Текст книги "У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945"

Глава 19. Новая жизнь на чужбине. 1949 г. – наше время

Расставание с родиной

После того как я получил диплом инженера в августе 1949 г., я сразу же устроился в компанию Мюллера в Гамбурге, филиал «Филипс электроникс». Моя работа была связана с продажей и обслуживанием рентгеновских аппаратов и другого медицинского оборудования.

Во все свои командировки я отправлялся из Вольфенбюттеля. Я изъездил на поезде весь район от гор Гарца до Северного моря. У меня было много деловых встреч с дантистами и врачами других специальностей в поликлиниках и больницах. Один врач предложил протестировать рентгеновское оборудование на моей руке. На снимке был четко виден металлический осколок от русского снаряда, застрявший в пальце. После того как врач удалил осколок, он купил аппарат.

Несмотря на то что в послевоенной Германии было трудно получить хорошо оплачиваемую работу, это было не совсем то, к чему я стремился. Не то чтобы у меня отсутствовали способности агента по продажам, моя работа просто не приносила мне удовлетворения. Мои надежды найти настоящее, интересное дело своим рукам, используя полученное техническое образование, не могли быть воплощены в условиях того времени. Мне также не нравился внешне незаметный подход к найму работника, когда едва ли не основную роль играл его социальный статус. Я хотел, чтобы меня оценивали по моим способностям, а не по моей принадлежности к аристократическому сословию или отсутствию таковой.

Положение осложнилось обострением в 1948 г. холодной войны в результате конфронтации между западными державами и Советским Союзом в вопросе допуска в Западный сектор Берлина. Несмотря на то что западные державы в ответ на советскую блокаду города не прибегли к силовому решению вопроса, а наладили его снабжение всем необходимым по воздуху, в начале 1950-х гг. в Европе продолжался рост напряженности и возникла непосредственная угроза новых боевых действий. Когда я слушал новости, мне казалось, что, вероятнее всего, вместо установившегося хрупкого мира придет война.

Если бы начался очередной конфликт, то, вне всякого сомнения, меня сразу же призвали бы на военную службу, принимая во внимание мой прошлый военный опыт. Коммунистическая Россия все еще представляла угрозу Германии, но шести лет службы, преимущественно в боевой обстановке, было вполне достаточно, чтобы я мог сказать – я выполнил свой долг перед страной. Моей первейшей обязанностью теперь была забота о жене и ребенке.

В начале лета 1951 г. международное положение и послевоенные экономические проблемы давали мало надежд на процветающее и безопасное будущее Германии. Меня все больше одолевала мысль, что моя семья сможет иметь более обеспеченное будущее в какой-либо другой стране. После мучительных раздумий о положении Германии в Европе и о наших семейных финансовых проблемах мы с Аннелизой все-таки приняли трудное решение эмигрировать. Мы планировали пожить и поработать в другой стране несколько лет до тех пор, пока не наступит стабильность в денежных вопросах нашей семьи, пока не возродится немецкая экономика и не исчезнет опасность новой войны.

Нашим первым выбором была Аргентина, куда эмигрировали многие немцы, но я не говорил по-испански. Хотя мне было легче объясниться по-французски, чем на английском языке, я подумал, что наибольший шанс построить такую жизнь, какую мы хотим, дают нам Соединенные Штаты Америки. Для многих иммигрантов Америка была страной больших возможностей, и потому наш выбор был понятен. К нашему большому сожалению, мы узнали, что квота для немецких иммигрантов заполнена, и мы решили поехать в Канаду.

После того как мы окончательно решили эмигрировать, я продолжал работать в Вольфенбюттеле на Мюллера, пока три месяца спустя я не получил канадскую визу. В августе 1951 г. мы распродали часть нашей мебели, чтобы собрать необходимую сумму денег на три билета на рейсовое судно в Канаду. Аннелиза и Гаральд временно оставались в Гамбурге у тестя. Прежде чем они приедут, мне было необходимо найти работу и жилье на новом месте.

Мое образование и желание добиться достойного существования для моей семьи должны были мне помочь. Но чтобы начать новую жизнь за океаном, предстояло выдержать трудную борьбу в условиях нехватки денег, связей и ограниченного знания языка. В то время когда я готовился отправиться в путь один, острое чувство неизвестности угнетало меня.

Было тяжело расставаться с женой и сыном. Еще тяжелее было сознавать, что мы расстаемся с родной землей и оставляем наши семьи. Может, в то время мы и не осознавали всего этого, но теперь я понимаю, что наш отъезд был настоящим потрясением для моей семьи, и особенно матери. Поскольку все мои близкие находились за «железным занавесом», я даже не мог попрощаться с каждым лично. Они только из письма узнали о нашем намерении уехать из Германии.

На железнодорожном вокзале Гамбурга я попрощался с тестем, Аннелизой и сыном. Все плакали, когда я садился в вагон поезда, шедшего до Кале, французского города на побережье океана. Когда полчаса спустя поезд сделал первую остановку в Люнебурге, на перроне уже стоял отец, которого я обнял на прощание.

С тяжелым сердцем я покидал любимых, не зная, где мне придется начать строить собственный дом и когда я снова увижу жену и сына. Возможно, только шесть лет войны могли закалить меня настолько, чтобы я смог оставить их и мою родину ради неизвестного будущего.

Канада. Август 1951 – июль 1956 г.

Во время путешествия через Францию в поезде я получил первое представление о том, что меня ждет по другую сторону Атлантики. Между мной и американской парой завязался разговор на английском. Меня спросили, что я сделаю, если мой носок прохудится. Я ответил, что мне придется как-то зашить дырку самому, раз теперь я путешествую один.

Мой ответ несколько смутил американку, она сказала, что в Соединенных Штатах они поступают по-другому. Если носки только начинают рваться, их тут же выбрасывают и покупают новые. Я подумал, что американцы, должно быть, богаты, если позволяют себе поступать столь экстравагантным образом.

Когда мы отплыли из Кале, у меня начались приступы морской болезни. Наше грузовое судно водоизмещением 1500 тонн болталось как пробка на поверхности океана. Все мои надежды были на возможно более быстрый переход. Однако шторм, разразившийся над Атлантикой, заставил нашего капитана повернуть назад во Францию, чтобы там, в гавани, переждать его. В итоге, чтобы пересечь океан, потребовалось не восемь дней, как обычно, а две недели.

Наконец 27 августа я сошел на берег в Мон-Жоли, городе в провинции Квебек, расположенном на полуострове Гаспе[59]59
  Если строго, то уже не на полуострове Гаспе, а за его пределами в глубине материка.


[Закрыть] в устье реки Святого Лаврентия. У меня с собой были два чемодана, радиоприемник и 10 долларов в кармане. Чтобы заработать еще 5 долларов, я трудился в доках целый день на погрузке древесины на то же самое судно, отправлявшееся в обратный рейс. Уже страшно скучая по Аннелизе и Гаральду, я был готов, если бы только это было возможно, хоть сейчас отплыть на нем.

По железнодорожному билету, предоставленному канадским правительством, я отправился в Монреаль в путь протяженностью в 560 километров. Первое, что привлекло мое внимание, как специалиста электротехника, – это линии электропередачи и телефонные линии. Провода были натянуты между столбами, а не располагались под землей, как в Европе. Мне еще не раз в последовавшие месяцы приходилось сталкиваться с подобными различиями.

Оформив в Монреале свой статус канадского иммигранта, я начал искать работу на местных промышленных предприятиях. Из-за ограниченности средств я не мог позволить себе ездить на автобусах и трамваях и был вынужден все время ходить пешком на большие расстояния.

Под конец первого дня я страшно устал, ноги были стерты. Мне было тяжело объясняться с людьми, в моей речи мешались английские и французские слова. Я плохо понимал франко-квебекский диалект, хотя и прилично говорил по-французски.

Возвратившись в хостел под вечер первого дня, я познакомился со шведом, который делил со мной кровать. Я сразу же заснул, как только лег. Проснулся я в середине ночи, почувствовав, что меня ощупывает чья-то рука. Вскочив на ноги, я был в состоянии шока. Прежде мне не приходилось попадать в столь щекотливые ситуации. В приступе гнева я намеревался выкинуть парня из комнаты, но это означало, что мне пришлось бы иметь дело с полицией.

Не зная, что предпринять, я осознавал, что мне нельзя больше оставаться в комнате. Быстро упаковав свои чемоданы, я вышел на улицу в три часа ночи. Испытывая крайнюю потребность в отдыхе, все же я был не намерен дольше здесь оставаться. Найдя после долгих поисков подходящее место для ночлега, я мог спокойно уснуть. Последней мыслью было, а не сделал ли я непоправимую ошибку, покинув Германию.

Несмотря на одолевавшие меня сомнения, на следующий день я продолжил поиски работы. Хотя канадские предприниматели и признавали, что у меня был многолетний практический опыт работы электротехником, мой диплом немецкого инженера в этой стране был недействителен. В конце недели я уже не мог позволить себе продолжать поиски и согласился на менее интеллектуальную работу электрика в компании «Сорель индастриз лимитед». Ее предприятие располагалось в городе Лонгёй, пригороде Монреаля, и это была одна из самых крупных компаний по производству тяжелого оборудования в Восточной Канаде.

Моей обязанностью было разбирать, чистить и снова собирать электрические моторы. Вечером я возвращался в свой новый хостел. Пару недель спустя после того, как я нашел работу, я ужинал в ресторане, находившемся недалеко от моего места жительства. Я был неприятно удивлен, когда канадский солдат за моим столиком стал делать то же самое, что и мой бывший сосед швед. Уже охваченный тоской по дому, я еще больше почувствовал свое несчастное одиночество.

Между тем на родине в Германии у Аннелизы кончились деньги, но она была слишком горда, чтобы просить о помощи. Это казалось ей унизительным, и она решила заложить еще остававшиеся у нее некоторые наши драгоценности. Этих наличных денег ей хватило только до ее отъезда.

Спустя три недели после того, как я начал работать в компании «Сорель», меня перевели на более интересную работу чертежника. Моим нанимателям требовался немецкоговорящий инженер, чтобы помочь им в работе с захваченными немецкими чертежами, которыми они хотели воспользоваться для разработки огневых систем для военно-морского флота США. Теперь я зарабатывал достаточно, чтобы содержать себя и снимать однокомнатную квартиру в центре Монреаля, и уже ожидал приезда Аннелизы и Гаральда.

После трех долгих месяцев разлуки они наконец-то прибыли в Канаду на океанском лайнере в октябре 1951 г., и с моим одиночеством было покончено. Наше финансовое положение быстро улучшалось, и мы вскоре смогли переехать из тесной квартиры в центре Монреаля в более просторную, расположенную в пригороде Лонгёй недалеко от места моей работы. 9 октября 1952 г. родилась наша дочь Марион. Наша семья и счастье прибавлялись одновременно.

Случались, конечно, и трудности на нашем новом жизненном пути. Труднее всего приходилось Гаральду, который все еще говорил с акцентом. Из-за слабого знания английского языка Гаральду даже пришлось пару раз подраться с одним одноклассником.

В нашей жизни на новом месте в Канаде были свои преимущества. Как-то мы с Аннелизой открыли для себя, что топленый свиной жир стоил здесь всего 15 центов за фунт (0,454 кг). Мы привыкли намазывать его на хлеб и готовить на нем. В Германии он был для нас предметом роскоши, и теперь мы намазывали лярд на все, что только было возможно, пока не узнали, что он вреден для здоровья.

В мае 1953 г. мы с Аннелизой решили в целях моего карьерного роста переехать в город Гамильтон, в провинции Онтарио, расположенный в 600 километрах к юго-западу от Монреаля. Почти сразу же я получил предложение от «Стил компания оф Канада», владевшей самым большим сталелитейным заводом в стране. Проработав чертежником в течение двух месяцев, я был переведен в инженерный отдел, где я отвечал за работу электропечи.

Печь со съемной крышкой изнутри была выложена огнеупорным кирпичом. В печь загружался скрап – металлический лом, крышка закрывалась, и оператор вводил через нее три электрода. Образовывалась электрическая дуга, которая расплавляла металлолом. Электрические печи прежде использовались исключительно только для этой цели, но мы начали использовать недавно разработанную технологию, которая позволяла сразу получать из скрапа высококачественную сталь.

Я никогда не требовал давать больше продукции, но постоянно призывал моих подчиненных к большей ответственности. На собственном опыте я убедился, что большая ответственность ведет к большей зарплате. Наряду с этим полученный мной опыт работы на первой электрической печи подобного типа в Северной Америке оказался для меня бесценным для моего профессионального роста.

Аннелиза и я были честолюбивы, и мы, работая в Гамильтоне, три раза улучшали наши жилищные условия, переезжая на новые квартиры, и впервые купили автомашину. За это время благодаря повседневной практике я лучше овладел английским языком.

В ноябре 1954 г. Аннелиза открыла свой собственный магазин «Кенилворт флорист» в центре города. Я поддерживал жену в этой давней ее мечте, хотя это и привело к переменам в нашей жизни. Гарольд (теперь так произносилось его имя) начал ходить в начальную школу, но Марион, пока Аннелиза была на работе, мы отдавали на день в пансион на попечение монахинь. Во время ланча и в свободное время я выполнял обязанности посыльного в цветочном магазине. К сожалению, несмотря на старания жены, магазин приносил лишь небольшой доход.

В канун Рождества 1954 г. Аннелиза была занята в своем магазине, в то время как я развозил на машине по заказам цветы. Наши дела не давали нам возможности проводить праздник вместе с детьми. Слушая рождественские песнопения по радио и наблюдая за кружением снега вокруг, я был растроган до слез, представив, как Марион и Гарольд сидят теперь в одиночестве. Я вспомнил сказочные встречи Рождества в моем детстве. Это заставило меня больше ценить время, проведенное с детьми. Вечером всей семьей в канун Рождества мы все-таки собрались за праздничным столом.

Все же Аннелиза решила закрыть свой магазин, несмотря на то что она вложила столько сил в свое дело. Это произошло до того, как наступило следующее Рождество.

Побег из Восточной Германии

В начале 1950-х гг. мой брат Ганс продолжал жить на ферме в Пюггене с матерью, моими сестрами и тетей Ядвигой. Брат Отто женился, и теперь он жил и работал на ферме родителей своей жены близ Хоэнгрибена.

Наша ферма в Пюггене еще не была конфискована правительственным постановлением, но разнарядки на поставку продуктов после того, как мой отец остался на Западе, постоянно увеличивались. Другие фермеры тоже постоянно не выполняли разнарядку, но коммунистические власти преследовали именно мою семью из-за ее враждебности к режиму.

Незадолго до Рождества 1951 г. Отто был вызван к мэру Пюггена. Моя сестра Марлен, обеспокоенная тем, что прошло полтора часа, а Отто все еще не возвращался, решила узнать сама, что случилось. Оказалось, что ждали приезда из Зальцведеля, расположенного в 16 километрах, представителя властей. Когда он приехал, Отто вывели из здания администрации в наручниках и увезли.

В Зальцведеле судья приговорил Отто к 15 месяцам тюрьмы за невыполнение нашей фермой продуктовой разнарядки. Судья, видимо, не знал, что всеми делами на ферме занимается моя мать, а Отто проживает в Хоэнгрибене. В суде Отто также сообщили, что ферма будет конфискована, потому что она не справляется с плановыми заданиями, а его отец в 1948 г. бежал на Запад.

Когда жители Пюггена узнали о судебном приговоре Отто, они были настолько возмущены, что собрались вокруг полицейского участка, располагавшегося в подвале, и не расходились до тех пор, пока Отто не освободили. Полиция Восточной Германии вскоре повторно арестовала его, но в середине февраля 1952 г. он был выпущен из тюрьмы. Отто вернулся в Хоэнгрибен и редко появлялся на ферме в Пюггене.

В это же самое время правительство конфисковало ферму и передало ее в опеку доверенному лицу, а также арестовало ее счет в банке. В доме была реквизирована мебель. Правительственные чиновники начали забирать лошадей с конюшни и использовать их где-то в другом месте; забивали скотину на мясо, даже если корова должна была вскоре отелиться.

Поскольку моя сестра Криста работала в фотоателье в Зальцведеле, моя старшая сестра Марлен должна была присматривать за матерью и сестрой Маргарет. Теперь Марлен была государственным работником и получала почасовую зарплату за работу на нашей ферме. Моя семья больше не могла получать продовольствие – яйца, молоко – и другую продукцию с фермы, ведь теперь она была в государственной собственности. Всякие другие работы, кроме выращивания скота и ухода за ним, были прекращены.

В марте 1953 г. местный лютеранский пастор Шмершнайдер, который предупредил в 1948 г. моего отца об аресте в случае его возвращения, передал новую информацию. В этот раз он сообщил моей матери и сестрам, что коммунисты собираются отправить Марлен и Кристу в трудовой лагерь на остров Рюген в Балтийском море в наказание за нелегальный отъезд отца несколько лет назад.

Моя мать и сестры в условиях все более ухудшавшегося положения приняли тяжелое для них решение оставить навсегда нашу старую родительскую ферму и бежать в Западную Германию. Это было нечто большее, чем бросить дом и собственность; это значило поражение в правах целой семьи, отказ от земли, на которой наши предки жили столетиями.

Готовясь к отъезду, моя мать и сестры начали собирать свои личные вещи, одежду и все самое необходимое и затем отправляли почтой отцу в Западную Германию. Посылки высылались из разных мест, чтобы не вызывать подозрений. Хотя по почте можно было отправить отдельные ценные вещи, они не могли рисковать и выслать таким путем все остальное имущество.

Среди неотосланных ценностей были старинные монеты, которые отец откопал еще в 1920-х годах в нашем саду. Эти монеты времен Тридцатилетней войны 1618–1648 гг., вероятно, спрятали давние жители этих мест перед тем, как скрыться в окрестных лесах, спасаясь от солдат-мародеров.

Когда я учился в Вольфенбюттеле, у моих родителей было трудно с деньгами, и они, чтобы помочь мне, отдали мне часть коллекции. Хотя я и заложил ее в свое время, но перед тем, как уехать в Канаду, я отдал оставшуюся часть монет матери. Когда она готовилась к отъезду в Западную Германию, то решила доверить всю коллекцию одному из соседей, который, как ей казалось, заслуживал доверия. К несчастью, он оказался человеком нечестным и продал наше семейное сокровище.

Заборы из колючей проволоки, минные поля и сторожевые собаки на границе стали непреодолимым препятствием для тех, кто намеревался нелегально пересечь ее. Но оставалась возможность побега на Запад из разделенного Берлина. Поскольку каждому, кто пытался уехать на Запад без официального разрешения, грозили арест и тюрьма, мать и сестры хранили в тайне от соседей свое намерение и вели обычный образ жизни до того дня, когда настало время бежать.

Они оставляли все, взяв с собой только небольшие чемоданы, и 3 апреля 1953 г., в пятницу, за два дня до наступления Пасхи, начали по одному уезжать из Пюггена, чтобы не привлекать к себе внимания тайных осведомителей.

Моя мать села на поезд в Бетцендорфе; Маргарет присоединилась к ней в Зиденлангенбеке. Тем временем Криста осталась в Зальцведеле после окончания рабочего дня в пятницу, а Марлен в это время задавала корм скотине.

Сообщив опекуну, что она собирается присутствовать на церковной конфирмации близкого родственника и не вернется до начала следующей недели, Марлен попрощалась с тетей Ядвигой. В то пасхальное утро она в последний раз вышла из ворот нашей фермы. Сев на поезд в Зиденлангенбеке, Марлен встретилась с Кристой в Зальцведеле.

Добравшись до Восточного Берлина, моя мать и сестры отдельно друг от друга воспользовались метро, которое продолжало связывать Восточную зону, контролируемую коммунистами, и Западную зону под управлением западных союзников. Радостное воссоединение в Шпандау в Западном Берлине означало, что они отныне были в безопасности и свободны, хотя у них и не было денег на билет в Западную Германию.

Месяц спустя они все же купили авиабилеты на рейс в Ганновер на отправленные мной из Канады деньги. Когда они в мае добрались на поезде до Люнебурга, мой отец уже ждал их на платформе, чтобы обнять после четырех с половиной лет разлуки.

Узнав об их отъезде, власти Восточной Германии немедленно взяли под свой полный контроль собственность моей семьи в Пюггене. Вскоре они снесли все строения фермы, за исключением дома моего деда.

Судьба отчего дома и фермы была трагична, но эту потерю с лихвой компенсировало небывалое, радостное чувство свободы, которое охватило мою мать и сестер после бегства из Восточной Германии, когда они избавились от тотального контроля коммунистов. Хотя моя семья не надеялась вернуть себе свою ферму, в 1990 г. после воссоединения Германии три моих сестры в результате судебного процесса восстановили свое право на нашу собственность.

Моя семья была глубоко потрясена, когда в результате восточноевропейских революций 1989 г. исчезла граница, разделявшая Германию, но Отто был счастливее всех. Он и его семья отныне могли жить в свободном обществе и свободно путешествовать после десятилетий запретов. Но к радости примешивалось чувство скорби: некоторые члены нашей семьи уже скончались, когда пала стена. Как и для большинства немцев, разделение нашей нации имело большие последствия, чем поражение в войне.

Соединенные Штаты. Июль 1956 – декабрь 1982 г.

В середине 1950-х гг. мы с Аннелизой решили не возвращаться в Германию, мы были довольны нашей жизнью в Северной Америке, но не оставляли надежду переехать в Соединенные Штаты, как и планировалось нами изначально.

Я подал прошение в американское консульство в городе Ниагара-Фолс на канадской стороне границы о предоставлении мне визы, которая позволила бы мне как иностранцу вместе с моей семьей переехать в Соединенные Штаты на законном основании. Принимая во внимание мое образование и трудовой стаж, мне была выдана виза менее чем через три месяца.

Вскоре после получения разрешения летом 1956 г. на эмиграцию я ушел с работы в «Стил компани оф Канада» и переехал в Кливленд в штате Огайо. В течение недели мне поступило пять предложений от строительных компаний и одного металлургического предприятия, после того как работодатели узнали из анкеты о моем опыте работы. Все предложения были интересны, но я решил поступить на место инженера по электрооборудованию в одной крупной строительной фирме, которая предложила вдвое увеличить мой предыдущий оклад.

Погостив три месяца в Германии, Аннелиза, Марион и Гарольд приехали в Соединенные Штаты в Кливленд, где я подыскал для семьи новый дом. Потекла размеренная семейная жизнь, по уик-эндам мы посещали на машине достопримечательности северного Огайо. Год спустя 22 октября 1957 г. родился сын Норман Ральф. Позже мы с Аннелизой шутили, что наши дети – это Организация Объединенных Наций в миниатюре, представляющая Германию, Канаду и Соединенные Штаты Америки.

В конце 1958 г. я ушел от моего первого американского работодателя и начал работать в другой фирме в Кливленде. В возрасте 38 лет я стал главным инженером в «Джонс энд Лавлин стил компани». В результате моих экспериментов на двух дуговых электропечах мне удалось достичь их максимальной производительности в 200 тонн, поставив выпуск стали в зависимость от времени процесса и затраченной энергии. Мой опыт стал известен специалистам во многих странах.

В наши дни этот тип электропечей дает приблизительно 50 процентов стали, получаемой этим способом, в Соединенных Штатах, но впервые их начали использовать во второй половине 1950-х гг.

В последующие десятилетия мы каждый год вместе с детьми посещали наших родственников в Германии. Мои родители души не чаяли в своих внуках. Вот только моя мать, одевавшаяся строго и просто, иногда делала нам замечания, что Марион носит «слишком яркие» платья. Хотя мы и скучали по нашим близким и Германии, но никогда не жалели о своем решении начать новую жизнь в Америке.

Аннелиза и я, будучи иммигрантами, никогда не забывали о нашем немецком наследии, хотя твердо следовали американскому образу жизни. Между собой мы говорили по-немецки, но с нашими детьми мы старались говорить на английском. Мы прививали детям немецкие ценности, прежде всего говорили об обязанности каждого упорно трудиться и быть пунктуальным в делах. Вероятно, из-за этого мы с Аннелизой более строго относились к детям, чем это было принято в американских семьях. Мы поручали детям работу по дому и во дворе, которая была им по силам, чтобы приучить их к ответственности. Дети знали, что, когда я говорил им, что нужно быть в пять часов вечера дома, это значило пять часов, и никак иначе. Они также научились ценить проведенное в семейном общении время.

В моем детстве в Пюггене воскресенье всегда посвящалось семье. Я и Аннелиза старались сохранить эту традицию и в Кливленде. Утром мы посещали церковь, а вернувшись, мы старались приготовить на обед что-нибудь особенное и по очереди готовили национальные немецкие блюда. Затем с детьми мы садились в машину и отправлялись на экскурсию по окрестностям, или шли прогуляться в парк, или занимались скалолазанием. Иногда по воскресеньям мы ездили на пикник к озеру Эри.

По возвращении домой у нас был легкий ужин с бутербродами. Воскресенья заканчивались, как и в других американских семьях, общим сбором семьи у телевизора; смотрели детективные фильмы о ФБР и шоу. Возможно, из-за того, что мы были оторваны от нашей многочисленной родни в Германии, наши семейные узы стали прочнее.

Дважды в год в Кливленде проходил фестиваль, посвященный немецкому наследию. Готовили традиционные немецкие блюда, исполняли национальные песни и танцы. Мы с Аннелизой всегда любили танцевать, часто вспоминая ту памятную встречу на танцплощадке в Люнебурге.

Мне пришлось лечь в больницу, так как у меня появились серьезные проблемы со спиной; это было наследием войны. Когда я лежал на растяжке, в палату ко мне подселили человека с переломом бедра. Ночью он попросил закурить. Я сказал ему, что не могу двигаться, тогда он попытался встать, чтобы достать сигареты из тумбочки. Он тут же упал и лежал на полу, не двигаясь. Я нажал кнопку и вызвал дежурную сестру, и его снова положили на кровать.

Это повторилось за ночь трижды. Я начал курить со дня начала войны в России, курил много каждый день – сигары, сигареты, трубку. Теперь этот ужасный случай стал предупреждением для меня. Если к курению можно было пристраститься настолько, что оно вызывало такое ненормальное поведение, то я не хотел иметь с ним ничего общего. Так я бросил курить навсегда.

В 1961 г., после того как прошел необходимый пятилетний срок, наша семья приняла участие в торжественной церемонии, во время которой нам объявили, что отныне мы являемся гражданами Соединенных Штатов Америки. Прерывалась наша последняя юридическая связь с отечеством. Я решил, что я и члены моей семьи будем американцами, почти полностью отказавшись от немецкой идентичности. Даже фамилия теперь официально имела произношение Лаббек, поскольку мне надоело, что мою фамилию постоянно коверкают, произнося ее как «Лаббеки» вместо «Люббеке».

1 января 1964 г. я перешел на работу в «Юнион Карбайд корпорейшн». Довольно быстро я стал менеджером по технологии в цехе, производящем графитовые электроды для дуговых электропечей.

Работая в «Юнион Карбайд», я изъездил всю страну и мир, давал консультации в больших и малых сталелитейных компаниях по установке электропечей и по оптимизации производственного процесса. Хотя работать оператором на электропечах было гораздо безопаснее в сравнении со многими моими прежними занятиями, опасность при этом никуда не девалась.

Однажды, управляя работой одной из печей, я зашел в очень тесный контрольный отсек, чтобы отрегулировать процесс плавки. По стенам помещения сверху вниз шли неизолированные медные стержни, поэтому перемещаться надо было предельно осторожно.

Когда я случайно задел локтем один из стержней, находившихся под напряжением 380 вольт, я чуть было не потерял от удара сознание и с трудом устоял на ногах. Упади я, меня убило бы электрическим током. Этот несчастный случай стал мне предупреждением, что я никогда не должен забывать об опасности моей работы.

Моя известность как эксперта в своей области росла, времени на все не хватало. Я стал членом с полдюжины профессиональных обществ; написал несколько статей для научных журналов для промышленности и книгу о технологии выплавки стали в электропечах. Я провел до пятисот презентаций технологического процесса для групп заинтересованных лиц от пятнадцати до трехсот человек. Я понял, насколько важно доступным и понятным языком рассказывать о своей работе.

Несмотря на то что график моих рабочих командировок несколько нарушал размеренный семейный быт, мне удавалось почти каждый уик-энд проводить дома. Во время моих поездок в Европу, Южную Америку и Южную Африку иногда меня сопровождала Аннелиза, которая так проводила свой отпуск.

В 1968 г. мой старший сын Гарольд учился в Университете Пердью на отделении электромашиностроения, Марион уже ходила в старшие классы средней школы, а Ральф только пошел в среднюю школу. В это время мы приобрели 8 акров (3,24 га) лесистой земли близ города Медайна, недалеко от Кливленда. Поскольку наш дом в Севен-Хиллс был быстро продан и было невозможно снять квартиру всего на несколько месяцев, Аннелиза предложила провести лето 1969 г. в палатке на нашем земельном участке, пока рядом будет строиться новый дом.

Каждое утро я мылся под импровизированным душем, в палатке надевал костюм для работы и выходил из леса к припаркованной на улице близ нашего участка машине. Это было не совсем удобно, но зато это было настоящее шестимесячное приключение. Наконец мы переехали в наш новый дом, живописно расположившийся среди леса. Для нас это было убежище, где мы отдыхали от суеты и шума городской жизни.

Хотя и до и после эмиграции я посещал лютеранскую церковь, у меня, как инженера, часто возникали сомнения в правдоподобности отдельных библейских событий, не находивших научного объяснения. Только уже во второй половине 1960-х гг. я полностью принял христианскую веру и нашел душевный покой.