Текст книги "У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945"

Глава 4. Военная подготовка. Август 1939 – май 1940 г.

На исходе лета 1939 г. нацистами была развязана в газетах и на радио шумная кампания, требовавшая от Польши предоставить Германии коридор, который проходил бы по польской территории и соединял Восточную Пруссию с остальными областями Германии. Ненавистный Версальский договор узаконил разделение немецкого государства, и потому в обществе существовала широкая поддержка этого справедливого территориального требования. Антипольские настроения разжигались также постоянно повторяемыми обвинениями в серьезном нарушении прав немецкого населения в Польше.

23 августа 1939 г. в Москве был подписан Договор о ненападении между Германией и СССР. Поразительно, что, несмотря на острые идеологические разногласия между нацистским и коммунистическим режимами, это соглашение все же было достигнуто[11]11
  Советскому Союзу пришлось пойти на заключение этого неоднократно предлагавшегося Германией договора из-за саботажа Англией и Францией усилий СССР по созданию системы коллективной безопасности, блокировавшей агрессивные устремления Германии. Сыграл свою роль и продолжавшийся на Дальнем Востоке (на р. Халхин-Гол) военный конфликт с Японией, союзницей Германии, что было чревато войной на два фронта.


[Закрыть]. Подобный дипломатический шаг, как представлялось, обеспечивал мир с Россией, в случае если бы между Германией и Польшей начались военные действия. От Франции и Англии не ожидали, что они вступят в войну из-за Польши, и опасность возникновения широкого военного конфликта в Европе уже, как казалось, не была столь явной.

Когда я вернулся в Хаген из поездки в Люнебург в воскресенье 27 августа, тетя Дора вручила мне только что полученную срочную телеграмму. Мне предписывалось явиться в понедельник в расположение воинской части в Люнебурге для прохождения военной подготовки. До последнего момента я продолжал надеяться, что у меня еще есть четыре месяца для завершения моей ученической практики, прежде чем меня призовут в армию. Теперь стало ясно, что мои планы могут измениться.

Несмотря на неопределенность моего положения, меня неожиданно охватило чувство, какое испытывает каждый перед предстоящим ему приключением. В волнении я не мог решить, сообщить ли прежде моим родителям или начать собирать вещи. Когда я до них дозвонился, они реагировали на мое сообщение сдержанно. Особенно встревожилась, естественно, моя мать. Она захотела навестить меня в первую неделю, но наша встреча была краткой, так как подготовка в учебном лагере уже шла полным ходом.

Этот неожиданный призыв на военную службу оставил во мне двойственное чувство: кто я – призывник или доброволец. Мои прежние планы служить в берлинской танковой дивизии не осуществились. Вместо этого я стал новобранцем в только что сформированной 58-й пехотной дивизии.

Следуя подробно разработанному плану увеличения численности вооруженных сил, вермахт формировал новые дивизии следующим образом: из каждой боеспособной дивизии выделялось ядро, которое полагалось в основу формирования новой дивизии. Уже существовавшие 20, 22 и 30-я пехотные дивизии, расположенные в Северной Германии, предоставляли кадровые подразделения для подготовки новобранцев для полков 58-й пехотной дивизии, составлявшие до 20 процентов ее личного состава.

В соответствии с планом большая часть состава 47-го пехотного полка 22-й пехотной дивизии отправлялась на французскую границу, чтобы противостоять возможным наступательным действиям на западе. Остались только кадровые со стажем офицеры и унтер-офицеры, которые должны были обучить новобранцев и доукомплектовать ими 58-ю пехотную дивизию.

В связи с тем что для подготовки призывников требовалось время, в армию были временно призваны ветераны Великой войны, которые должны были пополнить ряды 58-й дивизии и укрепить нашу оборону на французской границе. Как только наше обучение закончится, мы должны будем сменить старых резервистов на фронте. В это время я верил, что моя подготовка будет длиться очень недолго.

Когда я прибыл в понедельник утром на место бывшего расположения 47-го пехотного полка в западной части Люнебурга, мое первоначальное волнение несколько улеглось, хотя я не разделял чувство обеспокоенности большинства призывников. Я подумал про себя: «Дело обстоит так. Я собираюсь стать солдатом, и мне необходимо сделать для этого все возможное». С самого начала присущий мне дух соперничества заставлял меня испытывать себя, я стремился быть первым солдатом в подразделении. Моей целью было завоевать признание, чтобы в итоге стать лидером.

Прибыв в казармы, все новобранцы направились на склад, где нам выдали форму, шлем и ботинки. Поскольку никто тогда не носил длинных волос, не было ставшей позднее привычной процедуры бритья головы новобранцам. После того как нам объяснили, как нужно отдавать честь при встрече с офицером, нас разбили на отдельные роты.

Восемь призывников спали в отдельной комнате, в которой было четыре двухъярусные койки и стол. Во время моего обучения профессии электрика я подробно узнал об этих типичных для немецкой армии трехэтажных казармах из кирпича и бетона. Несмотря на отдельные удобства, такие как водопровод для душа и туалета, условия для призывников были не самые лучшие. Строжайшие правила ухода за помещениями помогали постоянно содержать их в образцовом порядке. Если фельдфебель роты во время инспекции обнаруживал малейший непорядок, то виновный тут же получал наряд вне очереди.

На следующий день утром всех построили по росту на опушке соснового леса недалеко от казарм. С этого момента каждый из нас считался уже официально призванным на военную службу и получал звание рядового пехоты. Всю эту неделю инструкторы учили нас передвижению в сомкнутом строю и гусиному шагу, из штатского человека делали солдата.

В пятницу 1 сентября 1939 г., после побудки, мы услышали по радио сообщение о начале войны Германии с Польшей. Призывники сразу же поняли, что им не суждено в скором времени вернуться к гражданской жизни. Хотя мы не должны были принимать участия в военной кампании, моя мать прекрасно понимала значение этого события. Она сказала своим домашним: «Теперь Вильгельм тоже должен пойти на войну».

Лишь малая часть немцев с недоверием отнеслась к заявлению правительства, что это поляки начали войну, перейдя границу и напав на немецкую радиостанцию. Однако никто из тех, кого я знал, не сомневался в справедливости войны, даже в частном разговоре. Как большинство граждан страны, и я полагал, что Германия имеет все законные основания для недовольства и что она начала вторжение в Польшу, исчерпав все средства мирной дипломатии. Возвращаясь теперь к событиям прошлого, мне понятно, что Гитлер просто искал повода для войны и использовал события в своих целях. Для него развязывание войны значило еще один шаг в агрессивном плане завоеваний, имевшем целью превращение Германии в главенствующую державу Европы.

На следующий день после начала войны на учебном плацу за бараками была проведена церемония военной присяги. Стоя по стойке «смирно», каждый новобранец поднял правую руку и произнес торжественные слова: «Перед лицом Бога я клянусь этой священной клятвой фюреру Германского рейха и народа Адольфу Гитлеру, главнокомандующему вермахта, беспрекословно подчиняться и быть, как храбрый солдат, всегда готовым пожертвовать своею жизнью».

В последующие дни мы следили за событиями в Польше и обсуждали их между собой. Мы считали, что война будет короткой, и многие из нас жалели, что не удалось поучаствовать в ней, когда она закончилась несколько недель спустя. Пожалуй, это было наивно, но мы не думали, что нам придется вскоре принять участие в военных действиях, хотя Англия и Франция объявили войну Германии в начале сентября. Никто из наших офицеров тоже не верил в близкую войну.

Обучение в Люнебурге. 4 сентября 1939 – 9 января 1940 г.

Первую неделю мы учились маршировать, а затем для нашей роты начались каждодневные занятия в поле, проходившие независимо от погоды – в дождь и снег. Наше учебное время делилось поровну между физическими упражнениями, которые должны были сделать нас более выносливыми, и занятиями в оружейном классе. Нас учили беспрекословному повиновению приказам.

Каждое утро мы просыпались перед рассветом, принимали душ и шли на завтрак. Затем было построение, мы надевали рюкзаки с грузом в одиннадцать с лишним килограммов и совершали 5–6-километровый переход в пешем строю на полигон Вендиш-Эверн[12]12
  Происхождение названия (как и многих других в Восточной и даже Центральной Германии) связано со славянами (вендами, как их называли немцы), которых в этих местах германские колонизаторы истребили или онемечили в течение X–XVII вв.


[Закрыть]. Перед началом движения дежурный офицер или сержант обычно выкрикивали: «Песню!», и мы, печатая шаг, с воодушевлением подхватывали мелодию военного марша.

В тот первый день, придя на полигон, мы сразу же приступили к огневой подготовке на песчаной и холмистой, поросшей соснами местности. Нам показали, как надо обращаться с карабином (укороченной винтовкой) Маузера образца 1898 г., ставшего нашим основным оружием. Первые дни мы занимались учебной стрельбой. И при свете дня, и ночью нас учили, как правильно разбирать и чистить карабин, чтобы не заедал затвор. Это мы делали два раза в неделю. Кроме карабина Маузера наши инструкторы познакомили нас с другими типами оружия.

Нашей учебной роте была предоставлена 75-миллиметровая короткоствольная гаубица. Нас учили обращению с такими орудиями, чтобы в случае крайней необходимости мы смогли бы сами вести огонь. Короткий инструктаж, как рассчитывать координаты вражеской цели и управлять огнем тяжелых орудий, был мне особенно интересен. Все это пригодилось мне в будущем.

Наши ветераны-инструкторы научили нас также очень важной вещи – основным способам выживания в бою. В частности, вырытый по правилам одиночный окоп, дававший возможность полностью укрыться под землей, не раз спасал меня потом от смерти.

Обычно мы возвращались с полигона до наступления темноты, но бывало, что мы тренировались и ночью. Обратный марш в казармы часто превращался в соревнование сотни новобранцев нашей роты. Обычно весь путь я бежал трусцой и обгонял всех. Возможно, потому, что я всегда оказывался первым в этих «соревнованиях», дежурный лейтенант всегда поручал отвести своего коня на конюшню именно мне, в то время как остальные убирали казарменное помещение или занимались другими малоприятными делами.

В то время как часть новобранцев начали более основательно изучать минометы и короткоствольные 75-миллиметровые гаубицы, меня сразу же определили во взвод связи. Подобное назначение вполне объяснялось моей профессией электрика. К тому же в связисты направлялись солдаты, бегавшие быстрее всех. Они могли исполнять также роль посыльных, вовремя доставить приказ, если связь еще не была установлена или произошел ее обрыв.

После первых двух недель в роте большую часть времени я проходил подготовку во взводе связи. Наши инструкторы учили нас работать с полевыми телефонами, телеграфными аппаратами и рацией и все это оборудование ремонтировать. Однако наибольшее внимание уделялось обучению правилам организации линий связи, их прокладке на местности и поддержанию в рабочем состоянии. Во время боя с помощью проводной связи сообщения от передового наблюдателя, указывавшего цель, передавались на артиллерийские батареи и в штаб роты, а оттуда – в штаб полка.

Часто по утрам солдаты взвода тянули линию связи от казарм до полигона. Каждый из нас нес на спине большую проволочную катушку; конец провода на катушке соединяли с предыдущим отрезком уже проложенной линии, а затем ее разматывали. Шедшие позади солдаты с помощью шестов поднимали и зацепляли отмотанный провод за сучья на деревьях, так он был надежнее защищен от обстрела во время боя.

Поскольку отдельный дом моих дедушки и бабушки находился вблизи нашего полигона в Вендиш-Эверне, я несколько раз заходил к ним на обратном пути в казармы в Люнебурге. Несмотря на риск наказания, в случае если бы меня поймал патруль, чашка кофе в обществе бабушки была кратким отдыхом в нашей солдатской службе.

Пару раз в неделю, после возвращения с полигона, обучавший нас лейтенант обычно говорил: «Сейчас пять часов. Через 15 минут в чистой форме вы должны уже стоять в строю». Переодевшись в чистые мундиры, мы устало направлялись на учебный плац в сосновом лесу позади нашей казармы. В общем, мои усилия испытать себя и получить наивысшие оценки оказались успешными; но что давалось мне труднее всего прочего, так это лазание по деревьям.

Унтер-офицер истошно орал на нас: «Эй, вы там, обезьяны, забирайтесь выше!» Мне удавалось вскарабкаться только на 3 метра. Рискуя сползти вниз даже с такой высоты, я каждый раз повисал на дереве, как старый мешок. Мне больше нравилось копать траншеи, переползать по-пластунски под колючей проволокой и не запутаться в ней, в то время как унтер-офицер кричал нам, чтобы мы еще ниже опустили зад.

Вскоре после начала нашего обучения я познакомился с двумя призывниками – Вилли Шютте и Вилли Зауке, которые стали моими самыми близкими друзьями. Особенно близко я узнал Вилли Шютте, с которым я часто играл в карты. Он был замечательным парнем из небольшого городка Блеккеде, ростом 173 сантиметра, коренастый и сильный. Это был человек уравновешенный, но, как и я, был склонен к розыгрышу. Служил он в орудийном расчете.

Еда в столовой была приличной и сытной, но мы никогда не могли с уверенностью сказать, что мы едим и пьем. По утрам в каждом взводе выделялся солдат, который отправлялся в столовую и приносил большой котел кофе. Если кто-либо из солдат совершал дисциплинарный проступок, командир взвода приказывал ему носить кофе всю неделю.

Один парень из нашего взвода в течение двух недель выполнял эту обязанность, и наконец командир сказал ему, что больше не нужно ходить за кофе в столовую. Он удовлетворенно ответил: «Что ж, теперь мне не придется мочиться в него». В то время как многим понравилась эта шутка, наш взвод заинтересовался, а что в таком случае мы пили.

Был еще один случай. Наш полковой лейтенант поднялся на рысаке по лестнице на второй этаж казармы. Может быть, он и был сильно пьян, но у меня нет никакого сомнения в том, что этот офицер хотел продемонстрировать нам, что ему, прусскому аристократу, позволено безнаказанно нарушать устав. Позднее мы столкнулись с совершенно другим типом прусского офицера в лице нашего первого командира роты.

Нам, новобранцам, разрешалось только на два часа уйти из казармы по воскресным вечерам. Пользуясь возможностью, я посетил тетю и дядю Шторков, чтобы увидеть моего брата Германа, и поужинал с ними. Однако большую часть свободного времени я проводил с Аннелизой. Как и до войны, мы ходили на танцы или в кино. Чаще мы просто прогуливались, сидели на скамейке и разговаривали. Конечно, невозможно было избежать поцелуев во время свидания, но она больше, чем я, беспокоилась, что нас могут увидеть.

Как-то, провожая Аннелизу воскресным вечером после прогулки домой, до цветочного магазина, поглощенный нашим разговором, я забыл о времени. Отдаленный звук горна предупреждал меня, что до вечерней поверки в 22 часа оставались считанные минуты. Поцеловав Аннелизу на прощание и пожелав доброй ночи, я как сумасшедший побежал к казарме. Пробежав более полутора километров так быстро, как только мог, я уже спустя несколько минут проходил мимо часового, окончательно выдохшийся, но точно в срок.

В другой раз, получив увольнительную, я провел свободное время с моей семьей в Пюггене, но на обратном пути пропустил поезд из Зальцведеля в Люнебург. Не видя другого выхода, я поймал такси, чтобы успеть доехать до казармы раньше 22 часов. Часовое путешествие стоило мне небольшого состояния, но я знал, что мое опоздание обернется суровыми дисциплинарными карами. Мои командиры не приняли бы в качестве оправдания мое опоздание на поезд, как и любое другое нарушение.

Офицеры и унтер-офицеры установили на время нашего обучения суровый режим, но я находил глубокое удовлетворение в дисциплине, солдатской дружбе, риске и аскетической повседневности военной службы. Учебный лагерь я закончил 9 января 1940 г. с чувством большой гордости за свои достижения, тем более что я был одним из первых среди окончивших вместе со мной учебную школу.

Подготовка к боям. 9 января 1940 – 9 мая 1940 г.

Сразу же после того, как наш начальный этап обучения завершился, командование направило нас в Дельменхорст, где базировалась 58-я пехотная дивизия 154-го полка. Мы проехали по железной дороге 145 километров в западном направлении и по прибытии на место назначения влились в 154-й пехотный полк вместе с пополнением. Полк только что закончил обучение личного состава под руководством офицеров из 22-й пехотной дивизии.

Так как организация подразделений различна в разных странах, стоит, вероятно, остановиться на организации и численности личного состава формирований пехотных войск немецкой армии в 1940 г. Отделение из десяти солдат было наименьшей оперативной единицей, и взвод из 4 отделений составлял роту. Обычная пехотная рота насчитывала 180 человек, хотя специальные роты по численности были значительно больше. В батальоне было 4 роты, в полку – 3 батальона и 2 особые роты.

В пехотную дивизию входило, как правило, 3 пехотных полка, полк артиллерии, противотанковый батальон, разведывательный батальон, штаб, части поддержки. Общая ее численность составляла около 17 тысяч человек. Выше уровня дивизии были корпуса, армии и группы армий, состав и численность которых значительно менялась в зависимости от поставленных задач.

Как только 5 февраля закончилось формирование 154-го пехотного полка, его перевели на юг Германии в Ордруф в Тюрингию, крупный центр боевой подготовки, расположенный в холмистой, поросшей лесом местности. Проделав путь в 400 километров, полк прибыл на место назначения, и к нему присоединились уже обученные подразделения 209-го и 220-го пехотных полков; в первый раз все части и подразделения 58-й пехотной дивизии были собраны воедино.

В последующие две недели наши полки были разбиты на роты. Я был приписан к взводу связи 13-й пехотной роты 154-го пехотного полка. Рота была самой большой по численности среди всех 14 рот, имея в своем составе 300 человек. В нашем взводе связи было около 25 человек, все мы обучались в Люнебурге. Только 15 человек непосредственно отвечали за работу линий связи; при этом их могли использовать и в качестве вестовых. Остальные солдаты взвода были ездовыми и конюхами; в их ведении находились повозки, перевозившие необходимое оборудование связи.

На вооружении 13-й роты были короткоствольные гаубицы: два орудия калибра 150 миллиметров и шесть – 75-миллиметрового калибра. Они располагались в тылу роты на расстоянии 800–1600 метров до передовой. Эта полковая артиллерия обеспечивала поддержку пехоте полка в наступлении. В отличие от нее артиллерийский полк дивизии имел дальнобойные орудия, располагавшиеся на удалении нескольких километров от линии фронта; они предназначались для ведения огня по удаленным целям в глубине обороны противника.

В то время как в 13-й роте были гаубицы, а в 14-й – противотанковые орудия, остальные 12 рот, сведенные в 3 полковых батальона, были обычными пехотными подразделениями, у которых имелось только стрелковое вооружение, пулеметы и малокалиберные минометы. Эти роты находились в подчинении командиров батальонов, 13-я и 14-я роты действовали самостоятельно и подчинялись непосредственно командиру полка, что объяснялось их особой ролью.

После того как новые полки были сформированы, вермахт провел демобилизацию ветеранов Великой войны, временно призванных для заполнения вакантных должностей в 58-й пехотной дивизии, расположенной на французской границе, на период нашего обучения. При демобилизации часть старых командных кадров регулярной армии пополнили нашу роту, хотя они составляли всего 20 процентов от ее численности.

Вскоре после того, как наша рота была окончательно сформирована в Ордруфе, командиром роты был назначен Роберт Милес Рейнкке, который представил нам и новых командиров взводов. Рейнкке был ветераном Великой войны, в возрасте чуть больше 50 лет, в прошлом служивший в кавалерии. Видимо, поэтому к нему обращались не иначе как «ротмистр». Он великолепно овладел искусством верховой езды, и ему доверили быть капитаном команды страны по конному поло на Олимпийских играх в Берлине в 1936 г.

Это был высококвалифицированный офицер, хотя до того, как его призвали на военную службу, он был коммерсантом в Гамбурге. Его поведение было характерным для прусского офицера. В общении с подчиненными он соблюдал дистанцию и поддерживал с ними только деловые отношения. Однако как командир он пользовался среди нас глубоким уважением. Наша вера в его командирские способности, как показало будущее, была не напрасной.

В подчинении Рейнкке было два лейтенанта, но унтер-офицеры играли такую же важную роль в управлении ротой. Фельдфебель роты Юхтер был самой важной персоной в подразделении, потому что он исполнял обязанности интенданта, следил за раздачей продовольствия и боеприпасов из тылового обоза. Он прекрасно разбирался во всех тонкостях своего дела. Все называли его «отцом роты».

В Ордруфе командиром нашего взвода связи был назначен обер-фельдфебель Элерт, который прибыл вместе с другими кадровыми офицерами, унтер-офицерами и ефрейторами, служившими на французской границе. Простой в обращении и образованный, лет двадцати пяти, он оставался моим непосредственным командиром на протяжении трех с половиной лет. Элерт поддерживал некоторую дистанцию в отношениях с солдатами, был он человеком замкнутым. Зато он был отличным, знающим свое дело солдатом и служил нам образцом для подражания.

После нашего приезда в Ордруф наше армейское начальство запретило нам в письмах домой и нашим любимым указывать свой адрес. Поскольку в такой секретности, как мне казалось, не было особой необходимости, иногда я вкладывал в конверт свои фотографии, на которых «случайно» в объектив попадал указатель с названием деревни или города, рядом с которым располагалась наша часть. Таким образом я вводил цензоров в заблуждение.

Я не только переписывался с семьей, но и писал Аннелизе в Люнебург, хотя наши отношения нельзя было назвать серьезными. Она никогда не выказывала в письмах своего опасения за мою судьбу в преддверии войны. Да я и сам мало беспокоился о том, что может случиться со мной в бою. В юношеском возрасте, когда ты полон сил, ты чувствуешь себя бессмертным и смотришь на войну как на необычное приключение. Будь мы старше и мудрее, грозившие нам тогда опасности воспринимались бы по-иному, ощутимее.

Во время нашего обучения мы продолжали совершенствовать основные, необходимые солдату знания и навыки и посещать занятия по специальным темам, таким как, например, средства связи. В Ордруфе во время частых учений нас обучали приемам боя и науке побеждать. Снова и снова офицеры заставляли нас тренироваться в наступательной и оборонительной тактике. Начиная с нашей роты тяжелого вооружения нас постепенно приучали к действиям в составе все более крупных подразделений и частей. В итоге в маневрах принимала участие вся дивизия.

Несмотря на холодную и снежную погоду в Тюрингии, мы продолжали учения и уже принимали участие в полномасштабных учебных боях. Наши офицеры старались приблизить условия обучения к боевым, насколько это было возможно. В дополнение к маневрам, командиры обращали внимание и на другие возможности обучения и работали над повышением меткости стрельбы.

Прекрасно зная, что мы готовимся к реальным боям, мы не испытывали недостатка в мотивации наших действий и тренировались с утра до ночи. Времени хватало только на военную подготовку и на краткий сон в палатках. Временами мы тренировались ночью.

В холодную зиму никто из нас особенно не стремился к исполнению караульных обязанностей. Однако для всех было привилегией участвовать в почетном карауле в День памяти героев, миллионов павших в Великой войне немецких солдат[13]13
  Германия потеряла в Первой мировой войне убитыми и умершими 2 037 000 солдат и офицеров.


[Закрыть].

В 1940 г. он пришелся на 10 марта, пронизывающе холодное воскресенье. Во время моей смены стоять в карауле перед военным памятником в Ордруфе в течение 45 минут ко мне приблизились местные мальчишки и попытались заставить меня рассмеяться. Было нетрудно не обращать на них внимания, но насколько же тяжело было вытерпеть холод, стоя по стойке «смирно». Только позже я узнал, что такое настоящая стужа.

Спустя четыре дня нашу дивизию погрузили в эшелон, отправлявшийся в ночь, и, оставив позади около 445 километров, мы добрались до окрестностей города Оршольц, расположенного к югу от города Трир, стоявшего в излучине Саара. Расположившись на позициях прямо напротив северного угла французской оборонительной линии Мажино, протянувшейся вдоль немецко-французской границы, дивизия была развернута как соединение 23-го корпуса 16-й армии в составе группы армий «А».

В то время как наша пехотная рота разместилась в бункерах немецкого Западного вала, другие подразделения остановились в деревнях или расположились в палатках. Вскоре после этого появился приказ о повышениях – наши успехи в Люнебурге и Ордруфе были, таким образом, отмечены. Получив звание ефрейтора, я почувствовал, что был вознагражден за свои усилия проявить себя с наилучшей стороны в процессе военной подготовки, хотя время испытать себя в бою еще не пришло.

Обсуждать вопросы политики на фронте принято не было, но большинство немцев среди тех, кого я знал, признавали необходимость и справедливость нашей борьбы против Франции и Великобритании. Эти страны объявили войну Германии в ответ на нападение последней на Польшу. Мы расценивали это как попытку защитить несправедливые решения Версальского мирного договора. И французы и англичане не примут нового политического решения, пока Германия не заставит их это сделать с помощью военной силы.

Наступление 58-й пехотной дивизии в мае-июне 1940 г.

Отдельные вооруженные столкновения на границе в нашем секторе фронта с французскими войсками уже имели место, как и воздушные бои немецких люфтваффе и французской авиации. В случае поступления приказа о начале войны мы были уверены, что будем способны провести операции быстро и эффективно. Что не будет патовой ситуации времен Великой войны, в которую попали немцы во Франции, надолго засев в окопы. Каждый надеялся, что новая кампания на Западе будет стремительной, подобной недавней войне с Польшей.

По мере того как наступала весна и становилось все теплее, в войсках отмечалось растущее беспокойное ожидание. Хотя нами двигало чувство любви к своей стране и гордости за наши роту, полк, дивизию, мы быстро поняли, что наиболее важное в бою – это выполнять приказы и заботиться о себе и своих боевых товарищах.