Текст книги "Великая степь"

Эхолота у них не нашось. Аппаратуры для поиска металлических предметов под водой – тоже. Имелись два водолазных скафандра, на вид – ровесники Цусимы и Порт-Артура. Да еще старенький компрессор к ним. Не было даже аквалангов – непрозрачная, белесо-мутная от известковой взвеси вода Балхаша к подводным прогулкам в духе Жак-Ива Кусто не располагала. Водолазные же комплекты предназначались для одного-единственного дела – осмотра (при нужде – ремонта) подводной части водозабора. В результате длины воздушных шлангов для работы в трех километрах от берега, в вычисленной Кремером точке, не хватило.

Пришлось наращивать, собирать из двух комплектов один – и под воду водолаз должен пойти в одиночку, без напарника. Рискованно – но иного выхода не было.

…Водолаз что-то мудрил с грузами на поясе – шлем и перчатки лежали пока в стороне. Командовавший операцией майор Румянцев нервно поглядывал по сторонам. Озеро на сотни метров вокруг покрывала пелена глушенной рыбы – глубинок не пожалели, решив пересолить, но исключить встречу с айдахаром. Кремер надеялся, что относительно маломощные взрывы у поверхности не повредят цель их поисков. Сам он участия в пробном погружении не принимал – слепые поиски могли затянуться ни на один день…

Компрессор мерно постукивал. Полностью готовый водолаз шагнул к трапу.

И тут все пошло кувырком.

– Убей, убей их, Хаа!!! – вопила Женька. – Туда, левее! Еще раз!! Уходят, бей же!!!

Мертвые не могут умереть. Мертвые могут перестать двигаться. Они переставали – но медленно и неохотно. Смятые, раздавленные, прошедшие мясорубку мелких острых зубов айдахара – глинолицые долго продолжали извиваться и дергаться – бесцельно, как извивается перерезанный лопатой червяк.

А громадная туша, похожая на взбесившуюся резиновую колонну, продолжала крушить все и всех – до кого и до чего могла дотянуться. Первые удары, почти бесцельные, – лишь бы не задеть Женьку – приобрели осмысленность и точность. Бетонной прочности голова – главное оружие айдахара – била точечными таранными выпадами – куда показывала Женька. Пасть и хвост Хаа почти не использовал.

Схватка повисла в состоянии неустойчивого равновесия. Эффект неожиданности кончился. Уцелевшие глинолицые умело использовали укрытия, таились за береговыми камнями. Атаки айдахара все реже достигали цели – кувалдой трудно выковырять забившегося в щель таракана. Женька сидела на корточках – голая, исцарапанная – за камнем, посередине между озером и врагами. К ней Хаа пока никого не подпускал. Но долго это тянуться не могло – в схватке назрел перелом.

Змей был весь в крови, шкура свисала лохмотьями – не прошли даром удары по острым скалам и засевшим среди них глинолицым. Хаа начал уставать. Движения его замедлялись. Воздух вспарывали стрелы – и мало кто из стрелявших промахивался.

Красивой победы не получалось. Надо было немедленно уходить, уходить с Хаа вплавь через озеро. Но Женька, увлекшись азартом схватки, этого не понимала…

Зато поняли другие, наблюдавшие за схваткой издалека и не глазами. Поняли и решили рискнуть. Использовать то, что никак не должны были использовать. Дать Женьке уйти они не могли…

Давно нацеленная на айдахара установка выстрелила относительно негромко. Звук походил на хлопок бутылки с шампанским – если представить бутылку с железнодорожную цистерну размером. Фокусировку глинолицые установили самую узкую – чтобы не зацепить Женьку. Удар разрезал айдахара пополам. Центральной части туши – трех метров шкуры, мышц и костей – просто не стало. Два ровнехоньких чистых среза выглядели, как пособие по анатомии. Боли Хаа не почувствовал, передняя половина тела продолжала начатый выпад – и рухнула на камни, потеряв опору.

Боль пришла к айдахару чуть позже. И – хлынула кровь. И – раздался дикий, разрывающий уши крик Женьки.

Небольшое кочевье. Три десятка кибиток окружают шатер старшины. Там, у шатра, все и собрались. В центре кучка людей. Десяток рук цепко держит вырывающегося человека. Это – Олег Звягинцев. Мелькают ножи, куски одежды падают на землю.

Небольшая, обернутая войлоком дубинка бьет по затылку – Олег обмякает. Ударивший наклоняется над ним – прислушивается к дыханию. Все в порядке, жив. Скоро очнется…

Обнаженное тело лежит на спине, ноги широко расставлены. Невысокий, седеющий кочевник наклоняется к Олегу. В руке нож – узенький, похожий на расплющенное шило. Степняк делает первый разрез – длинный, ровный, неглубокий – от пятки до пятки, через пах.

Все пошло кувырком – в самом прямом смысле слова.

Палуба стала крениться – все сильнее и сильнее. Компрессор, не переставая стучать, пополз к фальшборту. Водолаз упал, загремев латунным шлемом. Майор Румянцев вцепился в леер и смотрел за борт. Воды за бортом не было. Точнее, была – но далеко внизу.

А потом катер рухнул бортом вниз. Крики людей. Потоки воды, рвущиеся в иллюминаторы и люки. Что-то с треском ломается. Что-то лопается с камертонно-чистым звуком. Палуба застывает вертикально, словно катер выбирает, килем вверх или вниз ему предпочтительнее плавать. Через мгновение суденышко встает на киль – осевшее, полузатопленное. Румянцев, не выпустивший леер, отплевывается от соленой воды. Компрессор исчез – вместе с водолазом. За бортом кто-то бултыхается и отчаянно материться. А за другим…

За другим встала – рядом, можно коснуться рукой – закрывающая горизонт гора. Мокрая, бугрящаяся. Чуть дальше – сюрреалистичной водонапорной башней высится голова на огромной шее. Водяной Верблюд.

Секундная неподвижность монстра сменяется движением – быстрым, целенаправленным. Гора скользит мимо водолазного катера, совершенно к нему равнодушная. Еще через секунду суденышко бессильной щепкой вертится в мощной кильватерной струе.

На берегу взвывают сирены. Чуть позже – рявкают пушки береговой обороны.

Часовые на вышках услышали-таки шум схватки глинолицых с айдахаром – но не поняли, что происходит там, за холмом. Пронзительный вопль Женьки снял сомнения – тревожные кнопки были немедленно нажаты.

Прорыв недельной давности не прошел даром – группа быстрого реагирования теперь постоянно дежурила у КПП. Правда, в раскаленных машинах, несмотря на приказ, не выдерживали – с началом календарного лета столбики термометров дружно рванули к сорока. Но не расслаблялись, сидели тут же, в тенечке. С оружием, в брониках. Ждали.

И дождались.

– Па-а-а машинам! – рявкнул старлей Калюжный, выскочив из караулки. – На партизанку, живо!

Неслись степью, широкой дугой обходя минное поле. Из городка, с побережья – вой сирен. Механик-водитель глянул на Калюжного вопросительно. Тот мотнул головой: жми, без нас разберутся, наше дело – периметр.

Механик жал. А там, в Девятке, творилось что-то серьезное. Кто-то пожаловал в гости – и встречали его по полной программе. Калюжный, высунувшись из люка, безошибочно определял по звуку: танковые пушки, КПТВ, бомбометы… Ага, вот и «шилки» вступили…

Когда передовой БТР выскочил на вершину прибрежного холма, стрельба поутихла. Работали лишь пушки западного сектора обороны. Через несколько секунд замолчали и они. Но бойцы группы этот факт проигнорировали. Все их внимание приковало то, что творилось на партизанском пляже.

Любая змея, даже крохотная, умирает долго – обезглавленное тельце часами извивается в степной пыли, а сердце продолжает биться и сутки спустя. Когда же в змее шестьдесят метров…

Агонизирующий Хаа прошелся по партизанке спятившим асфальтовым катком. Камни не спасли глинолицых – камни рушились и хоронили их под собой. Убившая айдахара установка валялась сплющенным куском металла. Рядом две искореженных кучи тряпья – наводчики-глинолицые. Кровь змея заливала все. Крохотные ручейки ее сползали по раскаленной скале в озеро. В белесой воде расцветали красно-бурые кляксы. Бешеная пляска гигантских обрубков прекратилась. Хаа был еще жив. И – умирал победителем. Врагов не осталось. Огромный плоский глаз (вместо второго – кровавая дыра) неподвижно смотрел на поле боя. Желтый глаз.

Страшным зрелищем стал пляж – но и на него группа быстрого реагирования не обратила внимания. Потому что у самого берега возвышалась громада Водяного Верблюда.

Всё – скалы и холмы, живые и мертвые, застывшие на вершине бронетранспортеры и даже перерубленная, подергивающаяся туша айдахара – все казалось по сравнению с ВВ мелким и внимания не заслуживающим. Громадная башня шеи Верблюда наклонялась. Движение было стремительным, но гигантские размеры замедляли его для глаза – точно так же, на вид медленно, рушатся огромные здания. Пасть чудовища почти коснулась берега и раскрылась. Двойной частокол клыков прикрывал черную пещеру глотки.

– Не стрелять! – крикнул Калюжный – он увидел.

…Обнаженная девушка подходила к Дракону. Приблизилась к пасти вплотную. И – шагнула внутрь, проскользнув между клыками с ракету “земля-воздух” размером…

Калюжный застонал.

Пасть схлопнулась. Шея стала подниматься. Вода вскипела под могучими ластами. Отчаянную пальбу вслед чудовище проигнорировало.

Закат окрашивал степь в цвет крови.

По степи брел человек. Брел от кочевья к Девятке. Олег Звягинцев. Хотя человеком это назвать было трудно – кошмарный манекен из покрытого спекшейся корочкой мяса. От движений корка трескалась, красные капли падали на траву. Зубы скалились в постоянной усмешке – губ не осталось.

Сзади, мелко перебирая лапками, бежал корсак. Жадно принюхивался к запаху крови. Но пока не приближался.

Человек остановился. И упал – как игрушка с кончившимся заводом. Корсак медленно, осторожно приблизился. Рука упавшего дернулась. Зверек отскочил и стал ждать. Ужин предстоял на редкость обильный.

Ночного пиршества корсака лишили. Колонна, которую вел в рейд лично Звягинцев-старший, нашла ободранное тело – чисто случайно. Олег еще жил, но в таких случаях медики виновато разводят руками. Умер он ночью.

К утру кочевье плотно – мышь не проскочит – обложили.

IX. Легенда

Ак-кончары шли степью – всадники, кибитки, верблюды. Овечьих отар – главного богатства степняков – не было. Часть овец захватили свирепые нукеры Сугедея, часть пала, не выдержав быстрых и долгих переходов – овцы достаточно медлительные животные.

Всадников тоже оставалось мало. На сто тысяч кибиток – меньше шести тысяч мужчин, способных сидеть в седле и держать оружие. И те были измотаны проигранными битвами, многие ранены.

Ак-кончары шли степью. Сзади оставался след из костей животных – на махан пускали лошадей и верблюдов. И – оставались крохотные безымянные холмики. Умирали дети. Умирали старики. Умирали раненые воины. Впереди летели вестники-хайдары с переломленными дротиками в руках. Ак-кончары просили мира.

На пятый день после перехода границы их старейшины поднесли Нурали-хану дары: черного коня, черного барана и черную собаку. Четвертым даром, не предусмотренным ритуалом, стала голова Тохтчи-нойона – последнего перебежчика от Нурали под бунчук Улюкай-хана, ныне погибшего владыки ак-кончаров.

Пресветлый хан плюнул голове в глаза, даже сейчас хитро прищуренные. И отшвырнул в сторону – недостойна быть пиршественной чашей. Остальные дары принял. Ак-кончары стали его подданными, население ханских земель неожиданно увеличилось вдвое. Правда, их, земель, больше не стало. Не стало больше овец. И воинов – не намного больше.

Но это неважно. Овцы окотятся, женщины нарожают воинов. По случаю объединения братских тюркских народов закатили трехдневный той. Нурали своими руками разделывал голову пресловутого черного барана, оделяя старейшин былых врагов кого ухом, кого глазом, кого губой – высшая честь у степняков. Буза лилась рекой. С пиршественной кошмы не вставали. Упившиеся спали тут же. Веселились, не думая о нависшем с востока Сугедее. О самозваном хане, явившемся ниоткуда и набравшем за последние год-два невиданную силу. О его непобедимой орде, свалившейся на голову старым владыкам степи, как беркут падает на зайца-толая…

На третий день, под конец пиршества, прискакал хайдар. С вестью о судьбе рода, после заключения мира откочевавшего на прибрежные пастбища, к самой Девятке.

И веселье как рукой сняло.

– Ты чем это у сугаанчаров разжился, мичман? – порой Гамаюн по привычке называл Ткачика именно так.

– Да вот, провернул один бартер… Степные сувениры, – туманно ответил морпех.

– И что же из вверенного имущества ты на сей бартер пустил?

Когда каждый штык на счету, держать нестроевого интенданта – роскошь. И обязанности каптенармуса (баталера, зампотыла, каптерщика, квартирмейстера и т.д. и т.п. ) исполнял Ткачик. Флотские – народ хозяйственный. Утром Гамаюн краем глаза видел, как кавторанг притащил и загрузил в машину тяжело звякнувший сверток.

– Не наезжай, командир. Пустил на это дело исключительно личное имущество. Два номера “Плейбоя”. От сердца оторвал. Видел бы ты, как глаза у мужиков здешних загорелись… Да и дамочки заинтересовались.

– Смотри, грянет тут сексуальная революция. А ты в ее родоначальники угодишь…

Последние дни они с Ткачиком общались примерно в таком стиле. Разговор, начатый после поломки бензовоза, не возобновился.

Дальнейшее обсуждение вопроса: от сердца или от какого другого органа оторвал экс-мичман пресловутые “Плейбои” – пресек свист с вершины скалы, известной как Верблюжья Голова. Сигнал от Багиры. Из степи приближался всадник.

Хайдар от Пака.

Послание оказалось в двух частях. Первая часть – четыре исписанных мелким почерком листа. Вторая – две аудиокассеты.

Гамаюн мельком просмотрел листочки. Пак раскопал некий гуляющий по степи шедевр устного народного творчества – музыкальную поэму неизвестного автора. Название в вольном переводе звучало как “Легенда о Ваир-хане, его дочери луноокой Джеймун и восьмипалых онгонах”.

Дату создания легенды Пак не смог установить даже приблизительно. Но из разряда свежих бестселлеров она вышла как минимум несколько поколений назад – информатор Кулая, сам не молоденький, слышал шедевр еще от деда.

На кассетах имел место текст поэмы в исполнении певца-акына. На листках – сжатое изложение Кулая. Ну что же, приобщимся к местной поп-культуре…

…Дребезжание дутара вполне гармонировало со старческим фальцетом певца. В русском переводе нерифмованные вирши звучали примерно так:

Велик и могуч был властитель степи Ваир-хан.

Велик Ваир-хан!

Кочевья его занимали всю степь до последнего моря.

Велик Ваир-хан!

Стада тонкорунных овец не исчесть, как песок у Синей Воды.

Велик Ваир-хан!

Коней табуны, проходя, сотрясали копытами землю,

Велик Ваир-хан!

Табунщики их Ваир-хана считали владыкой.

Велик Ваир-хан!

Верблюдов могучих мохнатые спины казались ковром,

Велик Ваир-хан!

В степи расстеленным веленьем великого хана.

Велик Ваир-хан!

И т.д. и т.п. Короче, велик и славен Кочубей, его поля необозримы… А на деле-то, небось, правил хан на территории с пару районов будущей Джезказганской области. Ох уж эти поэты…

Длительный подход к теме Гамаюна не привлекал. Судя по тому, что кассет понадобилось две, поэма не из коротеньких. Подполковник промотал вперед, снова послушал. Неведомый бард покончил с инвентаризацией движимого имущества владыки и столь же обстоятельно принялся за гарем.

Каждая жена Ваир-хана описывалась до мельчайших деталей, типа родинок у пупка и цвета волосяного покрова интимных частей тела. Подобная осведомленность автора наводила на некоторые подозрения, но к сути дела – к онгонам – не приближала.

К тому же устная и поэтическая речь степняков несколько различались. Гамаюн понимал все с пятого на десятое, о значении многих слов приходилось догадываться. Он выключил магнитофон и стал читать резюме Пака. Стиль капитана запаса С.Д. Кулая понравился подполковнику гораздо больше.

Из письменного сообщения Пака:

…похитили несовершеннолетнюю дочь хана, предположительно обладавшую паранормальными способностями (разговаривала с птицами и животными – и они слушались ее). Источник подчеркивает, что похищение девственницы стало не первым – но хан отреагировал только на случай с собственной дочерью.

В качестве ответной меры Ваир-хан предпринял экспедицию против онгонов силами 5-6 эскадронов легкой кавалерии. Располагая агентурными данными о дислокации противника, хан вышел в район замаскированной базы онгонов (в дальнейшем – пещера). Несколько раз источник подчеркивает характерную деталь – все отборные воины (личная гвардия хана) шли в поход в медных шлемах.

Имеется конкретная привязка пещеры к местности. Гористый берег озера, скала, поднимающаяся из воды “как воловий рог” напротив входа в пещеру. Сам вход описан как малозаметное отверстие в почти вертикальной расселине, напоминающее ……. …..[12]12
  два слова густо зачеркнуты


[Закрыть].

Незаметно проникнуть в расположение противника хану не удалось. В боестолкновении с рабами восьмипалых онгонов (трудно уязвимыми, боящимися ударов лишь в голову) Ваир-хан потерял большую часть личного состава, но пробился во главе группы прорыва в пещеру. Описания базы смутные и поэтичные. Но ясно, что Ваир-хан нашел свою дочь Джеймун живой и даже по-прежнему девственной.

Характерная деталь: в схватке в пещере были уничтожены несколько духов-онгонов. Их гибель источник приписывает волшебным свойствам личного оружия Ваир-хана – бронзовой секиры. Но можно допустить вполне материальную и смертную природу восьмипалых.

При отходе остатков группы прорыва онгоны применили колдовство (неустановленное оружие?). Ваир-хан, его дочь и почти все их спутники погибли. Двоим тяжело раненым удалось выползти из пещеры и отступить с остатками группы прикрытия…

Все понятно и ясно, подумал Гамаюн. Пещера Мертвых завалена взрывами – поищем пещеру Ваир-хана. А там бронзовую секиру в руки – и вперед.

Интересно, почему они взяли Милену, раз интересуются девственницами? Среди ее достоинств подобное не числится…

Ладно. Надо выходить на побережье и искать эту самую пещеру. Едва ли тут много торчащих из озера скал в форме воловьего рога.

В исходе атаки на онгонов Гамаюн не сомневался. Уж если джигиты Ваир-хана с примитивными бронзовыми топорами прорубились к сердцу базы… Похоже, самое действенное оружие онгонов – пси-атаки. Нападающие попросту начинают убивать друг друга. Просто, эффективно, экологически чисто. Но действенно лишь до тех пор, пока о таком оружии не знают. Ваир-хан, судя по всему, знал.

Надо было спокойно просчитать все варианты предстоящей драки, но в голову лезли почему-то другие мысли. О возвращении. И о продолжении разговора с Ткачиком.

Гамаюну все больше казалось, что Таманцев бутафорил, разыграв в вечер путча убитого горем родителя. Никогда раньше генерал не пылал излишком отцовских чувств. Просто ловко использовал представившийся случай. Почти все недовольные новым руководством Отдела ушли в степь. В рейд на самого опасного противника из встречавшихся им до сих пор.

Таманцев же не проигрывал при любом исходе дела. Либо он избавлялся от потенциальных оппозиционеров, либо его наперсник Звягинцев получал время, чтобы прибрать все вожжи к рукам. Милена в генеральской игре оказалась мелкой разменной монеткой. Как, впрочем, и жена, г-жа Мозырева – уже смахнутая с кона.

Гамаюн не терпел штабных интриг и сознательно держался от них подальше, сосредоточившись на внешних проблемах Девятки. На Степи. Но сейчас… Тревожно было подполковнику. Как поведет себя Звягинцев? Какими методами попробует завоевать авторитет в Отделе и в Степи?

Звягинцева подполковник знал хорошо. Пока оставалась вероятность возвращения, тот демонстративно держался в стороне от многого. От ареста Орлова. От рейдов в степь – хотя не раз высказывал мысль, что хороший степняк – мертвый степняк. И Гамаюн подозревал, что после отключения, после бесплодной попытки вернуться, Звягинцев наломает дров. Которые полыхнут жарко. Очень жарко.

Кочевье пылало.

Пламя над кибитками поднялось жарко и весело. Сухое дерево занялось мгновенно. Войлок съеживался от жара, вспыхивал – отвратно несло горелой шерстью. В огне корчились трупы – обезглавленные.

В этот рейд Звягинцев взял самых надежных. Тех, кто жаждал кровавой мести за Посты и Ак-Июс. Кто считал, что лучшая политика – выжечь и перебить всё и всех на три дня конного пути от Девятки.

Уцелевшие воины – человек пятнадцать – стояли связанные. Смотрели, как сгорают жены и дети, убитые у них на глазах.

К старейшине, тоже связанному, стоявшему в стороне, вразвалку подошел человек. Миша Псоев, известный лейтенанту Старченко и покойному Щуке как лже-черпак. Отчаянный боец. Доброволец, пришедший в Отдел одним из первых. Пришедший по простой причине – нравилось убивать.

– Хорошо кожу сдираешь? – поинтересовался Миша. – Хочу научиться. На тебе и попрактикуюсь.

“Попрактикуюсь” Псоев сказал по-русски. Остальное на языке адамаров. Миша вынул нож, оглядел седого, невысокого старейшину взглядом скульптора, примеряющегося к глыбе мрамора. Сказал снова по-русски:

– Если что не так сделаю – подскажешь…

…Воинов оставили жить. Когда все кончилось, выкололи глаза, развязали и отпустили. Одного зрения не лишили, но обрубили обе кисти. Раны аккуратно продезинфицировали, забинтовали. Пусть всем рассказывают, что в Степи появился человек куда страшнее Карахара.

Реклама в любом деле – главное.