Текст книги "У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945"

Решив более внимательно изучить вражеские позиции, я взобрался на сосну, стоявшую на краю леса в 100 метрах за нашими окопами. В случае появления какой-либо цели я сообщал о ней по полевому телефону. Приблизительно через полчаса после того, как я занял свой наблюдательный пост на высоте 6 метров, на северо-востоке появились четыре советских танка Т-34 и начали медленно продвигаться по плоской местности прямо в моем направлении. На танках сидели солдаты, а позади машин шло много пехотинцев. Поскольку тяжелые орудия нашей роты не могли быть использованы как противотанковые, а бронебойных снарядов не было, я знал из своего богатого опыта, что было возможно вести точный огонь из орудий по площадям в 8–10 квадратных метров.

Так как еще был шанс остановить продвижение танков и не дать им углубиться в расположение нашего полка, я передал по телефону расчету 150-миллиметровой гаубицы координаты ближайшего из танка, находившегося в 450 метрах от меня. Первый снаряд ударил слева от танка и сбросил сидевшую на нем пехоту, но машина осталась неповрежденной. Я направил огонь гаубицы правее, но снаряд не долетел до Т-34. Третий снаряд лег всего в паре метров от танка.

Скорректировав огонь, расчет выстрелил в четвертый раз. Снаряд попал в башню, и танк резко остановился. Несколько секунд спустя над танком поднялся белый дымок.

Переключив внимание с подбитой машины на второй танк, находившийся приблизительно в 20 метрах сзади, я указал артиллеристам цель. Пятый снаряд ударил по Т-34 сбоку и перебил траки, лишив его возможности передвигаться. Экипаж машины покинул ее, спасаясь бегством. Третий танк немедленно встал, а четвертый начал отходить.

Как только атака закончилась, я успел заметить большую группу танков из пятнадцати машин приблизительно в километре от поля боя, прежде чем она скрылась из вида за холмом. Я не мог знать, пойдут ли они вновь в атаку, поэтому позвонил в штаб новому командиру полка полковнику Херманну Хайнриху Беренду, чтобы доложить о сложившейся обстановке.

«Где вы находитесь?» – спросил он, прежде чем мне удалось произнести хотя бы одно слово.

«Я на дереве, сразу же за нашими позициями на передовой», – ответил я с некоторой тревогой в голосе.

«Какого черта вы там делаете?» – заорал он, явно обеспокоенный тем, что мое положение было крайне уязвимым.

Я доложил ему, что мы отразили танковую атаку, целью которой было, вероятно, разведать нашу боевую готовность, и сообщил о большом скоплении танков и возможности нового наступления.

Расспросив подробно о количестве танков и их расположении, полковник сказал, что сообщит обо всем в штаб дивизии, и повесил трубку. После того как мы отбили атаку русских, они больше не возобновляли попыток ее повторить на нашем участке фронта.

Я был в возбужденном состоянии после боя с танками; к тому же чем дольше я оставался бы на дереве, тем скорее противник мог бы меня заметить. Я опасался, что если сейчас при дневном свете я попытаюсь слезть, вражеский снайпер или пулеметчик может обнаружить меня. Единственным выходом для меня оставалось ждать наступления темноты.

Когда через час наконец стемнело, я быстро соскользнул с дерева и направился в тыл. Добравшись до артиллеристов, я рассказал им о нашем небольшом триумфе. В бою случается всякое, но это было редкое и надолго запоминающееся событие, когда тыловые орудия поразили движущиеся цели, не видя их.

На протяжении войны наш полк нес наибольшие потери от огня русской артиллерии и минометов, в меньшей степени – от стрелкового оружия. К этому времени, однако, советская авиация уже начала регулярно бомбить нас и наносить огневые удары с бреющего полета.

Днем мы находились в постоянной опасности из-за атак штурмовиков. Речь шла прежде всего о таких самолетах, как советский штурмовик Ил-2. Ночью нам угрожали По-2, получившие прозвище «швейная машинка» за громкий ритмичный стук мотора.

Шум моторов По-2 был слышен на большом расстоянии. Но в темноте было просто невозможно поймать его в прицел. Пролетая на высоте примерно 60 метров, пилот и его помощник пытались обнаружить хотя бы малейший проблеск света внизу, чтобы определить расположение наших позиций.

Несмотря на светомаскировку, всегда находился человек, который мог зажечь сигарету или включить карманный фонарик. Это сразу же замечал противник. Обнаружив потенциальную цель, советские пилоты часто выключали моторы, чтобы бесшумно пролететь над намеченной целью и сбросить бомбы на ничего не ожидавшего противника.

На следующий день после такого ночного налета и вскоре после танкового боя я снова был на фронте в роли передового наблюдателя. Сразу же после того, как я передал координаты цели 150-миллиметровым гаубицам в тыл, со стороны наших тяжелых орудий донесся непонятный гул.

Недоумение вскоре разрешилось. Произошла осечка, и снаряд взорвался в дуле орудия, в результате чего сдетонировали снаряды, сложенные вокруг. Были убиты пять человек расчета и уничтожено все вокруг. Хотя я не смог увидеть все это собственными глазами, мне передали, что образовался огромный кратер.

Этот отказ в работе механизма мог быть следствием плохой подготовки артиллериста или актом саботажа при производстве снаряда, но я был уверен в том, что причиной был фосфор, сброшенный на наши позиции во время ночного рейда. Частица фосфора могла прожечь небольшое отверстие в снаряде, которое не заметили при заряжании. К сожалению, боевые действия, развернувшиеся спустя несколько часов после этого происшествия, вынудили мою роту отойти, не проведя необходимого расследования.

На первоначальном этапе осады Ленинграда противоборствующие стороны все время находились в окопах, что напоминало позиционную войну на Западном фронте во время Первой мировой войны. В противоположность этому бои близ Невы были более скоротечны и кровавы. Часто линия фронта менялась в условиях сменявших друг друга атак и контратак.

Как всегда, в 13-й роте было значительно меньше потерь, чем в пехотных ротах полка. Большинство нашего личного состава было занято в тыловом обслуживании нашего тяжелого вооружения. Да и сам я, передовой наблюдатель на линии фронта, имел явное преимущество перед регулярной пехотой в том, что мог своевременно отойти и избежать опасных ситуаций, как это было в случае со снайпером на Волхове.

А на родине в Германии, где Аннелиза заканчивала подготовительные курсы медицинских сестер, гражданское население начало испытывать на себе ужасы войны. Частые налеты больших соединений авиации союзных держав заставляли Аннелизу и ее домашних прятаться в подвале дома ее отца в Гамбурге.

В конце июля 1943 г. я услышал по радио, что союзники постоянно и интенсивно бомбят Гамбург. Сотни самолетов приняли участие в первой волне бомбардировок немецких городов; сброшенные в большом количестве зажигательные бомбы вызвали многочисленные пожары. Жара и сильные ветры породили беспрецедентный огненный смерч; в результате авианалетов было убито около 40 тысяч человек и почти полностью разрушена центральная часть города.

Последствием налета было прекращение связи с Гамбургом. Все почтовые отправления туда не принимали в течение двух недель. Я был в состоянии крайнего беспокойства. Спустя долгих три недели я получил известие, что Аннелиза и ее семья живы. К тому времени, как ее письмо дошло до меня, она, закончив курсы, уже получила направление в Санкт-Петер-Ординг на побережье Северного моря, где было гораздо безопаснее.

В письме Аннелизе я рассказал о тяжелой обстановке на фронте и выразил свою обеспокоенность ее положением. «Мы в самой северной части Восточного фронта[43]43
  Восточный фронт протягивался от места, где находился автор, на север еще более чем на 1000 километров к Баренцеву морю.


[Закрыть] на большой реке Нева. Мы сидим в окопах, положение действительно тяжелое. Мне не спится. Я жду письма от тебя о бомбардировках Гамбурга 25 и 26 июля». Много времени спустя я узнал, что ей пришлось пережить.

Несмотря на все невзгоды, я сохранял оптимизм: «Мы уже не так молоды, но все изменится, когда война окончится. Здесь на фронте мы уверены в нашей победе».

В письме я рисовал картины нашего светлого будущего, когда войне придет конец: «За все перенесенные нами испытания наша общая любовь будет нам наградой. После нашей победы мы наверстаем все упущенное нами».

Глава 12. Кандидат в офицеры. Сентябрь-декабрь 1943 г.

Близ Ораниенбаума – Невель. Начало сентября – 31 октября 1943 г.

В начале сентября 58-я дивизия получила приказ подготовиться к передислокации на 65 километров в западном направлении из приладожского района, где велись активные боевые действия, на относительно спокойный участок фронта у Ораниенбаумского плацдарма. Прошло почти два года со времени нашего первого там пребывания.

Прежде чем перейти на новые позиции, туда была направлена передовая группа, чтобы определить место размещения орудий и материальной части. Недавно получивший звание фельдфебеля, я был назначен комроты лейтенантом Райхардтом командиром отделения. 8 сентября за день до того, как прибыла дивизия, я отправил письмо Аннелизе, в котором описал окружавшую нас местность: «Мне видно Балтийское море, высокие здания Ленинграда и холмы Финляндии».

В разговоре на следующий день с Райхардтом он неожиданно задал мне вопрос: «Вы хотите стать офицером?» Его вопрос застал меня врасплох. Несмотря на то что я был удивлен, я сразу же ответил с энтузиазмом: «Так точно, господин лейтенант!» Теперь, когда я становился кандидатом в офицеры, мне представлялся шанс играть лидирующую роль, к которой я всегда стремился.

Двумя днями позже, 11 сентября, полковник Беренд, командир полка, наградил меня Железным крестом 1-го класса за храбрость, проявленную мной в бою близ Невы, когда я остановил танковую атаку, и в других боевых действиях. В нашей роте Железным крестом 1-го класса наградили всего нескольких человек, так что носить его было особой честью.

Чтобы поделиться новостью с Аннелизой, я решил позвонить ей из моего фронтового бункера в Ораниенбауме. Поскольку связью можно было воспользоваться только в служебных целях, я понимал, что мою попытку могут пресечь, но решил попытаться. Я воспользовался полевым телефоном. Через полковой коммутатор меня подключили к дивизии. Оператор в дивизии соединил меня с госпиталем в Санкт-Питер-Ординге, где работала Аннелиза. Но она, к моему глубокому сожалению, в этот день не работала. Я постарался позвонить ей еще раз, но опять бесполезно. Этот неудавшийся звонок еще больше заставил меня почувствовать, как я хочу ее увидеть.

До того как вернуться в Германию для поступления в военное училище, кандидату в офицеры полагалось послужить краткое время командиром пехотного отделения. 18 сентября мне дали во временное командование отделение в двенадцать человек в составе одной из регулярных пехотных рот, в котором служили в основном уроженцы Гамбурга и его окрестностей.

Оказавшись в непривычной для себя должности и лишенный поддержки товарищей, я почувствовал, что не был готов к новой роли командира среди солдат, которые были мне незнакомы. Конечно, я отнесся к поставленной задаче без энтузиазма, но принял ее как необходимый шаг в процессе подготовки офицера.

Вскоре мы оказались участниками больших событий. В начале октября разведка донесла, что перед немецким фронтом у Невеля в 400 с лишним километрах к югу от Ленинграда сосредоточиваются две советские армии. Место стыка флангов группы армий «Север» и группы армий «Центр» становилось жизненно важным сектором фронта.

В ответ на возникшую угрозу главное немецкое командование перебросило дополнительные силы с фронта группы армий «Север», включая 58-ю пехотную дивизию. Вместе с последними подразделениями 154-го пехотного полка мое отделение погрузилось в эшелон, и со 2 по 6 октября мы находились в пути, следуя в южном направлении от Ораниенбаума по кружному маршруту около 500 километров.

Ожидавшееся русское наступление началось 6 октября, в результате которого русские войска осуществили прорыв в месте стыка двух немецких групп армий. Недавно прибывшая 58-я дивизия играла ключевую роль в событиях, пытаясь остановить продвижение противника к северу от Невеля, но поспешно организованный контрудар не привел к восстановлению контроля над городом.

Когда мое отделение и другие подразделения 154-го полка прибыли в район Невеля, нас сразу же бросили в бой. После того как командир роты объяснил мне по карте мою задачу, я собрал бойцов, чтобы предупредить о том, что нас может ожидать при выдвижении на позицию на фронте: «Послушайте внимательно, эта высота перед нами находится под обстрелом русских. Когда мы поднимемся на нее, русские могут нас заметить. Быстро преодолевайте высоту и спускайтесь по обратному склону вниз, где мы найдем укрытие».

С криком «Вперед!» я повел бойцов к высоте. Достигнув ее голой, лишенной растительности вершины, мы сразу же попали под пулеметный огонь. Скатившись вниз, я с облегчением увидел, что у нас только один раненый.

На фронте я учил солдат отрывать окопы и строить из бревен опорный пункт. Во время нашего строительства высоко в небе появилось несколько немецких пикирующих бомбардировщиков.

С внезапно возникшей тревогой мы наблюдали, как они быстро снижались над нами со все возраставшей скоростью, включив сирены под крыльями, которые завывали все громче и громче. Самолеты пикировали на нас! В последнюю минуту они сделали резкий поворот и сбросили бомбы на вражескую цель менее чем в 150 метрах от наших окопов.

Вскоре после того, как мы заняли наши позиции, на ничейную землю между немецкими и советскими окопами забрело стадо овец. Становилось все темнее, солнце садилось, и один из бойцов моего отделения убил из карабина овцу. Воспользовавшись темнотой, двое солдат оттащили ее к нам в окоп, где она была освежевана и поджарена на открытом огне. Длительное время обходившиеся без свежего мяса, мы устроили настоящее пиршество.

Но наслаждение длилось недолго. Мясо было приготовлено не совсем правильно. Все бойцы, один за другим, почувствовали колики в животе и начали бегать в кусты. После того как у меня через две недели закончились приступы диареи, я поклялся себе, что больше никакой баранины.

Вследствие потерь среди офицеров роты после тяжелых боев я был временно назначен командиром целого взвода – больше чем тридцати солдат. В отсутствие бункеров мы ютились в наших окопах в условиях уже наступавших холодов.

Во время боя 12 октября пуля прошла через левый рукав моей шинели. Хотя она только слегка оцарапала кожу, мне впервые была оказана медицинская помощь и сделана повязка. Меня временно отозвали с передовой.

Воспользовавшись краткой передышкой, я написал письмо Аннелизе. Его содержание свидетельствовало о том, насколько мои чувства к ней поддерживали меня. «Только благодаря тебе и твоей любви я могу переносить тяготы боев здесь, на Восточном фронте».

Спустя пару дней, вернувшись на передовую к своему взводу, 16 октября я получил приказ о передаче командования и предписание оставаться в тылу. Испытывая постоянную нехватку в офицерах, командование, вероятно, не хотело, чтобы кандидаты в офицеры погибли на фронте перед самой отправкой на учебу в Германию в военное училище, одно из пяти тогда существовавших. Получив официальный статус фенриха (кандидата в офицеры), я оставил 31 октября Россию, отправившись на поезде в долгое путешествие в Германию.

Партизаны

Для того чтобы защититься от нападений советских партизан, впереди и позади состава на дрезинах размещали легкие зенитные орудия. Несмотря на то что во время нашего путешествия на железной дороге пару раз случались акты саботажа, мы миновали оккупированную советскую территорию, не заметив активной партизанской деятельности.

Несмотря на попытки вражеских партизан помешать работе тыла и нарушить снабжение немецкой армии, в основном наша дивизия не испытывала сложностей со снабжением на фронте. Самые большие проблемы в снабжении возникли вследствие погодных условий – во время необычайно холодной зимы 1941/42 г. С тех пор вермахту удавалось в нужной мере удовлетворять наши потребности в продовольствии, боеприпасах и других необходимых вещах. Даже письма и посылки приходили своевременно.

Хотя мы не замечали каких-либо перебоев в снабжении фронта, солдаты, возвращавшиеся в 1943 г. из отпусков, говорили об активных партизанских действиях в нашем тылу. Партизаны вскоре обрели такую силу, что немецкая армия держала в тылу целые дивизии и проводила против них операции, чтобы обеспечить безопасность железных дорог. Несмотря ни на что, партизанам удавалось совершать диверсии, что приводило к сбоям в функционировании железнодорожной сети и препятствовало переброске войск и снабжению армии на фронте.

На фронте мы возлагали вину за это на жестокую политику, проводимую генерал-комиссариатами в отношении мирного населения на оккупированных территориях. Члены нацистской партии, работавшие в генерал-комиссариатах, получили прозвище «золотые фазаны». Так назывался в просторечии Золотой знак нацистской партии. Но не в последнюю очередь их прозвали так за их напыщенное высокомерие и продажность.

Большинство немецких солдат с горечью наблюдали за страданиями гражданского населения, причиной которого были необоснованные и злонамеренные действия «золотых фазанов». Жестокое, порожденное идеологическими установками отношение к населению привело к тому, что оно начало помогать партизанам, делавшим все для победы коммунистов.

Возвращение в Германию. 31 октября – 7 декабря 1943 г.

Приказ не предписывал мне немедленно явиться на базу резерва 58-й дивизии в Ольденбурге, и поэтому мы с Аннелизой решили провести четыре дня вместе в Санкт-Петер-Ординге в Шлезвиг-Гольштейне, где она работала сестрой милосердия. 3 ноября я наконец-то доехал до этого маленького городка и снял номер в гостинице.

Несмотря на ветреную, холодную и сырую погоду в это время года, мы с Аннелизой получали наслаждение от прогулок по живописным окрестностям курорта, наблюдая, как волны с грохотом бились о берег. Полгода мы были в разлуке и были просто счастливы быть снова вместе.

8 ноября я уже был в Ольденбурге, где на базе 58-й дивизии располагался центр первичного приема для солдат, приезжающих с фронта и отправляющихся на фронт. Аннелиза смогла приехать и побыть еще два дня со мной.

Сразу же по возвращении в Санкт-Петер-Ординг у Аннелизы начались боли в области живота, и 17 ноября в госпитале близлежащего городка Тённинг ей сделали срочную операцию по удалению аппендикса. Прежде чем вернуться в Пюгген в трехнедельный отпуск перед началом занятий в военном училище, я съездил в Тённинг, чтобы навестить Аннелизу в госпитале.

Приехав на следующий день домой, я встретил тот же теплый прием, что и прежде. Как всегда, мои сестры просили меня, чтобы я покатал их на своей спине и поиграл с ними. Это были светлые минуты, но мне было отчетливо видно, что жизнь в Германии становилась все тяжелее.

Начиная с зимы 1943/44 г. учителя в Пюггене начали просить детей приносить по брикету торфяного угля (лигнита) в класс, чтобы обогреть школу. Если топливо заканчивалось, мои сестры и другие учащиеся были вынуждены сидеть в классе весь день, закутавшись в пальто, чтобы согреться.

К этому времени Марлен уже закончила начальную школу в Пюггене и перешла в среднюю школу расположенного недалеко от нас Зальцведеля. Классным руководителем у нее был последовательный нацист. Зная о нашем прохладном отношении к нацистской партии, этот учитель постоянно делал замечания Марлен, отчитывая ее за неумение выбросить вперед руку в нацистском приветствии и произнести при этом «Хайль Гитлер». Марлен, находившейся под пристальным вниманием учителя, приходилось усиленно заниматься, чтобы добиться хорошей успеваемости.

То, как обходились с сестрой в школе, было частным случаем общего отношения нацистов к моей семье из-за нашего нерасположения к ним. Например, когда мы хотели зарезать свинью, то должны были обращаться к местному фермеру, облеченному властью за его лояльность к нацистам, чтобы получить разрешение на забой. Точно так же, когда власти отдавали распоряжение поставить необходимое количество скота на мясо или лошадей для перевозки, этот же фермер-нацист обязательно делал так, что мы были первыми в списке.

Во всем остальном повседневный быт моей семьи был таким же, как и во множестве других немецких семей. Мои родители, подобно другим отцам и матерям, боялись потерять своих сыновей. Ранее в этом году был призван в армию мой младший брат Отто. Когда он закончил подготовку, его направили в пехотную дивизию во Францию, в район Южной Нормандии. Его брат-близнец Ганс, которому в детстве повозка переехала левую ногу, был негодным к военной службе, несмотря на его стремление стать солдатом.

Когда мы с Отто были на фронте, мать каждый день с нетерпением ждала от нас вестей. Она стремилась узнать больше о военных событиях, но не доверяла официальной информации, проходившей строгую цензуру.

Поэтому, несмотря на то что она сильно рисковала, она регулярно слушала новости, настраиваясь на волну Би-би-си, по небольшому радиоприемнику, который тщательно прятала. Иногда к ней присоединялись другие члены семьи, но чаще всего она сидела в одиночестве в задней комнате и слушала передачу на немецком языке английского радио. Мать старалась получить более ясное представление о происходивших на войне событиях. Она внимательно следила за военными операциями по карте и знала, где проходит линия фронта и даже иногда где располагаются те или иные дивизии.

27 ноября Аннелиза выписалась из госпиталя в Тённинге и, получив краткий отпуск, поехала в Гамбург, где я присоединился к ней на четыре дня. На время моего визита Аннелиза попросила свою «тетю» Фриду приютить меня. Эта приятная пожилая женщина была близким другом отца Аннелизы и некоторое время была для нее настоящей матерью. Она жила в двухкомнатной квартире в районе Гамбурга Винтерхуде недалеко от принадлежавшего ей популярного магазина, где продавались кофе, шоколад и различные холодные закуски и салаты.

Как и квартира тети Фриды, дом отца в районе Гамбурга Вандсбек, где он жил вместе с сестрами, не пострадал во время авианалетов, но разрушения в центральных кварталах Гамбурга просто потрясали. В слезах Аннелиза вспоминала об ужасных событиях прошедшего лета.

Когда бомбардировки прекратились, она с трудом добралась до госпиталя, где обучалась на медицинскую сестру. Там ей пришлось оказывать помощь пострадавшим жителям, многие из которых были страшно обожжены. Бомбардировка породила сущий ад, жар был настолько силен, что дорожный асфальт плавился и превращался в вязкий вар. Люди, пытаясь убежать от неистово полыхавшего огня, вспыхивали подобно факелам.

Перед лицом жуткой трагедии мы не могли полностью отдаться чувствам во время нашей краткой встречи. Война была теперь повсюду, и от нее невозможно было скрыться. Несмотря на тяжелое положение в стране и все более зловещие новости с фронта, удивительное чувство оптимизма в благополучном исходе войны господствовало среди тех людей, кого я знал.

В речах Геббельса упоминалось о новом чудо-оружии, которое вот-вот должно было появиться, гораздо более эффективном, чем то, что имелось у врагов Германии. Это внушало надежду, что положение вскоре выправится.