Текст книги "Великая степь"

Василек опять стоял на вышке – второй раз за сегодня.

Собственное его дежурство наступило сейчас – когда в раскалившейся за день железной кабине испытываешь ощущения молочного поросенка, оказавшегося в духовке. Сходство полное, даже из степи несет резким и дурманящим запахом высыхающих на солнце трав – ни дать, ни взять пряности, коими радушная хозяйка обильно приправила гвоздь своей кулинарной программы. Правда, запекаемые Пятачки не имеют при себе штык-ножа, гранат и автомата с полным боекомплектом – к великому счастью для любительниц блеснуть оригинальным блюдом…

Утром же Василек отдежурил за другого – попросил его о такой услуге ефрейтор Бережных. Трудно отказать в ненавязчивой просьбе двухметровому парню с пудовыми кулаками, отслужившему полтора года – да Василек и не хотел отказывать. По утрам теперь, в начавшиеся каникулы, ходила на партизанку Женька…

Втайне он надеялся, что сегодня она сходит окунуться еще раз – денек выдался жаркий. Надеялся и часто мечтательно поглядывал не в степь, а на проход между гаражами. Он вообще был мечтательным парнем, Василек, – и встающие перед мысленным взором картины порой напрочь заслоняли происходящее рядом.

Эта мечтательность спасла его от судьбы караульных с двух соседних слева вышек (остальные скрывала из вида складка местности). Те, повинуясь непонятно откуда пришедшему желанию, спустились из кабин, оставив оружие наверху – будто и не слышали недавно стрельбы и взрывов на другом конце периметра. Спустились и равнодушно, ничего не видя вокруг, стояли у подножия вышек – пока не рухнули на мертвую, покрытую каменной крошкой землю запретки – заколотые скупым расчетливым ударом в сердце.

Василек, увлеченный мечтами, не почувствовал предательского зова. И, повернув случайно голову влево, увидел то, что происходило на самом деле, – а не то, что ему хотели показать .

Чужие!

Полтора десятка чужих быстро приближаются по запретке. Лица замаскированы. Камуфляж. Оружие странное. А у соседней и следующей вышек валяются двумя кучками словно бы тряпья часовые… Василек грубо нарушает устав – не окликает, не делает предупредительный выстрел. Стреляет на поражение.

Очередь. Вторая. Фонтанчики пыли чертят бесплодную землю. Пересекаются со стремительно надвигающимися фигурами. Те не обращают внимания. Бронежилеты, мелькает у Василька. Он старательно выцеливает голову переднего, давит на спуск – до конца магазина.. Автомат скачет в руках, конец очереди уходит в никуда. Но глинистое лицо раскалывается, нападающий рушится. Руки и ноги бесцельно дергаются.

Второй магазин. Очередь – мимо. Вторая – есть! Не нравится? Залегают, пытаются вжаться в крохотные неровности. Рвутся вперед по двое-трое, короткими перебежками. Василек совсем не призовой стрелок – попасть в головы стремительных фигур трудно – и они все ближе. Василек кидает ручную гранату – торопливо рванув кольцо и не выждав секунды полторы-две, как это делают профи. Но удачно. Рубчатый мячик, подскочив, подкатывается прямо к залегшему. Тот протягивает руку – отшвырнуть собственную смерть. Не успевает. Взрыв.

Васильку повезло, хотя он этого не знает. Нападавшие лишились командира. Недолгая растерянность. Никто не берет на себя ответственность – уходить, не выполнив приказ, или добивать любой ценой упрямую вышку.

Ситуация решает за них. Изнутри периметра – четверо в камуфляжной форме. Двое из них тащат длинный сверток. Именно им здесь обеспечивали бесшумный прорыв…

Василек вставляет третий магазин. Стреляет. В другую сторону, по прибывшей четверке. Передний падает, остальные залегают. Издалека – рев моторов. Идет помощь. Тогда один из нападавших пускает в ход оружие, которое никак не должен был применять.

Василек валится навзничь, схватившись левой рукой за горло. Правая продолжает давить спуск. Пули сверлят железо крыши, кабина гудит погребальным колоколом. Нападавшие подхватывают сверток у вновь прибывших, подбирают своих убитых – всех. Торопливо бегут за периметр, по расчищенной ночью от мин дорожке. Бесшумный уход не получился. Вереница фигур скрывается за невысоким холмом на берегу – как раз через него ходила купаться Женька. Второпях никто не замечает, что один из пришедшей четверки незаметно отделился от своих и метнулся обратно. В Девятку.

Чуть позже из-за гаражей выскакивают бэтээры. Опоздали. Водители матерятся, мчали в объезд, от водозабора прямой дороги не было. Но непоправимого не случилось, периметр не прорван.

Они не знают, что то главное, ради чего затевался и путч, и прорыв Нурали-хана, – произошло. Именно здесь.

XV. Мужской разговор

У вертолета Гамаюна встретил Стасов:

– К генералу, срочно.

Срочно так срочно. Гамаюн сел к нему в «уазик», сзади – трое автоматчиков из службы Звягинцева. Из Отдела, что интересно, на вертолетной площадке никого. Арест? – подумал Гамаюн с каким-то даже ленивым любопытством. Оружие, однако, орлы Стасова у него не забрали. Ну да это ненадолго, стволы при входе в штаб у всех отбирают…

Двух других крокодилов, кстати, на площадке при их возвращении не оказалось – к чему бы? Гамаюну было все равно – делать что-либо и думать о чем-нибудь он не хотел. У любого мозга есть свой сенсорный предел – максимум входящей информации и внешних факторов, на которые он может адекватно отреагировать за определенный промежуток времени. Гамаюн подумал, что свой предел он сегодня уже превзошел… Подполковник слегка ошибался.

…Таманцев сидел один за своим столом – там же, где проводил совещание. Без заполнявших его людей кабинет казался огромным и несколько зловещим.

Генерал начал без долгих предисловий:

– Пока ты парил в воздусях, Сирин умер, – сказал он сухим и безжизненным голосом. – Задохнулся. Асфикция. Не механическая. Внешних следов отравления нет. Орлы Кремера срочно колдуют со вскрытием – но не гарантируют ничего без нормальных тест-систем и грамотных токсикологов. Ну и как тебе это нравится?

Гамаюну это не понравилось. Смерть Сирина – само собой. Но еще не нравились слова генерала и не нравился тон. Не нравились глаза и лицо. И – пальцы, нервно барабанящие по тому самого ларцу. По ящичку с серебряной отделкой (да что же это за талисман, черт возьми?!)… Таманцев – и нервы?! Час с небольшим назад, когда решалась судьба путча и выяснялось, кто засевшая в штабе крыса – тогда он оставался спокоен и холоден как лед. Что же стряслось, пока подполковник “парил в воздусях”? Всего лишь загадочно умер Сирин, в чем генерал, похоже, пытается обвинить начальника Отдела?

Гамаюн спросил прямо, в лоб, официальным тоном и на “вы”:

– Вы обвиняете меня в преступной небрежности, товарищ генерал-майор? Или в преднамеренном отравлении арестованного?

Таманцев глядел на него с тяжелым прищуром.

– А ты не ершись. Лучше посмотри сюда…

Генеральский палец незаметным касанием надавил какую-то выпуклость на серебряной отделке ящичка. Ларчик оказался с секретом, но открывался просто. Правда, несколько неожиданно – массивная крышка осталась на месте, а торцевая стенка разломилась пополам и на правую ладонь генерала резко выскочил некий предмет, тоже отделанный серебром.

– Вот, подарили бывшие потенциальные противники, а ныне союзники в контртеррористических и прочих операциях, – сказал генерал без всякого выражения. – Капсюльный кольт тысяча восемьсот какого-то года – точная копия. Только чуть переделан под патроны нынешнего сорок пятого калибра… Нравится?

Восьмидюймовый ствол заокеанского подарка был направлен на Гамаюна.

Прямо в лоб.

Двадцать лет спустя, подумал Гамаюн. Как в романе – в том, где постаревшие мушкетеры оказались по разную сторону баррикад и скрестили шпаги.

Двадцать лет спустя…

А когда-то, двадцать лет назад, капитан Таманцев так же сидел со своим земляком-кубанцем лейтенантом Гамаюном. Здесь, на Девятке. И говорили они о другом. Таманцев клялся, что все равно прорвется из этой дыры наверх, и опять будет писать рапорт в академию – плевать, что нет руки в верхах и протекции. А Гамаюн… Он сейчас и сам не помнил, что думал и говорил тогда – год назад закончивший училище лейтенант.

Таманцев добился своего – шел наверх медленно, но уверенно. А Гамаюна жизнь бросала по синусоиде – то вверх, то вниз…

Очередное падение случилось три года назад – когда подполковник, миротворствуя, в результате красивой контрразведывательной операции взял шестерых вооруженных бандитов – и тут же расстрелял после короткого допроса. Бандиты оказались не простые, с политической окраской – поднялся до небес вой о превышении полномочий и отзыве мандата миротворцев. (Хотя программа бандюков была незамысловата: перебить всех русских, и всех абхазов, и все иные нацменьшинства и, заодно уж, половину грузин – как сочувствующих врагам нации… Но – политические!)

Два года в Чечне мало исправили положение. Ни Москва, ни Питер не светили, не говоря уже о загранице – и Гамаюн ухватился за предложение ехать на Девятку. Тем более когда узнал, что здесь опять Таманцев – генерал-майором…

Но прежние отношения старых друзей не вернулись…

– Ты посмотри, Леша, как интересно все получается. Куда не кинь – все на тебе сходится. Десять лет тебя на Девятке не было – и вдруг возвращаешься. И с твоим именно появлением вся свистопляска начинается. Не с моим, и не с Сиринбаева приездом. Случались ведь и раньше пробные включения “двойки”. Все режимы пусть не разом, но прокатывали. А теперь назвали на большой Прогон шишек, своих и закордонных – бабах! – и все мы у черта в заднице, причем в каких временах этот черт шляется – неизвестно. Но что интересно: все большие люди, чью безопасность подполковник Гамаюн обеспечивать прибыл – тю-тю! За стеклом остались – не докричаться, не достучаться. А подполковник – вот он, передо мной сидит, живой-невредимый. Совпадение?

Я тебе не мальчик, чтобы на мне такие подходы пробовать, зло подумал Гамаюн. Прием, действительно, старый как мир: обвиняй подследственого в чем-то крупном, чего он заведомо не совершал – глядишь, расколется или проговориться о реальных грешках. Все так… Но… Совсем не нравились Гамаюну глаза Таманцева.

Недаром ведь следователи садятся спиной к свету или слепят допрашиваемых лампами – голос и вазомоторику можно научиться хорошо контролировать, а вот глаза выдают фальшь. Игры и бутафории сейчас в глазах Таманцева не было. Было что-то другое. Словно он действительно верил в то, что говорил. Если так – дело плохо. Путч, отключение, измена в штабе – и все эмоции внутри, ничего наружу… Крыша поехала у генерала? Или тот же симптомчик, что прорезался у Гамаюна перед самым явлением Гриши Зорина с автоматом наперевес? Нет, не нравилось все это Гамаюну – особенно в сочетании с дулом сорок пятого калибра, до сих пор направленным в его сторону. А для силовых решений позиция аховая – через широченный стол с нужной быстротой генерала не достанешь; можно, конечно, резким нырком уйти от первого выстрела – но пуль останется в барабане четыре, долго в догонялки с ними не поиграешь…

Генерал продолжил, задав неожиданный вопрос:

– Слушай, ты наркотой, часом, не балуешься? А то тут мне Кремер документик передал – посмеяться. На двадцати трех страницах один мудрила мысль доказывает: дескать, весь мир есть совокупность наших ощущений. А поскольку стал он, мир, вокруг Девятки явно бредовым и нереальным – стало быть, пребываем мы в чьем-то бреду, скорей всего наркотическом. Закумарил, сука, и сны видит – а мы все это дерьмо расхлебывай… Одно неясно: почему в этом сне-бреде все на пользу товарищу Гамаюну идет, а? Кем ты сюда приехал – разведенным опальным подполковником, которому два года уже третью звезду задерживают. А сейчас? Карахар, гроза Великой Степи! Второй человек на Девятке, хоть есть и постарше званиями… Или первый? Женился, опять же, на самой красивой женщине в городке. Что скажешь?

Не-е-т, Таманцев не спятил… Глаза генерала смотрели цепко и трезво. Что-то он сказал сейчас важное во всей этой словесной шелухе, и ждал на это “что-то” реакции – но Гамаюн не мог понять, на что.

– Вот как… – протянул подполковник, не пытаясь замаскировать издевку. – Значит, раньше у нас три версии имелось: мы в прошлом, мы в неимоверно далеком будущем, и мы не пойми в каком параллельном мире… Теперь, для полноты, четвертая появилась: вся Девятка имеет место в затаенных мечтах подполковника Гамаюна. Замечательно… Какой вариант выберете, товарищ генерал-майор? Может, подсказочку попросите? Пятьдесят на пятьдесят? Или умному другу за советом позвоните?

– А ты не хами, Леша, – сказал Таманцев. Очень устало сказал.

Положил револьвер на стол, брезгливо оттолкнул рукой. Провел ладонью по лицу. Посмотрел на Гамаюна – и во взгляде не осталось ничего, кроме тоски. Таким подполковник видел Таманцева лишь один раз – сразу после Прогона.

Генерал снова заговорил. Голос был никакой:

– Час назад твоя “кувшинная четверка” напала на Школу. Охрана вырезана без выстрела. Потом – ушли в степь. Через периметр. Из степи их встречали – часовые с трех вышек перебиты, сопротивлялся только один… Ушли – и как растаяли. Вертушки сейчас за видимостью, связи нет – но номер дохлый. Если сразу не засекли – есть где-то нора, до ночи отсидятся…

– Что с Миленой? – спросил Карахар. С трудом.

– Утащили с собой. Надеюсь – живой.

Милена была единственной дочерью генерала Таманцева.

Хотелось бросить всё и поднять всех – и повести в степь, и охватить широченной дугой все прилегающие к озеру окрестности, и стянуть этот гигантский невод к Девятке… Бесполезно. Нет стольких людей – даже если погнать на убой черпаков. Нет техники. Темнеет – и через час все преимущества в скорости и огневой мощи не будут значить ничего. А за ночь похитители могут отмахать верхами столько… В сторону гор, например. А слепой поиск в ущельях и лесах предгорьев – дело безнадежное, будь даже у них втрое больше вертушек и бензина к ним… Значит, поиск будет зрячим. Ниточка найдется. Весть о взятой жене Карахара степной телеграф разнесет быстро…

К словам генерала он стал прислушиваться с середины фразы:

– …деталь: все четверо были в нашей форме. И твои ребята у Школы подпустили их на расстояние удара ножом. Если допустить, что Сирина подставили как козла отпущения, а потом быстро ликвидировали – то кто, скажи на милость, мог все это организовать? Кто, кроме тебя? Вся информация была у двух человек. У меня и тебя. В себе я уверен. И кто у нас остается методом исключения?

– К чему мы тогда разговоры разговариваем? – мрачно спросил Гамаюн. – Зови Кремера, пусть колет “правдодел”. Потому как спецов по “конвейеру” у нас нет… А слишком грубо со мной нельзя – вдруг шока не выдержу. Сдохну и не расскажу, зачем жену сам у себя украл…

– Говорим мы по одной причине, – сказал Таманцев. – За тебя поручился человек, которому есть основания верить. И предложил альтернативную версию случившегося. Довольно странную версию…

Интересно, интересно – кто такой? Гамаюну оснований верить, значит, нет. Но логика генерала, стоит ее перевернуть, бьет по самому Таманцеву. Знали двое, в себе Гамаюн уверен. Значит? Хотя, если верить пословице, – что знают двое, знает и свинья. И опять же: ну зачем отцу похищать и тащить в степь собственную дочь?

Да, любопытные порой бывают отношения у сорокадвухлетнего зятя с сорокадевятилетним тестем. Куда там Фрейду с его эдиповыми комплексами…

Генерал нажал кнопку селектора и сказал всего одно слово:

– Заходи.

Вошел человек, которого Гамаюн меньше всего ожидал увидеть – здесь и сейчас.

Иван Савельевич Камизов, отставной майор, уже несколько лет руководил в Девятке загорскими монтажницами. Издавна повелось, что работы по пайке и сборке изделия 13Н7 проводили специалисты с засекреченного завода, дислоцирующегося в подмосковном Загорске. Причем специалисты женского пола – как менее склонные к утренней дрожи рук и паяльников, способной испортить тончайшие микросхемы. И молодые – семейных в трех-четырехмесячную командировку не больно-то заманишь.

Загорск давно переименовали, а завод рассекретили – но монтажниц возили по-прежнему оттуда. Ударный женский батальон им. мадам Бочкаревой (так неформально называли эту бригаду) несколько скрашивал тоскливую демографическую ситуацию Девятки. Их номера в “Хилтоне” всегда служили центром притяжения холостой молодежи – как штатской, так и военной. А иногда и не холостой… В далеких гарнизонах порой страсти бушуют – куда там мыльным операм. И бывали, бывали случаи – бросали седеющие майоры и подполковники жен, детей и карьеру – ради озорных глаз и звонкого смеха загорских девчонок. Все бывало…

Единственным мужчиной среди загорских специалистов был их начальник Камизов – рослый мужик лет за пятьдесят, добродушный, словоохотливый, весельчак и балагур, душа компании. Опять же отставник и выпить не дурак – считай, свой.

Сейчас именно он вошел в кабинет Таманцева – непохожий на себя. Другая походка, другая манера держаться. Другой взгляд – цепкий, без доброй лукавинки.

Через несколько секунд Гамаюн сообразил, кто присоединился к их милой семейной беседе. И сказал вошедшему:

– Здравствуйте, товарищ майор. Или у вас другое звание?

– Ну, если вы, Алексей Иванович, хотите официально, – тон Камизова тоже не походил на обычную его манеру разговора, – то называйте меня полковником. Но я предпочитаю по имени-отчеству…

– Догадался, значит, – процедил Таманцев, глядя в упор на зятя.

– Что есть такой человек, вычислить было нетрудно, – пожал плечами Гамаюн. – Но кто конкретно – понял только сейчас.

И в самом деле, поверить, что все дела Конторы вершил в Девятке главный ее чекист подполковник Варакушкин (если начистоту – налитый спесью дурак) было трудно. Варакушкин, отиравшийся при Прогоне у ЦПУ тринадцатой, служил, надо думать, для братьев по разуму официальной вывеской. И, возможно, козлом отпущения – если что вдруг стрясется. А также занимался неизбежным бумаготворчеством – планы, отчеты, проценты…

Реальными и тайными делами наверняка заправлял кто-то иной – в чьем удостоверении ни слова о принадлежности к Конторе не значилось. Вопрос состоял в другом: этот кто-то с равным успехом мог стать жертвой Прогона вместе с Варакушкиным – либо остаться в Девятке. Остаться законспирированным и лишившимся связи с Конторой…

И спустя некоторое время Гамаюн уверенно склонялся ко второму варианту. Исходя из единственной причины: из хорошего своего знания стукачей. Сексотов. Барабанов. Дятлов…

Сколько бы не отмывались интеллигенствующие стукачи в своих мемуарах: мол, время было суровое, мол, или на Колыму, или в сексоты, мол, никого всерьез не закладывали, а писали для проформы общеизвестные вещи – Гамаюн знал другое.

Стукачество сродни наркомании. На иглу тоже ведь не всегда добровольно садятся. Зато потом что дятлы, что наркоши ловят кайф от своего занятия – и не могут остановиться. Втянувшийся сексот работает не за деньги и не из страха – из удовольствия. То ли тут пьянящее чувство тайной власти над людьми, то ли благостное ощущение себя частью огромной и всемогущей машины – но факт остается фактом – стукач не может не стучать. Известно, что порой осведомители НКВД с приходом немцев начинали активно работать на гестапо, а после бегства фашистов – вновь на НКВД. Не менее клинический случай: доносы, которые долгие годы писались “в стол” – при утрате по какой-то причине связи с куратором…

Рассуждал Гамаюн просто: осиротевшие дятлы Конторы никуда не денутся. Придут в Отдел и предложат услуги. Плевать им, что конкурирующая фирма, – у них душа горит и облегчиться желает.

Не пришли. Не предложили. Значит – не осиротели. Значит, шеф их жив-здоров и аккуратно получает от подчиненных информацию… Теперь, после отключения, когда стало ясно: всё навсегда – теперь таинственный резидент должен так или иначе выйти из подполья. Собирать материалы без малейшей надежды переслать в родное ведомство – бессмыслица.

Значит, резидент ФСБ вышел из тени раньше. Вышел и пришел к Таманцеву. И оказался Камизовым. Вот и весь, собственно, секрет личной полиции генерала. Вот причина всей его подозрительной осведомленности в иных делах… Старая сеть стукачей Конторы. А боевиков-оперативников у Камизова, надо понимать, нет – или мало. Потому и родилась на свет служба оперативного реагирования. Или наоборот – как очередная сдержка и очередной противовес – на этот раз глубинному бурильщику. От всей страны остался крохотный пятачок – а игры ведомств все те же… У степняков все проще. И честнее.

– Я надеюсь, без обид? – дружески сказал Камизов.

Сколько раз Гамаюн слышал эти слова… А сейчас соседушка скажет, что делают они, по большому счету, одно дело…

– Одно ведь дело делаем, – продолжил вчерашний душа общества, а ныне обер-чекист Девятки, – одному знамени служим…

Гамаюн с трудом сдержал неуместный смешок.