Текст книги "Родительский день"

Триада четырнадцатая
Бескорыстные деревенские шутки

1

Гроза, о которой столь уверенно говорила утром Клава, и в самом деле надвигалась на Загривье: с запада наползал плотный строй темных, угрюмо-свинцовых туч.

Стемнело необычайно рано – вчера в это время, около девяти вечера, было еще светло. Ветер стих – деревья стояли безмолвными призраками, ни один листок не шелохнется. Воздух казался пропитанным электричеством. Все живое затихло, притаилось: в ветвях не перекликались птицы, на лугах смолкло бесконечное стрекотанье кузнечиков. Дышалось тяжело...

Близящееся ненастье угнетающе подействовало и на рыжего Генаху. А может, он и по жизни был нелюдимым и молчаливым парнем.

Так или иначе, с Кириллом водитель (и, как оказалось, – владелец) старого ЗИЛа общаться не пожелал: попытки завязать разговор проигнорировал, а на пару прямых вопросов ответил маловразумительными междометиями.

Ну и черт с ним... Проделать сорок пять километров туда и сорок пять обратно с угрюмо молчащим спутником – удовольствие маленькое, но как-нибудь уж Кирилл потерпит. Лишь бы добраться до шоссе и получить вожделенный трамблер...

Спиртным от Гены и на самом деле попахивало – не так уж и сильно, опрокинул парень сегодня одну-две рюмки, не больше. Но вел себя как-то нервно: вертел головой во все стороны, бросал тревожные взгляды в зеркало заднего вида, один раз даже притормозил, несколько секунд напряженно всматривался куда-то вперед, в густеющие сумерки – потом облегченно вздохнул и тронул ЗИЛ с места. Кирилл пожал плечами: он тоже посмотрел туда, но ничего подозрительного не увидел. Возможно, Генаха уже лишался прав по пьянке – и теперь ему, как той пуганой вороне, повсюду чудятся засевшие в кустах инспектора...

Когда Геннадий вставил в магнитолу кассету, Кирилл было обрадовался: все-таки какое-то развлечение. Поспешил: кабина наполнилась мерзкими звуками. Визжащими, скрипящими, свистящими...

Кирилл не сразу, но сообразил: так это же Маринкина «психоделика»! Он поморщился, несколько демонстративно. Генаха намек проигнорировал. Более того, вновь бросил тревожный взгляд в зеркало заднего вида, – и прибавил громкость. Тут уж его пассажир не выдержал, и высказал свое мнение о звучащем саунд-треке. Геннадий в ответ разродился фразой, рекордной по длине и содержательности:

– Не нравится – пешком ходи.

Они все психи, сказала сегодня Марина, самые сумасшедшие психи, они поминают родителей кровью и устраивают танцы под дикую музыку... Может и так, но просматривается в здешнем сумасшествии система и логика... Не очень понятная со стороны логика, но... Кирилл вдруг подумал, что знает, зачем Рябцеву усилители и динамики: чтобы, ха-ха, слушать музыку, зачем же еще? Слушать так уж слушать, везде и всем, – в каждом доме Загривья, и в окрестных полях, и на уставленном свастиками кладбище... И на болоте Сычий Мох, если кто-то отправился туда с корзинкой собирать «деньгу»... Не таскать же с собой плеер, если вдруг захочется потанцевать на болоте? Концерт по заявкам своих, скажет в микрофон Рябцев, прежде чем дернуть большой рубильник, а чужих нам тут не надо, чужие идут пешком восвояси... Музыка у нас психоделическая – делает психов, ха-ха, качество гарантировано! Сойди с ума – и станешь своим, пон<Я>л, нет? И тоже пойдешь на болото с большой такой корзинкой... С двухведерной. За деньгой.

ЗИЛ остановился. Генаха матернулся. Магнитола стонала, визжала и скрипела. У Кирилла появилось нехорошее предчувствие...

Двигатель работал странно – то взвывал, перекрывая «музыку», то сбрасывал обороты, чуть не глох. Гена, ничего не сказав, распахнул бардачок, что-то схватил из него (Кирилл не успел разглядеть, что именно), выскочил из кабины. Через секунду лязгнула поднимаемая крышка капота.

Да что ж за день сегодня такой, фатальный для автотехники? А вот такой... Родительский...

Ничего, утешал себя Кирилл, все-таки не заглохли мертво, как «пятерка»... Коли уж Геннадий успешно раскатывает на древнем драндулете, должен знать его как свои пять пальцев, сейчас что-нибудь подтянет-подкрутит... Запас времени есть, успеют.

Остановились они у самой границы полей и леса – дорога делала здесь поворот и исчезала среди деревьев. От Загривья километров восемь или десять, до выезда на шоссе – больше тридцати. Успеют...

Но секунды капали, неумолимо съедая запас времени. Геннадий не возвращался, и все его усилия каких-либо изменений в работу двигателя не вносили. Ладно хоть идиотская запись закончилась, и Кирилл, естественно, не стал переворачивать кассету.

Измучившись бесплодным ожиданием, он открыл дверцу, вылез из кабины... Гена в прямом смысле слова ушел в работу с головой, причем трудился методом Толяна Форносова – вслепую, на ощупь, без какого-либо источника освещения. Хорошо что не пальцами ног... Отвлекать его не хотелось, – однако спустя пару секунд вынырнул сам, успокаивающе кивнул Кириллу:

– Щас поедем... Ты... эта... в общем...

Говорил он громко, перекрывая звук работающего двигателя. Но между словами делал длинные паузы, – словно вследствие природной молчаливости, усугубленной одинокими рейсами, успел изрядно подзабыть, как именуются те или иные предметы и явления, – и вспоминал по ходу речи.

– Там... эта... в кузове... канистра, в общем... ты эта... принеси... у самой кабины... под тряпками...

И он снова нырнул в глубины двигателя.

Кирилл поспешил было к кузову, но тут же понял, что ничего там не разглядит, стемнело окончательно. Вспомнил, что только что видел фонарик в распахнутом бардачке – запрыгнул на подножку, достал.

Фонарь был небольшой, на две цилиндрических батарейки, потертый и с треснувшим стеклом, – но луч света выдал сильный и яркий. Кирилл быстро прошел вдоль грузовика, прикидывая, как бы перемахнуть в кузов и не слишком при этом испачкаться, – «зилок», честно говоря, напоминал поросенка, отыскавшего в летнюю жару шикарную, глубокую и грязную лужу.

Под задним бортом обнаружилась коротенькая, на две ступени, металлическая лесенка, но Кирилл не успел поставить на нее ногу: выхлопная труба взревела, выбросив в лицо струю вонючего дыма, – и ЗИЛ тронулся с места.

Он обрадовался – ремонт завершен успешно! – но тут же понял, что радоваться нечему. Грузовик катил и катил, все более ускоряясь... Секунду или две, когда можно было попытаться вскочить на ходу, Кирилл упустил.

Ошарашенный, он наблюдал, как ЗИЛ исчезает за поворотом: Генаха рулит, высунувшись из окна, потому что капот до сих пор поднят... Ни дать, ни взять – огнеглазое чудовище, несущееся с распахнутой пастью на ночную охоту.

Отблески фар несколько секунд мелькали сквозь деревья, затем исчезли. Чуть позже смолк звук двигателя. Кирилл остался один на темной дороге.

Всё понятно... – отрешенно подумал он. Нет, не так, сначала в голову пришли другие слова, энергичные и малоцензурные, адресованные Генахе. Но всё и в самом деле понятно... Для чего этому уроду брать фонарик из бардачка? Он и так знает свой ЗИЛ как пять пальцев, знает достаточно, чтобы симулировать поломку и спокойненько дождаться, когда пассажир сам вылезет из кабины, горя желанием чем-то помочь, как-то ускорить процесс... И никакой канистры в кузове, разумеется, не было.

Но зачем?!

Кирилл коснулся пояса – барсетка на месте, все деньги при нем. Да еще и трофей – фонарь с треснувшим стеклом. Шутка? Незамысловатая и бескорыстная деревенская шутка? Или все серьезнее? Последнее предупреждение – вали отсюда подобру-поздорову, чужих нам тут не надо? Черт побери, так они и без того бы уехали, получили бы трамблер и уехали, зачем же...

Пока он ломал голову, вновь послышался звук двигателя, свет фар замелькал сквозь деревья. ЗИЛ возвращался, капот теперь был опущен. Кирилл шагнул с обочины на проезжую часть, замахал отчаянно: всё, мол, шутка оценена по достоинству, все смеялись до упада, все надорвали животики, а теперь давай все-таки поедем к шоссе...

ЗИЛ несся, не делая попыток притормозить. Прямо на него. Слепил фарами. Все ближе и ближе.

Он не за тобой, безвольно подумал Кирилл. Он за своим фонарем. А ты останешься на дороге, как та лиса: с перебитым хребтом, с вытекшей изо рта лужицей крови...

Надо было немедленно отойти в сторону, а еще лучше – спрыгнуть в неглубокий придорожный кювет, но Кирилл застыл в странном оцепенении, словно загипнотизированный бьющим в глаза потоком света...

ЗИЛ аккуратно вильнул, объезжая его, и покатил в сторону Загривья.

Вдалеке сверкнула первая, пока беззвучная зарница.

Гроза приближалась.

2

Вернувшись в дом, Марина понятия не имела, чем заняться.

Уныло послонялась туда-сюда, зачем-то включила неисправный телевизор – посмотрела на туманно-белый экран, послушала громкое шипение – и выключила. Прилегла было на кушетку, но тут же встала... Вновь сделала бесцельный круг по горнице.

А потом поняла, чего именно ей хочется. И в чем она сама себе не решается признаться.

Ей хотелось поднять полированную крышку радиолы, и...

Медленно, с тягучим скрипом, Марина отворила дверцу шкафа. Столь же медленно вытянула из-под стопки рубашек рентгеновский снимок... Подумала: интересно, жив ли человек, чьи ребра изображены здесь? Догадывается ли...

Неожиданно она разозлилась и оборвала мысль, – пустую, ненужную, служащую лишь дымовой завесой для того, что делали руки, делали словно сами по себе, без воли хозяйки... Они, руки, уверенным движением подняли крышку «Ригонды». И уже надевали пластинку на штырек проигрывателя.

Нет уж! Она НЕ ХОЧЕТ снова слушать записанную на скелете мерзость! Не хочет! Это НЕ ЕЕ желание!

Марина сдернула пластинку со штырька, шагнула к шкафу – тут же передумала, быстро прошла на кухню, отыскала большие портновские ножницы... Собственно, одного разреза оказалось бы вполне достаточно, чтобы вновь не поддаться искушению, но Марина кромсала и кромсала пластинку с непонятным самой себе мстительным чувством: вот тебе, вот! Отправляйся в свой пластиночный ад, среди людей тебе не место!

Мелкие, неровно расстриженные кусочки отправились... не в ад, конечно, – в печную топку. Она даже хотела их поджечь, даже зашарила по карманам в поисках зажигалки, – но не нашла, а затем порыв угас столь же неожиданно, как и возник...

И что на нее накатило? Скорее бы возвращался Кирюшка, пока она окончательно не поехала крышей в одиночестве. Он смешной и глупый, и совершенно не приспособлен к жизни без ее опеки, всё так... Но лишь когда муж рядом, она чувствует себя спокойно и уверенно.

Она бросила взгляд за окно, бросила в иррациональной надежде: вдруг раздолбанный ЗИЛ проявил чудесную, небывалую прыть, и промчался туда-обратно со скоростью болида «Формулы-1», и приятель Толяна Форносова приехал на место встречи заранее, с большим запасом, и...

И она увидит сейчас подходящего к дому Кирилла.

Не увидела... Вернее, увидела, но нечто иное, неприятное: у «пятерки» горели не погашенные подфарники. Только этого не хватало! Разрядится аккумулятор, и что? Рыскать по ночному Загривью в поисках зарядного устройства?

Марина сбежала по скрипучим ступеням крыльца, на ходу отключив сигнализацию... Погасив подфарники, долго сидела в машине, на водительском месте. Обратно в дом не хотелось. Здесь маленький кусочек ИХ территории, ее и Кирилла, и здесь не место... Чему здесь не место, она так и не смогла сформулировать – все впечатления от людей и вещей Загривья слились в одно неприятное, но не оформившееся чувство...

Гроза приближалась, и приближалась быстро: сверкало и грохотало пока еще вдали, где-то за болотом Сычий Мох, но далекие вспышки становились все ярче, а далекие раскаты грома – все громче. Вот только этого им сегодня не хватает... Согласится ли Толян работать под проливным дождем, которого вполне стоит ожидать? Решила: согласится. Уж она сумеет сделать, чтоб согласился. Если что – растянут сверху какой-нибудь брезент... И уедут отсюда. Наконец уедут отсюда.

Затем Марина подумала, что за всеми хлопотами они так и не поужинали, Кирюшка приедет голодный, надо сообразить что-то по-быстрому... Самой Марине есть совершенно не хотелось.

Она вздохнула, подсознательно ища предлог остаться здесь еще на чуть-чуть, – и не находя. Решила, что неплохо бы вытряхнуть пепельницу, хотя окурков там было совсем немного...

Постояла у машины, пытаясь сообразить, где же она видела мусорную яму... – и решительно опрокинула пепельницу прямо на траву под ногами. Вот вам! Сама поморщилась: глупо как-то, мелкая женская месть непонятно кому...

Затем она вспомнила про дело действительно нужное, и достала из багажника голову мадам Брошкиной, – лежит тут уже несколько часов, пусть вновь остынет в холодильнике перед дорогой.

...«Самарканд» опять начал работу с радостных содроганий – как будто возликовал от возвращения постоялицы, с которой не чаял уже свидеться. За окном сверкнула молния, с крохотным запозданием ударил гром, уже по-настоящему, уже рядом, – словно и природа решила отсалютовать столь знаменательному событию. А Марина наконец обратила внимание на легкое болезненное ощущение в кисти правой руки. Вернее, на коже кисти.

Поднесла к самым глазам, – тусклая двадцатипятисвечевка в сенях едва теплилась – и увидела яркую, алую капельку крови, но почти не обратила на нее внимания...

Потому что рядом, на руке, сидел виновник. Или виновница.

Насекомое.

Насекомое, раздавленное Кириллом.

Раздавленное и брошенное в пепельницу.

3

Надо успеть, надо успеть до грозы, твердил себе Кирилл, и сам понимал – не успеет.

Шагать тут часа два... Может, бодрым шагом и поменьше, но гроза приближается быстро... Попасть под ливень – удовольствие маленькое, но не смертельное. А вот молнии... Молнии, как известно, притягиваются ко всему, что возвышается над ровным местом. А сейчас и здесь возвышается над дорогой и полями лишь он, Кирилл. Чуть дальше, как он помнил, вдоль дороги вытянулись два ряда высоких старых деревьев, не то лип, не то тополей... Но «чуть дальше» – понятие весьма условное, на ЗИЛе или «пятерке» и в самом деле «чуть», а ножками шагать и шагать...

Заасфальтированная дорога, по которой он шел, повернула в сторону – словно издеваясь над наивным намерением Кирилла добраться побыстрее. Повернула почти под прямым углом.

Он посветил фонариком – дальше, в прежнем направлении, тянулся слабо накатанный проселок: две колеи да полоса травы между ними... Ну да, он помнит этот поворот, затем будет и второй, и в сумме они изрядно удлиняют путь... А если пойти прямо, по проселку, то...

Кирилл остановился, пытаясь восстановить в памяти неплохо изученную карту здешних мест. Равно как и все их передвижения в окрестностях Загривья.

Если этот проселок достаточно далеко тянется в том же направлении...

Тогда ему не придется шагать через всю деревню, выйдет прямиком на скотный выгон позади дома Викентия. И гораздо быстрее, чем по дороге. Срежет больше трети пути... И появится шанс опередить грозу.

А если не тянется? – ехидно спросил внутренний скептик. Если проселок ведет к ближнему полю и заканчивается через пару сотен метров?

Тогда пойду полем! – разозлился Кирилл. С фонарем ноги не поломаю. И не заблужусь – сильно забрать вправо не даст Рыбешка, влево – дорога на свиноферму. И там, и там бывал, выберусь...

Он сошел с асфальта и решительно пошагал в темноту.

Триада пятнадцатая
Зачем запирать холодильники?

1

Она не закричала, как тогда, в машине. Даже не взвизгнула. Молча бросилась из сеней в горницу, словно там был кто-то, способный защитить и помочь...

Никого там не было, но по крайней мере горела под потолком яркая лампа, позволяющая хорошо разглядеть, ЧТО устроилось на руке Марины...

Сомнений нет: та самая членистоногая тварь, Марина хорошо запомнила ее плоское, как бы сплюснутое тело... Но главное не это! Тварь была не просто похожая – ТА САМАЯ! И Кира раздавил ее без шуток, на полном серьезе... Крохотный вампир изувечен, брюшко превращено в бесформенное месиво, относительно цела только головогрудь с торчащим остреньким хоботком. И эта мерзость вонзает и вонзает свой хоботок в кожу Марины, не сосет кровь, всего лишь вонзает – потому что всосать, собственно, некуда...

Она разглядела все это за секунду, а может даже за меньший срок, – смахнула, сбросила на стол, схватила полотенце, яростно растирала, размазывала им крохотную гадину. Не осталось почти ничего – неприятного вида пятно на голубой клеенке с налипшими мельчайшими чешуйками хитина.

Полотенце выпало из разжавшейся руки, Марина не заметила. Обессилено опустилась на стул, провела рукой по лбу, вытирая холодную испарину...

Клещ...

Кира, зная ее паническую боязнь, соврал, – думая, что врет во благо.

Но это был КЛЕЩ...

Марина, как ни странно, знала о клещах очень мало. Почти ничего не знала... Не могла себя заставить прочитать какую-нибудь научно-популярную брошюрку или статью в журнале... Большая часть ее «знаний» основывались на разговорах – полных самых фантастических выдумок – ходивших по их классу после страшной в своей нелепости смерти Маришки Кузнецовой. Да, да, ее лучшую подругу тоже звали Мариной...

Среди тех наполовину выдуманных, наполовину преувеличенных фактов, что на ухо рассказывали друг другу второклассники, маленькую Марину особенно потряс один: оказывается, впившегося в тебя клеща ни в коем случае нельзя тянуть за брюшко – оторвется, но голова останется жить своей жизнью! И будет вгрызаться в тебя все глубже и глубже! «До самого-самого сердца!!!» – говорилось это драматичным шепотом, с округленными глазами...

Все так и есть... Разве сможет какое-нибудь насекомое тридцать с лишним часов проваляться в пепельнице, а затем вдруг ожить? Ожить и вцепиться в тебя? Не сможет. Никакое не сможет, – кроме клеща с его феноменально живучей головой...

Марина подумала: тогда, двадцать лет назад, к ним во избежание путаницы часто обращались с прибавлением числительных, – Марина-первая и Марина-вторая... Затем вторая осталась единственной... А теперь пришел ее черед...

Она сидела и вспоминала Маришку Кузнецову, и отчего-то вспоминались лишь отдельные штрихи, детали: большой бант в рыжих волосах, рука с пухлыми пальчиками и неровно обкусанными ногтями, была у Маришки такая нехорошая привычка... Даже вспомнился её пенал с изображением ушастого Чебурашки... Но главное – лицо своей давней подруги – Марина так и не сумела увидеть мысленным взором...

Потом воспоминания ушли, рассеялись, Марина вновь стала собой: двадцативосьмилетней женщиной, умеющей быстро принимать решения и неукоснительно их выполнять. И поняла странную вещь: она уже не боится того, чего боялась двадцать лет. Страха нет – ушел, испарился – как испарился и ушел из памяти облик Маришки Кузнецовой...

Глупо бояться того, что уже произошло... Страха нет, есть проблема, требующая решения.

Значит, так... Завтра, с утра, – в поликлинику. Никакая зараза мгновенно не действует, энцефалит – не исключение. Получит прививку, задним числом их тоже делают, она узнавала. Несколько более болезненно, но ничего, потерпит. Многие, кстати, никуда и не обращаются после укуса клеща – вероятность вытянуть несчастливый билет в этой лотерее крохотная, всего две десятых процента, два шанса из тысячи, но рисковать нельзя...

А пока... Она встала, подошла к раковине, припала губами к крохотной ранке. Сосала и сплевывала кровь, понятия не имея, нужно ли так поступать... Надо было все-таки прочитать какую-нибудь брошюрку... Ладно, хуже не будет.

Из сеней послышался какой-то звук. Стук в дверь? Кирюша? Бросила взгляд на часики – да уж, пора бы... Быстро отерла губы: незачем пугать любимого мужчину, выступая в облике вампирической – в прямом смысле – женщины...

...Марина распахнула наружную дверь. За ней сверкали молнии – совсем близко, были видны не просто вспышки: темноту пронзали ветвистые разряды, соединявшие небо и землю. И сопровождались оглушительными ударами грома, теперь уже без каких-либо пауз...

Дождя, тем не менее, на улице не было.

Кирилла не было тоже...

2

Проселок, выбранный в ущерб асфальту, Кирилл почти сразу окрестил тропой Хошимина. Пришло в голову, и окрестил. Хоть не через джунгли, через поля, – но тоже напрямик.

И проселок не посрамил новообретенного славного имени, не подвел. Отнюдь не закончился через пару сотен метров, тянулся и тянулся, причем в нужном направлении – Кирилл теперь вполне обоснованно надеялся, что дошагает по нему почти до Загривья.

Да и поверхность под ногами относительно приличная, ровная, – достаточно лишь изредка подсвечивать фонариком. И это правильно – не мешает поберечь батарейки, кто знает, насколько пересеченная местность ждет в конце пути.

Он шел и думал, думал, думал...

А чем еще прикажете заняться на такой вот ночной прогулке, в одиночестве и при полном отсутствии зрительных (да и любых других) впечатлений?

Разобраться предстояло во многом... За эти два дня мозг получил огромное количество фактов – на вид разрозненных и никак не связанных. Именно потому иные из них казались странными, иные – страшными.

Но Кирилл был уверен: наблюдений накопилось достаточно, чтобы сложить их воедино, как элементы мозаики-паззла, получив единую картинку... И надеялся: у него это получится.

Имеется, знаете ли, опыт, – неважно, что решать приходилось в основном военно-исторические загадки. Принципы работы с массивами разрозненных и противоречивых фактов вполне применимы к современности... Но здешняя современность уходит корнями в сорок первый, Кирилл почти в том не сомневался.

Ведь что получается? Посылать целую дивизию ополченцев на убой просто так, из врожденной своей гнусности, из свойственного коммунистам стремления под корень извести русский народ, – такая версия хорошо смотрелась бы в «Огоньке» времен угара перестройки. А если рассуждать чуть более вменяемо, то была какая-то цель, для достижения которой применили столь страшное средство.

Какая?

Отвлекающий маневр, заранее обреченное наступление с целью выиграть время, оттянуть удар немцев по Ленинграду – и закончить лихорадочно возводимые полевые укрепления Лужского рубежа?

Ерунда. Почему тогда здесь? Узкое дефиле, стиснутое лесом и непроходимым болотом, никакого пространства для маневра – можно лишь тупо переть вперед, к Гдовскому шоссе. Хорошо, доперли, перерезали магистраль, – а дальше что? А дальше, за шоссе, вновь густой лес до самой Плюссы – места, подходящие для партизанского отряда, но никак не для целой дивизии... Занять оборону, закрепиться? Ну-ну... А восьмая танковая дивизия немцев на подходе, а вместе с ней и 56-й моторизованный корпус Манштейна, а у ополченцев вся ПТО – бутылочки с коктейлем Молотова... Несколько часов они бы шоссе могли удержать... Да и удерживали, наверное... А после отступили обратно, откуда пришли, потому что больше отступать некуда. Но ведущее к Луге узенькое горлышко немцы успели заткнуть пробкой. Как раз чуть дальше Загривья... И началось избиение, завершившееся на гриве.

Абсурд. С точки зрения стратегии и тактики вся операция – полный абсурд.

А ведь немцы к середине июля уже закрепились на двух плацдармах на правом берегу Луги, и куда логичнее их с тех плацдармов выбить, или отрезать от берега левого, – и тем отвести прямую угрозу от Питера. Что, собственно, чуть позднее наши и попытались сделать...

Так к чему же весь этот марш обреченных в сторону Гдовского шоссе?

Просматривается лишь один вариант ответа: деблокирующая операция. Проведенная в дикой спешке, фактически без какой-либо подготовки. Поступил приказ: «Сдохни, но сделай, срок – вчера!», и в бой тут же послали ближайшее соединение. Поскольку времени подтянуть другое не было. На свою беду, ближайшей оказалась фрунзенская дивизия...

Вопрос номер два: а на помощь кому прорывались фрунзенцы? Кого, собственно, деблокировали? Вроде бы и некого, не было более-менее крупных «котлов» на границе Псковской и Ленинградской областей... Причина та же – крайне неудобный для маневра рельеф, немцы просто не могли осуществить здесь дальние обходы, столь любимые ими в первые месяцы войны.

Нет, конечно, отдельные части оказывались отрезанными от своих, но... Но кто же будет гробить целую дивизию, чтобы вывести из окружения потрепанную роту или даже батальон? Более чем неравный размен.

Однако если та рота сопровождала и охраняла НЕЧТО НЕИМОВЕРНО ЦЕННОЕ... Вот тогда концы сходятся с концами идеально.

Кирилл зримо представил: несколько крытых грузовиков укрылись в лесу. Неподалеку шоссе, а на нем уже немцы... Бойцы на скорую руку роют окопчики, но командир хорошо понимает: перебьют их через час после того, как обнаружат. Если очень повезет – через два. Тогда в руки к фрицам попадет то, что НИКАК не должно попасть... Либо придется самим уничтожить то, что НИКАК нельзя уничтожать... И рация выходит в эфир с воплем о помощи, и тут же начинается обратный отсчет – никто не любит вражеские передатчики в ближнем тылу, и немцы не исключение. И поднятые по тревоге фрунзенцы отправляются умирать.

Но все-таки что-то не сложилось. Ценный груз у ополченцев, но к своим его уже не доставить... Не пробиться. И дальнобойные гаубицы, подчиненные Ставке, в бессильной ярости лупят по гриве: не нам, так и не вам! А кто-то еще пытается использовать последний шанс: пройти непроходимыми трясинами, и спасти...

Что спасти?

Что там было, в тех гипотетических грузовиках?

Золото в самородках? Платина в слитках? Бриллианты и самоцветы россыпью? Давняя любовница товарища Жданова с пятью внебрачными детьми?

Да нет, не любовница... И не кто-либо еще, чрезвычайно ценный для партии и правительства...

Потому что останки людей, хоть бы и самых ценных для партии, никак не превратятся уже в наше время в ворох купюр, вынутый из засаленного ватника с обрезанными рукавами. Не известна такая алхимия...

А я ведь молодец, мысленно похвалил себя Кирилл. Мо-ло-дец. Я расколол эту загадку, расколол чистой логикой! Потянул за тоненькую ниточку – два полка ополченцев, угодивших под Олонец – и размотал весь клубок!

Тут же, словно салютуя его торжеству, ударила молния – огромная, ветвистая, осветившая на мгновение округу мертвенным светом. От грома заложило уши.

И в короткий миг небесной иллюминации Кирилл увидел боковым зрением неподалеку, чуть в стороне от тропы Хошимина, человеческую фигуру.

Огромную, темную, бесформенную...

3

Кто же стучал? – не поняла Марина. Но очень быстро сообразила, – никто.

Холодильник! Холодильник «Самарканд», хранящий голову мадам Брошкиной – пришел срок, и компрессор заработал, а как шумно он включается, хорошо известно. Вот и приняла невзначай за стук...

Но где Кирюша? Волноваться еще рано, но мог бы уже и появиться... Она вышла на крыльцо, попыталась издалека разглядеть фары приближающегося ЗИЛа. Ничего... Лишь вспышки молний раздирают мрак. И, что удивительно, во всем Загривье – ни лучика света, ни единого освещенного окна. Лишь в их доме... (Нет уж, дом не «их», мысленно поправила себя Марина, и никогда «ихним» не будет!)

Хотя... ничего странного. Если тут дома уже не раз горели от грозы, то вполне логично, что местные жители берегутся, – отключают свет, вывинчивают пробки... Кстати, не помешало бы и ей сделать то же самое. Выкуп<А>ть дом, превратившийся по твоей вине в пепелище, совсем не хочется.

Она прошла в кладовку, припомнив, что вроде бы видела там запас свечей. Не ошиблась: на полке лежала непочатая упаковка, и рядом вскрытая, почти пустая... Марина прихватила на всякий случай обе.

В кухне-столовой зажгла две свечи, поставив каждую в граненый стограммовый стопарик, вывернула пробку в электрощитке на пол-оборота, затем вторую... М-да... И как же наши предки при такой тусклости существовали?

Ничего, как-то жили, сумеет и она дождаться конца грозы.

Не сумела... Никакого сравнения с вчерашним романтический ужином... Очень неприятно оказалось сидеть в одиночестве при свечах – давил на психику таящийся в углах мрак, который не могли рассеять два трепещущих желтых огонька.

Марина нервно поглядывала на часы, под конец уже чуть ли не каждую минуту; напряженно прислушивалась, не раздастся ли стук в дверь в промежутках между ударами грома...

Она чувствовала сильный озноб – возможно, имеющий чисто психологическую причину. Или Марина все никак не могла согреться после улицы, куда вышла в футболке... Натянула куртку-ветровку, но та помогла слабо...

Наконец не выдержала: а ради чего, собственно, она должна экономить чужие свечи? Вновь включила электричество, вскрыла нетронутую упаковку свечей и начала сооружать импровизированные подсвечники из всего, что подворачивалось под руку: в ход пошли блюдца, чашки, винтовые крышки от стеклянных банок... Одну свечу даже прилепила на выдвинутую печную заслонку.

Израсходовав половину свечных запасов, прошла в горницу, устроила и там изрядную иллюминацию. Два длинных огарка, уцелевших после романтичного ужина, оставила как НЗ, на всякий случай. Потом долго ходила туда-сюда, поджигая каждую свечу зажигалкой, потом...

Вновь вывинтить пробки Марина не успела. Электричество отключилось само, без ее участия. Наверное, что-то случилось на подстанции, или в здешней трансформаторной будке, в такую грозу не диво...

Электрический свет погас, но темнее почти не стало. И – количество перешло в качество: тьма в углах рассеялась, испуганно ретировалась, забилась в тараканьи щели и мышиные норки.

К щитку она все-таки сходила: у нас и так светло, ни к чему скачки напряжения. Ну вот и всё, теперь можно спокойно дожидаться возвращения мужа... О-о, никак и он?! Марина прислушалась: да нет, опять дурацкий «Самарканд», будь он неладен...

И только спустя несколько секунд она ПОНЯЛА.

Подхватив первое попавшееся блюдце со свечой, пошла в сени – медленно, походкой сомнамбулы...

Так и есть... Звуки издавал «Самарканд».

Питающийся ОТ СЕТИ холодильник «Самарканд».

Марина привалилась к стене, ноги ватно обмякли. Блюдечко подрагивало в руке, желтый язычок пламени дрожал испуганно.

Угомонившийся было холодильник вновь завибрировал, да что там – просто затрясся, заходил ходуном, ударяясь кожухом компрессора о стену.

Затих...

Шум заработавшего компрессора так и не прозвучал. Не включаются компрессоры без электричества...

«Полтергейст», – произнес в голове Марины чужой голос, равнодушный и холодный. Помолчал и предложил второй вариант, столь же отрешенно, без следа каких-либо эмоций: «Или глюки».

Она для чего-то переложила блюдце со свечой в другую руку, подняла к лицу вытянутый, дрожащий палец,– и сильно надавила на зажмуренный глаз. Тоже непонятно зачем: откуда-то застрял в памяти такой способ распознавания галлюцинаций – да только вот Марина абсолютно не помнила, что именно в результате должно раздвоиться: причудившийся или реальный объект...