Текст книги "У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945"

Глава 18. Послевоенная Германия. 1945–1949 гг.

Жизнь в новых условиях. 27 июля – 24 декабря 1945 г.

Расставшись со своими бойцами в Люнебурге, одетый в ту же форму, что была на мне в Фишхаузене, я отправился пешком восьмикилометровое путешествие в Хаген на ферму дяди. Было странно возвращаться туда, где шесть лет назад я получил телеграмму, предписывавшую мне явиться на сборы. Сколько всего произошло с того времени.

Подойдя к парадному входу знакомого дома, я постучал. Дверь открыла тетя, она смотрела на меня с выражением глубокого разочарования на лице. Скорбным голосом она произнесла: «А я подумала, что это Генрих».

Старший сын моих тети и дяди стал капитаном в артиллерии. Шли последние недели войны, и он возвращался на фронт из своего отпуска, когда получил приказ принять под свое командование срочно сформированное подразделение, которое должно было защищать Берлин. Через некоторое время пришло известие, что он был убит.

Храня память о Генрихе, тетя и дядя радушно приняли меня. Я вздохнул с облегчением, когда мне показали полученную ими открытку от Аннелизы, в которой она писала, что я остался жив. Это было первое известие от нее более чем за полгода.

Проведя пару дней в Хагене, я отправился на поезде в Гамбург. Когда я пришел в дом Аннелизы в районе Вандсбек, ее отец тепло приветствовал меня и сообщил, что он сам только что вернулся домой после службы в подразделениях фольксштурма в Бельгии и Германии. Он предложил мне пожить у него и дождаться Аннелизу, а также подыскать себе собственное жилье.

После стольких лет боев меня мучили по ночам ужасные кошмары. Вскоре после моего приезда к Берндтам мне приснилось, что я в России, что меня завалило в бункере и я не могу из него выбраться, и я начал кулаком бить в стену. В результате бомбардировок слой штукатурки на стенах из-за постоянного сотрясения уже не был столь прочным, как прежде, поэтому от моих сильных и частых ударов штукатурка быстро поддалась, и на меня и на пол вокруг кровати посыпались ее куски и пыль.

Услышав громкий шум, все в доме проснулись и бросились в мою комнату. Я был крайне расстроен и раздосадован этим случаем. Мне было трудно объяснить, как это все со мной случилось. Хотя я и страдал от последствий посттравматического синдрома, мне были знакомы солдаты-фронтовики, у которых были более серьезные психические расстройства. Только по прошествии пяти, а в некоторых случаях и десяти лет война постепенно забывалась, уходила из снов и памяти.

Не найдя меня в лагере для военнопленных, Аннелиза вернулась в Зюдердайх, где 6 августа 1945 г. она официально сложила с себя обязанности медицинской сестры.

Когда чуть позже в этот же день она переступила порог своего родного дома в Гамбурге, она сразу же бросилась в мои объятия. Я никогда не забуду, как долго мы стояли обнявшись и плакали от радости и счастья. На протяжении всех тяжелых лет войны только моя любовь и надежда на это мгновение поддерживали меня. Несмотря на все препятствия, мы были снова вместе.

В течение этих нескольких месяцев Аннелиза была вся в смятении. Не получая больше от меня писем после нашего исхода из Мемеля в январе, она не знала, убит я или попал в плен. Из-за небывало больших потерь в немецких войсках было вполне объяснимо, что она могла подумать, что уже не встретит меня живым. Теперь, вопреки всему, мы снова соединились.

Вскоре после нашего эмоционального воссоединения я узнал о судьбе денег, что я должен был сэкономить за годы войны. Все время моей службы мне выплачивали денежное содержание согласно моему званию, а также дополнительно платили за участие в боевых действиях. Поскольку я практически не выходил из боя, мне хватало этих денег на ежедневные расходы на фронте, а основное жалованье армейское начальство откладывало на мой счет в банке Бремена. С 1941 г. я копил эти деньги, чтобы потратить их на обучение в институте после демобилизации из армии.

Когда закончилась война, армии уже не существовало, а банк исчез. Я не увидел ни пфеннига из этих денег. Возможно, было бы лучше заранее перевести их в какое-нибудь более надежное место. Но к тому времени, когда поражение Германии стало неизбежным, мне пришлось больше думать о спасении собственной жизни, чем о деньгах. Все же для меня было тяжело узнать, что все мои сбережения исчезли. Наши семьи могли оказать нам самую небольшую помощь, поэтому нам с Аннелизой пришлось начинать строить нашу жизнь практически с нуля.

Прежде чем вступить в вермахт, я уже прошел полуторагодичную подготовку учеником электротехника. Не было смысла возвращаться к старым планам, и теперь я решил закончить уже четырехлетнее обучение, чтобы стать квалифицированным рабочим-электриком, работающим по найму, а уже потом поступать в институт. Профсоюз сократил на один год срок обучения в качестве компенсации за мою военную службу, мне оставалось пробыть в учениках полтора года, однако почасовая оплата моей работы обеспечивала только самое скудное существование.

Вскоре после возвращения Аннелизы я нашел работу помощника электрика в компании А. Лемана, которая направила меня в распоряжение своего субподрядчика «Блом и Фосс», крупнейшую судостроительную компанию Гамбурга. На дорогу от моей новой квартиры до гавани у меня уходило на трамвае 15 минут, а затем на пароме добирался до верфи.

Однажды, приехав на работу, я получил распоряжение от мастера ждать его у высоковольтного выключателя, а сам он вышел, чтобы включить ток. Как он и предполагал, внезапный оглушительный громовой разряд сильно испугал меня. Такие шутки помогали снять напряжение во время работы, которая была интересной и позволяла узнать много нового.

Во время работы на верфи я наблюдал, как специальные бригады проводили демонтаж огромных бетонных бункеров, возведенных для защиты немецких подводных лодок от бомбардировок вражеской авиации. Когда они взорвали заложенную взрывчатку, бетонная крыша лишь приподнялась и снова вернулась на свое место.

Только после нескольких попыток их усилия увенчались успехом. Нельзя было не испытывать гордость за немецких рабочих, но теперь я понимал, что отныне нам необходимо направлять нашу энергию на мирную и продуктивную деятельность.

Тем временем Аннелиза сняла квартиру через улицу от питомника ее отца, где теперь она работала неофициально. Ее квартира была в нескольких кварталах от моей, и мы могли чаще встречаться.

Как-то мы с Аннелизой прогуливались в замечательном парке «Плантен унд Бломен» в центре Гамбурга, где стали свидетелями сцены, которая нас шокировала и привела в замешательство. Почти за каждым кустом мы видели пары немецких девушек и английских солдат, которые целовались, занимались любовью. Это было непристойное зрелище. Мы никогда не занимались подобными делами открыто в общественных местах.

В эту осень начали распространяться слухи, которые вновь поставили под вопрос нашу свадьбу. Уличная почта сообщала, что британские оккупационные власти планировали с 1 января 1946 г. запретить все браки между немецкими мужчинами и женщинами на срок до 3 лет с целью сократить население Германии. Слухи не прекращались, и мы с Аннелизой предположили, что в этом есть доля правды.

Встревоженные тем, что придется ждать годы, мы решили назначить день свадьбы на 22 декабря 1945 г. Мы оставили наши планы на большую свадьбу, но я все-таки смог нанять крытый экипаж, запряженный двумя белыми лошадьми, который должен был отвезти нас в церковь. Церемония была очень краткой и состоялась утром.

Затем в экипаже мы отправились на квартиру тети Фриды, где я только что снял комнату, чтобы устроить прием для самых близких родственников и моего брата Германа. Моя сестра Марлен не могла дольше оставаться в Гамбурге и дождаться дня свадьбы, но до того, как вернуться в Пюгген в советской зоне оккупации, она подарила нам на празднество жаркое из свинины с нашей фермы.

Было сложно в условиях послевоенной разоренной Германии и при наличии у меня скудных денежных средств организовать полноценный медовый месяц. Большая часть послевоенного Гамбурга лежала в развалинах, но в центре города на Мёнкебергштрассе недалеко от железнодорожного вокзала все еще стоял уцелевший отель. По телефону никто на мой звонок не ответил, я пошел сам и спросил у управляющего, могу ли я снять номер для двоих.

Когда мне сказали, что мест нет, я объяснил, что мы поженились и нам нужно место, где мы могли бы остановиться на время медового месяца. «Тогда другое дело», – ответил управляющий. Два дня мы провели в номере люкс со всеми удобствами начиная с роскошной ванны с горячей водой, которая была для нас недоступна дома. Это было счастливое начало нашей совместной жизни.

Борьба за выживание. Декабрь 1945 – август 1949 г.

Как только союзные державы предоставили немцам возможность в западной части страны начать восстановление экономики и промышленности, условия жизни начали улучшаться. Хотя постепенно жизнь налаживалась, в общей экономической ситуации в послевоенной Германии еще не произошло значительных изменений. Даже карточная система, введенная во время войны, еще продолжала существовать года два после ее окончания. На карточки мы могли приобрести только ограниченное количество продовольствия или предметов одежды. Трудно было с жильем и транспортом.

После свадьбы Аннелиза переехала ко мне, в комнату у тети Фриды. К счастью, район Гамбурга Винтерхуде, где жила тетя и был ее магазин, был одним из немногих районов города, который уцелел в наибольшей степени после бомбардировок.

Несмотря на то что мы снимали комнату у тети Фриды, наше финансовое положение было исключительно тяжелым. После свадьбы Аннелиза оставила работу в питомнике ее отца. Хотя мы и теряли добавочный доход, замужние женщины редко работали вне дома в то время. Во всяком случае, устроиться на работу было сложно.

Теперь, когда я стал мужем Аннелизы, на меня легла обязанность содержать ее. Несмотря на наши постоянные усилия хоть как-то сэкономить, моей небольшой зарплаты едва хватало на скудное питание. Нашу постную диету пополняли продукты из питомника господина Берндта. И все же постоянное чувство голода заставляло меня искать другие возможности пополнить наш рацион.

Однажды в конце недели я поехал в Гифхорн, небольшой городок в 160 километрах к югу от Гамбурга. Рядом с городом располагалась ферма моего дальнего родственника. Придя к нему домой, я попросил у него картошки. Немного поворчав, он все же выполнил мою просьбу, хотя ясно дал понять, что не приветствует мой визит. Подобно многим фермерам, ему не нравились горожане, которые приезжали в деревню за продуктами питания.

Поздним вечером я вернулся домой к жене и тете Фриде с полным мешком картофеля, усталый и униженный. Ужасное положение, в котором мы находились, было гораздо хуже того, что мы испытали во времена Великой депрессии. После еще одной поездки в Гифхорн, уже к осени 1946 г., стало ясно, что мы должны найти иной источник пропитания.

Моя сестра Марлен сильно рисковала, когда приносила нам несколько раз посылки с едой из Пюггена, переходя через «железный занавес». Я же был в последний раз дома уже больше двух лет назад. Конечно, я стремился повидать свою семью, но отправляться в зону советской оккупации, тайно пересекая границу, было рискованным предприятием. Прежде мы с Аннелизой на это не могли отважиться. Но голод не тетка. У нас не оставалось выбора.

Мы сели на поезд, отправлявшийся в городок Берген, расположенный в 120 километрах от Гамбурга. Здесь можно было перейти границу. Несмотря на поджидавшую нас опасность, Аннелиза задремала на моем плече. Тот сентябрьский день был уже на исходе, когда наш поезд подошел к станции. Пройдя короткое расстояние по Банхофштрассе к границе, мы стали ждать сумерек.

Соловьи пели в ночи, а мы с Аннелизой в небольшой группе таких же, как мы, людей переходили границу. Вдоль нее еще не успели установить минные поля и колючую проволоку, но сектор безопасности в 3–5 километров шириной, где имели право находиться только местные жители, патрулировался солдатами-красноармейцами. Когда мы прошли уже половину пограничной зоны, в темноте раздался окрик на русском «Стой!», от которого у меня неприятно похолодело внутри.

К нам подошли два русских солдата, не говорившие на немецком. Один из них жестами дал знать Аннелизе, что она может идти, а мне приказал следовать за ним. Поскольку солдаты были вооружены автоматами, было бесполезно сопротивляться или бежать. Стараясь сохранять спокойствие, я сказал Аннелизе, что она должна покинуть меня, прежде чем солдаты не передумали.

На мгновение растерявшись, она направилась к лесу. В ее глазах, когда она бросила на меня испуганный взгляд, стояли слезы. Пограничник подтолкнул меня в спину автоматом, и мы пошли. Через полтора километра мы вышли к большому каменному фермерскому дому. Мне велели оставаться в гостиной.

Вне всякого сомнения, что меня, как офицера вермахта, если только они узнают об этом, сразу же направят в лагерь для военнопленных в Советском Союзе. Русские уже в этом году арестовали одного из моих кузенов. Он был студентом-медиком в одном немецком университете в советской зоне оккупации. Ему дали два года лагерей в Сибири без всякого объяснения. Если так поступили с ним, то тогда что же ждало меня – бывшего немецкого офицера.

Прошло три-четыре минуты, я нажал на дверь, и она оказалась не заперта. Распахнув дверь настежь, я спрятался за ней. Но никто не вошел, чтобы проверить, где же я. Тогда я решил рискнуть и ударился в бега. Русские услышали подозрительный шум, раздались гневные крики.

В кромешной тьме леса я бежал, пригнувшись, солдаты начали вслепую стрелять из автоматов в моем направлении. Очереди хлестали по кустам и стволам деревьев вокруг меня. Давно привыкший к грохоту стрельбы, я продолжал уходить от преследователей, не останавливаясь. В полусогнутом положении, чтобы быть менее заметным, я, словно спринтер, рвался вперед, стараясь как можно дальше убежать от дома.

Опасаясь, что советские военные патрули в этом районе могли быть подняты по тревоге, я бежал, не переводя дыхания, через лес в направлении деревни Хоэндольслебен, находившейся на расстоянии 5 или 6 километров, в надежде, что Аннелиза придет туда к моей тетушке. Для меня было большим облегчением увидеть мою жену на пороге дома. Мы долго стояли обнявшись, и я осознал, что уже в который раз одолел судьбу-злодейку.

Несмотря на мой побег, оставалась реальная угроза со стороны местных немцев-коммунистов, которые могли узнать о моем присутствии в деревне и сообщить об этом русским. Еще большую опасность представлял тот факт, что семья была под подозрением из-за членства моего дяди в нацистской партии, хотя он сам теперь находился в английском лагере.

Рано утром на следующий день представитель местных коммунистических властей неожиданно нагрянул с проверкой, нет ли в доме контрабанды. Взбежав по лестнице на чердак, я спрятался под грудой старой одежды, в то время как Аннелиза осталась с тетушкой внизу. Последовали долгие расспросы и обыск, я все больше начинал нервничать, что начнут проверять и на чердаке. Даже когда проверяющие ушли полчаса спустя, я понял, что дом тетушки – место небезопасное и, кроме того, она сильно рискует из-за меня.

Наутро мы с Аннелизой отправились из Хоэндольслебена в Пюгген, где было безопаснее, и без происшествий прошли все 25 километров пути. В моем родном доме мы могли более надежно скрыться от местных информаторов. Два дня спустя, соблюдая предельную осторожность, мы пересекли границу в обратном направлении с двумя рюкзаками, плотно набитыми самым разнообразным продовольствием. В пути на этот раз не было никаких чрезвычайных ситуаций. Взвесив риск попасть в плен и оказаться в заключении, я всего лишь один раз после этого посетил нашу ферму.

Во время нашего второго посещения Пюггена поздней осенью 1946 г., несмотря на опасение, что наше присутствие привлечет внимание коммунистических властей, мы с Аннелизой очень легко вошли в ритм повседневного привычного труда на ферме. Рабочий день на арендованной молотилке, на всем протяжении которого мы вместе с отцом и сестрами только успевали подносить снопы к машине, подходил к концу, и отец предложил закончить молотьбу завтра. Работы оставалось всего на час, хотя и было поздно, но я убедил всех продолжить наши труды и закончить все сегодня.

Вскоре после этого тракторный мотор, приводивший в действие молотилку, начал выстреливать искры, и легковоспламеняющаяся солома вся мгновенно вспыхнула. Несмотря на все наши усилия затушить огонь, вся рига была вскоре охвачена пламенем. Нам все же удалось помешать распространению пожара на другие строения, но тем не менее это было самым большим несчастным случаем за все время на нашей ферме. Поскольку я настоял на продолжении работ, я видел в этом свою вину, но уже невозможно было ничего поделать.

Весной 1947 г. Аннелиза убедила меня, что она одна сможет отправиться в Пюгген. Действительно, она вскоре возвратилась с полным рюкзаком продуктов. Однако ее готовность встретить опасность лицом к лицу была проявлением не только ее смелости, но и некоторой наивности. В то время как ее первое самостоятельное путешествие прошло нормально, ее вторичная попытка имела последствия.

Вернувшись, Аннелиза рассказала мне, как она в тот последний вечер чуть было не столкнулась с советским патрулем вблизи границы. К счастью, солдаты не заметили ее, и она спряталась в коровнике. Утром пришел хозяин фермы задать корм коровам и обнаружил ее. Несмотря на грозившую ему опасность со стороны коммунистических властей в случае недонесения, он позволил ей беспрепятственно уйти.

Выслушав ее рассказ, я запретил ей какие-либо попытки проникнуть за «железный занавес». Когда я сейчас задумываюсь о той опасности, которой подвергалась моя жена, я не могу понять, как я мог разрешить ей рискнуть хотя бы раз. Мое согласие в этом случае служило лучшей иллюстрацией той степени отчаяния, которое мы переживали в те годы.

В апреле 1947 г. я наконец-то стал участником программы по подготовке электротехников в федеральном техническом училище в Гамбурге. Я получил разрешение работать как профессиональный электрик и несколько месяцев получал зарплату до поступления в училище, но квалификационный экзамен на специалиста-профессионала я сдал только в июле. Профессионал-специалист получал достаточную зарплату для содержания семьи. Я понимал, что не смогу работать электриком даже неполное рабочее время, если собирался по-настоящему целый день отдавать учебе.

Первый семестр я закончил в училище Нюрнберга, остальные семестры посещал в Вольфенбюттеле вблизи Брауншвайга. Теперь, когда я был безработным и Аннелиза не могла найти работу, я обратился к дяде Шторку, занимавшемуся продажей автомобилей «Опель» в Люнебурге, с просьбой ссудить мне одну тысячу марок. Даже с этими деньгами наша жизнь в Вольфенбюттеле была хуже, чем в Гамбурге. Принимая во внимание и то, что продуктами нас снабжал господин Берндт.

Мы были глубоко благодарны Марлен за помощь продуктами из Пюггена, но она не могла кардинально решить для нас с Аннелизой проблему питания. Иногда мне приходилось принимать отчаянные решения. Дважды я закладывал сделанные на заказ ювелиром из Дрездена обручальные кольца. В другой раз, когда не было денег, я проник на участок одного фермера в 400 метрах от нашей квартиры, чтобы нарвать бобов. Это было воровство, но я был готов сделать все возможное, чтобы накормить нас с Аннелизой.

Несмотря на то что у моей семьи в Пюггене не было проблем с продовольствием, их положение постоянно ухудшалось по мере того, как коммунисты усиливали свой контроль над фермерами. Для предотвращения забоя животных без официального разрешения уполномоченные начали часто посещать фермерские хозяйства и проводить пересчет голов скота. Во время одной из этих инспекций моя сестра Криста спрятала двух маленьких ягнят в своей спальне, сделав все возможное, чтобы проверяющие не услышали их слабое блеяние.

Моей семье власть коммунистов доставляла также беспокойство иного рода. Хотя давление, иногда даже запугивание, со стороны руководящих органов было отчасти следствием невыполнения фантастически завышенных разнарядок по сдаче продукции, причина коренилась также и в том, что отец часто при всех, не скрывая своих взглядов, открыто высказывался против коммунистической партии[58]58
  В 1946 г. произошло слияние Коммунистической партии Германии и Социал-демократической партии Германии в Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ), которая была правящей в возникшей в 1949 г. Германской Демократической Республике, прекратившей существование в 1990 г.


[Закрыть].

В послевоенные годы мой отец регулярно посещал моего дядю и других родственников в Хагене. Когда в конце 1948 г. он в очередной раз гостил у своих родных, наш местный лютеранский пастор Шмершнайдер посетил мою мать и предупредил ее, что отец может быть арестован после своего возвращения из западного сектора. Мой отец, получив известие об этой угрозе, принял трудное решение остаться в Хагене у моего дяди. Разлука с семьей длилась много лет.

Тем временем мой брат Отто из лагеря для военнопленных в США был переведен в английский лагерь и в мае 1948 г. окончательно вернулся в Германию три года спустя после окончания войны. После своего возвращения он погостил две недели у нас с Аннелизой в Вольфенбюттеле. Я пытался убедить его, чтобы он после женитьбы на своей старой подружке переехал с ней жить в западную зону. Вместо этого он выбрал восточную, ближе к ее родителям. Впоследствии он пожалел о своем решении. Оба эпизода с членами моей семьи наглядно показывали последствия для людей разделения Германии.

Во время моего последнего года обучения в Вольфенбюттеле Аннелиза забеременела. Когда она была на восьмом месяце, мы вышли на прогулку; она неожиданно споткнулась и упала на живот. Я боялся вести ее домой, раздобыл где-то детскую коляску и довез ее до дома. После падения у Аннелизы появился большой синяк на животе, но, к счастью, обошлось без всяких осложнений. В июне 1949 г. она родила Гаральда, здорового мальчика.

Жизненные тяготы, которые мы с Аннелизой разделяли вместе, сплотили нас еще больше. Несмотря на все трудности, вторая половина 1940-х гг. была для нас счастливой порой просто потому, что мы были теперь вместе после стольких тяжелых лет разлуки и неизвестности в годы войны.