все в порядке и не стоит так теряться будущей российской царице… Не зря ведь вертелись у зеркала, примеряя жемчуга и бриллианты и решая, на какой броши остановиться – в виде полумесяца или звезды; и какое платье все же лучше, голубое или розовое? Остановились на розовом с умеренным декольте.

Жюль Урусов был все еще немного болен, но больше некому было «состоять» при семье герцога Людвига IV Гессенского, и церемониальная часть, возложенная на него, выполнялась им безукоризненно. Герцогу пока все нравилось, хотя он и заметил, что есть какое-то неудобство в том, что во дворец не пускают его личного лакея, а ведь без него как без рук…

Аликс, даже не успев как следует оглядеть себя в зеркалах, уже вместе со всей семьей оказалась близ Иорданской лестницы. Ступала по мраморным ступенькам, затянутым мягким ковром, словно в каком-то волшебном сне. Белые и ярко-красные мундиры… Каски, позументы поблескивали чищеной медью цвета меда. Красочные бешметы кавказских князей… Белые ментики с бобровой опушкой… Придворные мундиры с короткими панталонами и шелковыми чулками, расшитые золотом кунтуши…

Аликс было интересно, во что одеты российские дамы, что нынче носят на большое торжество? Все больше в «придворных» платьях. Большое декольте и шлейф. На левой стороне корсажа прикреплен соответственно рангу шифр: осыпанный бриллиантами вензель – отличительный знак фрейлин; если же поднимается по лестнице «портретная» дама, то на корсаже «портрет» в бриллиантовом овале.

Аликс в своем скромном Дармштадте и, пожалуй, даже в Букингемском дворце не видела такого бриллиантового дождя. Русский двор затмевал своей роскошью и размахом, возможно, даже Версаль. Вот рядом со свитским генералом поднимается по лестнице его жена. Голову ее украшает диадема в два ряда крупных бриллиантов. На лбу сверкает бриллиант. Бриллиантовое ожерелье. Декольте окружено цепочкой бриллиантов. Две другие цепи бриллиантов брошены через плечи и сходятся у броши, приколотой у пояса. Надо ли говорить, что кольца и браслеты усыпаны сплошь бриллиантами и драгоценными камнями.

Увидев себя в одном из зеркал, Аликс чуть не расплакалась. Мина угрюмая, а лицо вот-вот пойдет красными пятнами, одна мысль о которых повергала ее в отчаяние. Именно в такие минуты она казалась окружающим злой гордячкой.

Церемониймейстеры деловито скользили по залам, держа в руках жезлы – длинные трости черного дерева с шаром из слоновой кости наверху. Громадные залы были переполнены сановниками, придворными чинами, иностранными дипломатами, офицерами гвардейских полков и восточными владыками… Ослепительный свет больших люстр, отраженный многочисленными зеркалами, дробился и причудливо сверкал, зажигая перламутровые звездочки на нарядах дам. Повсюду стояли диковинные тропические растения, доставленные из придворных оранжерей лучших королевских домов.

Малахитовый зал. Придворный дирижер, немного щурясь, взглянул со своего балкона вниз: буквально яблоку негде было упасть. Наконец наступил момент, которого все ждали… Шум стих. Гости замерли в благоговейном ожидании. Дирижер вскинул руку с палочкой, и грянул полонез. Церемониймейстеры трижды ударили своими жезлами, и арапы принялись открывать двери Малахитового зала… Император с императрицей. Их Величества, слегка кивая головой, отвечают на поклоны и глубокие приседания…

Императрица с ее аппетитными ямочками на щеках и обаятельной улыбкой была очень хороша собой. Время от времени она с неподдельной нежностью и восхищением поглядывала на своего мужа-гиганта: истинный император с головы до пят. Сильный мужской характер. Упрямая воля. За спинами государя с государыней – высокие статные Романовы… Великие князья об руку со своими партнершами по танцу. Согласно этикету, это жены дипломатов.

Бал открылся полонезом. Государь шел в первой паре с женой главы дипломатического корпуса, а ее муж, согласно этикету, двигался вслед с императрицей. Великие князья и жены дипломатов выстроились парами. Обер-гофмаршал, окруженный церемониймейстерами с жезлами в руках, шел впереди царя с таким видом, будто прокладывал путь в заоблачные выси Олимпа… После первого тура происходил обмен дамами.

Аликс так и не удалось увидеть Ники среди кузенов, как она ни старалась. Она была приятно удивлена, что ее никто не лорнирует, не разглядывает с пристрастием. Ей представлялось, едва она ступит на ковровую дорожку, так все до единого будут говорить о ней, и непременно дурно, осуждая выбор цесаревича… Разумеется, среди толпы были и те, кто обращал внимание на ее высокую безупречную фигуру, на ее тревожную красоту…

Жюль Урусов, тончайший знаток придворных балов, шептал Аликс на ухо особенности российского придворного этикета. Их необходимо было знать. Так, к примеру, количество туров зависело от того, сколько приглашено дам. В полонезе участвуют только те, кто вышли из дверей Малахитового зала. Цесаревич в полонезе не должен быть занят…

Урусов дипломатично не договаривал. Цесаревич по причине маленького роста недолюбливал полонез, хотя танцевал его отменно. Впрочем, как и другие танцы. К примеру, вальс. Что за прелесть! И еще Аликс узнала от Жюля, что после полонеза полагается вальс, но в «легких» танцах царская семья обычно не принимает участия, хотя это никем не запрещено.

Лучший танцор гвардии приглашал заранее подготовленную девицу, обычно из фрейлин, и вслед пускались вальсировать наиболее смелые… Самое трудное было в том, что все теснились вперед, чтобы стоять поближе к императорской чете, и оставляли мало места для танцующих. После традиционного вальса переходили на мазурку.

На этот танец тоже готовили хорошо обученных гвардейцев. Приглашали воспитанниц Императорской школы танца для первых пар, а в былые времена балы открывал прославленный король мазурки – сам Феликс Иванович Кшесинский, замеченный еще Николаем Первым! Следующие за Николаем императоры тоже считали за честь видеть на своих балах прославленного короля мазурки.

Аликс благодарно улыбалась Урусову за столь подробные разъяснения и не сразу догадалась, что Жюль немного увлекся ею, потому-то столь словоохотлив и любезен. Ей это было приятно, а главное, не так одиноко. Аликс обрадовалась спешащей к ней Элле. Ее сопровождал брат Эрни и адъютант мужа. Как и все адъютанты великого князя Сергея Александровича, он отличался ангельской красотой и хорошими манерами. Эрни затормошил сестру и показал появившегося на балу Ники, который о чем-то весело переговаривался с кузенами.

Стол высочайших особ накрывался на особой приподнятой площадке, и все приглашенные рассаживались таким образом, что публика, проходя через зал, могла видеть каждого ужинающего. Церемониймейстеры торжественно шли впереди. Старшина дипломатического корпуса, согласно этикету, сел направо от государя, а слева – цесаревич Николай, наследник престола. Великие князья и княгини размещались вперемешку с дипломатами. Великий герцог Людвиг IV Гессенский вместе с детьми двинулся было к столу, где восседал император. И тут случилась заминка.

Жюль Урусов, уловив тяжелый взгляд императора, понял, что произошло что-то ужасное. Оказывается, герцогу и его детям было уготовано место за одним из двенадцати столов, заранее назначенных для высоких гостей из разных стран. Урусов об этом не знал – высочайшее распоряжение посадить герцога не за императорский стол поступило лишь за два часа до начала бала.

Аликс прекрасно изучила своего отца. Как только он делался дурашливо-добродушным и начинал махать руками, значит, у него приступ скверного настроения. Обида ворочалась в его душе. Казалось бы, сущая мелочь – где сидеть, за каким столом. И что с того, что присланный вчера обер-егермейстер мало и неохотно говорил о предстоящей зимней охоте. Конечно, все это мелочи. Но ведь государю должно быть хорошо известно о любимой страсти герцога – побродить с ружьишком в лесу… Крайне нелюбезный был разговор с лесничим. И так во всем. Чувствуется какое-то высокомерие. Усаживаясь за украшенный цветами круглый стол под пальмой, герцог широко и добродушно улыбался, знакомясь с чужими людьми, с которыми придется коротать вконец испорченный вечер. Впрочем, надо быть справедливым. Конечно, андреевских лент за его столом меньше, чем за столом во главе с императором. И все же тут ужинали весьма уважаемые и приближенные ко двору люди, не то что в других залах.

Государь не ужинал. Он обходил зал, присаживаясь к тому или другому столу, если желал с кем-нибудь поговорить. При этом не каждый стол удостаивался этой чести, но чувствовалось – произвольная и непринужденная царская прогулка вдоль накрытых столов была строжайше продумана заранее. Поскольку царь не мог стоять, ибо всем двенадцати гостям пришлось бы вытягиваться в струнку в течение всей беседы, то у каждого из столов стояло дополнительное широченное кресло, и около него первым оказывался царский скороход. Государь садился на заготовленное скороходом кресло со словами, разрешающими не вставать из-за стола. Следовавшая за ним неизменная свита, как в старинном менуэте, грациозно отходила на почтительное расстояние в ожидании, когда царь закончит беседу и торжественно перейдет к другому столу. После сигнала скорохода свита оживлялась и ступала вслед за императором.

С одной стороны, Аликс боялась и не хотела, чтобы к их столу подсел русский царь. Она мигом онемеет и на найдет не только нужных, но и вообще каких-нибудь слов… Но, с другой стороны, если император пройдет мимо, не удостоив их внимания, отец завтра покинет Санкт-Петербург и проклянет своих детей, если они вздумают еще раз поехать в эту дикую страну. Аликс невольно втянула голову в плечи, когда около пустого кресла возле их стола неслышно возникла фигура скорохода…

Государь был прост и по-отечески ласков. Приближаясь, приветливо улыбался герцогу, и весь разговор вышел необычайно легким и даже изящным. Оказалось, что государь умеет делать комплименты и выходят они у него искренними и обаятельными. Так, Аликс назвал «нежным стебельком» и «весенним днем посередине зимы»… Обещал Эрни устроить встречу с чемпионом по теннису в России графом Сумароковым-Эльстон. Было приятно, что не забылась давняя просьба брата, если не сказать мечта. Поинтересовался у Жюля, все ли идет в соответствии с протоколом. Непременно просил включить в программу оперу «Борис Годунов» и какую-нибудь пьесу Островского. Напомнил, что в крещенские вечера на Руси девушки гадают, и неплохо было бы постоять в Казанском соборе на службе, а то ведь молодежь затаскает по офицерским пирушкам… Любимое у них стало нынче занятие – «Айда к цыганам!». Пение послушать, хотя музыку не в ресторанах слушают. Перед тем как встать, император еще сумел найти нужные слова для тех, кто соседствовал с герцогом. Вспомнил больного отца некрасивой дамы, сидевшей напротив Аликс, и пообещал пенсию. Дал совет, как и на чье имя писать прошение. Все остались очарованы государем, и даже герцог Людвиг IV Гессенский, хотя об охоте царь не промолвил ни слова.

Цесаревич Николай со дня приезда Аликс неожиданно поскучнел, хотя, казалось, должен был бы летать на крыльях любви… Он вдруг перестал бывать в Сергиевском дворце и как будто избегал встреч с тетей Эллой и Аликс. Аликс была тоже немало удивлена его поведением. Взять хоть встречу на вокзале. Что с того, что вручил огромный букет желтых роз, если глаза были пусты… Вернее сказать, она их толком и не разглядела – цесаревич, смущаясь, отводил их… За него все больше говорила его очаровательная сестра. Ники ограничился дежурными фразами: «Не было ли холодно в вагоне? Какая нынче погода в Дармштадте? Привезли с собой коньки? Нынче выдалось хорошее катание. Хотя и на санях с горок очень весело кататься…»

Тетя Элла тогда успокоила озадаченную Аликс: мол, цесаревич сильно смущается. Так бывает, когда долго ждешь. Хотя скорее была права сестра Ксения, которая доверительно шепнула тете Элле, что ее брат стесняется своего роста. Принцесса была чуть ли не на целую голову выше Николая. Ксения и раньше замечала, как на брата нападала немота среди своих рослых кузенов. Может, поэтому цесаревич специально опоздал на бал. Боялся полонеза… Тетя Элла, сидя за ужином, исподволь изучала Ники, который делал все, чтобы казаться спокойным и невозмутимым. Но под маской равнодушия кипели страсти.

С первого дня, с первых минут, когда он увидел Аликс в темени тамбура, с ним сделалось нечто странное. Ее появление в дымке машинного пара было подобно солнцу в пелене облаков… На солнце прямо глядеть нельзя. Они как-то поспорили с братом Георгием в Ливадии, кто дольше выдержит – не мигая смотреть на солнце. Потом сквозь прикрытые веки еще долго алые кружки виделись… Аликс его обожгла. С Ники сделался солнечный удар. Он лишился дара речи. Онемел. Похоронной процессией показалась дорога от вагона до вокзального строения. Ксения, как истинный друг, занимала гостей, болтая без умолку. Проявила веселый ум и светское приличие… Правда, Жюль Урусов остался ею недоволен; конечно, она мила, но «трещотка». А Николай был ей очень благодарен.

Цесаревич очень боялся даже взглянуть на Аликс. Впрочем, если б он осмелился, то увидел бы до смерти перепуганное существо с побелевшими губами, испуганные глаза… Он только один раз украдкой взглянул на ее слегка сутулую спину и покрасневшие мочки ушей с бриллиантовыми капельками.

…Придворный дирижер питал слабость к вальсам Иоганна Штрауса-младшего. В экстазе даже сам брал в руки скрипку. Пары, завершив танец и раскланявшись друг с другом, поднимали головы вверх и вежливо хлопали дирижеру за прочувствованную игру оркестра. Сейчас он лихим взмахом скрипки звал оркестр и зал на следующий танец, на экосез.

Николай рассеянно смотрел на этот старинный шотландский танец, в котором пары постоянно менялись местами, образуя сложный и замысловатый рисунок. Ему никак экосез не давался, и частенько дамы шептали ему, в какую сторону двигаться… Цесаревич послушно передвигался по паркету, но мучительно ждал конца танца.

Тем временем император, покинув стол, где сидела Аликс, направился к следующему столу… Николай подумал, гладко ли прошел разговор и не обидел ли, вольно или невольно, государь семью герцога. Николай поискал глазами тетю Эллу – та была занята беседой с великой княгиней Марией Павловной, урожденной принцессой Мекленбург-Шверинской. По выражению их лиц и увлеченности беседой Николай безошибочно угадал, что речь шла об Аликс. Вернее, об отношении к ней императрицы. Великая княгиня Мария Павловна считала, что неприязнь ко всему немецкому застилает государыне глаза. Всему двору хорошо известны натянутые отношения между великой княгиней Марией Павловной и императрицей. Началось с того, что в каком-то светском разговоре зашла речь об императоре Александре III и его неотесанности. Великая княгиня выразила такое соображение, что, дескать, русские цари испокон веков совершенно не случайно брали в жены немецких принцесс, которые придавали европейский лоск двору и влияли на мужей, а теперь в России впервые на троне датчанка… И сразу вульгарные манеры… Царица будто с достоинством восприняла долетевшую молву и так на это ответила: «На русском троне должна быть православная императрица, а во мне православия больше, чем во всех московских колоколах».

В этой фразе легко угадывался намек на то обстоятельство, что великая княгиня Мария Павловна, пожалуй, единственная в своем роде: выходя замуж за брата государя, великого князя Владимира Александровича, так и не приняла православную веру, чем заслужила общую неприязнь двора, а со стороны императора почти открытую враждебность.

Словно деревенские кумушки, великие княгини сейчас, вероятно, сокрушались о бедной Аликс, и Мария Павловна, конечно, обещает всяческое покровительство принцессе Гессенской; «Соотечественники должны помогать друг другу в этой свирепой стране сугробов».

По тому, как разом смолкли все разговоры и возникло напряжение, Николай понял, что отец возвращается на свое место.