Текст книги "Гражданский арест. Статьи, не попавшие в Сеть (сборник)"

Понимаю, что читателя данной статьи чем дальше, тем сильнее охватывает недоумение. Ему обещано было сходство; а на деле события развиваются по другой схеме, в принципиально иной последовательности. Поэтому здесь необходимы дополнительные пояснения. Во-первых, сходство не означает полной идентичности, и речь в статье идет главным образом о типологическом сходстве характеров, ситуаций и мотиваций. Скажем, «ревнители» и выдвинувшиеся из их рядов полевые командиры принадлежали к низшим слоям общества и сплошь и рядом имели криминальное (разбойничье) прошлое, тогда как родовая знать Иудеи (так сказать, тогдашняя номенклатура) придерживалась когда явно, когда тайно проримской ориентации. Таким образом, движение зелотов, внешне нацеленное на отпадение от Рима, несло в себе и сильные элементы социального восстания. А скажем, мудрый царь Агриппа со всеми своими предостережениями (и с большей частью войска) с самого начала развития кровавых событий однозначно встал на сторону римлян. Такой расклад сил в рамках Римской империи имел уникальный характер: во всех остальных случаях движение (или войну) за независимость возглавляла родовая знать. Но разве не столь же исключительный характер (в рамках бывшего СССР) имеет и чеченский мятеж, если во всех или почти во всех республиках бывшего Союза партхозноменклатура с легкостью перехватывала знамя борьбы за независимость у последовательных националистов и сепаратистов и только в одной Чечне победили истинные «зелоты»? Во-вторых, улавливая черты несомненного сходства между Иудейской войной и чеченской, мы не можем и едва ли когда-нибудь сможем определить, какому именно этапу событий почти двухтысячелетней давности соответствуют те или иные трагедии наших дней. Ведь события и там, и здесь развиваются иррационально, классический принцип «после этого значит вследствие этого» не срабатывает, нам остается только гадать, ожидают ли нашу страну новые – и еще более ужасные – несчастья или же пик страдания уже перейден.

Сразу после истребления римского гарнизона в Иерусалиме по многим городам Римской империи прокатилась волна погромов против иудейского населения, которое, в частности, было полностью истреблено в двух крупнейших мегаполисах Александрии и Антиохии. К чему «пристегнем» мы это в нашей новейшей истории? К античеченским и шире – антикавказским – акциям в Москве и в южных регионах России, списав сравнительно бескровный характер этих акций на естественное смягчение нравов? Или, не слишком веря в такое смягчение, с ужасом предположим, что какой-нибудь новый Буденновск или череда новых Буденновсков (обещанная Шамилем Басаевым «красная цепочка») послужит спусковым механизмом столь же кровавых ответных репрессий и стихийных эксцессов? И сам этот вопрос возвращает нас к исходному: а на каком, собственно, этапе «Иудейской войны» мы находимся?

О сходстве с событиями наших дней просто вопиет один из самых загадочных эпизодов Иудейской войны: поход Галла Цестия. Выступив во главе мощной регулярной армии уже после иерусалимской резни, не встречая серьезного сопротивления и с легкостью подавляя случайное, Цестий «выдавил» повстанцев из сельской местности, загнал в Иерусалим, захватил (тоже не столкнувшись с серьезным сопротивлением) большую часть города и приступил к методичной и развивавшейся, безусловно, успешно осаде укрепленной его части.

Любопытно, что, за исключением «ревнителей», засевших в крепости, население Иерусалима и стекшиеся сюда же беженцы из уже разоренных городов и селений, будучи далеко не однозначно проримской ориентации, более или менее открыто уповали на скорейшую капитуляцию повстанцев, не без оснований надеясь на то, что месть римлян окажется в этом случае хоть и жестокой, но не истребительно-беспощадной.

Однако Цестий – по так и оставшимся неразгаданными причинам – внезапно снял осаду и начал отвод армии. Показательно, что тут же началась резкая ломка настроений в иудейской массе, первоначально не охваченной повстанческими настроениями и, напротив, тяготевшей к Риму. Чем дальше отступал от Иерусалима Цестий, тем большее число воинственных иудеев преследовало его армию, тем опустошительнее оказывались набеги повстанцев на арьергард и тем стремительнее приходилось уже не отступать, а бежать самому Цестию. Бежать, бросая тяжелое вооружение (включая баллисты и катапульты), без боя достававшееся противнику. В конце концов Цестий едва спасся с отрядом в четыре сотни всадников, а вся Иудея – включая недавно сомневавшихся в успехе восстания или попросту не верящих в него (или его вовсе не желающих) – оказалась охвачена небывалым энтузиазмом и воинственным пылом.

И понадобился подход огромной армии под командованием Веспасиана и Тита, чтобы укротить этот пыл и развеять эти иллюзии. И, уместно добавить здесь, – чтобы сровнять с землей Иерусалим, чтобы разрушить Храм, чтобы затоптать еврейский национальный очаг и обречь самих иудеев на двухтысячелетнее рассеяние по далеко не дружелюбному свету…

Чтобы «сравненье кончить спицем», как заповедал Пушкин, уместно отметить, что единственное мало-мальски разумное объяснение отступления (переросшего в бегство) войска Цестия заключается вот в чем. Последний прокуратор Иудеи Флор, чье бездарное, своекорыстное и свирепое правление главным образом и спровоцировало восстание, справедливо страшился того же, на что надеялись благонамеренные, так сказать, иудеи. Того, что полководец Цестий, своевременно и эффективно подавив восстание, проявит по отношению к иудеям разумную жестокость, но не истребительную беспощадность. Поэтому Флор (лидер «третьей силы», сказали бы сегодня) и убедил Цестия отойти, предугадав всю кровавую последовательность неизбежных последствий этого отхода. То есть замысел Рима (и задача, поставленная перед Цестием) – подавить восстание – пришел в противоречие с замыслом Флора погубить Иудею, что ему в итоге – с помощью самих иудеев, конечно, – и удалось.

Говоря о кажущемся несходстве двух войн, нельзя забывать и об информационном обеспечении обеих. Историю Иудейской войны написал переметнувшийся в стан победителей Иосиф Флавий. История чеченской пишется с самого начала продудаевски (по тем или иным, не обязательно своекорыстным причинам) настроенными СМИ. В докладе РАИПЦ (Российско-американский информационный пресс-центр) выделены двенадцать параметров, по которым проходит в российских (!) СМИ продудаевская промывка мозгов. Напомним некоторые:

а) натурализм в описаниях и показе убитых, раненых и т. п., вызывающий резко негативное отношение к происходящему;

б) сухость же при упоминании скороговоркой о притеснениях русских за последние три года в Чечне без показа горя и слез пострадавших снижают остроту информации;

в) героизация – чеченские бойцы показаны прирожденными воинами, все, как один, ставшими на защиту своей Родины; они выглядят всегда улыбающимися, готовыми к подвигам и смерти, – обыватель проникается уважением к их героизму, даже не признавая их правоты;

г) мизеризация – солдаты показаны затравленными, голодными, замерзшими, завшивленными, дезориентированными в обстановке и деморализованными от ужаса, – в таком виде они если и вызовут к себе жалость, то пополам со стыдом за них и за армию в целом;

д) символизация – большое внимание уделяется таким вещам, как зеленые «повязки смертников», «клятвы на Коране» и т. п., которые приобретают характер знаков, подчеркивающих идеологическую проработанность ситуации чеченской стороной;

е) профанация – в то же время имеющее для армии символическое значение водружение российского флага над взятым с боями «дворцом Дудаева» осмеивается как пародия на установление Красного знамени над поверженным Рейхстагом в 1945 году, снижая тем самым в сознании пафос момента…

Справедливости ради надо отметить, что в доклад РАИПЦ попали и разрозненные элементы антидудаевской пропаганды, но относительно того, кто именно выиграл информационную войну в Чечне, сомнений не возникает.

А вот пример уже из, так сказать, книжной публицистики (Игорь Бунич. Хроника чеченской бойни. Шесть дней в Буденновске. – СПб., 1995):

«Уже 187 дней доблестные чеченцы вели полномасштабную войну с вооруженными силами сверхдержавы…

Груды трупов российских солдат лежали на улицах города, поедаемые собаками, но в мясорубку бросались все новые и новые части».

Здесь уместно напомнить и неслыханную аттестацию Шамиля Басаева (не террориста, но диверсанта, по самоопределению) как нового Робин Гуда, выданную ему бывшим правозащитником Сергеем Ковалевым. В годы застоя мы хихикали, читая романы о подвигах наших «разведчиков» и кознях их «шпионов», понимая, что представители спецслужб всюду и везде занимаются одним и тем же. Сегодня договорились до собственных «шпионов» и чужих «разведчиков». Создается такое впечатление, что сторонники капитуляции перед чеченскими мятежниками (именно капитуляции, потому что все разговоры о мире в Чечне сводятся к ней) просто-напросто лишены исторической памяти и не могут понять даже, не в какой стране, а в каком мире живут. Да и то – только если поверить в чистоту их намерений.

В рамках нашего сопоставления остается ответить на два вопроса – или хотя бы сформулировать их со всею возможной откровенностью. Вопрос первый: а был ли у восставших иудеев шанс одержать победу над Римской империей? Вопрос второй: а имелась ли возможность прекращения (разумеется, победоносного со стороны Рима) войны без столь катастрофических последствий для мятежной провинции Иудеи и ее коренного населения?

На первый вопрос можно ответить, скорее, положительно. Иудея могла выиграть войну у Рима и добиться независимости от него. Но только в одном случае: если бы погиб (распался, был завоеван варварами, сметен землетрясением и т. п.) сам Рим. Правда, остается неизвестным, как в новой геополитической ситуации (сложившейся после распада и гибели Римской империи) пошли бы дела у независимого Иудейского царства. Скорее всего, после кровопролитной гражданской смуты (не затихавшей ни на день и в ходе самой Иудейской войны) оно вновь было бы захвачено парфянами.

Важно подчеркнуть, что гипотетическая гибель Рима являлась пусть и недостаточной (необходимо было наличие ряда других факторов), но обязательной предпосылкой победы Иудейского царства. Об этом неплохо бы вспомнить и тем нашим согражданам, которые желают сегодня мира в Чечне любой ценой (то есть ценой капитуляции перед мятежниками).

Среди активных критиков войны в Чечне, на первый взгляд неожиданно, встречаем и генерала Лебедя. Единственного на сегодняшний день российского генерала, который выиграл нечто большее, чем вой на. В Приднестровье генерал выиграл мир. И, думается, нынешняя критика им ошибок военно-политического руководства страны (по широкому кругу вопросов, но применительно и к Чечне тоже) имеет, помимо конъюнктурного и прагматического, и более глубокий смысл. Таких войн, как чеченская, внушает нам генерал, нельзя, в первую очередь, допускать. И в этом он, несомненно, прав. Но если уж такая война началась, ее надо выигрывать. Сегодня – и вот уж тут в ход идут конъюнктурные соображения – он этого вслух не выговаривает. Но еще совсем недавно, перед началом каких бы то ни было (включая внутричеченские) боевых действий, когда генерал Дудаев, бряцая оружием, грозил в случае чего биться с Россией за независимость Чечни «до последнего чеченца», у генерала Лебедя вырвалось (и прозвучало с телеэкрана): «Ну, до последнего чеченца так до последнего чеченца, а дальше что?»

Вот именно. Таких войн нельзя допускать, но раз уж война имела несчастье начаться, ее надо выигрывать. Это единственно нормальная позиция человека, который не хочет гибели своего отечества.

И второе. Объективная бездарность нашего военно-политического руководства (бездарность даже не столько персонифицированная, сколько заключающаяся в стиле принятия и выполнения решений, в самой, как принято выражаться нынче, политической технологии) сводит шансы на сохранение чеченского национального очага к минимуму (здесь, конечно, не следует забывать и о фанатизме чеченских «зелотов»). К тому же минимуму, который наличествовал и в древней Иудее. Но минимум не означает ноль. И шанс, упущенный на Ближнем Востоке почти две тысячи лет назад, может сегодня (или завтра) быть все-таки использован на Кавказе. Но только при определенных условиях.

Опора на тяготеющую к империи местную знать (номенклатуру) с отсечением от любого переговорного процесса (кроме безоговорочной капитуляции) «ревнителей» и уж тем паче «разбойников». Ясное осознание того, что речь идет не о мире, а о замирении. Стремление (и на словах, и на деле) к милосердию, включая полную амнистию, в сочетании с тоже однозначно выраженной волей воевать при необходимости «до последнего чеченца». Выбор не между независимостью и автономией, а между автономией и (спровоцированной упорством самих мятежников) гибелью их национального очага. Имперская логика – и милостивая, и беспощадная одновременно. Не аморальная, но надморальная (не в последнюю очередь потому, что в конфликт вошли две морали, не имеющие коррелята).

И, в заключение, еще одна выдержка из речи Ирода Агриппы, во всей своей казуистичности несомненно заслуживающая внимания:

«Если бы я видел, что вы все без исключения настаиваете на войне против римлян, а не наоборот, что лучшая и благонадежная часть населения твердо стоит за мир, то я бы не выступил теперь перед вами и не взял бы себе смелости предложить вам свой совет. Ибо всякое слово о том, что следовало бы делать, бесполезно, когда гибельное решение принято заранее единогласно. Но так как войны домогается одна лишь партия, подстрекаемая отчасти страстностью молодежи, не изведавшей еще на опыте бедствий войны, отчасти неразумной надеждой на свободу, отчасти также – личной корыстью и расчетом, что, когда все пойдет вверх дном, они сумеют эксплуатировать слабых, то я счел своим долгом собрать вас всех сюда и сказать, что именно я считаю за лучшее, дабы люди разумные опомнились и переменили свой образ мыслей и добрые не пострадали бы из-за немногих безрассудных»…

Глас вопиющего в пустыне? Конечно. Но есть и еще одно: пустыня приходит туда, где к такому гласу не прислушиваются.

Антиподы (Гайдар и Явлинский)

[19]19
  Новая Россия. 1994. № 2.


[Закрыть]

Агония нынешней власти – и «ветвей», и «ствола» – оказалась не слишком затяжной, хотя и кровавой. Исчерпанность «шестидесятничества» в обеих его ипостасях – партийно-номенклатурной (хотя и с антибольшевистским уклоном) и профессорско-паразитической (запоздалое прозрение «рыночников») – чересчур очевидна. Придут новые люди. Придут, правда, не завтра, а послезавтра, потому что, провозгласив на словах форсированный марш-бросок в светлое капиталистическое будущее, мы на деле прямиком прошагали в общегосударственный и общенациональный Чернобыль – и на ближайшие годы любая деятельность, кроме работы аварийных команд в условиях, волей-неволей приближенных к военному коммунизму, представляется не только бесплодной, но и просто-напросто невозможной. Но так или иначе послезавтра нам опять захочется перемен. А поскольку перемены в нашей стране всегда бывают резко персонифицированы, то уже сейчас имеет смысл присмотреться повнимательнее к двум наиболее вероятным послезавтрашним реформаторам, тем более что они являются антагонистами не только в плане практических намерений и теоретических изысканий, но и в этическом отношении к стране и миру: Перед нами, строго говоря, антиподы. Речь идет о Е. Гайдаре и Г. Явлинском.

О Гайдаре бытует мнение, согласно которому он в бытность у кормила власти проявил себя превосходным экономистом, но крайне слабым политиком.

На мой взгляд, дело обстоит прямо наоборот.

Предложив примитивную и не им придуманную схему действий, не сделав ни одного правильного расчета или прогноза (как правило, прогнозы и выкладки Гайдара оказывались ошибочными ровно на порядок – от предсказания падения темпов производства до цены на вату), совершив великое множество практических и кадровых ошибок, он втуне растратил политический капитал Б. Н. Ельцина, низведя последнего с пьедестала общенационального харизматического лидера на позицию неврастенического «президента лавочников».

Даже грубая, но честная конфискационная реформа (единомоментное десятикратное повышение цен и зарплат без индексации сбережений) дала бы менее разрушительные результаты, чем меланхолический отпуск цен.

Экономические итоги деятельности Гайдара общеизвестны: они заключены в темпах инфляции и в курсе рубля, в общем кризисе производства, так и не ставшем структурным кризисом, в провале конверсии, в одновременном и параллельном – небывалый в истории экономических реформ случай – разорении как промышленности, так и сельского хозяйства, в резком росте социальной напряженности на фоне насильственного разрыва контракта между государством с его обязательствами и обществом, в триллионном дефиците бюджета, в финансово-хозяйственном ухудшении новорожденного (хотя и маложизнеспособного) СНГ. Экономический итог деятельности Гайдара – провал. Но совсем иначе выглядит политический итог его вице-премьерства и премьерства.

Начав как марионетка всесильного тогда Бурбулиса, не обладая никакой общественной и социальной поддержкой, окружив себя «чикагскими мальчиками», идя от одного невыполненного – и невыполнимого – обещания к другому, от провала к провалу, Гайдар за год вырос в фактического хозяина страны, при котором даже ее президент играл роль скорее телохранителя. И когда он наконец ушел – то ушел в легенду, ушел, окруженный любовью если не народной, то общеинтеллигентской как минимум, – ушел, чтобы, собственно говоря, никуда не уйти, ушел в тень, чтобы выйти из нее в любое мгновение. Для того чтобы сделать настолько блестящую политическую карьеру (на ровном месте!), надо, несомненно, обладать незаурядными личными качествами.

И такие качества у Гайдара есть.

Это, во-первых, цинизм. Умение и решимость пренебрегать всем, кроме собственных карьерных амбиций. Гайдар организовал искусственную нехватку наличности, а когда вследствие этого, и только этого, несколько укрепился валютный курс рубля, победоносно записал это себе в заслугу. А когда печатный станок пришлось запустить (и рубль, соответственно, рухнул), поспешил обвинить в этих – согласованных с ним же – действиях Центробанк. Уже находясь в отставке, он в ходе теледебатов с вице-президентом привел – в качестве доказательства от противного правильности своего экономического курса – прискорбный пример Украины, намеренно умолчав о том, что плановая экономика последней рухнула исключительно в результате энергетической войны с Россией, им же и затеянной…

Это, во-вторых, искусство блефовать, достойное пляжного игрока в покер. Вспомним миф о 24 миллиардах, позволивший Гайдару не только устоять на VI съезде, но и сделать очередной шаг вверх по его итогам. Вспомним цифры «из головы» (а на самом деле, из пальца или с потолка), которыми и в которых он запутывал агрессивно-бестолковое большинство депутатов – социальный, но далеко не идеальный срез российского общества…

Это, в-третьих, гипнотическое воздействие на того же Ельцина (эффект крошки Цахеса).

Это, в-четвертых, лицемерие («иного не дано!») и, в-пятых, увы, кровожадность. Потому что, когда Гайдар утверждал, будто предложенному им пути в рамках демократического выбора альтернативы нет, а путь его вел заведомо в пропасть, – это означает, что он на самом деле призывал президента демократическим выбором пренебречь. К чему тот в итоге (правда, без выигрыша для реформ) и прислушался. Да ведь и вся реформа, предложенная им, осуществима, как свидетельствует латиноамериканский опыт, только по одной схеме: жесткая финансовая и кредитная политика, обвальные банкротства, безработица, обнищание, бунты, беспощадно подавляемые профессиональной высокооплачиваемой армией. Чего не хватило у нас для того, чтобы эта схема оказалась претворенной в жизнь? Может быть, только профессиональной армии…

Гайдара широко и безоговорочно поддерживали средства массовой информации. Лично на него работали телепрограмма «Итоги» и газета «Известия», не говоря уж о правительственных «Российских вестях». Когда против него выступали академики – их в пожарном порядке объявляли завистниками и маразматиками. Когда наливались краской щеки вице-президента, Героя Советского Союза не гнушались записать в трусы. Когда, как пушкинский отец Варлаам в корчме, вспомнил о своих познаниях (в области экономики) председатель Верховного Совета, его поспешили причислить к чеченской мафии. Когда в недоумение приходили шахтеры, им тут же, забыв о бездефицитном бюджете, скармливали миллиарды. Когда поднимались массы, речь заходила о красно-коричневой опасности. Когда Верховный Совет и съезд – о номенклатурном (потом о необольшевистском) реванше. И, наряду с идеей о безальтернативности экономического курса, постоянно педалировалась мысль о личной незаменимости Гайдара. Курс Гайдара фактически рухнул в июне 1992 г. Окончательный приговор (много позже, с явной неохотой и лишь вполголоса признанный) был вынесен в работе «Диагноз», подготовленной фондом под руководством Явлинского. Но о неизбежности такого исхода реформы (такого исхода такой реформы) заранее писали и говорили многие, в том числе и ваш покорный слуга. Писать было трудно: тексты не проходили в печать или подвергались откровенной цензуре. Издания, решавшиеся на публикацию критики по адресу Гайдара (равнозначную разоблачению, потому что конструктивная критика неконструктивных действий исключена по определению), лишались правительственных субсидий и подвергались давлению (а то и гонениям) в других формах. Говорю не о «духовной оппозиции», здесь все ясно, а о демократической и независимой по названию печати, попавшей в экономическую кабалу к исполнительной власти. Но еще тяжелее было принуждение внеэкономическое – моральное: противников пагубного и уже провалившегося курса Гайдара автоматически зачисляли в ряды противников реформ и врагов демократии. А разрушение шло меж тем полным ходом.

Курс Гайдара рухнул, но Гайдар остался у власти. Доказав тем самым, что только власть его и заботит (как доказали то же самое о себе и «чикагские мальчики» полгода спустя, когда, вопреки собственным громогласным утверждениям, остались «продолжать дело реформ» в Совмине после вынужденной отставки Гайдара). Ничего не дали – да и не собирались давать, да и не могли дать – МВФ и ВБ, – мы «съели» и это. Ушел в отставку «прозревший» Гавриил Попов – и его за критику по адресу Гайдара исключили из «ДемРоссии». Заголосила Лариса Пияшева – ей зажали рот. Подоспел Чубайс с посмешищем «народной приватизации». Бешеную (и, как теперь выясняется, своеобразную) активность развил спешно перекрасившийся Шумейко. На дрожжах столь «успешной» экономической реформы бродил Северный Кавказ… Гайдар продолжал блефовать. Взвинчивал ставку, надеясь, что у партнеров сдадут нервы. Нет, пожалуй, не так: он взвинчивал ставку, уповая на то, что его выгонят из-за стола, не заставив открыть предварительно карты, – и тогда почтеннейшая публика решит, будто уголовники и шулера лишили его заслуженной победы. Так, собственно говоря, и произошло, а точнее, именно такое впечатление и создалось у почтеннейшей публики. Вот почему Гайдар ушел с почетом – и чтобы вернуться. Ушел из правительства, но не с телеэкрана. Ушел от ответственности, но не из президентской команды. Ушел под плач Ярославны, вернее, Ярошенко, гулко грянувший со страниц «Нового мира» («Попытка Гайдара». 1993. № 3). И разве что разоблачение коррупции в его ближайшем окружении, начатое еще Ю. Болдыревым (хотя сам Гайдар, по всем отзывам, не коррумпирован – он «берет» только влиянием и властью), и личная ревность его преемника на посту идеолога реформ вице-премьера Федорова да вновь проявившийся в предвыборной суете внутриправительственный раздрай помешают ему остаться кумиром образованщины и войти в историю в качестве великого преобразователя, которому, к сожалению, не дали как следует развернуться. Но «второй заход» Гайдара в большую политику был не столько не исключен, сколько неизбежен, потому что политиком он и впрямь оказался блестящим.

К Григорию Явлинскому у нашей интеллигенции отношение двойственное. С одной стороны, у него прочная репутация несостоявшегося – и, следовательно, неудачливого – реформатора. С другой – нельзя исключать и того, что реформа по рецепту Явлинского оказалась бы более успешной (с точки зрения либералов-рыночников) и уж в любом случае менее болезненной… С одной стороны, нижегородский эксперимент вызывает сегодня (как и нынешняя деятельность Травкина) определенную иронию. С другой – Явлинский набирается исключительно важного опыта на уровне «штата». Политически важен и его союз с молодым и энергичным губернатором Нижнего Новгорода… С одной стороны, Явлинский – особенно по меркам предубежденных людей – излишне склонен к саморекламе, с другой – обладает публицистическими и ораторскими талантами… Словом, у каждого из нас есть над чем – применительно к Явлинскому – поразмышлять.

Его первая программа – пресловутые «500 дней» – поражала сочетанием тщательной и глубокой проработанности с утопической наивностью. В программе была «дыра» и имелся один органический порок. «Дыра» зияла на месте стабилизации бюджета за счет средств, полученных в рекордно быстрые сроки благодаря платной приватизации. Сейчас Явлинский и сам иронизирует над подобными прожектами, скажем, по выпуску ценных бумаг, но тогда он всерьез рассчитывал на то, что люди кинутся выкупать предприятия наперегонки. И без того уже получив главное – хозяйственную самостоятельность! А если не кинутся? На этот случай в программе «500 дней» имелась глухая оговорка, единственным реальным наполнением которой могла стать насильственная экспроприация средств (населения и предприятий). Что плохо увязывалось с общим духом и направленностью программы. Органическим же пороком «500 дней» было отсутствие в программе механизма «защиты от дурака» (а в наших условиях – от дурака и от вора). Сложный план оказывался выполним при наличии в стране нескольких десятков тысяч (никак не меньше!) компетентных и честных чиновников, заранее – к началу реализации программы – оказавшихся на всех или почти всех стратегически важных позициях и постах. А поскольку такого не было и быть не могло (напротив, ломка экономического уклада сопровождается массовым падением моральных устоев, что мы и наблюдаем сегодня), программа «500 дней» в целом носила характер утопии. И М. С. Горбачев был, на мой взгляд, прав, после долгих колебаний отказавшись от нее и предпочтя ей стабилизацию по Рыжкову – Абалкину (плюс финансовую стабилизацию по Павлову) как меньше обещавшую, но более выполнимую. Другое дело, что у Горбачева не хватило политической воли и на проведение в жизнь программы «регулируемого рынка».

Совсем иной характер носила программа «Согласие на шанс», погубленная тогдашней политической слепотой лидеров «Большой семерки». Скупой платит дважды. Я бы даже сказал – скупой платит вечно. Отказавшись тогда от широкомасштабной помощи во имя сохранения стабильности в нашей стране, Запад спровоцировал августовские события 1991 года с последующим развалом СССР и нарастанием хаоса. Не заплатив тогда за собственную безопасность, он оказался вынужден недавно – в катастрофически ухудшившихся условиях – задуматься над помощью России, чтобы, в свою очередь, не развалилась, как ядерный реактор, и она. Любому непредвзятому наблюдателю ясно, что апрельская щедрость (на словах) «Большой семерки» – это запоздалое обращение к программе «Согласие на шанс» в масштабах одной России – и хотя бы поэтому с точки зрения интересов Запада недостаточное (ракетно-ядерная Украина!), если не бесплодное. Хотя и сейчас скупость и недальновидность мешают «Большой семерке» выделить нам хотя бы обезболивающее… Важно уяснить, что апелляция к финансовым и промышленным ресурсам Запада со стороны Гайдара и Явлинского носила противоположный характер. Гайдар преобразовывал нашу страну, как Верхнюю Вольту (с ракетами, уточнила Маргарет Тэтчер; но президент Ельцин подарил Бушу и Клинтону наши ракеты), и клянчил помощи по рецепту МВФ, применяемому обычно для выколачивания долгов из отсталой страны. Явлинский просил о помощи исходя из уникальности и страны, в которой мы живем, и ситуации, в которую она попала, – просил Запад позаботиться прежде всего о собственной безопасности, поддержав целостность и порядок в СССР и оздоровив экономику последнего. Поэтому в провале Гайдара виновен Гайдар, а в провале Явлинского – Запад. С сиюминутной практической точки зрения, разница, может, и не столь велика, но, говоря о политическом будущем обоих преобразователей, подобного разночтения упускать из виду не стоит.

Экономическое образование и ученые степени (разные) оба наши героя получили, наверное, не зря. Но мировидение их различается самым коренным образом. Гайдар полгода не понимал, что такое микроэкономика; а что такое национальные и государственные интересы, что такое стабильность в обществе и социально ориентированная экономическая политика, он, думается, так и не понял. Явлинский озабочен построением философской (точнее, историко-философской) картины мира, в которой нравственный императив играет ключевую роль, будучи опрокинут в конкретную жизнь людей, а экономическая и политическая модели имеют лишь подчиненное (во всяком случае, производное) значение.

Вот почему Явлинский, по собственному (но никем не оспоренному) свидетельству, отказался проводить реформу на основе предложенных ельцинским окружением параметров и целей, а Гайдар согласился на это не раздумывая. «Ну и что?» – таков был его ответ на все возможные возражения, опровержения и резоны. Явлинский думал о родине и о народе, Гайдар – о себе и о своей карьере. «Старушки, роющиеся в мусорных баках, – это не довод» – вот, собственно, на чем депутаты осознали, что Гайдара надо убирать. Что ж, такие проговорки и должны конвертироваться в политическое харакири – хотя бы перед судом истории. Другое дело, что пресса рассуждает не о них, а о свободном владении шестью языками. В «Интуристе» Гайдару цены бы не было!

В интервью, данном Л. Сараскиной (Знамя. 1993. № 3), Явлинский впервые поведал о трагических испытаниях, выпавших на его долю в начале восьмидесятых. Отсюда – трагический налет, присущий его публичному поведению, отсюда надрыв (Гайдар, напротив, неизменно лучится жизнерадостностью). Но дело не только в этом. Трагедия Явлинского в том, что и сегодня – когда потерпели позорное поражение все его в недавнем прошлом победоносные конкуренты и оппоненты – для него все еще рано. И завтра будет рано тем более. Элементарное – но решающее – жизнеобеспечение, которым волей-неволей придется заниматься политикам и хозяйственникам завтрашнего дня, – дело не для деликатного и совестливого Явлинского в белых перчатках. Завтрашним политикам перчатки понадобятся резиновые… А вот послезавтра – после элементарной стабилизации – должен прийти черед Явлинского. Должен, если Явлинского к тому времени не забудут.