Текст книги "У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945"

Глава 13. Военное училище. Декабрь 1943 – май 1944 г.

Когда я 8 декабря прибыл из Пюггена в военное училище в пригороде Дрездена, старый саксонский город был все еще прекрасен. Еще ничто не предвещало его ужасной участи в будущем, когда авиация союзников обрушит испепеляющий бомбовый удар на город, жертвой которого станут 60 тысяч человек.

В знак признания наших заслуг на фронте военное училище постаралось наилучшим образом организовать быт будущих офицеров: нам предоставили лучшие комнаты в казармах и хорошо кормили в столовой. В то же время нам не позволяли расслабляться и ставили перед нами разнообразные задачи.

С утра до обеда мы посещали лекции по теории управления войсками, по тактике и другим аспектам военной науки. Наши инструкторы учили нас также военному этикету, например, как надо держать себя офицеру в компании с женщиной и вести себя за обедом.

Во второй половине дня у нас были полевые занятия на холмистой, покрытой снегом местности в Кёнигсбрюкке. Наши инструкторы давали нам под начало взвод с двумя 75-миллиметровыми орудиями, чтобы оценить наши командирские способности и умение управлять гаубицами в различных тактических вариантах наступления и обороны.

Большинство солдат, которыми мы командовали, имели фронтовой опыт, и потому мы легко выполняли наши задания. Имея большой опыт передового наблюдателя в бою, иногда я даже давал практический совет инструкторам.

По вечерам в будни после ужина в столовой мы занимались в наших комнатах. Хотя в школе не устраивались танцевальные вечера и другие общественные мероприятия, я иногда слушал оперу или оперетту с другими кандидатами в прославленном Дрезденском оперном театре Земпера.

Несмотря на растущее число офицеров – представителей среднего класса, в офицерском корпусе Германии было все еще много представителей аристократии, господ с голубой кровью «фон такой-то и такой-то». Они получили образование в элитных институтах страны. Большинство офицеров знатного происхождения были порядочными людьми и относились к солдатам с уважением, но было незначительное число и таких, которые относились свысока к людям не из их класса.

Большинство «фонов» было из Пруссии, я был неаристократического происхождения и презирал тех офицеров, которые обращались в покровительственной манере к простым солдатам, таким как я. Случай с одним прусским аристократом как нельзя лучше характеризовал их надменную манеру обращения.

Тот самый лейтенант, нагло въехавший пьяным на лошади в казарму в Люнебурге, дослужился с тех пор до капитана и стал командиром батальона в полку.

На одном совещании в штабе, на котором, став офицером, присутствовал и я, капитан выказал презрительное отношение к личному составу. Когда несколько офицеров вошли в бункер и присоединились к нам, он попросил, не скрывая презрения: «Закройте быстрее дверь! Оттуда пахнет простолюдинами».

Относительно немного офицеров аристократического происхождения вели себя так заносчиво, но поведение этого капитана показывало, насколько важен был факт принадлежности к тому или иному классу в Германии того времени. Если кто-то имел приставку «фон» перед фамилией, ему было легко получить приличную работу. Та же разновидность фаворитизма имела место и при производстве в очередное звание, хотя вермахт не был классово ориентирован в других аспектах.

Если вы становились немецким офицером, то к вам относились с уважением из-за вашего положения, а не из-за того, что вы пруссак, нацист или имеете привилегированное положение. Интересный факт – я не наблюдал какого-то противоречия между офицерами разного культурного уровня – между теми, кто имел прусское аристократическое происхождение, и теми, кто был представителем менее привилегированного класса. Я могу заключить по собственному опыту, что офицеры-аристократы сами обособлялись от людей иного происхождения, так же как они это делали в гражданской жизни.

Прошло две недели нашей учебы, когда я получил неожиданную телеграмму от Аннелизы, в которой она сообщала, что приедет в Дрезден в конце декабря. Во время этого неожиданного, но желанного визита мы с Аннелизой провели все наше свободное время вместе. За два дня до Нового года мы бродили среди домов, построенных в стиле барокко, и павильонов Цвингера, посетили спектакль в опере и побывали в гостях у моей дальней родни.

Мы с Аннелизой посетили несколько дрезденских ювелиров, чтобы они помогли выбрать мастерскую, где нам на заказ сделают свадебные кольца. Поскольку было невозможно в военное время приобрести хоть какую-то вещь, сделанную из чистого золота, покупатель должен был принести ювелиру необходимое количество этого металла для исполнения нужного заказа. Несколько недель спустя, после того как мы передали собранное нами золото ювелиру, в мастерской мне вручили пару отлично выполненных колец.

6 января наши кандидаты в офицеры отправились на горный курорт Альтенберг в 35 километрах к югу от Дрездена, чтобы в течение недели потренироваться в скоростном спуске и ходьбе на лыжах по пересеченной местности. Вечером мы отдыхали. Перед нами выступала труппа талантливых танцовщиц, а молодежный хор исполнял местные народные песни. Но дневной, если можно так выразиться, «отдых» был весьма напряженным.

На фоне живописного зимнего пейзажа среди покрытых снегом деревьев наш инструктор первые два дня учил нас основам техники скоростного спуска. Несмотря на то что в России я получил опыт хождения на лыжах, спуск с горы был для меня делом непривычным. Когда инструктаж закончился, мы направились на склоны.

Выстроившись в очередь на вершине горы у начала лыжной трассы, мы наблюдали, как уходил вниз и исчезал из вида очередной курсант, и мы не знали, чем закончился его спуск. Наконец инструктор дал команду на спуск и мне. Лыжи все быстрее несли меня по склону, и тут я оказался перед небольшим трамплином на моем пути. Обогнуть его не было возможности. Я мчался вниз, полуприсев, а к тому времени, когда я достиг конца трамплина, я, уже сидя, скользил по нему в своих кожаных лыжных брюках. Затем я просто свалился в пушистый снежный сугроб у его основания.

Пару дней спустя инструкторы велели нам спуститься на лыжах по обледенелой бобслейной трассе. Я смог проехать только 20–30 метров. Я разогнался настолько сильно, что мне было трудно сделать поворот. В отчаянии, пролетая мимо дерева, росшего рядом с трассой, я обхватил обеими руками его ствол, чтобы не сломать себе шею.

Вскоре после возвращения в училище в Дрезден нас ждало новое испытание в храбрости. В 10 часов вечера нам приказали идти в бассейн, расположенный в здании училища, и построиться рядом с лестницей, ведущей на 10-метровый трамплин.

По одному все поднимались на трамплин, затем инструктор выключал свет и приказывал прыгать в кромешной темноте. Некоторые мои товарищи не сразу выполнили приказ, я же просто прыгнул ногами вниз в бассейн, когда пришла моя очередь, уверенный, что наши инструкторы не намерены подвергать опасности жизнь будущих немецких офицеров.

В немецкой армии применяли подобные методы обучения, чтобы солдат был готов беспрекословно выполнить приказ, какие бы препятствия ни возникли на его пути и какие бы сомнения его ни одолевали. Такие вызовы делали более значимым мое производство 1 марта в обер-фенрихи (старший кандидат в офицеры).

За несколько дней до окончания нашей учебы нам стало известно, что Адольф Гитлер лично в Дессау обратится к выпускникам военных училищ со всей Германии. Несмотря на мою личную антипатию к режиму нацистов, невозможно было не почувствовать некое волнение во время нашего 160-километрового пути по железной дороге из Дрездена.

С большим разочарованием было воспринято сообщение о том, что фюрер не сможет присутствовать на торжественном собрании и вместо него прибудет гросс-адмирал Дёниц, главнокомандующий кригсмарине – немецкими военно-морскими силами. Его речь, а я еще помнил прочитанные в детстве книги о морских сражениях, меня не вдохновила.

Мы вернулись в военное училище, и 15 марта 1944 г. состоялся наш скромный выпуск. Фанфар не было. Вместо этого начальник училища произнес короткую зажигательную речь и пожелал нам всего наилучшего. Несмотря на то что полевое обучение имело мало практического значения и не шло в сравнение с тем опытом, что я получил во время войны, теоретический аспект нашей учебы был интересен и полезен, ведь я готовился к новой командной роли. К тому же эти несколько месяцев были настоящим отдыхом от войны.

На следующий день после окончания училища я прибыл из Дрездена в Ольденбург и доложил о себе капитану, который велел мне прийти завтра. Когда наутро я получил лейтенантские погоны, я сразу же направился к военному портному, чтобы тот внес необходимые изменения в мою форму. Не зная, что ждет меня по возвращении на фронт, я все же осуществил свою давнюю мечту о лидерстве.

Помолвка с Аннелизой и дальнейшая учеба. 17 марта – 13 мая 1944 г.

17 марта я получил двухнедельный отпуск и заехал ненадолго из Ольденбурга в Гамбург, с нетерпением ожидая помолвки с Аннелизой. Уже прошло полмесяца ее отпуска, и она ждала моего приезда.

На три дня я поселился вновь у тети Фриды, район Винтерхуде, а не в доме Берндтов. Но обедали мы с Аннелизой в ее доме в Вандсбеке, чтобы я проводил какое-то время в компании отца и родственников.

18 марта мы с Аннелизой обменялись кольцами в доме тети Фриды. Мы не устраивали по этому поводу особого празднования, но сообщили о помолвке ее отцу и по телефону в Пюгген.

В разгар войны, когда было неизвестно, что ждет нас в будущем, я и Аннелиза решили отложить нашу свадьбу до наступления мира. Через некоторое время мне предстояло вернуться на фронт, и я не мог предугадать, доживу ли я до 24-го дня своего рождения. Мне было очень трудно решиться связать жизнь близкого человека с моей неверной судьбой, но обещание Аннелизы выйти за меня замуж было лучом надежды во мраке грядущего.

Наше решение основывалось исключительно на беспокойстве за наше будущее, но мы понимали – когда мы решим заключить официальный брак, потребуется разрешение от армейского начальства и гражданских властей. Кроме обычных бюрократических проволочек, имелись дополнительные сложности. У матери Аннелизы была еврейская фамилия Саломон[44]44
  Согласно Нюрнбергским законам, принятым в нацистской Германии в 1935 г., брак немцев по крови с полукровками требовал особого разрешения (брак, когда у одного из супругов была четверть еврейской крови, а другой был немцем по крови, такого разрешения не требовал).


[Закрыть].

Это была девичья фамилия ее матери, которую она получила в детстве после того, как ее приняли в семью еврейского торговца мясом из Гамбурга. Когда чиновники увидели фамилию Аннелизы, они без всяких расспросов отказались дать мне разрешение на брак. Оспаривать подобное расистское решение было невозможно, хотя я был возмущен тем, какое право имеют власти вмешиваться в мои личные дела и решать, с кем мне заключать брак, даже если Аннелиза была еврейкой.

Пару дней спустя после нашей помолвки мы поехали из Гамбурга в Пюгген на несколько дней в гости. 24 марта Аннелиза покинула ферму, чтобы провести неделю дома, до того как явиться по вызову в город Лер. 4 апреля в Лере она получила новое назначение в госпиталь в Беверло. Ей предстояло проделать путешествие длиной 400 километров к новому месту работы в Бельгии.

В конце марта я отправился в Мюнстер, расположенный к западу от нас в 60 милях. Там мне предстояло закончить двухнедельные учебные курсы для ротных командиров. Обучение включало не только посещение дополнительных лекций, но и занятия в полевых условиях на близлежащем большом испытательном полигоне. Это давало нам возможность непосредственно наблюдать в действии новые виды оружия, такое как 210-миллиметровый реактивный миномет[45]45
  Имеется в виду пятиствольный «Небельверфер-42».


[Закрыть], обладавшее высокой точностью стрельбы.

После еще одного двухнедельного отпуска в Пюггене я прибыл 30 апреля в городок Зольтау немного западнее Мюнстера в офицерскую кавалерийскую школу на недельные курсы.

Рано утром мы шли в здание большого манежа, пол в котором был посыпан деревянными опилками, и, оседлав коней, начинали на рысях объезжать его, снова и снова, по кругу. Затем следовало упражнение, повторяемое неоднократно: надо было на ходу вскочить на спину коня в седло. Наши инструкторы научили нас также различным необходимым приемам, например, как заставить лошадь лечь, чтобы укрыться вместе с ней во время боя.

К концу второго дня на внутренней стороне бедер и на ягодицах появились болезненные потертости. Волдыри на коже за ночь покрывались коркой, а наутро начиналось все сначала. Несмотря на физический дискомфорт, время, проведенное в Зольтау, оставило по себе приятное воспоминание. Многим были тяжелы эти кавалерийские упражнения, ну а я на ферме привык управляться с лошадьми.

После завершения 8 мая этого окончательного этапа обучения на офицера я провел три дня на базе резерва 58-й дивизии в Ольденбурге. Я был рад встретиться с Аннелизой, получившей краткий отпуск после бомбежки союзными державами ее госпиталя в Беверло. Хотя она не была ранена, очевидная вероятность новых авианалетов в будущем заставляла меня беспокоиться о ее безопасности.

Когда она приехала в Ольденбург, мы планировали снять номер на двоих в отеле. Однако когда я обратился к управляющему с вопросом о свободном номере, он спросил, женаты ли мы. Я ответил, что мы помолвлены, но он заявил, что не состоящей в браке паре не разрешается занимать одну комнату, и предложил заплатить за два одноместных номера. Война принесла с собой много перемен, но она так и не смогла изменить консервативных правил поведения в обществе в Германии.

10 мая, после нашей короткой встречи, Аннелиза вернулась в Бельгию. Вскоре после ее приезда в Беверло она была переведена в бельгийский город Генк. В местном госпитале ей пришлось выхаживать раненых, которые нескончаемым потоком прибывали из Франции.

Мой прощальный визит в Пюгген продолжался с 11 по 13 мая. Я простился с семьей. Возвращаясь на Восточный фронт офицером, я не знал, где буду служить и вернусь ли я когда-нибудь домой.

Я не предполагал, какой тяжелый, сокрушительный удар обрушится на вермахт в июне. Летом 1944 г. Германия столкнулась с целым рядом кризисных ситуаций, с каждым разом усугублявшихся, которые привели к дальнейшим страданиям и бедствиям в стране и на фронте.

Глава 14. Возвращение на фронт. Май-октябрь 1944 г.

Когда мой поезд прибыл 15 мая в Тильзит[46]46
  Ныне (с 1946 г.) Советск в Калининградской области России.


[Закрыть], город на границе Третьего рейха, меня уже ждала телеграмма, поступившая в армию резерва командования вермахта, от полковника Беренда, командира 154-го гренадерского полка.

В ней он просил начальство позволить мне вернуться в полк, в мою роту тяжелого вооружения на смену убывшего командира роты лейтенанта Райхардта. Я мог получить назначение в любую роту группы армий «Север», и потому обращение ко мне Беренда принять командование над моим старым подразделением было отличной новостью, хотя это было совсем неожиданное решение, на которое я никак не мог повлиять.

Идя навстречу просьбе Беренда, командование срочно издало приказ о моем направлении в 13-ю роту. Я вновь сел на поезд и отправился в 700-километровую поездку в Северо-Восточную Эстонию, где располагалась 58-я дивизия. В поездке у меня было время поразмышлять о случившихся на Восточном фронте за последние полгода событиях.

В январе 1944 г. Красная армия перешла в наступление и сняла нашу долгую блокаду Ленинграда, заставив всю группу армий «Север» отойти на запад. Этот организованный отход[47]47
  Группе армий «Север» было нанесено тяжелое поражение, было уничтожено 3 и разгромлено 23 дивизии противника.


[Закрыть] на северном участке фронта стал частью больших изменений в стратегической ситуации, сложившейся после Сталинграда.

Несмотря на то что немецкий солдат продолжал все так же умело сражаться, постоянно росли потери, которые было невозможно возместить. В то же время Красная армия постоянно наращивала свое превосходство в численности личного состава и в материальном отношении, отвоевывая ранее потерянные территории. Существовала надежда, что если вермахт сократит линию фронта, то это поможет как-то компенсировать нехватку солдат. К тому же наши пути снабжения станут короче, а у противника, наоборот, вырастут.

Этой зимой 154-й полк вместе с 58-й дивизией отходил на северо-запад от Невеля, разбившись на более мелкие подразделения с целью более действенного противостояния противнику при отступлении. Стало обычным явлением, когда отходившие под напором противника полки, батальоны и даже роты сражались самостоятельно. Располагая ограниченными резервами, немецкая армия использовала эти «пожарные команды» для «затыкания дыр», постоянно возникавших на линии подвижного фронта и в других критических ситуациях.

К февралю 1944 года 154-й полк, вновь в своем полном составе, присоединился к 58-й дивизии в месте ее дислокации близ Нарвы. Полк занял свои позиции на заранее обустроенном оборонительном рубеже, который шел от побережья Балтийского моря до Чудского озера. Действуя на этой линии «Пантера»[48]48
  Линия «Партера» простиралась от Балтийского моря далеко на юг до района Полоцка.


[Закрыть], 154-й полк помогал отбивать атаки Красной армии в районе населенного пункта Сиргала, расположенного в 22 километрах к западу от Нарвы и места нашего старого боя в 1941 г. у реки Плюсса.

Прибыв 20 мая в расположение 13-й роты, я сразу же приступил к исполнению обязанностей командира. В течение месяца полковник Беренд утвердил меня на этом посту. Обычно его занимал капитан, а не лейтенант, но отчаянная нехватка офицеров в немецкой армии привела к тому, что назначения, подобные моему, перестали быть исключением. Я был единственным офицером в роте и поэтому был вынужден поставить во главе взводов фельдфебелей, которые обычно командовали отделениями.

Гаупт-фельдфебель Юхтер по-прежнему отвечал за тыловое обеспечение, а обер-фельдфебель Элерт все так же командовал взводом связи, но теперь я был их начальником. Панибратские отношения с бойцами роты были уже невозможны. Теперь, когда ко мне обращались «господин лейтенант», некая непривычная отстраненность появилась в отношениях со старыми боевыми товарищами роты, такими как Вилли Шютте.

Однако благодаря дисциплине и уважению к званию, выработанным длительной военной подготовкой, мы скоро освоились с новыми взаимоотношениями и привыкли к ним. Если во время боя кто-нибудь получал ранение, мы по-братски относились друг к другу. Мне помогал в общении с бойцами тот факт, что я был все время с ними в окопах.

Хотя потери среди личного состава в роте и были незначительными за первые два месяца после моего возвращения, в результате тяжелых боев за предшествующий период численность роты сократилась до 200 человек. Это было значительно меньше первоначального состава в 250 или 300 человек в первые два года войны в России. К счастью, период затишья на фронте помог нам в какой-то мере восстановиться, когда мы начали получать подкрепления, а из госпиталей возвращаться излечившиеся раненые.

Тот факт, что вермахт набирал призывников для каждой дивизии из определенной области страны, способствовал укреплению духа дружбы и товарищества среди солдат, но это приводило к значительному напряжению в частях, когда приходили подкрепления из «чужаков» или когда подразделениям с личным составом из разных областей надо было воевать в тесном взаимодействии.

В то время как в других подразделениях это могло привести к конфликтам, несколько солдат нашей роты, призванные за пределами Северной Германии, прекрасно справлялись со своими обязанностями. Так, австриец из Вены, ефрейтор, в бою был одним из самых надежных солдат, которым я когда-либо командовал. Его несколько замедленная реакция сначала вызывала у меня опасения, но он быстро выполнял приказы и сохранял под обстрелом полнейшее спокойствие, хотя вы никогда не сможете заранее сказать, как солдат поведет себя в бою.

Мне, как офицеру, полагалось личное оружие. Это был пистолет «Люгер». Я воспользовался им всего лишь несколько раз в бою, и он хорошо зарекомендовал себя при стрельбе на 20–30 метров. Позднее мне удалось достать носившийся на поясном ремне испанский пистолет «Астра-600», который стал моим любимым оружием. В некоторых случаях я пользовался карабином «Маузер» образца 1898 г. и пистолетом-пулеметом МР-40, хотя в бою я предпочитал карабин из-за его большей дальности и точности стрельбы.

Согласно моему офицерскому званию мне был выделен солдат, который заботился о моей одежде и приносил мне еду с ротной полевой кухни. В роте было несколько машин, и в моем распоряжении был «Ситроен» и шофер. Поскольку наша семья никогда не имела автомобиля или грузовика, я не обучался вождению и не имел водительских прав.

В моем распоряжении была также лошадь по имени Теа. Я редко ездил на ней, только если мы были на марше или когда на фронте было тихо. Имея фермерскую закалку и научившись обращаться с лошадьми, я знал о них больше, чем приставленный к Теа конюх. Однажды, когда фельдфебелю попалась лошадь с норовом, я вскочил на нее и сделал несколько кругов, заставив ее слушаться поводьев.

Несмотря на повседневные командирские заботы, Аннелиза всегда была в моих мыслях. Хотя мне как солдату часто приходилось попадать в трудные положения, самым тяжелым испытанием для меня была разлука с ней и мысль о том, удастся ли нам когда-либо встретиться вновь. В наших письмах мы говорили о том, как хотим скорее увидеть друг друга, о нашей будущей свадьбе и о нашем желании жить обычной, нормальной жизнью. Помимо объяснений в любви, мы выражали надежду на скорое окончание войны. Перед лицом все более безотрадных новостей мы старались морально поддержать друг друга.

Аннелиза писала из Бельгии об армадах английских бомбардировщиков, пролетавших над их госпиталем и направлявшихся в Германию или возвращавшихся обратно в Англию. Став свидетельницей ужасной судьбы Гамбурга, она задавалась вопросом, какой следующий город обречен на разрушение.

Она также сообщала мне новости об Отто, полученные из писем и телефонных разговоров с ним. Часть, в которой служил мой брат, располагалась недалеко от нее во Франции. Вскоре после давно ожидавшейся высадки 6 июня 1944 г. войск союзных держав в Нормандии связь с Отто прервалась, что сильно обеспокоило моих домашних и Аннелизу. Три месяца о нем ничего не было слышно, прежде чем наконец-то дома получили известие из Красного Креста, что Отто 30 августа попал в плен.

Теперь, когда брат нашелся, я начинал все больше беспокоиться об Аннелизе, особенно когда я узнал, что Генк бомбили в середине июня.

Даугава. Середина июля – 7 августа 1944 г.

Со времени моего возвращения в середине мая в Нарвском секторе бои то вспыхивали, то затухали. Но вскоре положение на Восточном фронте обострилось. 22 июня, в третью годовщину нашего вторжения в Россию, Красная армия начала масштабное наступление. Группа армий «Центр» была полностью разгромлена, сотни тысяч немецких солдат были убиты или взяты в плен.

Полное уничтожение одной из трех групп армий вермахта на Восточном фронте было стратегической катастрофой, подобной поражению под Сталинградом. Положение немецкой армии на Востоке резко ухудшилось. Южный фланг группы армий «Север» оказался почти открытым, и Верховное командование спешно перебросило в середине июля часть соединений с северного участка фронта в Южную Латвию.

Когда мы уже были готовы к передислокации из района Нарвы, из дивизии в нашу роту поставили две дюжины 210-миллиметровых реактивных снарядов с различными типами боеголовок. В первом случае снаряд был начинен стальными шариками, разлетавшимися при сильном взрыве, во втором – шрапнель рассеивалась при помощи взрывных емкостей со сжатым воздухом, и в третьем – использовалась как зажигательное вещество нефть.

Перед эвакуацией нам было необходимо привести в негодность или уничтожить часть артиллерийских орудий, вывезти которые у нас не было возможности, чтобы они не попали в руки противника. Когда я был в военном училище, нам показывали в Мюнстере действие реактивных снарядов, и сейчас мне было интересно оценить эффективность их стрельбы.

В отсутствие необходимого оборудования для запуска снарядов я подумал, а не использовать ли для пусковой установки контейнеры, в которых их перевозили. Мы работали за холмом, чтобы противник не мог наблюдать за нами. Вскоре были готовы две простые деревянные опоры, а затем мы срубили два дерева с толщиной ствола 15 сантиметров, которые были использованы как поперечные балки.

Подперев одним из контейнеров балку под определенным для стрельбы углом, мы на глазок нацелили нашу импровизированную пусковую установку на советские позиции. Подсоединив электрический спусковой механизм одного из снарядов к обычному ручному детонатору для подрыва мин, мы заложили в контейнер снаряд. После воспламенения запала снаряд, прочертив в воздухе огненную дугу, поразил цель.

После столь успешного запуска я отдал приказ привести в боевую готовность оставшийся запас реактивных снарядов, поставив встроенный часовой механизм на определенное время с паузой между выстрелами.

Когда повернули ручку детонатора, ракеты, быстро пролетев над ничейной землей, точно поражали цель на краю ближнего леса. Это был настоящий огненный смерч, деревья при взрыве боеголовок взлетали на воздух, а от зажигательных снарядов мгновенно запылал большой участок леса.

Несмотря на то что мы не знали, какие силы русских располагались перед нашими позициями, эти реактивные снаряды уничтожили все, что там находилось. Если бы у нас были приспособления для запуска снарядов, они могли стать высокоэффективным оружием. Но больше нам их не поставляли.

Оставив линию «Пантера», 58-я дивизия отошла на 160 километров к западу к Ревелю (Таллину) в Эстонии.

Обычно на большие расстояния нас перевозили в эшелонах, короткие расстояния мы преодолевали пешим маршем или используя конный транспорт. Несмотря на неоднократные попытки моторизовать 58-ю дивизию, предпринимавшиеся на всем протяжении войны, все они были непоследовательны. Во время боев во Франции нам не хватало грузовиков, уже после завершения кампании вермахт поставил нам автомобили «Бедфорд», захваченные у войск союзных держав.

Где-то с конца 1942 г. нам начали поставлять из Германии автотранспортные средства немецкого производства. Эта попытка моторизации дивизии скоро начала давать сбои, и во второй половине 1943 г. больше машин не поступало. Когда прекратились поставки новых автомашин, было забавно снова наблюдать солдата в седле, ведь имевшиеся у нас грузовики или были уничтожены, или стояли в бездействии из-за нехватки запчастей.

Моторизация в условиях военных действий в Советском Союзе имела неоднозначный характер. Когда весной или осенью в распутицу дороги в России становились непроезжими и тонули в грязи, лошади имели явное преимущество перед грузовиками, которые часто приходилось вытаскивать из вязкой грязи при помощи танков. Даже в хорошую погоду было невозможно передвигаться по примитивным дорогам с повышенной скоростью, да еще тянуть за собой на прицепе 150-миллиметровые гаубицы.

По здравом размышлении я понял, что многие комментаторы переоценивали значимость проблемы, когда говорили о недостаточной моторизации, особенно когда Германия уже перешла к стратегической обороне. Лошади, в отличие от машин, не требовали топлива из нефти и не зависели от поставки продукции машиностроительных заводов. Если рассматривать вопрос с этой точки зрения, то можно сказать, что Германия тем самым экономила свои ресурсы для производства более необходимого оружия и боеприпасов. Какие бы ни были относительные преимущества моторизованного транспорта перед конным, наша дивизия к тому времени, когда я вернулся на фронт в середине 1944 г., вновь полагалась почти исключительно на лошадей при перевозке лошадей и другого снаряжения.

Вскоре после прибытия в Ревель (Таллин) наша дивизия была переброшена в южном направлении. Эшелон, покрыв расстояние более чем 550 километров, прибыл в Даугавпилс, расположенный на берегу Даугавы в Латвии. Затем был 50-километровый марш, и 17 июля к западу от города Рокишкис, уже в Литве, мы вступили в тяжелый бой с наступавшими советскими войсками, но не смогли удержать город. Мы оборудовали оборонительный рубеж с сетью окопов в 120 километрах к юго-востоку от Риги, столицы Латвии.

Хотя я уже и не был передовым наблюдателем, но все равно, как офицер, я был впереди на передовой. Однажды я решил проехаться на Теа и пошел на неоправданный риск. День выдался спокойным, и я приблизился на очень близкое расстояние к вражеским позициям.

Вскоре надо мной засвистели пули. Это был опасный момент. Пленные русские рассказывали, что в частях Красной армии всем был известен приказ – открывать огонь прежде всего по тем немецким бойцам, на которых были офицерские форма и сапоги. Я развернул Теа и, перемахнув на лошади через забор, поскакал в тыл. Мне снова удалось избежать смертельной опасности и спастись.

В дополнение к визуальным способам наблюдения за передовой линией противника мы прибегали и к помощи слухачей, улавливавших посторонние шумы. Когда мы занимали позиции у города Рокишкис, нам послышался отдававшийся эхом на ничейной земле женский смех. Я приказал пулеметчику сделать несколько очередей в этом направлении, и снова наступила тишина.

Вскоре после этого случая ночью на расстоянии около 50 метров от моего бункера по нашим позициям открыли огонь из тяжелого пулемета. Несколько мгновений спустя из темноты возник пехотинец и подтвердил, что советские части сейчас атакуют наши позиции.

Наши солдаты нуждались в немедленной огневой поддержке, поэтому я вышел из бункера, чтобы отдать приказ расчету 105-миллиметровых минометов. Я отдавал себе отчет в том, что их огонь будет более эффективным, чем у гаубиц. Мины уходили почти вертикально вверх, а нашим гаубицам мешали высокие деревья, росшие по берегам Даугавы. Находясь в неведении, насколько глубоко русские вклинились в нашу оборону, я отдал приказ открыть заградительный огонь на расстояние 100 метров от передовой.

Когда несколько залпов никак не повлияли на интенсивность боя, я приказал минометчикам перенести огонь ближе к нашим позициям на 50 метров. Усиливавшийся пулеметный огонь подсказывал нам, что противник подошел еще ближе. Наметив рубеж в 20 с лишним метрах от нашего переднего края, я приказал сделать последний залп. Вести огонь дальше было уже невозможно, иначе опасности попасть под обстрел могли подвергнуться наши части.

Когда минометные мины ударили в последний раз по прямоугольному участку 20 с небольшим на 65 метров перед нашим фронтом, атака противника была наконец-то отбита. В отличие от дневной атаки, когда русские наступали, рассредоточившись, ночью в темноте бойцы Красной армии просто сбились в толпу и потому несли большие потери от нашего заградительного огня. Пехотинцы позднее рассказывали мне, что один снаряд иногда убивал от десяти до двадцати русских. Полный список потерь противника от выпущенных приблизительно тридцати минометных мин доходил до нескольких десятков человек.