Текст книги "Восходящие потоки"

Кстати, «Война и мир», книга, которую до конца прочитывает один школьник из ста тысяч, была проглочена мною с легкостью, как «Три мушкетера» или «Остров сокровищ».

Примерно в это же время я увлекся западной литературой.

Я тогда впервые заметил, что даже серьезные писатели, которым я какое-то время в юности отдавал предпочтение – такие, как Ремарк, Хемингуэй – любили «пошутить». Их герои в карман за словом не лезли, они всегда были находчивы, оригинальны, предприимчивы, ироничны и остроумны.

Юмор, остроумие, ирония, самоирония… Был явный перекос в сторону веселого, радостного отношения к жизни, в сторону открытости и жадного интереса к новому, неизведанному. Ах, если бы я тогда повстречался с шедеврами Генри Миллера! Как мне не хватало его: «всегда бодр и весел»!

Но у жизни были свои планы…»

* * *

«Пришел домой. А там! О, ужас! На кухне – голова профессора Доуэля в кадке из-под квашеной капусты».

* * *

«Рассматривал старые фотографии. Отец и Г. Ф. Григоренко. Г. Ф. пережил отца на тридцать лет. Отец остановился. Г. Ф. пошел по жизни дальше. Все более и более удаляясь от умершего друга. Он как бы уходил в другое время.

Смотришь на людей на старых фотографиях, и чувствуешь преимущество того, кто продолжал удаляться в будущее. Странное чувство возникает… эти остановки, эти пересечения во времени полны загадок…»

* * *

«Господь разделил существование человека на две неравные части: на короткую земную жизнь и на жизнь бесконечную, загробную.

Зачем?

Земная жизнь, если верить отцам церкви, дается, чтобы человек, страдая, очистился.

Очень хорошо. Но от себя добавлю, что все-таки жизнь дана не только для того, чтобы страдать.

В земной жизни немало привлекательного. Это и работа, которая приносит радость, это счастье любить и быть любимым, это счастье родителя, воспитавшего достойных детей, это безмерное счастье победителя… короче, на земле некоторым субъектам живется совсем не плохо.

А зачем человеку дана жизнь загробная? Чем он там столетиями занимается? Если жизнь земная не оставляет, как правило, нам времени на скуку, то жизнь за гробом остается не проясненной.

Что там делают души? Пишут стихи? Открывают новые физические законы? Строят мосты через Лету? Изучают геном божьей коровки? Режутся в покер? Возделывают виноградники? С легкомысленными девами хлещут сорокаградусный нектар, закусывая его амброзией? Мастерят сети для ловли пикши? Играют с ангелами в лаун-теннис яблоками гесперид? С утра до ночи молятся? Созерцают просветленные лики других грешников? Поют псалмы?

Церковь на сей счет отмалчивается или отделывается туманными словами об искуплении и прочей белиберде. Похоже, церковь сама ни черта не знает.

Отзываясь столь непочтительно о церкви, я вовсе не отрицаю существования Бога. Я глубоко верю в Него. Если бы у меня не было веры, то моя жизнь превратилась бы в сплошной подвиг: жить и чувствовать, что каждый час, каждая секунда приближает тебя к смерти, и при этом сохранять на лице благостное выражение записного оптимиста, – на это способен либо герой, либо идиот».

* * *

«На первый план нынче выдвигается дурак. Он уже возглавляет рейтинги публичных людей. Почти целиком из дураков состоит попса. Дурак участвует (и побеждает!) в телевикторинах. Дурак ведет юмористические передачи. Их с удовольствием смотрит вся страна…

Немало дураков среди нынешней актерской поросли…

Очень много дураков в высших эшелонах власти, в Думе; некоторые депутаты – круглые дураки».

* * *

– У ребенка должна быть фундаментальная юмористическая база. Его надо приучать к классике юмора. А для это он должен научиться понимать юмор Гоголя, Твена, Гашека, О, Генри, Чехова, Булгакова, Ильфа и Петрова… В ребенке надо развивать правильное чувство юмора.

– А как это сделать? И вообще, что это такое – правильное чувство юмора? Ты сам-то знаешь?»

– Конечно, знаю. Если я покатываюсь со смеху при виде указательного пальца Петросяна, значит, я…

– Значит, ты?..»

– Значит, я не получил правильного юмористического воспитания.

* * *

«Даже у самых мягкотелых, робких и безобидных мужей хоть раз в жизни возникает желание расправиться с женой.

Харитон пил утренний кофе и краем глаза следил за женой, которая, стоя на коленях, пыталась веником что-то выгрести из-под кухонной плиты.

– Хоть бы помог… – сказала жена с ненавистью.

– Нашла идиота.

– Это точно… нашла. Дура была, когда замуж за тебя выходила…

– У каждого свои проблемы, – откликнулся Харитон и зевнул. Он мог бы и не отвечать, но сегодня ему надо было читать лекцию двумстам балбесов, и стоило перед этим немного размять голосовые связки.

Харитон впервые за долгие годы внимательно посмотрел на жену. Постарела, подурнела. Но главное даже не в этом…

Его взгляд упал на большой кухонный нож.

Харитон закрыл глаза и мечтательно вздохнул…»

* * *

«Влезть в то стародавнее время… Я и не подумал, насколько сложно воскресить разговоры, которые велись несколько десятилетий назад. А я помню, как много мы тогда смеялись, помню, что шутки были остры, оригинальны… Но вот воспроизвести все это, оживить и положить на бумагу, чтобы у читателя возникло ощущение свежести, сиюминутности, – задача сверхсложная…»

* * *

«Пришла в гости итальянская студентка, очень хорошо владевшая русским литературным языком.

Просидела весь вечер, очумела вертя головой. Почти ничего из того, о чем мы говорили, не понимала. Мы же с легкостью изъяснялись на московском студенческом сленге того времени.

Мой брат, рассказывая какую-то историю, упомянул батьку Махно. Студентка наморщила лобик, поинтересовалась, а кто это такой – батька Махно?

– Батька Махно? – брат на мгновение задумался. Вдруг глаза его озарились, видно, что он сам был рад открытию. – Это вроде… это вроде, как у вас Гарибальди…»

* * *

«Раньше литературные негодяи, прежде чем совершить некую пакость, много думали.

Размышлял Онегин, перед тем как пристрелить Ленского, думал Печорин, угробивший Грушницкого, даже Камышев, зарезавший Ольгу, предавался раздумьям… Высоконравственные мерзавцы. Крупные личности. Переживали, страдали, мучили себя, не забывая помучить других.

А теперь? Народишко измельчал. Нынешний герой зарежет, прибьет и спокойно отправится обедать в пельменную. Ни тебе нравственных страданий, ни тебе угрызений совести…»

* * *

«Человек и человеческие отношения… Все так перепуталось, перемешалось…

Понятия о чести. Писатель в жизни, и писатель в своих произведениях.

В бытность свою в Бесарабии Пушкин отхлестал по щекам почтенного старика, мужа своей любовницы. И это сошло ему с рук.

В его повести «Дубровский» героиня, выданная против воли замуж за «постылого», отказалась бежать с возлюбленным, потому что навеки отдана другому, которому перед Богом поклялась в верности.

Велико расстояние между нравственностью автора и нравственностью героев его произведений.

Но все жестокие шалости Пушкина забываются, когда читаешь воспоминания его современников о последних часах великого поэта. Поэт проявил мужество и самообладание самых высоких степеней. Словно умирал, страдая от нечеловеческой боли, не молодой изнеженный повеса, соблазнитель и бретер, а закаленный в боях солдат».

* * *

«Чеховская «Драма на охоте». Муж Ольги, спившийся, опустившийся человек, но сохранивший человеческое достоинство, которому понятия о чести не позволили из ста бесчестных рублей взять хотя бы рубль и который по этой причине добирался из города до поместья Карнеева пешком.

Игорь Ильинский, выбиравший между дракой и обращением в суд и выбравший (мгновенно!) драку с оскорбившим его человеком… Ильинский, когда принимал решение, не думал о последствиях.

Вообще, порядочный человек, совершая поступок, руководствуется первым порывом, который обмануть благородного человека не может.

Он не будет раздумывать, бросаться ли ему в горящий дом, чтобы спасти ребенка, вступаться ли ему за честь женщины или за собственную честь.

Он просто вступается, даже если это грозит ему смертью или тюрьмой. Если он так не поступает, то теряет право называться порядочным человеком, автоматически превращаясь в ничтожество, в скота.

* * *

Жириновский плеснул из стакана в оскорбившего его человека. Поступил, как дворянин. Хотя какой он дворянин…

А что же его противник? Вызвал на дуэль? Или хотя бы ответил оплеухой? Где там… В ответ он плеснул водой в Жириновского. То есть поступил, как обиженный ребенок: мол, раз ты так, то и я так же!

Обидчик Жириновского боялся последствий. Если бы он полез на Жириновского с кулаками, то, скорее всего, получил бы от упитанного Владимира Вольфовича достойный отпор да еще угодил бы под суд. Понятия о чести размыты. Большинство просто не знают, что это такое».

* * *

«Некий популярный телеведущий разбирает на публике бытовую историю. Молодой человек, вернее юноша лет восемнадцати, изменил своей девушке.

История банальна донельзя.

Мальчик раскаивается. Мама девушки делает строгое лицо и честит «изменщика» на все корки.

Отец мальчика сохраняет нейтралитет. Хотя он и проговаривается, что об измене знал.

В спор ввязываются представители общественности. Все пытаются понять, кто виноват и что сделать с мальчишкой: простить или предать нравственной казни. Шум в студии стоит несусветный. То есть события развиваются так, как задумывалось.

Говорят о падении нравственности. О ранних половых связях.

Обманутая девушка, милая девчушка, почти ребенок с заплаканными глазами, готова на все, только бы вырваться из этого шабаша.

На передаче присутствовала депутат Госдумы, воинствующая дура с халой на голове.

Она говорит, что во всей этой некрасивой истории по-настоящему благородно повел себя один только мальчик, тот, который изменил. Почему? А потому что он пришел к девушке и все ей честно рассказал.

И все на минуту задумываются и потом дружно соглашаются.

А то, что молокосос повел себя, как эгоист, как свинья, никому и в голову не приходит. Как же! Он же честно рассказал! Пришел и облегчил душу, ничего не утаил.

Ему бы страдать, нести свой крест, если уж он такой «правильный», но, нет, он облегчает душу. Перекладывая свою проблему на плечи девушки и освобождая себя от нравственных терзаний. Теперь этот эгоист чист, честен и нравственен».

* * *

«Известный певец, прославившийся исполнением пошлой песни «чем выше любовь, тем ниже поцелуй», дает интервью. Говорит, что помимо эстрады занялся бизнесом. С достоинством сообщает, что состоит членом правления сразу нескольких крупных банков. Вышел, так сказать, в люди.

Жалуется, что с ним по-прежнему обращаются, как с «простым артистом». Почти как с лакеем. А он теперь банкир. А они об этом забывают. А забывать нельзя, ведь он теперь уважаемый человек, член правления банка. Раньше, когда он был только артистом, было можно, а теперь нельзя.

И это не находит возражений у публики. У всех это в крови. Преклонение перед сильненьким, перед богатеньким. Что такое человеческое достоинство, никто уже и не помнит. Все меряется иной мерой».

* * *

«Довлатова со временем безоговорочно признают классиком. Но пока… Сытые, самодовольные критики, не обремененные вкусом и совестью, ставят Довлатова рядом с Веллером.

Расстояние от Веллера до Довлатова примерно такое же, как от Егора Исаева до Ахматовой. Или от Бондарева до Ромена Роллана.

Повторяю, со временем все станет на свои места. Но времени надо помогать.

Если мы сейчас не примем эстетических и нравственных позиций Бродского, Довлатова, Рейна, Битова, Венедикта Ерофеева, то завтра будем смотреть на мир глазами Сорокина и Пелевина. Или Акунина и Бушкова».

* * *

«Дурак Веллер не безобиден. Опасно его не замечать. Толстой говорил, что плохая литература не бесполезна, она вредна.

В наш больной век не придавать значения даже такой мелочи, как Веллер, мы не имеем права. У Веллера тиражи, какие были у классиков соцреализма: таких как Бубеннов или Марков, у Веллера трибуна.

Его развязный неряшливый язык пришелся по вкусу значительной читательской массе. Этот все знающий, темпераментный, страшно плодовитый графоман нападает на Достоевского, на Пушкина, на Гоголя…

Он не боится выглядеть дураком. Он смело сокрушает Генри Миллера. Не видя и не желая видеть талантов исполинов, этот оголтелый ниспровергатель основ, смотрит на мир из помойной ямы и предлагает читателю смотреть оттуда вместе с ним. Этот агрессивный дурак «вещает». Называя его дураком, я никак не хочу его оскорбить – я лишь констатирую факт».

* * *

Я пожал плечами. Дался отцу этот Веллер!

* * *

«П-й вернулся из командировки, и для его жены настали суровые сексуальные будни».

* * *

«Имел весьма содержательную беседу в редакции. Некая литературная барышня, небрежно держа в руках мою рукопись и поводя круглыми глазами, наставляла меня:

– Сейчас так не пишут.

Я вежливо осведомлялся:

– А как сейчас пишут?

– У вас слишком много диалогов.

– Раньше это нравилось читателю. Живая речь, и все такое… Дюма на этом строил все свои произведения.

– Дюма! Вы бы еще Козьму Пруткова вспомнили. Сейчас другое время.

– И какое же сейчас время, позвольте полюбопытствовать?

– Время? – она мудро усмехнулась. – Другое сейчас время, вот какое… Оно летит.

Ни у кого нет времени читать о том, что хотел сказать автор. Все должно быть понятно, читатель не должен думать, у него и так ни на что времени нет. Повторяю, читатель не должен думать. За него думает…

– Фюрер?

Она непонимающе уставилась на меня.

– Причем здесь фюрер? За него думает автор. Сюжет должен развиваться стремительно… Время сейчас другое.

– Время зависит от человека. И скорость, с которой время движется – тоже.

– Какая глупость!

– Это не я сказал. Это Бродский…

Она скривилась:

– Тоже мне авторитет…»

* * *

«Виктор Ерофеев, говоря о романе «Война и мир», мимоходом покритиковал писателя за ошибки, допущенные при работе над описанием батальных сцен. То есть попенял Толстому на слабое знание стратегии и тактики войны.

Странно такое слышать от крепкого филолога.

Хочу напомнить, что, когда роман вышел в свет, еще здравствовали участники войны 1812 года, некоторые из которых стали впоследствии крупными военными деятелями. Оставалось их, правда, немного, но все они единодушно дали высокую оценку роману и особенно тех его частей, в которых шла речь о войне, сражениях, деталях военного быта и всего прочего, чему они были свидетелями.

Отзывы этих людей напечатаны в известном сборнике под редакцией критика Николая Николаевича Страхова».

* * *

«Господь неизменен. В отличие от всего сущего, от всего того, что Он создал, Господь не эволюционирует. Ибо Он совершенен».

* * *

«Из людей, населявших и населяющих наш мир, совершенны лишь гении. И созданное ими тоже совершенно. Пытаясь изменить, дополнить, «осовременить» гениальное произведение, мы уродуем совершенство, то есть идем против Бога».

* * *

«Самое главное – это мысль. Она бессмертна. Это обнадеживает. Обнадеживает настолько, что хочется думать, думать и думать. Думать и надеяться, что таким образом и сам, глядишь, со временем обронзовеешь и превратишься в бессмертного истукана».

* * *

«Я решил бросить пробный шар: рассказать какую-нибудь развеселую историю с подтекстом. Отреагирует, засмеется, значит – наш человек.

Острота написанная сильно отличается от остроты изреченной. Перенеси на бумагу то, что повалило от смеха целую компанию. Ты надеешься, что читающий будет хохотать до упада? Увы, скорее всего, твои ожидания окажутся пуфом.

И наоборот. Как принято сейчас говорить, механизмы воздействия различны: при разговоре – одни, при чтении – другие.

Иногда, чтобы рассмешить, нужно правильно выбрать момент, человек может засмеяться от сущего пустяка: протянешь палец – и у него уже рот до ушей.

Опытные эстрадные острословы знают, что иной раз достаточно этого пальца. А иной раз аудиторию не растормошить, даже если вместо пальца покажешь нечто более интимное… впрочем, мы удаляемся от темы.

Короче, рассказал я мадам нечто проверенное, обкатанное, многократно приводившее к обвальному хохоту.

А она подождала, когда закончу, посмотрела на меня пустыми глазами и начала заправлять арапа о том, как она летела из Майами в Сингапур. Говорит, сама к себе прислушивается, а на лице уверенность, что ее глупая болтовня значит не меньше, чем Нагорная Проповедь».

* * *

«Зашла речь о голливудской знаменитости. Она сразу сообщил сведения, почерпнутые из глянцевых журналов. Ей был известен размер знаменитости от пяток до холки и количество ее скандальных разводов. Сообщила и победительно посмотрела на меня».

* * *

«Мечтала стать знаменитой артисткой. Поэтому спала до двенадцати. Как Софи Лорен.

Я заметил ей, что когда Софи Лорен была еще Софи Шиколоне, то заставляла себя подниматься в шесть утра. Это уже потом, когда она стала Лорен, она получила право спать до двенадцати.

– Не верю, не верю, не верю, – отвечала она мне на это.

При этом она вертелась перед зеркалом, рассматривая себя со всех сторон. Она себе нравилась. Если честно – посмотреть было на что. Но она спала до двенадцати…

Поскольку я сам люблю поспать, это послужило главный мотивом моего решения развестись».

* * *

«Рассказ блатного:

– И говорит мне Кирюха, давай, мол, горбанем дачу на Выселках. Там, мол, никого нет, только дедок-садовод. Ну, я и согласился. Стучимся, открывает хозяин. В натуре, дедок лет семидесяти.

Ну, а дальше и рассказывать неохота. Оказалось, что дедок этот в прошлом был чемпионом Европы по боксу…

– Ну?..

– Ну, он нам и накостылял…

– А он в каком весе был чемпионом, в тяжелом?

– Зачем в тяжелом? В среднем. Но к моменту, когда мы его навестили, он здорово потяжелел…»

* * *

«Прочитал вчера книгу автора, пишущего в манере писателей Серебряного века.

Прочитал, и мне показалось, что я выпил стакан дистиллированной воды»

* * *

«В сущности, все мы пишем об одном и том же. Об одиночестве. И все эти метания, поиски разнообразных смыслов – все это оттуда, из одиночества».

* * *

«Почему я ему изменяла… Не могла же я ему сказать, как остры и прекрасны эти переходы от одного мужчины к другому, смена партнеров… все это сводило меня с ума. Я испытывала такое наслаждение, что в сравнении с этим все остальное не стоит и плевка… Но не могла же я, повторяю, ему все это сказать. А он все доискивался. Пытался, так сказать, докопаться до первопричин… Глупец. Все усложнял. Он не мог понять, что на самом деле, все просто, как орех. Я обожала трахаться, в этом было все дело».

* * *

«Некий фанфарон, явно рисуясь, употребляя к месту и не к месту заковыристые литературоведческие и искусствоведческие термины, долго и нудно рассуждал о творчестве Ромена Гари, которого, подозреваю, толком не читал.

Она сидела, как зачарованная, широко раскрыв рот.

«Ничего не понимаю… Но, однако, какой же он умный!» – восклицала она, путая ум и образованность».

* * *

«Меня страшно не любят дураки. Но они очень часто поверяют мне свои сокровенные тайны. Почему, черт его знает… Может, за своего принимают?

Их вопросы повергают меня в состояние каталепсии. Я столбенею, долго собираюсь с мыслями.

Дурак, ставящий вопросы, всегда опасен. Его вопросы и утверждения неожиданны. Противостоять им бывает просто невозможно. Это как вопросы детей. Почему апельсины круглые? Почему – ветер?.. Ну, как тут ответишь? Ребенок вырастет и перестанет задавать дурацкие вопросы. Дурак вырасти не может, вот он и спрашивает…

Современная наука утверждает, рассказываю я, что вселенная не бесконечна. Дурак надменно задирает подбородок и взирает на меня свысока и покровительственно. Он знает куда больше, чем ты со всей твоей окаянной наукой.

«Как это так – не бесконечна? С чего это вы взяли? Этого не может быть, – отрезает он, – если она конечна, то, что расположено там, за границами конечного?»

Высказывания дурака надо записывать и издавать отдельными книгами, как максимы и афоризмы выдающихся людей. На высказываниях дураков можно хорошо заработать.

«Вот вы пишете книги. И что?.. Кому это надо?» – дурак недоуменно пожимает плечами.

Последний вопрос потряс меня. Я никогда не задавал себе такого вопроса. А тут про себя повторил и задумался. Может, не такой уж он и дурак, этот мой оппонент?..»

Спрашивая, дураки не интересуются ответом. Им ваш ответ не нужен, он им не интересен. Они вас не слушают. И чем убедительней, доказательней и темпераментней вы будете излагать свои мысли, тем скорее увидите кривую улыбку на чистом лице дурака.

Его лицо как бы говорит вам: говорите, говорите, да хоть «обговоритесь», зря стараетесь, вы ничего мне не докажете, потому что я знаю наперед все, что вы мне скажете, и я все равно всегда буду прав.

Если дурак чувствует, что приводимые тобой доводы нарушают стройную и отлаженную систему его взглядов и определений, то он просто отмахивается от твоих аргументов.

Если тот, кто вступает в безнадежную схватку с дураком, пребывает в зрелых летах, то дурак вообще не принимает его в расчет. Потому что считает, каждый старый человек по определению не может мыслить современно. Стар, значит – устарел. Стар, значит – глуп.

Говоришь дураку, что фильмы, которые ему нравятся, созданы пожилыми людьми, книги, которые он читает, написаны никак не молодыми писателями…

Но все твои слова – «это глас вопиющего в пустыне». С тем же успехом ты мог распинаться перед огородным пугалом или бочкой с огуречным рассолом.

Нет опаснее оппонента, чем профессиональный дурак.

Логика дурака не поддается объяснению. Ты ему отвечаешь на один вопрос. Отвечаешь хорошо, грамотно и доходчиво. А он тебе – не дослушав, перебивая – вываливает следующий вопрос, не имеющий к предыдущему никакого отношения.

Дурак заваливает тебя своими выводами и сентенциями, как мусором.

«У Толстого в «Войне и мире» все герои глупые», говорит он.

«И Сталин был глупый», делает он открытие.

Я ненавижу Сталина. Но, как и очень многие его враги, признаю за Сталиным немало достоинств. В частности, ум, стальную волю, умение навязать свое мнение кому угодно, строгую последовательность в действиях, соответствие задуманного и выполненного, феноменальную память…

Рассказываешь, что Черчилль очень высоко отзывался о Сталине.

Дурак, с вызовом: «Да откуда вы все это знаете? Почему я должен всему этому верить? А вы сами-то в это верите?»

Отвечаю, что верю, потому что читал мемуары Черчилля. И прочее. Терпеливо привожу серьезные доводы, ссылаюсь на известных, уважаемых во всем мире авторов.

«Не знаю, не знаю…», – говорит дурак. Говорит и не понимает, что этим самым подвергает сомнению не только достоверность приводимых мной источников, но и мою искренность. Другими словами, не замечая, что наносит мне оскорбление, обвиняя меня во лжи.

Переубедить дурака невозможно. Даже если ты расшибешься в лепешку, дурак все равно останется при своем мнении. И это мнение несокрушимо, как стена Аврелиана.

Дурак любит давать определения. Эти определения незыблемы как мироздание. Дурак все расставляет по своим местам.

Если ему что-то непонятно, – а это иногда случается, – дурак никогда не станет терзать себя долгими размышлениями. Он найдет предельно простое, прямо-таки гениальное объяснение, и предложит его оппоненту как «истину в последней инстанции».

У дурака не может быть авторитетов. Он сам себе авторитет. Если у дурака все-таки возникают некие вопросы, то за советом он обращается к самому себе.

Дурак любит аудиторию. Он обожает поучать. Не редкость встретить образованного дурака. Этот дурак опасен и несносен вдвойне. Потому что дурак, владеющий научной и околонаучной терминологией, способен утопить кого угодно в словесном поносе, выдавая бред за истину».

* * *

«Повышая образованность, расширяя кругозор, человек ума не обретает. Он его оттачивает. При условии, если ум у него был изначально.

В ином случае мы можем столкнуться с раздувшимся от самомнения дураком».

* * *

«Он умер, а я корю себя за то, что не успел ему что-то сказать… А ему все равно. Ему это не надо. Потому что его нет. Его нет. Тогда кому все это надо? Мне? Да. Мне. В этом – ответ. Как все просто… Я вообще все упрощаю».

* * *

«Между мной, пожилым мужчиной, и этой молодой женщиной, женой милейшего человека, которому я искренно симпатизировал, возникло чувство грустной влюбленности, когда знаешь, что дальше улыбок, взглядов этому чувству не разгореться».

* * *

«Звали беднягу Семибаба. Жить с такой фамилией, сами понимаете, неприятно. Переменил фамилию. Стал Преображенским. Теперь безмерно счастлив».

* * *

«Хотел бы поговорить с вами о вашем творчестве», – сказал я ей значительно.

Молодая писательница приятно улыбнулась, положила ножку на ножку, поудобней расположилась в кресле и приготовилась внимательно слушать.

Начал я многообещающе.

«Есть в вас… – я задумался, – есть нечто в вас…» – я опять задумался.

Она заерзала в кресле. Глаза ее вспыхнули, на круглых аппетитных щечках заиграл румянец.

«Нечто есть в вас такое, – продолжил я и щелкнул пальцами, – что…»

Лицо моей собеседницы приобрело почтительное выражение. Она всем своим видом давала понять, как высоко ценит мое мнение.

«Видите ли, в вас есть то, что не поддается исправлению. Это качество невозможно искоренить… Вы, мадам, простите великодушно, просто-напросто глупы…»

* * *

«Вчера в Сандунах некий блондинистый посетитель, видимо, не совсем трезвый, во всеуслышание заявил:

«Понаехали тут… волосатые всякие. Сплошной Кавказ да Средняя Азия… Житья не стало. Сплошные черномазые».

Сказал и посмотрел на меня. Мне показалось, ожидая одобрения.

Я покивал головой. Действительно, народонаселение нашей горячо любимой столицы за последние годы сильно, как бы это помягче сказать, – потемнело, что ли… Едешь в метро и подмечаешь, что появилась новая разновидность москвича: глаз почти не видно, зато усов – в преизбытке…»

Я опять покивал блондину. А тот мне:

«А я ведь о тебе говорю, да-да, о тебе, черножопая ты орясина. Ну, скажи, кто тебя звал?»

* * *

«Если я не хвалю свое дерьмо, значит, я не патриот?!»

* * *

Встречаются две подруги после долгой разлуки.

– Как ты живешь?

– Ах, у нас такие проблемы, такие проблемы!

– А в чем дело?

– Да вот никак не можем с мужем достроить поле для гольфа.

– Поле для чего?!

– Для гольфа, милая.

– Но ведь для этого требуется участок…

– Да-да, милая, участок…

– Кажется, 50 гектаров?..

– Шестьдесят, милочка моя, шестьдесят.

– Господи, так это же, как Красная площадь!

– Много больше, милочка моя, много больше…

– Неужели больше?

– Почти в три раза.

– Господи!

– Вот именно: господи…

– Это каких же денег?..

– Ах, дело не деньгах!

– А в чем же?

– Так придется же сносить исторический музей, Мавзолей и почти на километр переносить кремлевскую стену…»

* * *

«Встретились два друга: Лев Моисеевич Тиммерман и Тимур Тарагаевич Тамерлан».

* * *

«Я никак не мог понять, что мешает ему жить. Наконец, понял: вечная настороженность, недоверие и озлобленность. Где истоки ее, я не знал, да это и не важно.

У него начались проблемы со здоровьем. Врачи не помогали, на лекарство уходили сумасшедшие деньги.

А я-то знал, в чем дело. Понимая, что впрямую ему об этом не скажешь, я написал письмо. В котором Богом молил его пересмотреть свое отношение к себе и к окружающему миру. Поменять озлобленность на открытость. Мир не так уж чудовищно мерзок, как может показаться. Короче, ему надо повернуться к миру лицом и посмотреть на все, что его окружает, добрым взглядом. Если он этого не сделает, его ждет крах. И что он сделал? Перестал со мной здороваться. А когда его действительно постиг крах, он обвинил во всем меня, сказав, что если бы я не накаркал, то его жизнь сложилась бы иначе».

* * *

«Самая большая удача подстерегает человека в начале жизни: он родился».

* * *

«Марат преподнес Юрку ко дню рождения подарочную корзину. Хорошую, дорогую вересковую корзину. С хризантемами, дорогим кофе, мартелем и бельгийским шоколадом.

Через пару дней заходит Юрок. Рассказывает:

– Распаковываю я корзину, а там записка, вернее открытка, а в ней следующий текст. «Дорогому Марату в день рождения от брата», – и Юрок от хохота складывается пополам.

Значит, получив от меня подарочную корзину, брат даже не стал ее вскрывать. Не удосужился, так сказать. Отложил до лучших времен. А когда эти времена настали, достал корзину из чулана и…

Это не конец истории. Вернее, даже не ее начало. Потому что начало состоит в том, что эту корзину я получил тоже в подарок. И тоже в день рождения. От того же Юрка.

Спустя полгода, когда подошло время, его записку с теплыми словами заменил своей и транслировал подарок брату. Дальше, брат, как уже было сказано, действовал по отработанному сценарию. И презент, совершив полный круг, вновь оказался в руках первого дарителя. Шоколад, правда, зачервивел.

О чем это говорит? О криводушии всех, всех, всех, включая автора этих строк? Вовсе нет. Просто хохмили на каждом шагу. Хохмами разнообразили скуку жизни.

Но хохмы и розыгрыши не всегда носили столь безобидный характер. Иной раз они бывали жестокими. А как же иначе? Мы воспитывали в себе мужчин».

* * *

«Последнее упражнение штангист закончил в толчке», сообщил спецкор «Советского спорта».

«Рыба-капитан – жареный», увидел я в рыбном отделе гастронома.

Это до какой же степени надо освинеть, чтобы не замечать всей этой гадости».

* * *

«Мой приятель Юлий Янович Ольский требовал, чтобы жена каждое утро подавала ему на завтрак следующее меню: две сосиски, белый хлеб, сливочное масло, сыр, чай с сахаром и лимоном.

И она все это должна была «доставать» даже в начале тяжелых девяностых».

* * *

«Заставлял проституток перед этим самым делом тщательно мыться. Ему казалось, что от них дурно пахнет. Что было, в общем-то, правдой. Проститутки ворчали: «Ну, и дела! И так вкалываешь дни и ночи напролет, без выходных, а тут еще и мойся!»

Я подумал, за иронией, фиглярством отец пытался спрятаться от страха. От страха перед тем, что окружало его с детства. От страха, что вся его жизнь складывалась как-то не так… И еще – от страха перед смертью…

Незаметно для себя я уснул. Приснилось что-то из детства. Лето, прямая аллея, по сторонам столетние березы, аллея уходит вниз, по правую руку пшеничные поля… я еду на велосипеде… Всегда бодр и весел… Хороший сон. Оптимистичный. После таких снов хорошо быстро встать с постели, сбегать на речку, броситься в прохладную воду с высокого берега. Но главное – после таких снов на короткое время возникает чуть ли не уверенность, что все может повториться… И аллея, и все остальное.

…Заслоняя более поздние воспоминания, выплыло лицо моего юного друга, давно умершего, он смотрел на меня своими глубокими синими глазами и, кивая, улыбался.

Ему дано было некое знание, этому мальчику, не дожившему и до девятнадцати, это знание он укрепил бы, если бы прожил долгую жизнь.