Текст книги "Великая степь"

– Слушай внимательно, полковник. Сегодня на совещание оденешь не камуфляж, и не рубашку с коротким рукавом, а нормальную форму, с кителем, с погонами, с цацками, до штаба дойдешь, не упаришься, а там кондиционеры…

Монотонный голос дававшего инструкцию звучал на одном дыхании и был лишен любых эмоций. Но выговаривал слова на удивление четко и правильно – так звучат аудиокассеты для изучающих языки.

Полковник кивал, запоминал. Вопросов не задавал. Знал – не время. Сейчас в ответ на любой вопрос ему повторят тот же текст, слово в слово. И столь же монотонно и правильно. Говоривший продолжал бесконечную фразу:

– …Начнется, не дергайся, получи свою пулю в мякоть, по касательной, падай на пол и лежи, пока не кончится, потом вставай и немедленно принимай команду над Девяткой, как старший по званию.

Монотонный голос смолк. Повисла пауза. Полковник смотрел на своего гостя, прямо в лицо. Потому что если отвести взгляд и вдруг поймать это лицо боковым, периферийным зрением – можно увидеть нечто не особо приятное. Полковник один раз увидел и не хотел повторения опыта. А так – лицо как лицо, правда малоподвижное. И тоже – без следа эмоций.

– Спрашивай, – сказал гость.

Полковник о многом хотел бы спросить этого человека, давно считавшегося погибшим. Но не спрашивал, знал – посторонние вопросы его гость проигнорирует, полное впечатление – просто не услышит.

– Как уйдешь? – спросил полковник. – Отдел стоит на ушах, утром в Гамаюна стреляли. Может, помощь нужна?

Полковник не хотел, чтобы предложение о помощи приняли. Но еще меньше хотел, чтобы его собеседник угодил в руки Отдела.

Как всегда, тот перед ответом на вопрос помолчал – секунд пять-шесть.

– Уйду, как пришел, – сказал он наконец, – незаметно, помогать не надо.

Гость солгал. Уход его был запланирован заметным, и даже весьма эффектным.

И – кровавым.

– Свидетельница – девчонка семи осеней, – сказал Пак, не заметив, что уже считает годы совершенно по-степному. – Чего-то там ей родители поручили, а она улизнула, на вершину кургана залезла – скорпионов ловить. Оттуда все и видела…

Дети везде дети, мелькнуло у Гамаюна. Наши тоже до Прогона бегали за периметр, переворачивали камни, хватали ядовитых членистоногих пинцетами, а то и двумя прутиками… Дети любят играть со смертью, не понимая, что она навсегда.

– Странные люди на них напали, и странные вещи девчонка видела. Подъехали верхами, десятка три. По одежде – свои. Из какого рода, девчонка с вершины не разобрала. Но заметила интересную вещь – лица у приехавших спрятаны, замаскированы. Или закрашены чем, или тряпками замотаны – у всех одинаково. Она удивилась, здешние масок не носят, лиц не прячут… Но на кочевье приняли гостей спокойно, без тревоги. Собираться стали к кибитке старшины, к приехавшим поближе. А потом началось непонятное. Ее, девчонку, потянуло со страшной силой с кургана – туда, вниз, к своим. Но не побежала, боялась, что родители накажут… Наверху осталась.

Пак сделал паузу. И сказал самое странное:

– Убили всех. Неизвестным девчушке холодным оружием – не кончарами, не дротиками, не топорами… Спокойно, деловито – как баранов перерезали, без сопротивления. Почти без сопротивления – двое-трое убежать пытались, один за оружие схватился… А остальные – чуть не сами горло подставляли. Вот так… Затем пришлые вокруг что-то горстями разбрасывали… Гильзы, надо думать.

– Нурали знает? Все эти подробности – знает?

– А как же… Девчонку первым делом пред его очи… Но… Короче, у нее там, на кургане, похоже крыша съехала. Да и съедет от такого увиденного – как всех родных-то… Лепетала что-то про мертвецов, что воскресли, и своим мертвым родственникам головы рубили. А потом со всадниками ушли – не связанные, за хвосты коней держась. Все – мужчины, десятка два. Ну ладно, воскресли – их и оглушить могли. Но вот дальнейшее… Нурали подобные слова о свои воинах и слышать не пожелал. Выгнал девчонку и отправил лечиться от душевных болезней – к жрецам Тенгри-Ла. Ладно хоть не Иссы и Мириам, те живо залечат, падкие до малолеток… О чем на ханском хурале говорили – не знаю. Но наутро поскакали хайдары с красными дротиками…

Гамаюн кивнул. Все сходилось – как раз самое большее тысяч пятнадцать по красной тревоге и соберется, с разведданными совпадает… Сейчас там поменьше, не все подошли пока…

Гамаюн знал, что система мобилизации в степи на редкость проста. Тут обходились без военкоматов, призывных пунктов, повесток и приписных свидетельств. Подъехавший вестник-хайдар метал дротик под ноги главе кочевья и называл место сбора. Цвет дротика показывал, сколько мужчин должно выступить от семейства. Красный – двое. Черный – в любой семье оставался лишь младший совершеннолетний (с тринадцати лет) сын. А белый значил, что дела хуже некуда – и шли все, без остатка, с кибитками, семьями, скотом. Женщины адамаров тогда тоже садились на коней и брали оружие. Шли победить или пасть… Что интересно – дезертиров, симулянтов и альтернативщиков при этом способе призыва не наблюдалось.

В Великой Степи не существовало налогов. Вообще. Ни деньгами, ни баранами, ни чем другим… Материальное благополучие ханов и их приближенных держалось на гораздо большей, чем у простых смертных, доле военной добычи. Единственную дань своим владыкам степняки платили именно так – кровью и жизнями мужчин, способных держать оружие. А способны были все – дети впервые садились в седло, не умея еще ходить. До старости ж, по крайней мере до немощной старости, – доживали немногие. Седобородым старейшинам на деле было по пятьдесят, крайне редко по шестьдесят осеней – и в бой шли они вместе со всеми.

По большому счету – Гамаюн крепко уважал степняков…

К шатру Пресветлого Нурали-хана, Попирающего ногами горы и Соленую Воду, Пьющего воду из Большой реки – к шатру хайдар подходил, а отнюдь не подползал на брюхе, как то принято у дальних восточных соседей – раболепные обычаи коротконосых не приживались в гордой Великой Степи. Но вид у вестника был – как у подползающего.

Нурали-хан понял все. Молчал, смотрел сквозь хайдара, бормочущего запинающимся языком полное ханское титулование. Хан стал вслушиваться, начиная с содержательной части известия – хотя и без того догадался обо всем по виду принесшего его.

– Тохтчи-нойон не поднял твой дротик, присланный ему, пресветлый хан. Тохтчи-нойон повернулся и ушел в свой шатер. Он не стал говорить со мной. Его люди не дали еды мне и не напоили моего коня, но не помешали мне уехать. Я все сказал, пресветлый хан…

Хайдар замолчал. Глядел на хана с немой надеждой. Караулчи, личные охранники хана [6]6
  Первогодки, штудирующие премудрости Устава караульной службы, а также многие в панике взывающие о помощи штатские, – не догадываются, что слово “Караул” завезли к нам конники Батыя как раз из Великой Степи. Караул – на многих тюркских языках значит “стража”.


[Закрыть], тоже посмотрели на него с ожиданием. Но ни они, ни вестник не дождались от Нурали ни слова. Хан смотрел в степь – не изменившись лицом, только рука стиснула изукрашенную серебром камчу так, что побелели косточки пальцев…

…Тохтчи, хитрый хромоногий корсак… Он давно смотрел на восход и тосковал по потерянным сочным травам, по пастбищам на берегах Манаса и Улюнгура. И он уйдет туда, уйдет к ак-кончарам – после не поднятого ханского дротика и отпущенного живым хайдара иного выхода нет. Полторы тысячи кибиток уйдут за Тохтчи-нойоном…

Караулчи не дождались от хана ни слова, ни жеста – подхватили хайдара под локти, повлекли прочь от шатра. Тот механически переставлял ноги, выворачивал шею назад в слепой надежде увидеть знак хана, который изменит все…

…Стражники вернулись быстро из неглубокой лощины, прорезавшей склон Гульшадской горы. Ни криков, ни другого шума оттуда не донеслось – хайдар сумел умереть правильно . Закон Степи суров, но справедлив – и принесшего подобную новость хайдара чаще всего казнят. Не за саму весть – за то, что не сумел переубедить отступников. Следующие будут в таких случаях более красноречивы…

Кучка всадников приближалась степью. Хан вгляделся. Байнар со свитой. Байнар, старший сын от второй жены… Невысокий, скуластый, с реденькой бородкой и с черными жесткими волосами, Байнар походил на свою мать – она происходила из коротконосых, дочь аскер-баши их дальней закатной крепостицы (для коротконосых – закатной) – Нурали взял мечом и крепостицу, и дочку двадцать пять лет назад, когда все было иначе. И характером Байнар похож на коротконосых – столь же хитрый и жестокий. Но в войне удачлив, и недаром назначен отцом угланом левой руки – ни одного голоса на хурале не прозвучало против, а в таких случаях на родство с ханом не смотрят – на кону стоят жизни всех… И на возраст тоже не смотрят – лишь на умение командовать людьми в битве, и на удачливость, что не менее важно… И на то, благоволят ли к соискателю онгоны – духи войны…

Духи войны к Байнару благоволили, это очевидно. Именно он заставил на Ак-Июсе отступить страшного Карахара – в первый и пока в последний раз. Ныне духи стали общаться с Байнаром напрямую, помимо жрецов и старух-вещуний…

Это хану не нравилось. Нет, он уважал и благостных духов синего неба, и вечно голодных духов-демонов земли, никак не могущих насытиться льющейся на землю кровью, и онгонов, витающих над битвами и подбирающих души павших воинов – уважал и приносил им жертвы. И духи вод, гор, лесов – по-всякому относящиеся к человеку, и духи предков, всегда доброжелательные – тоже не могли пожаловаться на скупость Нурали-хана… Даже Хозяин Соленой Воды получал каждое первое полнолуние лета свою девственницу…

Но хан был убежден, что духи должны оставаться в своем мире, а люди – в своем. И общаться им надлежит лишь через жрецов, облеченных доверием земных владык. А уж дело владыки решать, какие вести из того мира стоит сообщать подданным, а какие – нет…

Теперь же многие напрямую слышали голоса духов, звучащие в их голове – и повиновались. Слишком многие…

Байнар подошел, оставив свиту поодаль. Обратился, как верноподданный углан к владыке – с полным титулом, с ногами, попирающими и т. д. Потом сказал по-простому:

– Отец, духи войны не солгали мне. Оттуда, от Шумящего и Пьющего Воду, можно прорваться к самому сердцу логова Карахара. Драконов Земли там сейчас нет, и нет сплошной стены, которой они отгородились от мира… Лишь натянуты на столбы веревки, способные остановить одних глупых куланов – груди боевых коней легко разорвут их… Отец, я должен ударить туда всеми силами левой руки. Мы прорвемся к их домам и к дворцу Аксара – и там Стрелы Грома не смогут повредить нам, не разрушив их дома и не убив их детей. Мы будем резать их, как режет волк отару, ворвавшись в самую середину, меж ягнят и ярок… А ты с Отичей-нойоном встретишь их в степи, куда они побегут, как стая вспугнутых тудаков – побегут, бросив Драконов Земли. Спеть будет красна от их крови, отец. Их женщины будут рожать тебе воинов. Их глупо валяющееся везде железо станет нашими мечами и дротиками. А голова Карахара станет чашей на наших пирах. Так сказали онгоны…

Нурали-хан не стал спорить с онгонами. Железо – хорошо, женщины – того лучше. Но вот все силы левой руки… Карахар умен и силен, и он не станет отсиживаться за веревками. А Байнар до сих пор опьянен Ак-Июсом.

– Пять сотен воинов ударят туда, куда указали тебе онгоны… – сказал хан. – А мы посмотрим, дадут ли им духи войны победу… Кого любят онгоны – тот стоит тысячи, так ведь говорится?

Символы ханской власти в степи разнообразны – нет единого стандарта, нет переходящих к наследнику короны или скипетра. Знаком повелителя может быть редкое оружие или украшение – и должно не расставаться с владельцем и лечь с ним вместе под степной курган… У Нурали-хана символом власти служил шлем, трофей тридцатилетней давности – сборный шишак из четырех медных пластин на кожаной основе, богато отделанный золотом и неограненными сапфирами. Хан носил его почти не снимая, привыкнув за годы к тяжести на голове…

Никто не знал, но именно по этой причине онгоны, духи войны, избрали в собеседники Байнара. Ханского сына. Углана левой руки.

– Надо понимать, налицо две провокации, – медленно сказал Гамаюн. – Две обставы . Кто-то хочет столкнуть нас с ордой Нурали лбами… Кто? И зачем? Сам знаешь, степь тут для пастбищ не очень – трава редкая, выгорает быстро. Фактически – полупустыня. Ради нашего оружия и металла? Но кто в Великой Степи способен на византийские хитрости? До сих пор все, с кем мы сталкивались, действовали в лоб, по-простому…

– Разве что те, кого здесь зовут коротконосыми, – сказал Пак. – Скорее всего, это местное прозвище китайцев. Но они давненько здесь не появлялись, поколения два, не меньше. На востоке, в Кашгарской степи, у них стояли раньше крепостицы-форпосты, но сейчас ни одной не осталось. Через десятые руки доходят смутные слухи о какой-то внутренней заварухе у коротконосых. О затянувшейся гражданской войне. Если так – то им сейчас не до колонизации Западного края…

Будь в истории Китая лишь одна гражданская война, как в США, подумал Гамаюн, получилась бы хорошая привязка ко времени. И хоть какое-то чувство исторической перспективы. Но, к сожалению, хроники Поднебесной пестрят внутренними смутами…

Пак словно услышал его мысли и сказал не совсем в тему:

– А ведь вполне может быть, что там, на востоке, есть сейчас корейское государство Пэкче… – голос звучал грустно.

Может быть, подумал Гамаюн. А может – на западе князь Бус сейчас из последних сил сдерживает натиск остготов… Бьется с полками короля Германариха или уже его наследников. Бьется во главе антов – предков восточных славян. Бьется, чтобы попасть в плен и погибнуть, будучи распятым на кресте. Не стоит, Сергей, о том, что может быть. Давай о том, что есть. Есть война – наша война. И восемь с половиной тысяч жизней – за которые отвечаем мы с тобой…

– Нурали не хочет большой войны, – сказал Пак, помолчав.

– А мобилизацию устроил учебную? – скептически поинтересовался Гамаюн.

– Перебиты два кочевья – хан не может не отреагировать, если желает сохранить подданных. Но Нурали далеко не дурак. Хоть и объявил девчонку-свидетельницу умалишенной – но официальной версии о вине Карахара едва ли сам верит. Мобилизация – хороший способ сплотить народ. И, заодно, – выявить разом всех потенциальных отступников и перебежчиков. Узнать свои реальные силы. Ак-кончары напирают с востока – кто-то их тоже выдавливает из старых владений Нурали…

Да, так всегда и было в Великой Степи. Гунны, заставившие трепетать Европу, и половцы, терзавшие набегами Русь – всего лишь степные аутсайдеры, выбитые с родных кочевий более удачливыми и сильными соседями…

– Но большая война с Девяткой прикончит Нурали-хана, – продолжил Пак. – При любом исходе, даже в случае победы – он достаточно знает о ваших силах, чтобы понимать, какой ценой эта победа достанется. Но и мирно разойтись, по всему судя, не удастся – нужна хоть небольшая, но схватка. Как прелюдия к мирным переговорам…

Гамаюн про себя отметил слова “ваши силы”, но спросил не об этом:

– Скажи, Сергей, все эти слова о намерениях хана – чисто твои догадки и выводы? Или есть конкретная информация?

– Косвенная. Но посуди сам: где хан собирает людей к ставке? Гульшад! Под самым боком! Никто и никогда так не делает. Может, ты и прав про отсутствие иных тактических изысков – но что такое фактор внезапности, здесь хорошо знают. И воинов собирают не под носом у объекта нападения – в стороне, скрытно, с максимальной секретностью. Потом – марш-бросок со всей возможной скоростью. А что здесь? Не будь даже меня – разведка Сирина разве все не доложила бы? А твои дозоры? Примерные скорость и запас хода Драконов Земли хану известны. Вывод: все это – демонстрация. Игра мускулами. И решение своих внутренних проблем.

– Маленький вопрос: почему Нурали не думает, что мы можем ударить по всей этой его демонстративной возне со всего размаха? Во избежание непредвиденностей?

– Ответа два. Во-первых, он умный человек и считает умными вас с Таманцевым. Любому ясно, что при всем совершенстве техники, при всей огневой мощи Девятка в осаде, в изоляции, без союзников – не выживет. В лучшем случае можно растянуть агонию на годы… А свято место пусто не бывает – взамен Нурали придет на эти пастбища кто-то другой. И встанет та же проблема. Второй ответ – это, извини, я сам. Хан прекрасно знает, кто я и откуда. Но купец в степи – лицо неприкосновенное, вне зависимости от происхождения. Для того, чтобы получить и сохранить ханскую тамгу на право свободной торговли, многого не надо. Достаточно не обманывать внаглую при расчетах и не гнать дезу, когда расспрашивают, где был и что видел… Но при этом торговца могут мягко “пригласить в гости”. Ненавязчиво задержать на какой-то срок – если готовится нападение на его родину или на кого-то, с кем плотно связаны его, купца, интересы… Во избежание утечки. Со мной же Нурали поговорил лично через три дня после хурала, объявившего сбор воинов. Чисто восточный получился разговор – вежливый, на вид пустой, но с намеками. С намеками на трудности с ак-кончарами и кое с кем еще… Поговорили – и хан меня отправил восвояси. Прямо сквозь прибывающие отряды. Какие еще намеки нужны? По-моему, умному достаточно…

Гамаюн представил, как вся эта информация будет выглядеть на совещании у Таманцева. Так мол и так, мы должны убить столько-то степняков и подставить столько-то наших ребят под дротики, просто для того, чтобы сесть с местным главой администрации за стол переговоров… Или, скорей, на кошму переговоров – к столам и стульям здешний народ непривычен. Классы в Школе выглядят смешно: невысокий стол учителя и россыпь скрестивших ноги учеников на полу…

Но на совещании идею необходимой по дипломатическому ритуалу блиц-войны не протащить… Разве что…

Мяукнул селектор. Голос Багиры:

– Командир, здесь Ткачик. Говорит – вопрос крайне срочный.

– Пропусти, – коротко приказал Гамаюн. Знал, что с ерундой мичман их разговору мешать не станет…

Но вопрос оказался, мягко говоря, неожиданным:

– Товарищ подполковник, вы давно перечитывали одну старую восточную сказку? Про Али-бабу и сорок разбойников?

Гамаюн недоуменно посмотрел на Ткачика.

IX. Морская пехота в Великой Степи

Это напоминало известный анекдот о подводной лодке в степях Украины – мичман Российского Флота Ткачик в Прибалхашье, в самом сердце Великой Степи, смотрелся странновато.

Хотя акватория весьма приличных размеров под боком имелась – превосходящая размерами и Ладожское, и Онежское озера, обладавшие в свое время военными флотилиями. Но воды сугубо внутреннего и глубоко-тылового Балхаша военные корабли никогда не рассекали, о чем мичман горько жалел. Авианесущие крейсера не нужны, хватило бы пары сторожевиков, не боящихся айдахаров, способных не опрокинуться от таранного удара головы зубастой твари, и одного-единственного нефтеналивного судна…

И все сложилось бы по-другому.

Не потребовалась бы трасса на полуостров, к найденной там нефти, – трасса, спасшая Девятку, но проложенная по трупам своих и чужих. Трасса, втянувшая в затяжную войну… Не происходили бы постоянные нападения на колонны, – вызывающие неотвратимые ответные удары. И остались бы живыми парни с Постов.

Но военных кораблей здесь не оказалось. Да и предшествующая служба мичмана Ткачика, честно говоря, проходила отнюдь не на бескрайних морских просторах. На Девятке Ткачик оказался полгода назад по другим делам. Делам, связанным с морем весьма опосредованно – через обеспечение безопасности прибывших на приемные испытания супер-радара группы флотских офицеров (Российский Флот, как ни старались его превратить в береговую флотилию объединенные усилия и наших, и заморских политиков, – с большим-таки интересом поглядывал на Индийский океан и на то, что над океаном творилось…)

Они там до сих пор и остались – на двойке, на четвертой линейке. Ткачик оказался снаружи. В напряженных событиях первого месяца после Прогона, когда никто не понимал ничего, и многие споры на тему: что делать? – чуть не доходили до драки – тогда мичман сразу и без колебаний встал рядом с Гамаюном. Хотя, в отличие от Багиры, Лягушонка и некоторых других, общее боевое прошлое Ткачика с подполковником не связывало.

Если честно – здешняя и нынешняя жизнь ему нравилась.

Семьей к тридцати девяти годам морпех не обзавелся, тосковать не о ком. К кочевой, достаточно опасной жизни Ткачик привык давно и в достижениях передовых технологий не слишком нуждался. Сила и решительность ценилась здесь и сейчас куда выше, чем в старом мире. На женщин, при всей их избалованности мужским переизбытком, двухметровый атлет Ткачик действовал безотказно…

Ну и что еще простому морпеху надо?

Правда, простым морпехом он не был. Но об этом никто, даже Гамаюн, не знал. Только сам Ткачик.