Текст книги "Великая степь"

Поначалу Гамаюн недоумевал: почему Девятка по количеству плодящихся партий на душу населения столь бодро шагает впереди планеты всей? Будущей планеты, разумеется.

Достаточно вразумительный ответ дал майор Кремер.

Пойми, Леша, говорил он, мы угодили в жесточайший информационный вакуум. Исчезло все: телефон и письма из дома, теленовости и газеты, и даже самое простое – рассказы приехавших в Девятку новых людей. Сенсорный голод. А мозг привык переваривать энное количество новой информации – и активно ищет замену. Не найдя – сам создает некий суррогат. Вместо телевизионных Зюгановых и Явлинских – свои, доморощенные. Свои интриги и кулуары, своя борьба идей – по большому счету всё это театр. Вроде и переживают, и сочувствуют актерам на сцене – но все знают: постановка. Пьеса. Невзаправду. Хотя, похоже, иные актеры чересчур уж входят в роль… И выкорчевывать наши партии бесполезно – просто сменят амплуа и жанр. Из фарса раздуют трагедию, из себя – страдальцев и мучеников… А публика прослезится. Писатели наши новоявленные, все трое – из того же разряда. И заметь, в каком жанре работают. Никаких боевиков, детективов, фантастики – мелодрамы и бытовуха в незабвенных традициях соцреализма. Тоска по утраченному. И – читают, и слезами по ночам обливаются, и множат втихаря, как ты ксероксы под контроль не ставишь…

Насчет писателей Кремер ошибался. Точнее, был информирован хуже, чем Гамаюн.

Писателей в Девятке образовалось после Прогона не трое, а ровным счетом шесть. Под звучным псевдонимом “Мери Мейсон” слили свои литературные таланты три домохозяйки в возрасте от тридцати девяти до пятидесяти двух и примкнувший к ним прапорщик средних лет, обнаруживший, что исчезновение с телеэкрана футбола и хоккея принесло ему массу свободного времени, способность к писательству и легкость в мыслях необыкновенную. Плодовитая четверка выдавала на гора каждую неделю литературные сценарии продолжений “Санты-Барбары” и еще пары слезливых сериалов. Причем герои часто по ходу действия смотрели футбольные матчи – с подробным описанием штрафных, сольных проходов и забитых голов… Прапорщик тосковал по футболу.

И – об этом Кремер тоже был хуже информирован – множительную технику для тиражирования сих творений использовали не втайне, но с ведома и попустительства Гамаюна. Опасность информационного голода подполковник интуитивно чувствовал и меры принимал. Хотя писателей – настоящих – не любил. Прилетал один маститый в Ханкалу во время второй чеченской – набраться впечатлений, поручкаться с героями да попить спирт с десантурой. Попил, поручкался, улетел. И выдал роман “Спецназ” – где, чуть изменив фамилию, конкретно обгадил на всю страну Гамаюна.

Дескать, трусливый и дрожащий за свою шкуру подполковник порой выгонял из-за рычагов механика-водителя, садился сам, подчиненных – на броню – поехали. Вот козел (в смысле писатель). Любому ведь известно, что бывает, если на фугас наедешь. Кто наверху – контузия, кто внутри – в цинковый ящик. И снаряд кумулятивный бойца на броне только прямым попаданием может убить, практически невероятным – а вся мясорубка внутри, взрыв туда уходит. Хотел Гамаюн в отпуске съездить, набить морду козлу-писателю. Да плюнул – спился тот совсем, поговаривали…

Сейчас ездили иначе. Все внутрь, под броню. Другая тактика противника – вместо фугасов дротики.

Это не заметили прорывавшиеся вчера через периметр. Не заметили и не унесли с собой. Не успевшие к прорыву бойцы Отдела тоже не нашли оторванную гранатой Василька руку – кисть и часть запястья.

Обнаружили малоприятный трофей черпаки, поутру латавшие прорехи в колючей проволоке. И не сразу поняли, что нашли. Поначалу показалось – паук, встречались тут такие здоровенные – туловище с голубиное яйцо, суставчатые лапы длиннее человеческого пальца. Их ловили, равно как и скорпионов, и, залив эпокситкой, делали нехитрые солдатские сувениры.

Это оказалась рука. Рука с восемью длинными пальцами…

Находку подняли и завернули в чистую тряпочку. Но задание было срочное, с докладом о природном казусе к начальству никто не побежал.

На стол сдающего дела подполковника Гамаюна рука легла через несколько часов.

Третья пачечка документов была помечена восклицательным знаком. Толщиной она воображение не потрясала – четыре листочка.

Гамаюн глянул на время поступления. Поздняя ночь, конец дежурства Багиры. Гамаюн выполнял тогда приказ Таманцева: пойти и напиться. Точнее сказать, перешел к пассивной фазе выполнения… Ну и что стряслось?

Так… Банальная история… Услышанные соседями выстрелы, вызов, один пистолет и три трупа. Прапорщик с простреленной головой на полу. Его жена и солдатик – в постели. Бывает. И что же зацепило Багиру?

Он перевернул страницу и понял – что.

Два момента придавали делу непонятную подоплеку. Во-первых, ревнивый прапорщик Рюханов пропал без вести девять дней назад. На Третьем Посту.

Во-вторых, судя по первичному, самому грубому осмотру, как минимум половину этого срока он был мертв. Убит холодным оружием. Приставленное к виску дуло разнесло голову трупа.

Сюрреализм какой-то. Потратить столько сил и средств на обставу – и подкинуть несвежий труп? Или Отдел и медиков считали полными идиотами, или рассчитывали, что тела пролежат так долго, что сравняются по кондициям.

Ерунда. Не огромный город, где соседи по лестничной клетке не видят друг друга неделями. Прапорщицу хватились бы уже утром, максимум к середине дня. Да и оружие при подобном раскладе стоило применить с глушителем.

А заколот прапорщик характерно. Спереди, в сердце. Как часовые с вышек. Как Гена Шорин и двое его ребят из охраны Школы. Как мадам Слепчук, в недобрый час подвернувшаяся под руку этому любителю заканчивать дело одним ударом… В совпадения Гамаюн уже не верил.

Значит? В одном кувшине доставили труп? И кто-то остался в Девятке после нападения на Школу? Имитировали прорыв и остались. Чтобы организовать убийство прапорщицы, от которого за версту разит обставой? Не любовник-черпак же, в конце концов, был главной целью.

Эпизод с ревнивым трупом путал все карты. До него все действия проникшей за периметр четверки отличались строгой логикой. Не всегда понятной – но логикой.

Если восстановить события, то что получается:

Фаза один: рано утром у источника пси-атаке неизвестной природы подверглись водовозы (отныне не только они, но и все выезжающие за периметр и несущие на нем дежурство не снимают сфер). Или, как говорили предки, парням “отвели глаза”. Четверо диверсантов незаметно размещаются в кувшинах.

Фаза два: для подстраховки у места выгрузки кувшинов и фляг использован Кешка Петрищев. Кандидатура выбрана идеально. Пацан впечатлительный, внушаемый – это раз. Люди волевые и способные к самоконтролю не слишком-то поддаются этим суггестивным штучкам – Гамаюн понял это, проанализировав собственные ощущения на совещании. Оружие Кешки и его окружение – это два. Отличный камень в кусты. Никакого следа серьезных людей. Самодеятельность пацанов. И – все сработало. Группа просочилась. Если бы не наблюдательность Ткачика… Но с морпехом разговор особый и откладывать его не стоит.

Фаза три: где-то эта четверка болталась до вечера и чем-то занималась, кроме убийства Ирины Слепчук – достаточно случайного. Где и чем – неизвестно. Но не засветились нигде и никак. Вывод? Свои. Бывшие свои. Знающие на Девятке всё. Пропавших без вести за полгода достаточно – могли сломаться, могли не вынести мозголомных процедур.

Фаза четыре: атака на Школу. Совпавшая с демонстрацией кочевников у водозабора с точностью до секунд. Почему Школа? Странный выбор объекта. Из-за Милены? Вроде логично – захвачен рычаг влияния на Карахара. Но что тогда означала непонятная процедура, которой подверглись все находившиеся в Школе, даже дети кочевников? Каждому на голову надевали шлем странного вида. На несколько секунд – и снимали. Без каких-либо выявленных последствий. Загадка. И – впервые пришельцы оставляют живых свидетелей. Никто, кроме охраны, не тронут. Правда, толку от очевидцев немного: видели четверых в униформе (кому-то показалось – трое, кому-то – пятеро, обычное для свидетелей дело). Лица вроде смутно знакомые, но никто никого не опознал.

Фаза пять: прорыв периметра и уход. Тут у них что-то сломалось. Паренек на вышке не поддался на все их штучки… Первый нормальный огневой контакт. Огневой с нашей стороны. Они упрямо пользуются холодным оружием – и убивают парня стрелой. Не дротиком – именно стрелой. Арбалетной. Цельнометаллической, из какого-то сплава на основе титана. И прорезь под тетиву характерная – узенькая. Значит – тетива тонкая, не сплетенная из жил. Стальной тросик, скорей всего. Если учесть, что выстрел был снайперский – первой стрелой, сквозь узкую горизонтальную щель-амбразуру, точно в горло… Картина однозначная. Оружие сие – плод совершенно чуждых Великой Степи технологий. И не изготовлено на Девятке местными умельцами – титановая стрела отштампована. Поток. Фабричное производство.

Выводы достаточно поганые. В схватку с ними вступил противник, чужой этому месту и времени. Оказавшийся здесь, можно предположить, способом, аналогичным Девятке. Обладающий портативной аппаратурой, избирательно воздействуюшей на психику. И, скорей всего, имеющий более мощное оружие, чем фабричные арбалеты. Не применявший его из соображений конспирации… Научившийся активно вербовать одних – и использовать втемную других.

Выводы невеселые, но достаточно логичные.

Только история с мертвым прапорщиком сюда не ложится. Не будь он мертв несколько дней – тогда можно представить: завербованный Рюханов дезертировал от новых хозяев, ведомый банальной ревностью – и вышло то, что вышло.

Но не вербуют же они ходячих мертвецов, в самом деле…

II. Ткачик

Переговоры завершились. Мир. В Степи все быстро – это лишь века спустя дипломатические шестерки будут месяцами утрясать в договорах точки и запятые – дабы державным лидерам осталось закрепить размашистой сигнатурой исторический документ – и выйти с приклеенными улыбками под камеры и микрофоны журналистской братии.

В Степи всё быстрее. И проще. Если ты друг – значит друг, и никто с другом не будет торговаться за лишнее пастбище-другое. Если враг – никто и не задумается о балансе интересов – дело быстро решат дротики и кончары.

…Не то делает Таманцев, подумал Ткачик, совсем не то. Все вроде правильно – но не то. Правильно – по писаным и неписаным законам того мира. Там – да, там принято выпустить вперед кого-то, кто выполнит всю грязную и кровавую работу, как здесь – Гамаюн. А потом, когда дело сделано, – задвинуть назад, и дискредитировать, и дезавуировать, и выступить вперед самому: это, мол, Карахар сжигал кочевья и выкладывал пирамиды из голов. Его личная самодеятельность и искажение генеральной линии. А я, Аксар (генерал-майор Таманцев) – добрейшей души человек и нет на моем парадном мундире с рядами наград за беспорочную службу ни капельки крови.

Не сработало.

Ткачик был уверен – ему не показалось. В глазах Нурали-хана и его приближенных статус переговоров упал – когда хан узнал, что дезавуированный и отстраненный Карахар участия в них не примет. Ткачик боялся, что и статус заключенных соглашений упадет тоже. Поспешил генерал обезглавить Отдел. Понадеялся, что Степь запугана рейдами Карахара… И это – надолго. Зря. Здесь то, что называли в старом мире “балансом сил”, меняется быстро. Каждая женщина каждый год рожает по ребенку – и все мальчишки на тринадцатом году садятся в боевое седло и получают джад (колчан с боевыми дротиками). Здесь не живут долгие годы и десятилетия под грузом поражения отцов. Здесь быстро начинают уважать силу – и столь же быстро чувствуют слабину…

Все договора и пакты даже в том мире имеют силу ровно до тех пор, пока не ослабнет один из подписавших эти куски бумаги. И здесь все точно так же, ничего за долгие века не изменилось и не изменится.

Кроме того – Таманцев переоценивает силы. Считает, что один его боец с автоматом стоит сотни вооруженных холодным оружием конников. А то и двух сотен. Может, оно и правильно – если сравнивать лишь тактико-технические характеристики. Но Ткачик видел, как атаковали колонну на Ак-Июсе. Так – на стволы, на огонь, на смерть – могут идти лишь люди, для которых главное – победа. А своя жизнь – дело десятое или двадцатое. Много ли таких на Девятке? Солдатики, привыкшие копать и разгружать – никогда воинами не станут. В большинстве – не станут. Даже в Отдел, где собрались лучшие люди, добровольцы приходят по разным причинам. Устали сидеть за проволокой, хотят повысить свой статус… А некоторым, что скрывать, просто нравится убивать. Не побеждать – убивать. И идут (точнее – шли) к Карахару. К ныне отстраненному от командования Отделом Карахару.

Звягинцев же, проверенный таманцевский соратник, выезжал после Прогона в степь два или три раза. Зато руки чисты, это точно.

Тревожно было Ткачику…

Но, по мнению Ткачика, Нурали-хан оказался неплохим мужиком. Крепким. Иной тридцать лет в кулаке буйные степные роды и не удержит.

Повел себя хан так, будто тела не его воинов усыпали вчера степь у водозабора. Гордо повел… Вручил Таманцеву тамгу на вечное и наследственное владение территорией Девятки – здоровенный кусок кожи с вытесненными сложнейшими узорами. Всю ночь документ готовили? Или запаслись загодя, просчитав и этот поворот событий?

Еще получил генерал в дар ловчего сокола-балабана. Были и другие подарки, но сокол Ткачику не понравился. Совершенно не понравился, хоть и красивая птичка… Слышал морпех краем уха от Сереги Кулая, что птица ханских охот – исключительно беркут. И никто другой с этими степными красавцами охотиться права не имеет. И что? Значит, не признает хан Таманцева ровней? Очень похоже… Тут власть и богатство измеряется количеством отар. Овцы кормят и одевают степняков, почти не нуждающихся в овощах и тонких тканях. Второй критерий – земля. Пастбища. Чтобы пасти тех же овец. Сколько отар у Аксара-Таманцева? Сколько пастбищ за колючей проволокой? А все остальное – вторично. Воинов женщины нарожают. Оружие у врага захватить недолго…

Кстати, об оружии. В качестве ответного дара получил хан от генерала охотничью многозарядку. “Сайгу”. Подарочный, штучный экземпляр. И – подробную, на пальцах, инструкцию о пользовании. Остался Нурали невозмутим, но… Показалось Ткачику – что-то в глазах степного владыки мелькнуло. Конечно, один ствол перелом в ход войны не внесет. Тем более войны, вроде как законченной миром.

Но сам Ткачик на месте хана не стал бы единолично изводить приложенные к подарку коробки с патронами. Не стал бы палить по сайгакам и тудакам, или держать оружие на стене, как символ своего авторитета. Нет, Ткачик немедленно обучил бы владеть стволом два-три десятка самых толковых воинов. И дал бы расстрелять им все патроны – для тренировки. Компоновка и частично устройство “Сайги” содраны с Калашникова, между прочим. Не обязательно ведь перековывать захваченные автоматы в дротики. А кто сказал, что Нурали-хан глупее Ткачика?

С огнем играет Таманцев… Североамериканские индейцы вообще в каменном веке жили, колеса не знали – а через поколение лихо палили из проданных белыми торговцами мушкетов. В белых же и палили.

Тревожно было Ткачику, когда он шел к бывшему начальнику Отдела – поделиться кое-какими соображениями. Он не знал, что у Гамаюна тоже имеются интересные мысли.

Касающиеся самого Ткачика.

– Я вот что думаю, товарищ подполковник. Кто здесь, в степи, может пользоваться арбалетами с титановыми стрелами? Да еще и с оптикой, судя по всему. Кто тут мог окопаться, и замаскировать, скажем, подземную базу в горах – не оставив снаружи ничего, кроме вентиляционных отверстий? Кто мог грамотно и профессионально внедрить людей в окрестные племена и найти там агентов влияния? У кого тут может быть опыт в создании резидентур? И, самое главное: кто, кроме России, имеет и совершенствует систему ПРО с громадными радарами? Которые, как выяснилось, имеют побочные свойства? Ясно кто, айдахар ему в душу…

– Интересно… – протянул Гамаюн равнодушно и скучающе. – Но больше меня сейчас интересует другой вопрос. Дисциплинарный.

Вариант, озвученный Ткачиком, в голову подполковнику приходил. И казался объясняющим многое. А если допустить, что заокеанские враги-коллеги Камизова работали в том же направлении и с большим успехом – белых пятен в событиях почти не оставалось.

Но час назад (Звягинцев был в степи, на переговорах) на стол подполковнику лег предмет, не оставляющий камня на камне от версии о цеэрушниках, овладевших механикой межвременных странствий.

Рука.

Восьмипалая рука, принадлежавшая кому угодно, только не человеку.

Даже если этот человек из Лэнгли.

– Вопрос в следующем, – сказал Гамаюн. – Какие дисциплинарные меры надлежит применить к военнослужащему, злостно, в течении полугода, не исполняющего требование устава? В частности, не доложившему по прибытию на новое место службы непосредственному начальнику свое имя и звание?

Повисла пауза. Молчали, мерились взглядами секунд десять. Потом Ткачик вывернул подкладку кармана, расширил, надорвав, имевшееся там отверстие. И протянул Гамаюну узкую бумажную полоску.

Акцизная марка. Украшающая горлышки бутылок и свидетельствующая, что государство получило свою долю дохода в деле отравления собственных граждан производными этилового спирта. И в самом деле, отчего бы не заваляться такой бумажке в кармане мичмана? Моряки, известное дело, выпить не дураки.

Да только не простая была та марка.

Гамаюн внимательно ее изучил, потом поглядел на просвет. В номере на одну цифру больше – именно на ту, что нужно. И водяные знаки чуть отличаются от разработанных акцизным ведомством. Да и бумага хитрая – в воде не размокнет. А чтобы вспыхнула, нужна температура гораздо большая, чем 451 градус по Фаренгейту…

Личность предъявителя сия бумажка никоим образом не удостоверяла. Но любой военный контрразведчик обязан по получении такой марки позвонить по известному ему номеру и продиктовать имеющие место на ней цифры… Жаль, что ни спецсвязи, ни банальной междугородки в ближайших окрестностях не наблюдалось.

Ткачик вытянулся в образцово-уставной стойке:

– Товарищ подполковник! Капитан второго ранга Ткачик в ваше распоряжение прибыл. Виноват, не доложил своевременно. Готов понести заслуженное наказание.

Приказ о снятии Гамаюна и назначении Звягинцева Ткачик проигнорировал.

– Садись, морпех… Или не морпех? Давай уж, раз в одном звании, на “ты” и без чинов. И можно больше не прибавлять про айдахара по любому поводу.

– Да привык уж как-то… – сказал Ткачик. – Но…

Он не закончил вопрос, вертевшийся на языке. Гамаюн, однако, понял и ответил:

– Хочешь спросить, на чем прокололся? Да ни на чем, на двухнедельную командировку легенды мичмана вполне бы хватило. Ничего странного: ну интересовались флотские коллеги, что там над Индийским океаном творится; ну прислали своих на Прогон; ну сопровождал-охранял их мичман Ткачик. Приехали-уехали, делов-то. Но в последнее время пришлось куда как внимательно присматриваться – ко всем. И мичман все больше каким-то ненастоящим стал казаться. Ну ладно, что ни одной татуировки флотской нет – мало ли по каким причинам. Но язык и мысли у тебя, кавторанг, не мичманские… Академия прорывается, как айдахаром не прикрывай. Вообще-то и сразу сообразить можно было: ну зачем для охраны флотским чинам тут морпех? Зоны боевых действий поблизости не наблюдалось. Умеющие по горам с автоматом бегать тут не через край, но имелись. А вот приглядеть кого-то послать, от флотской безпеки – вполне логично. Тут ведь и партнеры наши во имя мира заявились, и казахи – друзья-то друзья, а мало ли что. Морской стали нацией, аж два моря: Аральское, не до конца высохшее, да Каспийское, не до конца разделенное…

Гамаюн помолчал. Потом спросил:

– Ну и что теперь, товарищ бывший мичман?

– Жду приказаний, – Ткачик вновь подчеркнул, что начальником его по-прежнему остается Гамаюн.

И никто другой.

Однако – о сути своего ноябрьского задания новоявленный кавторанг ничего не сказал. Да Гамаюн и не спрашивал. Неважно. Сейчас уже неважно.

– И все-таки, Максим Генрихович – что это? Часть действительно живого существа? Хитрый протез? Искусная имитация, подброшенная для отвода глаз?

В принципе, Кремер мог и не отвечать освобожденному от должности Гамаюну. И стоявшего рядом Ткачика тоже никто на получение подобной информации не уполномочивал. Но у майора всегда имелось свое мнение о необходимости тех или действий.

– Трудно однозначно ответить, – пожал необъятными плечищами Кремер. – Если протез – то сделанный по технологиям, о которых мы не слыхивали. Имитация – едва ли. Для имитации слишком сложно – стоит ли с такими подробностями имитировать то, с чем мы не знакомы? Хватило бы и более грубой подделки. А если это живое существо – то ни к одному из известных типов и классов его отнести нельзя. В скелете нет солей кальция. И солей других металлов: калия, магния – нет. Необходимая жесткость конструкции обеспечивается исключительно за счет переизбытка углерода… Аналог карбопластика…. Не могу сказать, искусственный или естественный аналог. Хотя и не ясно, плюс это или минус по сравнению с обычным, кальцием образованным скелетом. Вес, конечно, втрое меньше, и регенерация, конечно, куда быстрее. Но прочность… Слабоваты косточки. А в остальном… Тут еще работать и работать. Мышцы… Кровь… Кровеносная система почти атрофирована, зато лимфатическая переразвита. Знаешь, Леша – этой твоей находочкой можно загрузить приличный институт, с настоящей аппаратурой и грамотными специалистами – и работы им надолго хватит. Мы же… Мы сделаем, что можем. Но можем мы немногое.

Ну ладно, подумал Гамаюн. Думал, как-то поможет эта грабка в поисках – не сложилось. Хотя один слабый следок она дает. А удивляться нигде и никем не виданным существам подполковник разучился. После лицезрения с близкой дистанции оскаленной пасти Водяного Верблюда – разучился.

– А что с прапорщиком? – спросил Гамаюн.

– Леша… У нас ведь тут не ЦБСМЭ с сотней специалистов. Отложили мы прапора в сторону, за конечность вами найденную принялись… Прапорщиков на свете много, а ручонка эта единственная и неповторимая. Один белок мышц чего стоит…

Кремер долго мог рассказывать про загадки восьмипалой руки. Но Гамаюн с Ткачиком спешили. Час назад подполковник получил официальный, на бумаге, приказ Таманцева – выступить во главе группы спецназначения в степь. В рейд. Численность, состав и оснащение группы Гамаюну предлагалось определить самому.

Подготовка уже велась, быстро и деловито – не впервой ходить в рейды. Выступление запланировали на завтрашнее утро – след, оставленный похитителями, остывал…

– Знаешь, Леша, – сказал Кремер на прощание, – информация о восьмипалых конечностях мне все же попадалась. Не знаю, правда, насколько это поможет делу…

Карахар тоже был знаком с этой информацией. Восемь пальцев на руках, если верить степному фольклору, имели онгоны.

Духи войны, витающие над битвами.

Вселяющиеся в души воинов.