Текст книги "У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945"

Глава 7. К воротам Ленинграда. Июль-сентябрь 1941 г.

Передовой наблюдатель

Продолжая службу в чине ефрейтора во взводе связи 13-й роты, я стремился получить более ответственное задание, чем заниматься рутинными обязанностями – прокладывать линии связи и быть посыльным в случае необходимости. Как всегда, я хотел быть в гуще боя, даже если моя жизнь подвергалась большой опасности.

Когда командир роты предложил мне пойти на замену передового наблюдателя роты тяжелого вооружения, пошедшего на повышение, я с энтузиазмом согласился. В нашей роте эту должность занимали на временной основе, только когда появлялась необходимость в наблюдателе. Но потребность в нем стала ощущаться постоянно, и я, показав себя в деле с наилучшей стороны, бессменно пробыл наблюдателем в течение полугода.

Передовой наблюдатель был глазами для гаубиц нашей роты, расположенных в тылу в 800 метрах от линии фронта. 75-миллиметровые гаубицы 13-й роты имели максимальную дальность стрельбы 5150 метров, 150-миллиметровые – 4700 метров. Это значило, что мы могли выбирать цели для нашего огня, если только они находились впереди в 4 километрах от нас.

В роте было четыре гаубичные батареи, в каждой – по две гаубицы, каждая с орудийным расчетом в пять человек и большим количеством обслуживающего персонала. В трех батареях было шесть короткоствольных 75-миллиметровых гаубиц; в четвертой – две короткоствольные 150-миллиметровые гаубицы. Если передовой наблюдатель вызывал огонь всех гаубиц одновременно, их огневая мощь была равна мощи артиллерийской роты.

В учебном лагере инструкторы научили нас основным правилам стрельбы из тяжелых орудий. С тех пор я узнал много нового, работая в паре с предыдущим наблюдателем. Но только когда я сам стал передовым наблюдателем, на основании личного опыта я освоился с моим новым положением. Вскоре умение рассчитать правильное расстояние и условия для ведения эффективного огня, количество и тип потребных для этого снарядов стали моей второй натурой.

Номинально оставаясь бойцом взвода связи в подчинении обер-фельдфебеля Элерта, я исполнял приказы непосредственно командира роты. Мое положение в роте изменилось, и я все больше стал чувствовать некую изолированность от остальных солдат и в повседневном быту, и психологическую.

Моей основной обязанностью, как передового наблюдателя, было корректировать огонь наших тяжелых орудий при наступательных действиях, подавлять огнем основные точки обороны противника и тем самым лишать его возможности и воли к сопротивлению. В условиях отдельных кратких боевых действий дежурный офицер на батарее или фельдфебель должны были дать подтверждение поставленной передовым наблюдателем огневой задачи с целью поддержки полковой пехоты. Во время продолжительного боя наблюдатель мог потребовать огневой поддержки без какого-либо согласования с начальством.

Когда становилось ясным, что враг оставляет свои позиции, пехота шла вперед, и наши орудия перемещались вслед за ней. Именно в те периоды боя, когда наши части и части противника быстро атаковали или поспешно отходили, ломалась линия фронта, и части смешивались. В такие моменты невозможно было понять, кто есть кто. Хотя я и не думал об опасности попасть в плен, я всегда сохранял бдительность и имел под рукой новенький пистолет-пулемет МР-40.

Бой подобен контролируемому хаосу, но вам необходимо сохранять при этом спокойствие, чтобы вы могли четко выполнять свои обязанности. Должность передового наблюдателя как нельзя лучше подходила моему характеру, я оставался невозмутимым во все время вражеской атаки и испытывал жгучее любопытство, что же сейчас происходит на передовой. Это не значит, что я не испытывал никакого беспокойства или чувства страха, особенно при артиллерийском обстреле.

Если и было что-то очень важное на фронте, которое необходимо было осознать, и что я понял сразу же, так это неизбежность появления испуга в самые первые 5–10 минут боя. Так проявляет себя инстинктивный животный рефлекс на опасность. Даже впоследствии, став ветераном, лишь только я попадал под огонь противника, то всегда чувствовал, как на меня накатывает страх. Но волнение быстро проходило, я брал себя в руки и успокаивался. С этой минуты я сам контролировал свои действия, а не враг. Мне нужно было выполнять свои обязанности, и я начинал действовать.

Форсирование реки Плюсса. 21 июля – 17 августа 1941 г.

После двухнедельного перерыва в наших действиях, когда завершилась перегруппировка наших частей[24]24
  После контрудара 14–18 июля советской 11-й армии под Сольцами.


[Закрыть], 8 августа немецкое наступление возобновилось. С целью выйти к Нарве и закрыть коридор в Прибалтику наш 154-й пехотный полк продвинулся на 16 километров к северу от селения Низы к месту слияния рек Плюсса и Пята. В этом месте в 6 с половиной километрах к югу от Нарвы разрушенный мост через реку Плюсса на основной дороге на Нарву остановил наше наступление.

Солнечным жарким утром 14 августа после немецкого артиллерийского удара по позициям советских войск за рекой мы продолжили наступление. Когда сопротивление противника ослабло, полковая пехота на резиновых плотах начала переправу через реку в 50 метрах справа от разрушенного моста.

Каких-либо новых распоряжений передовому наблюдателю не поступило, и я решил присоединиться к отряду пехотинцев, направлявшихся к реке, с намерением принять участие в бою. Когда к 9 часам мы вышли на берег реки, в воздухе послышался пронзительный вой подлетавших снарядов. Мгновенно среагировав, я бросился в левую сторону от взорванного моста и залег в один из окопов на берегу.

Вскоре на нас обрушился огненный шквал. Некоторые снаряды падали в считанных метрах от моего окопа, было невозможно просто приподнять голову. Не оставалось ничего иного, как прижаться теснее к земле. Когда вражеские артиллеристы ведут такой интенсивный огонь, вам остается только надеяться, что снаряды в результате прямого попадания не превратят ваше укрытие в могилу.

Заградительный огонь продолжался часа два. Небольшая пауза между разрывами снарядов, пролетавших с воем над нами, позволяла мне осмотреться и увидеть укрывшихся бойцов. В окопной щели в полуметре слева от меня прятался лейтенант Мюнстерманн, командир одного из наших взводов. Я наблюдал необычную картину: он читал книгу, будто сидел на скамейке в парке, словно совсем забыв о падавших вокруг снарядах. Для меня было предельно ясно, что лейтенант находился в состоянии шока от артиллерийского обстрела, но я ничем не мог ему помочь. Насколько мне известно, врачи немецкой армии не признавали травмой подобный случай и не считали при этом необходимым вывести солдата из боя. Я внимательно наблюдал за Мюнстерманном всего несколько секунд, пока нас не накрыла новая партия снарядов, заставивших меня спрятаться в свой окоп.

Когда пять часов спустя огонь утих, Мюнстерманн исчез. Я решил переправиться через Плюссу, чтобы разыскать свою роту и получить новый приказ. Солдаты, располагавшиеся в 50 метрах справа от моста, возобновили переправу. Сев на небольшой плот, мы поплыли к противоположному берегу в 30 метрах от нас.

Выбравшись на берег, мы оказались под обстрелом. Оставив пехотинцев, я осторожно пробрался к разрушенному мосту и пересек дорогу слева от него, поставив свой автомат на боевой взвод. На расстоянии чуть больше 15 метров огонь из МР-40 больше напоминал пулеметный, чем винтовочный. Хотя это было обычное оружие для передового наблюдателя, я предпочел бы свой привычный карабин «Маузер» образца 1898 г.

Продвигаясь шагом от реки, я держался ближе к придорожным кустам и деревьям по правую сторону от меня. На расстоянии примерно 150 метров от реки, в конце дороги, показалось бревенчатое укрытие противника. Все внимание оборонявших его русских было, видимо, обращено на дорогу в направлении наступавших немецких войск, поскольку меня так и не заметили.

У меня не было возможности связаться с артиллеристами нашей роты, однако я понимал, что вражеский блиндаж может затормозить наше продвижение и его необходимо уничтожить. Я решил попытаться сделать это сам, подобравшись как можно ближе, и использовать три или четыре гранаты, что были со мной.

Отойдя на 20 метров с дороги в кусты, я стал пробираться вперед, надеясь подойти к укрытию с фланга. Когда я полз, стрелок в блиндаже, вероятно, заметил, как колыхнулась трава в том месте, где был я.

Пулеметная очередь прошла немного выше моей головы. Я изо всех сил прижимался к земле, но одна пуля все-таки прошила мой мундир. Я ожидал, что вторая пуля будет смертельной, и меня охватил ужас.

Внезапно стрелок направил ствол пулемета в сторону дороги, возможно посчитав меня мертвым. Прошла минута. Никто больше не стрелял в мою сторону. Продолжая лежать, я приподнял голову. Вход в блиндаж был всего в 10–15 метрах от меня. Быстрый бросок вперед позволил бы мне занять безопасное место рядом со входом и бросить внутрь гранату.

Несмотря на выброс адреналина, мой внутренний голос предупреждал меня, что при первой же попытке я буду срезан следующей же очередью. Не имея иного выхода, я начал медленно ползти назад, надеясь, что мое передвижение не привлечет внимания в блиндаже.

Едва я отполз на небольшое расстояние, как раздались один за другим два оглушительных взрыва. Выглянув, я увидел, как бревна блиндажа подбросило в воздух и на его месте осталась лишь груда развалин. Это было настоящим чудом. Своим спасением я был обязан орудийному расчету 75-миллиметровой гаубицы, который расположил орудие посередине дороги недалеко от реки и выстрелил прямой наводкой. Позднее мне рассказали, что солдаты моей роты смогли переправить орудие через реку и на руках вытащить его на дорогу, после того как затих вражеский артиллерийский огонь. Обнаружив блиндаж, артиллеристы применили заряд особо разрушительной силы. На расстоянии в 200 метров снаряды полностью уничтожали цель. И моя жизнь на этот раз вновь была спасена.

Позднее в этот день я нагнал свою роту. В условиях, когда было непонятно, где находилась передовая, артиллеристам было тяжело осуществлять поддержку нашей пехоты. Русские неоднократно пытались в течение трех дней контратаковать наш плацдарм на северном берегу Плюссы, но затем отошли в восточном направлении к Ленинграду.

Потери были большими с обеих сторон. Но мы сохраняли оптимизм. Никто из нас не рассчитывал на быстрое продвижение наших войск, как это было в начале войны. Теперь мы закалились и были готовы к кровавым сражениям.

Близкая победа.18 августа – середина сентября 1941 г.

Форсирование Плюссы открыло путь на Нарву. Когда 58-я дивизия заняла 18 августа город, накал боевых действий спал, что дало нам возможность на следующий день двинуться по основному шоссе в восточном направлении к Кингисеппу. Нам предстоял еще целый месяц ожесточенных боев с Красной армией, чтобы достичь нашей цели.

Захват окрестностей Нарвы лишал части Красной армии возможности отхода из Прибалтики и укреплял тыл немецкой армии для дальнейшего наступления на Восток. Передислоцировавшись ближе к Балтийскому побережью, наша дивизия и 1-я дивизия все так же составляли левый фланг группы армий «Север». Нашей конечной целью был захват крупного города Ленинграда, бывшей столицы России, который по стратегической значимости уступал только Москве.

Несмотря на угрозу нашим флангам на шоссе между Нарвой и Кингисеппом, наш полк быстро продвигался вперед и вскоре подошел к укрепленной линии бункеров и минных полей в том месте, где годом раньше проходила граница между Эстонией и Советским Союзом. Этот оборонительный рубеж прикрывал город Кингисепп, расположенный в 25 километрах прямо к востоку от Нарвы. При огневой поддержке нашей роты тяжелого оружия полковая пехота в результате коротких ожесточенных боев прорвала линию обороны противника.

Теперь 154-й полк продвигался к Кингисеппу с запада по основному шоссе. Другие подразделения 58-й и 1-й дивизий наступали с юга и к этому времени уже завязали бои в городе. Мы, солдаты 154-го полка, прибыв на место, сразу вступили в уличные бои с частями Красной армии. Для нас это был первый опыт боев в городских условиях, хотя дома стояли на значительном расстоянии друг от друга, а не скученно, как обычно.

Наша полковая пехота требовала огневой поддержки для своих действий, и потому мы разместили 75-миллиметровые гаубицы роты всего в нескольких сотнях метров от линии соприкосновения с противником, значительно ближе, чем полагалось. В отличие от более тяжелой 150-миллиметровой глубины, расчету из пяти человек было легче управляться на коротких расстояниях с 75-миллиметровой гаубицей, которая вполне подходила для ведения уличных боев. Все же эти меньшего калибра орудия были громоздки и не могли перемещаться так же быстро, как пехота. В то время как пехотинцы имели возможность быстро отойти или укрыться в окопе, орудия были крайне уязвимы на открытом пространстве.

Если орудийные расчеты могли непосредственно видеть свою цель, то отпадала необходимость в наблюдателях и связистах. Несмотря на то что у меня не было определенного задания, я отправился на передовую по собственной инициативе. В разгар сражения часто случалось так, что я терял связь с остальными бойцами взвода связи. Это было в моей натуре – стремление знать, что происходит на передовой, и принимать непосредственное участие в боевых действиях. Выйдя к нашему орудийному расчету на окраинах Кингисеппа, я наблюдал за тем, как артиллеристы методично уничтожали опорные пункты противника, находившиеся перед нами.

Даже если в таких условиях орудийные расчеты сильно рисковали, самые тяжелые потери все равно всегда несла пехота, особенно в уличных боях. Имея весьма ограниченную поддержку со стороны наших тяжелых орудий, пехотинцы продвигались вперед. Завязывались хаотичные бесконечные стычки, и можно было ожидать контратаки с любого направления. Город, превратившийся в груду развалин, окончательно пал 20 августа, когда были ликвидированы последние очаги сопротивления.

Спустя три дня после того, как отчаянные контратаки противника на Кингисепп были отбиты, 23 августа дивизия снова перешла в наступление. Нам предстоял его последний этап. Наши части подошли к Алексеевке, расположенной в 10 километрах от Кингисеппа, и здесь они столкнулись с упорным сопротивлением противника. Тяжелые бои продолжались в течение нескольких дней, с большим напряжением сил пришлось отвоевывать у частей Красной армии каждый километр, медленно продвигаясь в северном направлении. К 29 августа мы наконец-то достигли населенного пункта Котлы, приблизительно в 18 километрах севернее Алексеевки, в то время как другие подразделения дивизии захватили деревню Велькота в 6 километрах к востоку.

1 сентября мы захватили село Копорье, расположенное на расстоянии около 15 километров к северо-востоку от Велькоты. Отсюда можно было видеть Финский залив вдали. Три дня спустя мы подошли к Никольскому, лежавшему приблизительно в 20 километрах дальше к востоку. В последующие несколько дней, когда мы проходили через лесной район, продолжились тяжелые бои с противником. 6 сентября, выйдя из леса, мы подошли к деревне Дятлицы, расположенной в 20 километрах к востоку от Никольского.

Несмотря на то что мы вновь вернулись на главное шоссе, упорно сопротивлявшиеся советские части не давали нам возможности проходить больше 5 километров в день в течение следующей недели. Каждый из трех полков 58-й пехотной дивизии имел свои цели наступления. В то время как 220-й полк наступал непосредственно по главному шоссе на Красное Село, 209-й полк захватил Дудергоф, расположенный в 3 километрах к югу, а наш полк овладел деревнями Финское Койрово и Камень, расположенными в 5–6 километрах к северо-востоку. Захватив контроль над этим районом к 14 сентября, наша дивизия теперь могла наступать на Ленинград, центр которого располагался в 20 километрах к северу.

Мы наступали при мягкой осенней погоде, сопротивление Красной армии, казалось, ослабевало, только продолжался артиллерийский обстрел. Однажды мы увидели, как над нашими головами пролетели снаряды размером с малолитражный легковой автомобиль[25]25
  Определенное преувеличение. Однако 305-мм снаряд (фугасный) имел массу 470,5 кг.


[Закрыть] в направлении нашего тыла, рассекавшие воздух с оглушительным свистом. Вслед за громовым ударом закачалась земля под ногами, несмотря на то что взрыв произошел на расстоянии нескольких миль от нас. Позднее мы узнали, что этими тяжелыми снарядами стрелял линкор «Красный Октябрь»[26]26
  Имеется в виду линкор «Октябрьская революция». До 1925 г. назывался «Гангут».


[Закрыть], стоявший на рейде в Финском заливе.

15 сентября, во второй половине дня, наша рота проследовала через Урицк, который напоминал скорее типичное русское селение с небольшими деревянными домами. Только когда мы вышли к побережью Финского залива, я понял, где мы находимся. В 11–12 километрах от нас был центр Ленинграда, силуэт его высоких зданий и дымовых труб вырисовывался на горизонте. Мы не испытывали эйфории, ведь война продолжалась, но мы ожидали, что скоро город падет и в ближайшее время мы одержим победу над Россией.

В то время как мы продвигались вдоль залива, нам было видно, как советские корабли вдали продолжали заходить в городской порт и выходить из него, видимо не подозревая о нашем присутствии. Было неожиданно встретить пустой трамвай из Ленинграда, ехавший нам навстречу. Позже мы узнали, что передовые части нашей дивизии повстречали трамвай с пассажирами, которые ничего не знали о близком присутствии немцев. Солдаты, зайдя в вагон, вежливо попросили пассажиров выйти, чтобы обеспечить их безопасность.

Во время краткой остановки на следующий день мы осмотрели орудия, брошенные русскими на позиции, возвышавшейся над заливом. Советские корабли продолжали курсировать недалеко от берега, и мы решили прицельно обстрелять их из 105-миллиметровых длинноствольных орудий, которые имели, как нам казалось, нужную дальность стрельбы. Мой опыт артиллериста дал мне шанс участвовать в морском сражении. Наведя ствол на выбранную нами цель, мы зарядили снаряд и резко дернули за вытяжной шнур. Снаряд поднял фонтан воды рядом с грузовым судном, не причинив ему вреда. Нам никогда не удавалось поразить цель сразу, для этого требовалось выпустить до полудюжины снарядов.

Вскоре наше наступление возобновилось; мы с боями продвигались вперед через пригороды Ленинграда, застроенные двух– и трехэтажными деревянными зданиями, лишь изредка встречая сопротивление Красной армии.

Пройдя 2–3 километра по улицам пригорода, мы получили приказ отойти от города и расположиться в Урицке, где удобнее было организовать оборону. Поскольку мы доверяли нашему Верховному командованию, мы полагали, что для принятия подобного решения имелись веские тактические соображения. Многие ожидали, что остановка была временной, необходимой для координации действий всех соединений и перегруппировки сил перед тем, как продолжить наступление. Ничто не указывало на то, что наша попытка захватить Ленинград в открытом наступлении завершилась.

Несколько дней спустя мы с разочарованием узнали, что Гитлер приказал перейти к осаде города, вместо того чтобы попытаться взять его штурмом. К этому времени вермахт установил полную блокаду Ленинграда, отрезав его от остальной территории Советского Союза, за исключением водного пути по Ладожскому озеру; казалось, что вопрос сдачи города лишь дело времени.

Если наша рота тяжелого вооружения численностью в 300 человек потеряла приблизительно от 10 до 15 человек за три предыдущих месяца, то потери нашей пехоты в результате почти ежедневных боев были гораздо значительнее. Из первоначального состава каждой пехотной роты в 180 человек в строю оставалось, как правило, от 50 до 75 человек.

Несмотря на значительные потери убитыми и ранеными, у нас не оставалось сомнения в том, что если бы нам дали такую возможность, то хватило бы нескольких дней, чтобы выйти в центр Ленинграда. При взгляде из сегодняшнего дня на те события нет уверенности в том, что у нас было достаточно сил для захвата города, но отказ от попытки прямого наступления оказался одной из самых больших ошибок Гитлера.

Глава 8. Зима в Урицке. Сентябрь 1941 г. – март 1942 г.

Начало осады. Сентябрь-ноябрь 1941 г.

Начало осады совпало с переброской большей части бронетанковых соединений группы армий «Север» на центральный участок фронта, где им предстояло участвовать в завершающем наступлении на Москву. Получив передышку под Ленинградом, русские перегруппировали свои силы и перешли к организованным контратакам, чтобы разорвать кольцо окружения.

8 октября танки Красной армии при поддержке пехоты пошли в наступление на наши позиции в Урицке. В атаке принимали участие около пятидесяти машин, включая тяжелые танки КВ-1 и КВ-2[27]27
  В советских источниках говорится только о танках КВ-1.


[Закрыть], только что вышедшие из ворот завода в Ленинграде. Одновременно в 15 километрах к западу от нас в Петергофе противник высадил морской десант.

Когда советские танки подошли к нашей передовой линии, пройдя от места начала атаки около полутора километров, немецкие противотанковые орудия и пехота уничтожили большую их часть. Однако несколько тяжелых танков прорвались через наши позиции и вошли в Урицк по набережной, с одной стороны которой был крутой береговой обрыв, с другой – Финский залив.

Исполняя обязанности передового наблюдателя, я находился в одном из бункеров нашего незавершенного оборонительного рубежа, когда услышал отзвуки близкого боя в 400 метрах от меня. Снедаемый присущим мне любопытством, я взобрался на прибрежный утес, откуда смог следить за боем, который шел в 50 метрах ниже. Вскоре рядом со мной начала разворачиваться только что прибывшая немецкая батарея из двух 88-миллиметровых зенитных пушек, которые могли действовать как против вражеской авиации, так и вести огонь по наземным целям.

Несколько танков КВ-1 и КВ-2 с грохотом продвигались вперед, а за ними почти вплотную бежали пехотинцы. К этим тяжелым танкам присоединились два легких чехословацких танка Т-35 производства «Шкода»[28]28
  Вероятно, это были танки Т-26, несколько на них похожие, из 51-го отдельного танкового батальона, который имел танки КВ-1, БТ-7, БТ-5 и Т-26 и участвовал в этих боях, главную роль в которых сыграли 32 тяжелых танка КВ-1 124-й танковой бригады.


[Закрыть]. Отъехав на три с лишним километра от своих передовых позиций, значительно поредевшие советские танковые подразделения больше не переходили в атаку.

Я завороженно наблюдал, как наши зенитчики ловко управляются с пушкой. Первым выстрелом головной танк был подбит. Не имевшие возможности для маневра или поднять стволы своих орудий настолько, чтобы поразить цель на вершине береговой скалы, уцелевшие русские танки оказались в беспомощном и безнадежном положении. На протяжении 20 минут немецкие зенитные орудия вели смертоносный огонь, один за другим выводя из строя попавшие в ловушку на прибрежной дороге танки КВ и Т-35[29]29
  Т-26 или другие легкие советские танки.


[Закрыть].

Под непрерывным пулеметным огнем уцелевшие экипажи танков и пехотинцы пытались уйти тем же путем, каким пришли сюда, но оказалось, что дороги назад нет. Наши саперы – это было уже вне моей зоны обзора – заложили мощные мины и взорвали дорогу, отрезав противнику путь к отступлению.

В отчаянии многие вражеские солдаты начали прыгать в воду, но немногие из них смогли добраться до своих. К следующему дню еще остававшиеся в Урицке и Петергофе русские войска были уничтожены. Красная армия потеряла 35 танков, 1369 человек убитыми и 294 пленными.

С течением времени русские все больше использовали в боевых действиях подразделения тяжелых танков. Этой угрозе немецкая дивизия противопоставила различные средства обороны. В первую очередь в каждом полку имелась противотанковая рота, на вооружении которой были скорострельные орудия. Обычно эти роты успешно противостояли вражеским танкам, в особо опасной ситуации на помощь приходила тяжелая дивизионная артиллерия.

Однако, как доказали бои на побережье, наиболее эффективным немецким противотанковым орудием на всем протяжении войны была 88-миллиметровая зенитная пушка; обычно она использовалась только тогда, когда вражеские танки переходили в массированное наступление или наша оборона была прорвана.

Во время краткого затишья, наступившего после танковой атаки, обер-фельдфебель Элерт сводил небольшую группу солдат нашего взвода связи на экскурсию в недавно захваченный Петергофский дворец царского времени. Именно в этом месте Красная армия попыталась высадить десант. В это время дворец и окружающий его парк еще не были разрушены в результате боевых действий.

Во дворце мы прошли, ступая по великолепному паркету, через длинную анфиладу элегантных залов, мебель в которых теперь отсутствовала. Увидев рояль в одном из залов, Элерт пододвинул банкетку и начал играть. Мы даже не подозревали о его музыкальных способностях, нас очаровала прекрасная классическая музыка. Когда лучи полуденного солнца проникли через высокие окна вглубь помещения, мне представилось, словно наяву, что это царь играет на рояле, а вокруг стоят его семья и придворные.

В конце своего виртуозного исполнения Элерт открыл крышку рояля и обнаружил несколько листков нот, лежавших внутри инструмента. Он сложил эти листки и положил в карман мундира в качестве сувенира на память. Когда я вернулся на передовую, мне спустя какое-то время стало казаться, что все увиденное нами великолепие находится где-то очень далеко, словно нас не отделяло от Петергофа всего лишь несколько километров.

Получив 1 октября повышение до обер-ефрейтора, я уже постоянно выполнял обязанности передового наблюдателя, что означало более тесное взаимодействие с командиром роты. В начале ноября обер-лейтенант фон Кемпски, который снискал наше уважение еще со времени службы в Бельгии, получил назначение в штаб дивизии. Его заменил лейтенант Мюнстерманн, который избавился от последствий шока, полученного в результате артобстрела при форсировании Плюссы.

В середине октября первые морозы сковали землю и пошел снег. В это же самое время мы переехали из временного жилья в более прочные тыловые блиндажи, построенные совместными усилиями регулярных частей и нашими саперами. Если блиндажи на передовой служили нам в качестве дополнительной защиты и оборонительными опорными пунктами, то бункеры в тылу в Урицке были предназначены только для жилья.

При их возведении саперы применяли стандартный метод строительства. Сначала выкапывали ямы глубиной по грудь, площадью от около 4 до 4,5 квадратного метра. Затем возводили бревенчатые стены и часть выкопанной земли присыпали к стенам. Все сооружение перекрывали тяжелыми деревянными балками или стволами деревьев, служившими крышей, и после насыпали сверху оставшуюся землю. Блиндажи не смогли бы защитить в случае прямого попадания тяжелого вражеского снаряда, но они хотя бы немного защищали от мороза.

В Урицке я, как передовой наблюдатель, проводил три четверти своего времени в различных укрытиях, расположенных вдоль линии фронта или даже впереди расположения нашей пехоты. В отличие от тыловых блиндажей они представляли собой не более чем небольшой, перекрытый сверху окоп со смотровой щелью. По мере того как снега становилось больше, мы возводили из него стену перед нашим передним краем и окопами, чтобы скрыть от врага наши передвижения.

Если на фронте было спокойно, я обычно пару раз в день посещал тыловой блиндаж. На грязном полу стояли только койки, стол и печка, топившаяся дровами, – вот и вся аскетическая обстановка. Эти блиндажи были примитивным, но удобным жилищем для четырех – шести человек. Поскольку гаубицы 13-й роты располагались всего в 400 метрах от нас в тылу, мои друзья Шютте и Зауке, которые оба служили в артиллерийском расчете, могли жить вместе со мной и еще одним товарищем в одном блиндаже. Чтобы подчеркнуть наш ветеранский статус, мы повесили над входом в блиндаж написанную от руки вывеску: «У четверых старых служак». Конечно, мы проводили большую часть нашего свободного времени в общении с нашими товарищами по Люнебургским казармам.

В дни затишья наш блиндаж становился для нас настоящим убежищем, где мы могли расслабиться, поспать, поесть горячей пищи, поиграть в карты, почитать почту и написать письма. Такое «святилище» позволяло нам забыть на время о тяжести фронтовой жизни и отдохнуть от постоянного изматывающего напряжения.

В ноябре 1941 г., когда мы только что поселились в наших блиндажах, ударили морозы. Было намного холоднее в сравнении с тем, что нам доводилось когда-либо испытывать в Германии.

Наступили суровые зимние месяцы, когда раненые по обе стороны фронта часто замерзали насмерть еще до того, как их успевали переправить в тыл для оказания медицинской помощи. По моей оценке, холодная погода этой первой зимы в России была причиной смерти, возможно, почти трети всех раненых, которые в другой обстановке могли бы выжить. Конечно, такая смерть была обычной в мобильной войне, такой, какую вела группа армий «Центр» значительно южнее нас, участвуя в битве за Москву.

Температура опустилась настолько низко, что смазка нашего оружия, если мы не пользовались им постоянно и не принимали меры по защите его от холода, начинала замерзать. Солдаты рассказывали мне, что они стали свидетелями того, как паровая машина промерзла вся полностью вплоть до смазки в ее колесах. В связи с погодными условиями возникли проблемы в работе транспорта, что, в свою очередь, сказалось на снабжении: временно норму выдачи хлеба в частях сократили до половины буханки в день. Хотя этого хлеба хватало только для выживания, мы знали, что в осажденном Ленинграде положение с продовольствием было намного хуже нашего.

Транспортные проблемы и просчеты в снабжении привели к задержке от четырех до шести недель в поставках теплого зимнего обмундирования на смену летней форме. Мне, передовому наблюдателю на линии фронта, был необходим зимний камуфляж. Мне повезло, и я одним из первых получил белый шлем, белую непромокаемую накидку, белые куртку и штаны, как раз когда начались сильные холода.

Толщина снежного покрова достигла 30 сантиметров, и уже стало удобнее передвигаться на лыжах, а не пешком, преодолевая пару сотен метров от тылового блиндажа до передовой. Кроме того, а это было очень важно для меня, я мог быстрее проскочить открытую местность и не попасть под выстрел русского снайпера.

Большое количество метких снайперов скрывались в многоэтажных домах пригородов Ленинграда приблизительно в полутора километрах от линии фронта в Урицке. На протяжении всей войны Красная армия стремилась подготовить больше снайперов, чем в вермахте, лучше экипированных и подготовленных. Немецкие снайперы считали, что советская винтовка с оптическим прицелом превосходит немецкую, и предпочитали использовать трофейное русское оружие. Когда мне представилась возможность опробовать ее, я был поражен точностью ее стрельбы.

От огня снайперских винтовок летальные потери среди солдат были значительно выше, чем при пользовании другими видами стрелкового оружия. Наши шлемы защищали нас достаточно хорошо, но только в случае скользящего удара или от осколков шрапнели, если же пуля ударяла под прямым углом, она могла легко пробить сталь. При моем росте в 183 сантиметра мне пришлось скоро привыкнуть передвигаться пригнув голову и быстро пробегать простреливаемое пространство.