Текст книги "Путь на эшафот"

Анна Савиль любовно погладила ее великолепные волосы.

– Это был чудесный год, моя леди!

– Ты так считаешь? – серьезно спросила Анна. Лицо ее было таким напряженным, что прислужница испугалась.

– Конечно, – ответила девушка. – Вас все так уважают, а король с каждым днем любит вас все больше и больше.

Анна взяла девушку за руку и пожала ее – ей очень нравилась эта девушка.

– А вы сами с каждым днем становитесь все красивее, – добавила Анна Савиль серьезно. – Любая леди при дворе отдаст десять лет жизни, чтобы иметь такую судьбу, как ваша.

В зеркале ее прическа сверкала, как корона. Анна дрожала. В большом зале, на людях, она будет выглядеть самой веселой. Но здесь, вдали от толпы, ее часто охватывала дрожь, когда она думала о том, что ее ожидает ночью. О будущем она вообще боялась и думать.

Анна была готова спуститься в залу. Она в последний раз взглянула на себя в зеркало. Теперь ее звали леди Анна Рочфорд, так как недавно ее отец стал графом Вилшайерским, брат – лордом Рочфордом, и она была уже не просто Анной Болейн. Да, Болейны высоко поднялись, думала она. И вспомнила о Джордже, глаза которого всегда смеялись, но были грустными, когда он думал, что его никто не видит.

Когда она вспоминала о Джордже, ее охватывала беззаботность, желание участвовать в авантюрах, что гораздо лучше, чем жить спокойной, скучной жизнью.

Думать о Джордже было очень приятно. Она теперь понимала, что из всех друзей, которые клялись ей в верности, уверяя, что готовы отдать за нее жизнь – среди них, кстати, был и король, – Джордж был единственным, кому она могла доверять. Да, среди этих друзей был ее отец, ее дядя Норфолк, король, который должен был стать ее мужем, но когда ей становилось страшно по-настоящему, она понимала, что может положиться только на брата.

– Слава Богу, что у меня есть Джордж! – сказала она себе, и ее печальные мысли рассеялись.

Король стоял в зале, поджидая ее. Выглядел он великолепно в своих одеждах цвета ржавчины, сверкавших драгоценными камнями. Лицо раскраснелось – он только что вернулся с охоты. Генрих был очень высок. Лицо стало еще красней, когда он увидел Анну.

– Как давно я не целовал тебя! – воскликнул он.

– Несколько часов назад, – ответила она ему.

– Несравненная Анна!

Сегодня он докажет ей свою страстную любовь – это нужно сделать, потому что в последнее время она жаловалась на неуважение, проявляемое к ней со стороны королевы и принцессы.

Он говорил ей:

– Клянусь Богом, я сломлю их упрямство. Они будут преклонять перед тобой колено, душа моя, или я накажу их.

Принцессу нужно разлучить с матерью. Они должны жить отдельно. И отдалить от двора. Прошлой ночью он говорил, что устал от обеих. Устал от королевы, от ее упрямства и лицемерия. Она продолжала лгать и отказывалась уйти в монастырь. Он устал от своей дочери, восставшей против него, отказывавшейся вести себя прилично. Ведь она незаконнорожденная, хотя и королевского происхождения, а король так хорошо к ней относится.

– Уверяю тебя, Анна, – говорил он, целуя ее волосы, – я так устал от этих двух женщин.

– Я тоже, – ответила она ему. А сама подумала: они были бы счастливы, если бы я горела на костре в аду. И я не могу их винить за это. Я принесла им столько горя. Но я не могу выносить того, что они считают себя праведницами и показывают это. Они сгорают желанием отомстить мне и считают, что справедливость на их стороне. Они молят Бога, чтобы он принес мне мучения. Я понимаю месть, полную злобы и греха. Но делать вид, будто ты добрый человек и желать мести – никогда! Никогда не соглашусь с этим! Я буду с ними бороться, я не сделаю ничего, чтобы облегчить их участь – пальцем не пошевелю. Я грешница, они тоже. И грех нельзя оправдать постоянными молитвами.

Она думала так, но ничего не говорила своему любовнику. Ведь он тоже пользовался своей набожностью, чтобы оправдать себя и свои грехи. И когда он исповедовался перед Богом за то, что делал этой ночью и все другие ночи, он уверял Бога, что делал это для Англии, потому что хочет иметь сына. Его маленькие глазки были полны желания, руки горели огнем – он постоянно хотел обладать ею. И все это он объяснял тем, что заботится об Англии и хочет дать ей сына!

Поэтому нет ничего удивительного, что, проснувшись утром, она смотрела на его крупное тело, лежавшее рядом с ней, слышала его дыхание, видела руку, лежавшую на ней, его довольную улыбку, вызванную воспоминаниями об утехах, его губы, шептавшие ее имя, она думала о красивом лице своего брата и шептала: «О, Джордж, увези меня отсюда домой! Увези меня в Бликлин, но не в Хивер, где я снова увижу сад и розы и буду думать о нем. Увези меня в Бликлин, где мы жили вместе, когда были детьми… Где я не мечтала о том, чтобы стать королевой Англии…»

Но возврата в прошлое не было. Она должна была идти вперед, только вперед. Я хочу идти вперед, хочу! Что такое любовь? Она эфемерна. Ее нельзя удержать. Она проходит, и ничего не остается. Но королева всегда останется королевой. Ее сыновья будут королями. Я хочу быть королевой! Конечно, хочу! И только в минуты ужасной депрессии я боюсь этого.

Но в ту ночь она не боялась, когда он, не обращая внимания на присутствовавших в зале леди и джентльменов, крепко прижал ее к себе, показывая этим, что не может дождаться, когда они наконец останутся одни.

Он хотел доказать ей, как горячо ее любит, как желает, чтобы все эти люди уважали и воздавали должное этой прекраснейшей из девушек, которая ему нравилась и будет нравиться всегда и которая благодаря злой судьбе в виде слабого Папы, упрямой Катарины и пары хищных кардиналов все еще не может стать королевой.

Он отдал ей предпочтение, поставив выше двух других благородных леди, герцогини Норфолкской и своей собственной сестры.

Обе эти леди были недовольны. Анна знала это. И вдруг она забыла о всякой осторожности. Ну и пусть! В чем дело? Король любит ее, а потому враги не могут действовать против нее открыто.

Сестра короля? Она стареет, она больше не похожа на ту веселую девчонку, которая сводила с ума бедного Людовика и не знала, кого выбрать – короля Франции или великолепного Брэндона. Остались только прежние амбиции. И в чем они теперь заключались? Они сосредоточились на судьбе ее дочери. Мария Саффолк хочет, чтобы дочь ее взошла на престол. А тут вдруг появляется Анна Болейн, молодая, полная жизненных сил, ждущая только развода, чтобы родить королю сыновей и тем самым увеличить расстояние, отделявшее ее дочь от трона Англии.

А герцогиня Норфолкская? Она ревновала, так же, как и ее муж, она не могла простить Анне того, что король выбрал ее, а не Марию Ховард, ее дочь. И она возмущалась дружбой между Анной и старой вдовствующей герцогиней Норфолкской.

Ну и пусть! Мне нечего бояться!

Бояться ей действительно было тогда нечего, потому что король смотрел на нее влюбленными глазами, не мог дня прожить без нее. Ей стоило только пригрозить, что она оставит его, и обе эти высокомерные леди будут изгнаны со двора…

Она вела себя смело и вызывающе, она бросала свой вызов прямо в лицо тем, кто ее не любил. Она – леди Анна Рочфорд, любимица короля, центр всех веселых празднеств, вела себя так, как будто уже была королевой.

Она видела, что при французском дворе бедная маленькая королева Клавдия относилась к графине Шатобриан и герцогине Д'Эсте как к принцессам. Вот и эти высокомерные герцогини из Норфолка и Саффолка должны встречать ее, как принцессу. Да, именно так! И Катарина Арагонская и ее дочь Мария тоже!

Конечно, была огромная разница между французскими леди и Анной Рочфорд. Те были просто любовницами французского короля, а леди Анна Рочфорд – будущая королева Англии!

Вдовствующая герцогиня Норфолкская спокойно дремала в своем кресле. Нога ее автоматически постукивала в такт музыке, но она не видела парочку, сидевшую у спинета. Она думала о жизни при дворе и о страсти короля к этой великолепнейшей леди, ее дорогой внучке. Да! Этот интриган Томас Болейн получил наконец свой графский титул и все остальные почести. Уверена, теперь он доволен. Ведь деньги для него – это все. Его дочь теперь – леди Анна Рочфорд, вот так, а брат ее Джордж в прекрасных отношениях с королем, чего нельзя сказать о его отношениях с женой, этой лицемеркой. Бедный Джордж! Жаль, что ему нельзя развестись с ней. Почему бы не найти принцессу, которую твой брат мог бы взять в жены, как ты думаешь, Анна? Конечно, ты – королева. Но принцесса прекрасно бы подошла твоему брату… Эти двое, Анна и Джордж, всегда будут вместе, что бы ни случилось. Хоть бы она послала за мной! Думаю, она сделала бы это, если бы знала, как мне хочется уехать отсюда. А что если послать гонца… Жизнь при дворе! Маскарады! Правда, я несколько стара для таких развлечений. Как было бы хорошо, если бы она приехала повидаться со мной в Ламберт. Посидели бы с ней в саду, она рассказала бы мне о короле… Моя внучка – королева Англии!

И герцогиня уснула, а Генри Мэнокс, как бы почувствовав это, обернулся и посмотрел на нее через плечо.

– Вот так, – сказала Катерина. – Теперь лучше?

Он подвинулся к ней поближе.

– Великолепно!

Щеки девушки зарделись от удовольствия, и он заметил, как нежна ее кожа, какие у нее длинные и светлые ресницы, как прекрасны темно-рыжие волосы, ниспадающие на лоб. Его привлекала ее молодость. Он еще никогда не занимался любовью с такой молоденькой девочкой. А она, несмотря на свою молодость, была уже вполне зрелой женщиной.

– Я многих учил музыке, – прошептал он, – но никогда еще не получал от этого такого удовольствия!

Герцогиня тихонько похрапывала.

Катерина засмеялась. Генри тоже засмеялся, нагнулся к ней и поцеловал ее в кончик носа. Катерина почувствовала, что это ее возбуждает, главным образом потому, что происходит в присутствии герцогини. Мэнокс красив, считала она. У него такие черные и смелые глаза. Приятно, что ею восхищается человек, намного ее старше. Приятно, что он считает ее очаровательной, особенно после критики со стороны бабушки.

– Я рада, что вы считаете меня хорошей ученицей.

– Вы прекрасная ученица, и я тоже рад, что могу вас учить музыке.

– Ее милость, моя бабушка, считает, что я дурочка.

– Значит, это ее милость, ваша бабушка, дурочка!

Катерина пожала плечами и засмеялась.

– Выходит, сэр, вы не считаете меня глупой?

– Конечно, нет. Вы еще очень молоды и вам следует многому поучиться.

Герцогиня вдруг проснулась, и Катерина стала снова играть.

– Ты стала играть лучше, – заметила герцогиня. – Верно, Мэнокс?

– Да, ваша милость, значительно лучше.

– Ты считаешь, что твоя ученица делает успехи?

– Огромные успехи, мадам!

– Я тоже так думаю. А теперь, Катерина, можешь идти. А ты, Мэнокс, останься. Мне нужно с тобой поговорить.

Катерина ушла, а он остался, чтобы побеседовать с герцогиней. Они говорили о музыке, поскольку им больше не о чем было говорить. Но герцогине было все равно, о чем с ней беседуют молодые люди, лишь бы они что-то говорили и развлекали ее. Ей нравилась их молодость, их льстивые слова. И пока Мэнокс разговаривал с ней, она вспоминала о своей юности, потом представляла себе, что происходит сейчас при дворе, где царит ее самая очаровательная внучка.

– Думаю, нужно ехать в Ламберт, – вдруг сказала она и отпустила Мэнокса.

Катерина же отправилась в комнату, где жила. Там она увидела Изабел.

– Как прошел урок? – спросила ее Изабел.

– Очень хорошо!

– Ты любишь музыку и получаешь от нее огромное удовольствие. Ты выглядишь сейчас так, как будто бы встречалась со своим возлюбленным, а не разучивала музыкальную пьесу!

Они постоянно болтали о любви и возлюбленных. Катерина считала это в порядке вещей. Иметь возлюбленного – это не только естественно, это великолепно! Возлюбленный – неотъемлемая часть взросления, а Катерине очень хотелось поскорее стать взрослой.

Она все еще мечтала о Томасе Калпеппере, но с трудом могла теперь вспомнить, как он выглядит. Она мечтала о том, как он приедет из Хоршэма и скажет ей, что она должна с ним бежать. На его лицо, которое она со временем забывала, наплывало лицо Генри Мэнокса. Она с нетерпением ждала уроков музыки, и самым прекрасным моментом для нее было то время, когда она приходила в покои бабушки и встречалась там с Генри. Она всегда боялась, что он не придет или что бабушка найдет ей нового учителя. Она с нетерпением ждала, когда герцогиня захрапит, а они с Мэноксом начнут хихикать и смотреть друг другу в глаза.

Она играла, а он сидел совсем рядом, и его длинные пальцы музыканта касались ее колена, тихонько постукивая, помогая ей держать ритм. Герцогиня кивала, качала головой, засыпала, а потом вдруг просыпалась, удивленно озиралась вокруг, принимала вызывающую позу, как бы утверждая, что она вовсе не спала.

В один прекрасный день, по истечении нескольких недель занятий, когда весеннее солнце ярко светило в окно, а птицы пели на деревьях в саду, Мэнокс шепнул ей:

– Катерина, я все время думаю о тебе.

– Значит, я очень хорошая ученица?

– Я думаю не о музыке, Катерина, я думаю о тебе! Понимаешь?

– Не понимаю, почему вы все время должны обо мне думать?

– Потому что ты такая милая.

– Я? – удивилась Катерина.

– И ты не такая уж маленькая девочка, какой кажешься.

– Я не маленькая, – сказала Катерина. – Иногда мне кажется, что я совсем взрослая.

Он дотронулся своей изящной рукой до ее груди.

– Да, Катерина, я тоже так считаю. Очень приятно быть взрослой, Катерина. Когда становишься женщиной, ты удивляешься, что могла так долго оставаться ребенком и терпеть это.

– Да, я верю вам. В детстве я была несчастлива. Мама моя умерла, я поехала жить в Холлингбурне, но только стала привыкать к новому месту, только мне начало там нравиться, как меня забрали оттуда.

– Не грусти, маленькая Катерина. Скажи, что тебе не грустно.

– Теперь уже нет.

Он поцеловал ее в щеку.

– Я хотел бы поцеловать тебя в губы, – сказал он ей. Когда он поцеловал ее, она удивилась. Его поцелуй так не похож на поцелуй Томаса. Катерина поцеловала его в ответ.

– Я еще никогда не испытывал такого счастья, – прошептал Генри.

Они были столь поглощены друг другом, что забыли о герцогине, о ее храпе и тяжелом дыхании. Герцогиня вдруг проснулась и, не услышав музыки, взглянула в их сторону.

– Все болтаете! – воскликнула она. – Это урок болтовни или музыки?

Катерина начала играть. Она все время ошибалась. Герцогиня зевнула и стала постукивать ногой в такт музыки. Через пять минут она снова спала.

– Ты думаешь, она видела, как мы целовались? – спросила Катерина.

– Вряд ли, – ответил Мэнокс. Он был уверен, что герцогиня ничего не заметила. В противном случае она немедленно запретила бы ему давать уроки музыки своей внучке и даже могла бы выгнать его из дома, а Катерину бы хорошенько побила.

Катерина вся дрожала.

– Я так испугалась, что она увидела, и отныне запретит нам заниматься.

– Значит, для тебя наши занятия так много значат?

Катерина посмотрела ему в глаза.

– Да, очень, – сказала она. Она была еще совсем ребенком по своему разуму, но тело ее уже созрело и жаждало любви. По природе она была не слишком умной, но достаточно хорошо развитой физически, что и преобладало в ее натуре. Ей нравились мужчины, нравилось находиться с ними рядом, нравилось целоваться. Ей был симпатичен Мэнокс, и она рассказывала ему о своих чувствах. А он, не отличаясь щепетильностью, считал создавшееся положение очень интересным и занимательным и пользовался этим вовсю.

Ему нравилось держать ее в своих объятиях и целовать в губы в то время, как герцогиня похрапывала, находясь в одной комнате с ними. А Катерина поворачивала к нему свое лицо в ожидании поцелуя, как цветок поворачивается к солнцу.

Герцогиня спала, когда кто-то тихонько постучал в дверь. Вошла Изабел. Урок затянулся, и она, которой очень хотелось увидеть, как он проходит, воспользовалась этим предлогом, чтобы посетить покои герцогини. Изабел остановилась на пороге, пораженная представшей ей сценой. Герцогиня спала, тихонько похрапывая. Лицо юноши побледнело, глаза его горели. Волосы Катерины были растрепаны, глаза широко раскрыты, на подбородке красное пятно. Он поцеловал ее в подбородок, мерзавец! – подумала Изабел.

Герцогиня внезапно проснулась.

– Заходи! Заходи! – крикнула она Изабел, увидев ее на пороге. Изабел подошла к герцогине и стала с ней разговаривать. Катерина поднялась на ноги. Мэнокс последовал ее примеру.

– Ты можешь идти, – сказала герцогиня Катерине. – А ты, Мэнокс, подожди: мне нужно с тобой поговорить.

Катерина поспешила уйти. Ей хотелось остаться одной, чтобы вновь в мыслях пережить то, что между ними было, вспомнить, что он говорил ей, как выглядел. И мечтать о следующей встрече.

Герцогиня отпустила Изабел. Изабел вышла из комнаты, но не ушла, а осталась дожидаться Мэнокса.

Увидев Изабел, Мэнокс низко поклонился ей и широко улыбнулся, полагая, что произвел на нее хорошее впечатление, потому что его очарование и репутация, как он считал, действуют неотразимо на многих леди, живущих в этом доме. Он смотрел, улыбаясь, на бледное лицо Изабел и сравнивал его с кругленькой розовой мордашкой Катерины. Катерина ему очень нравилась, она возбуждала его больше, чем кто-либо. Эта его любовная история с маленькой девочкой была чем-то новым, и хотя она требовала осторожной и обдуманной тактики и терпения, ему казалось это очень забавным.

Изабел сказала:

– Я никогда не видела вас у нас на вечеринках.

Он улыбнулся ей и ответил, что слышал о вечерах, устраиваемых девушками, но, к сожалению, не имел чести на них присутствовать.

– Вы должны побывать у нас, – сказала ему Изабел. – Я сообщу вам когда. Но вы ведь знаете, что это тайна!

– Не беспокойтесь. Я ничего не расскажу ее милости.

– Наши вечеринки безобидны, – поспешила добавить Изабел.

– Не сомневаюсь в этом.

– Мы немного забавляемся, вкусно едим. В этом нет ничего плохого. Просто развлекаемся, веселимся.

– Да, я слышал.

– Я сообщу вам, когда приходить.

– Вы добрейшая из всех леди, которых я знал.

Он вежливо поклонился и пошел своей дорогой, думая о Катерине.

Анна гуляла в саду в Хэмптон-Корте с Генрихом. Генрих был возбужден. Голова его была полна различных планов, потому что кардинальский дворец принадлежал теперь ему. Он спросил как-то кардинала, каким образом его подданный мог приобрести такой дворец. Кардинал, будучи умным человеком, что помогло ему в свое время сделать столь головокружительную карьеру, и понимая, что звезда его закатывается, решил, что если он сделает королю подарок, то сможет в какой-то мере снискать его расположение. Поэтому он ответил ему, что подданный построил этот дворец только для того, чтобы показать своему королю, какой прекрасный подарок этот подданный может ему сделать.

Генрих был восхищен его ответом. Он даже хотел обнять своего старого друга, глаза его блеснули. Генрих унаследовал от своего отца стремление все захватить себе, и мысль о новом приобретении его безмерно радовала. Он с удовольствием облизнул губы в предвкушении лакомого кусочка.

– Дорогая, – сказал он Анне, – мы должны поехать в Хэмптон-Корт. Там нужно будет многое переделать. И ты должна будешь мне помочь в этом. Мы превратим его в великолепный дворец.

Они отправились вверх по реке на королевской барже. Никаких церемоний по этому случаю не было. Возможно, король не хотел устраивать большого шума, так как чувствовал себя несколько неудобно, приняв такой дорогой подарок от своего старого друга. Всю дорогу они с Анной шутили по поводу того, что подданному не пристало жить в таком прекрасном дворце.

– Он думает, что он второй король или станет им, – говорила Анна. – Ты слишком потакал ему.

– Да, счастье мое, я всегда бываю слишком снисходителен к тем, кого люблю.

Она подняла свои прекрасные брови и насмешливо на него взглянула.

– Ты имеешь в виду меня?

Он ударил себя по ноге ладонью – так он всегда делал – и захохотал. Она забавляла его своими замечаниями. С ней он становился сентиментальным. Он уже давно любил ее, но она ему не надоела. Было приятно ее любить. Он чувствовал, что жертвует для нее собой. Она будет иметь великолепные апартаменты, думал Генрих. Он сам все распланирует! И рассказал ей, что хочет сделать.

– Дворец для моей королевы будет переоборудован в первую очередь. Мы повесим золотые занавеси, любовь моя. Я сам придумаю, как оформить стены.

Он думал о замысловатом рисунке, в центре которого должны быть перевитые лентой две буквы – Г и А. Он поделился с ней своим замыслом, голос его был нежен, полон любви.

– Представляешь себе, любовь моя, перевиты, как наши жизни с тех пор, как я тебя увидел! Я хочу, чтобы все знали, что нас ничто не может разлучить!

Они подъехали к замку и вышли на берег. Сад был прекрасен. Но это был сад кардинала, а не короля, заметил Генрих.

– Не знаю, почему мне так нравятся сады, – сказал Генрих.

А она подумала, как странно, что он напоминает ей о своей верности именно здесь, в имении, силой отнятом у кардинала, которому он за многое должен был быть благодарен. Но это так похоже на Генриха! Здесь, в этом столь любимом Уолси месте, он должен был убедить себя, что он ей верный друг, несмотря на то, что совершил предательство по отношению к хозяину Хэмптон-Корта.

– Красные и белые розы, – говорил король, дотрагиваясь до щеки Анны. – Пусть здесь будет, как в саду твоего отца в Хивере. Мы выроем здесь пруд, и ты будешь сидеть на берегу и беседовать со мной, любуясь своим отражением в воде. Теперь ты будешь немного добрее ко мне, чем тогда, верно?

– Возможно, – с улыбкой ответила она.

Он был захвачен своими планами. Говорил о клумбах, на которых будут расти розы, белые и красные, символизируя союз домов Йорка и Ланкастера. Это будет напоминать всем, кто будет посещать этот дворец, что Тюдоры выступают за мир. Клумбы будут окружены деревянной оградой, выкрашенной в его цвета – белый и зеленый. Он поставит столбы, украшенные геральдикой. Здесь все будет напоминать людям, включая его самого, что он верный человек и что если он полюбил, то полюбил навсегда. Г и А! Эти инициалы должны быть повсюду, где только можно.

– Пойдем в дом, дорогая. Я выберу для тебя покои. Это должны быть лучшие комнаты в доме. И мы их украсим так, как никогда никто не украшал.

Они прошли через большой холл и поднялись по лестнице. Анна свернула направо, спустилась на несколько ступенек вниз и оказалась в комнатах, обшитых деревом, которые были покоями Уолси. Генрих не пожелал входить туда, но, увидев их великолепное оформление, мебель, дорогие занавеси, прекрасную посуду, обитые красным плюшем диваны у окон, лепные потолки, выкрашенные золотой краской, не смог устоять. Он много раз видел все это великолепие, но тогда этот дворец принадлежал Уолси, а теперь он его.

Анна показала на дамасские ковры, лежавшие на полу, и напомнила королю о слухах о том, каким образом они достались Уолси. Теперь он собирался защищать своего бывшего фаворита. И он пересказал Анне историю о взятке, полученной в Валенсии. Губы его при этом скривились, хотя раньше он не придавал слухам значения.

Они прошли через великолепно обставленные спальни, восхищаясь атласными покрывалами, бархатными, атласными и парчовыми подушками.

– Дорогая моя, – сказал Генрих, – думаю, твои покои должны располагаться здесь, потому что это лучшее место в Хэмптон-Корте. Комнаты, конечно, должны быть расширены. Я заменю потолки. Здесь все будет великолепно. И это нужно сделать как можно скорее.

– На это придется потратить несколько лет, – заметила Анна. – К тому времени, возможно, ты получишь развод, если, конечно, ты его когда-нибудь получишь!

– Дорогая моя, – он обнял ее за плечи. – Мы долго ждали, и терпение наше лопается, но теперь ждать осталось недолго. У Крэнмера есть идеи. Да и этот простолюдин, Кромвель, тоже не дурак! Действительно, на переоборудование дворца понадобится год или два. Но не волнуйся, задолго до того, как мы закончим эти работы, ты станешь королевой Англии!

Они немного посидели у окна, так как день был теплым. Он с энтузиазмом рассказывал о том, что собирается сделать. Она не слишком внимательно его слушала. Хэмптон-Корт навеял ей воспоминания о лунной ночи, когда они с Перси вот так же сидели у окна и говорили о будущем счастье!

И она спрашивала себя, будет ли она когда-нибудь жить в этих комнатах, которые король собирается для нее перестроить? Ведь Уолси тоже когда-то строил свои планы в этом доме.

– Представляешь, дорогая, наши перевитые лентой инициалы! – говорил король. – Дорогая, ты дрожишь. Пойдем отсюда.

В своем доме в Вестминстере Уолси ждал прибытия Норфолка и Саффолка. Дни его были сочтены, и Уолси знал это. Это был конец его славы, его ждет безвестность, и то, если повезет. Ведь история доказала, что если великие люди теряют благосклонность их повелителя, они вслед за этим теряют и голову. Те, кто жил в славе, должны умирать насильственной смертью. Так часто случалось. А Уолси был болен душой и телом. Он чувствовал боль в районе солнечного сплетения и в горле. Это было предвестником того, что называли разрывом сердца. Но самым неприятным моментом его жизни стал тот момент, когда он прибыл вместе с Компеджио в Грэфтон, и оказалось, что при дворе ему не приготовили места для отдыха. Для его коллег кардиналов были приготовлены покои в соответствии с их положением, но для Уолси, бывшего любимца короля, не предоставили даже кровати, где он смог бы дать отдохнуть своему больному телу. И тогда он понял, что король его не любит. И если бы не молодой Генри Норрис, он не знал бы, что ему делать. Он уже и без того пережил множество унижений, способных разбить сердце гордого человека. Норрис, конюх, красивый юноша с добрыми глазами, предложил уставшему с дороги старому человеку свою комнату. И это несколько обрадовало кардинала. На следующий день, когда Уолси вместе с Компеджио были приняты королем, Его Величество не смягчился. Его маленькие глазки зло смотрели на кардинала, а губы были поджаты. Однако чувствовалось, что Генрих был не в своей тарелке. Он никогда не стал бы ненавидеть старого друга, встретившись с ним лицом к лицу. Слишком много воспоминаний их связывало. Слишком много планов они задумывали вместе, и планы эти увенчались успехом. Старику было больно смотреть на эти безразличные, следящие за каждым его движением глаза придворных. И Уолси заметил, как они расстроились, когда Генрих по-дружески положил ему руку на плечо. Черные глаза леди Анны зло блеснули – она считала, что возвращение влияния Уолси на короля означает то, что приходит конец ее влиянию. Ее красивое лицо приобрело жесткое выражение, хотя она продолжала любезно улыбаться кардиналу. И Уолси, отвечая на ее улыбку улыбкой, почувствовал, как снова сжалось его сердце. Враг был силен, и у него не оставалось никакой надежды!

Придворные, обслуживавшие Анну и короля во время обеда, сообщили кардиналу, что Анна была возмущена тем, что король проявил знаки симпатии по отношению к кардиналу. Будучи смелой и уверенной в своем влиянии на короля, Анна без колебаний осудила его поведение.

– Зря ты забываешь, в какое опасное положение ставит тебя кардинал перед твоим народом.

– Я не понимаю тебя, – удивился король.

И тогда она напомнила ему о займе, который сделал кардинал якобы для нужд короля. Рассмеялась и добавила:

– Если бы такое сделал лорд Норфолк, лорд Саффолк, мой отец или кто-нибудь другой из твоего окружения, им бы не сносить головы!

На что король ей ответил:

– Вижу, ты не любишь кардинала.

– А за что мне его любить? – возразила ему Анна. – Я не люблю его, как и все остальные подданные, любящие вашу милость. И если вы вспомните его поступки, вы поймете – почему!

За столом о нем больше ничего не было сказано, но Уолси понимал, что королю было очень приятно услышать, что его любовница не любит кардинала за то, что тот плохо себя вел по отношению к нему, Генриху. Она была очень опасным противником. Уолси больше не удалось встретиться с королем, так как на следующее утро леди Анна каталась с Генрихом верхом и сделала так, что они вернулись с прогулки тогда, когда кардиналы уже уехали. Что говорила эта женщина его властелину днем и ночью, какой грязью обливала его, Уолси? Но кардинал знал, что винить за это он должен только себя – это он делал ошибочные шаги. Он был слишком умен, чтобы не понимать, что, будь он на месте леди Анны, он действовал бы точно так же. Подняться вверх ему помогли интриги. Потому сейчас он легко смог поставить себя на ее место. Он даже испытывал по отношению к ней жалость, потому что ее путь был еще более опасным, чем его. Те, чье благополучие зависит от благосклонности короля, да еще такого короля, как Генрих, должны обдумывать каждый свой шаг, если хотят выжить. Ему не удалось добиться развода. Думая о своих действиях в этом направлении, он понимал, что так и должно было случиться, потому что он кардинал и должен был быть верен Папе, а король пытался разорвать цепи, связывавшие его с Ватиканом. Кардинал был хитрецом и большим дипломатом, но его миссия провалилась. Анна же была высокомерна, требовательна и импульсивна. Какая судьба ей уготовлена? По отношению к ней он вел себя глупо, к тому же ему не хватило воображения. Люди не винят себя, когда порождает врагов их величие, они обвиняют себя, если враги рождаются в результате их глупости. Возможно, ему было бы легче переносить унижения, зная, что он сам в них виноват.

Его капельдинер, Кавендиш, вошел, чтобы сообщить, что герцоги Норфолк и Саффолк прибыли. Кардинал принял их с почестями. Глаза Норфолка были холодны, как лед, глаза Саффолка горели злобой и ненавистью. Оба казались счастливыми, что власти кардинала приходит конец.

– Король просил, – сказал Саффолк, – чтобы вы передали большую печать нам, а сами переехали в Эшер.

В Эшер! В дом, расположенный недалеко от Хэмптон-Корта, который подарило ему Винчестерское епископство. Уолси собрал все свое мужество и спросил:

– Кто отдал этот приказ?

Они ответили, что действуют по поручению короля, который дал им его устно.

– Этого недостаточно, – сказал Уолси, – потому что печать доверена мне королем лично, и я могу пользоваться ею в течение всей моей жизни. Вы должны привезти мне письменный приказ короля.

Герцоги были возмущены словами Уолси, но, не имея в руках письменного приказа короля, вынуждены были вернуться ни с чем.

Уолси понимал, что всего лишь отсрочил свое падение. Большая печать, символ его величия, оставалась в его руках ненадолго, возможно, всего на день. Завтра утром герцоги вернутся и привезут письменный приказ короля, и кардиналу ничего больше не останется делать, как вернуть печать.