Текст книги "Восходящие потоки"

Глава 14

В понедельник Карлу пришла мысль «организовать восхождение» на самую высокую в этих местах гору.

– Сегодня мы все начинаем новую жизнь, начало недели я решил приурочить к началу новой жизни, – сказал Карл, указывая рукой направление, в котором нам предстояла начать движение.

Наскоро позавтракав, мы отправились в путь.

Карабкаться в гору – занятие не из приятных. Тем более в жару. Я подчинился Карлу и его бредовой затее, чтобы хоть как-то скоротать время. Хотя не мог понять, зачем Карл все это затеял.

Время как-то слишком быстро подкатило к полудню. Солнце прочно закрепилось над головой.

По обеим сторонам широкой тропы плотной стеной стоял кустарник, который не давал тени. Вдобавок кустарник был оснащен колючками и шипами.

Первым начал кряхтеть и стонать сам организатор. Вторым Сильвио.

Мы часто останавливались, чтобы перевести дух. Слава Богу, мудрые и милосердные австрийцы по всей пешеходной трассе догадались понаставить скамеек. Вероятно, для таких идиотов, как мы.

– Нельзя так много пить, – отдуваясь, бодрил самого себя Карл, – это очень плохо отражается на здоровье.

После получаса мучений мы достигли вершины. Гора увенчивалась довольно обширным плато с рапсовым полем, несколькими строениями с крепкой каменной кладкой и старой церквушкой.

– Пик покорен, – сказала Беттина.

– Не такая уж она и высокая, эта гора, – заметил Карл, осматриваясь по сторонам. Мне кажется, он искал, где бы выпить. Я не ошибся. Переваливаясь на могучих ногах, он быстро засеменил к открытому кафе. Он был счастлив, что восхождение закончилось.

Из кафе открывался удивительный по красоте вид на окрестности. Рассевшись за огромным круглым столом и заказав напитки, мы тут же позабыли о трудном подъеме.

– Дорогой Сильвио, – обратился к супрематисту Карл. Голос моего друга дребезжал и звучал фальшиво. Глаза опасно посверкивали. – Дорогой Сильвио, – повторил он, – я подозреваю, что ваше настоящее имя звучит как-то иначе…

– Вы правы, – осторожно согласился художник, – но, думаю, что из сидящих за этим столом не я один ношу чужое имя…

– Возможно, возможно… – задумчиво сказал Карл и засмеялся. – За это стоит выпить. Не правда ли, Маруся? – он поднял стакан и посмотрел на свою бывшую любовницу.

Аделаида резко поднялась и сделала несколько шагов к заградительной решетке. Опершись о поручень, она смотрела вдаль. Я подошел и встал рядом.

Далеко внизу лежал красивый город. Ласкающий взор среднеевропейский стандарт. Свежие черепичные крыши. Аккуратные, по преимуществу двухэтажные дома, миниатюрная рыночная площадь с магазинчиками и кафе. Голубое ложе неработающего фонтана. Здание муниципалитета. Церковь, прильнувшая острой спиной к склону горы.

Видны были фигурки людей, неторопливо бредущих по каким-то своим делам.

По шоссе, в сторону Вены сплошным потоком двигались машины.

Отдохнувший за субботу и воскресенье люд бодро возвращался к местам своего постоянного базирования.

Из окон ресторана неслись звуки оркестровой музыки. Я прислушался. Мусоргский? Да, похоже… Ну, конечно, это «Картинки с выставки». Услышать музыку Модеста Петровича, здесь, на какой-то австрийской горе без названия… Я узнал «Римскую гробницу».

– Идиллия, – вырвалось у меня. Я произнес это слово тихо, почти прошептал.

– Да, идиллия, – согласилась Адель, – если бы только люди не стремились опять попасть в неволю… – она показала глазами на автомобили внизу.

– Эта музыка, – вдруг вырвалось у меня, – эта музыка тревожит… У меня на сердце ком страданий…

Адель усмехнулась и, помедлив, прочитала по памяти:

 
– Когда на сердце ком страданий,
Смешавшись с холодом разлук,
Спать не дает воспоминаньям:
Покой и сон они крадут…
 

Я услышал довольный голос Карла:

– Превосходное пиво. В меру холодное и хмельное. Эх, воблы бы сейчас!

Слизывая толстым языком пену с губ, он красными глазами посмотрел на меня.

– Я следил за тобой, чертов макаронник! Это, действительно, «Картинки с выставки». И, разумеется, «Римская гробница». Только в оркестровке Равеля…

– У тебя память, как стальной капкан.

– Мы, композиторы, вообще такие… Ты слышишь? – Карл привстал и поднял руку, в этот момент громыхнули ударные. – Ты слышишь волшебный, поэтический призыв Гартмана к Мусоргскому? Он зовет его… Ты слышишь?

Я кивнул. Правда, мне послышалось, что это не Гартман зовет Мусоргского, а мой отец подает мне знаки с Того Света…

* * *

Наконец-то «отметилась» Адель. Странно, что эта экзальтированная особа на протяжении столь длительного времени вела себя, как примерная школьница. Карл уже начал опасаться за нее. «С ней что-то не так… Она либо заболела, либо постарела», сказал он и покачал головой.

…Ровно в семь вечера Адель появилась в зале гостиничного ресторана в сопровождении двух молодых, хорошо сложенных людей.

Молодые люди были в форме. В форме российских милиционеров. Все заметили, что руки Адели были скованы наручниками.

Сильвио следовал в отдалении.

Адель подошла к столу, один из милиционеров снял с нее наручники. Другой – галантно придвинул стул.

Подлетел официант. Адель сделала заказ, милиционеры сняли фуражки и заказали водки. Говорили они с каким-то фальшивым акцентом, вероятно, пытаясь копировать произношение русских «иванов».

Адель и ее спутники сохраняли полную серьезность. Адель с аппетитом поужинала. Выпила с милиционерами водки, расплатилась, один из милиционеров опять сковал ее нежные запястья наручниками, троица встала из-за стола и покинула ресторан.

Но перед этим, перед тем как расплатиться, Адель с помощью своих кавалеров забралась на стол и, искусно лавируя между бокалами и тарелками, отчебучила чечетку. При этом она напевала по-русски: «Любить – так миллионера, плясать – так на столе! Эх!».

Публика немного пошушукалась и вернулась к своим венским шницелям.

* * *

…Я вышел на балкон. Агата сидела в кресле, вытянув ноги и скрестив руки на груди. Мне захотелось, чтобы иллюзия счастья была полной. Я нуждался в ласковом прикосновении. Я положил руку на хрупкое плечо девушки. Ощутил нежное тепло бархатистой кожи. Потом шутливо поцеловал Агату в макушку.

Начал что-то говорить. Что-то возвышенное, указывая при этом на сиреневые горы и закатное солнце. Звенящие звуки моего вдохновенного голоса победно неслись в поднебесье. И тут вдруг голос у меня сорвался. Я закашлялся.

Решив прочистить горло, я запел. Как всегда в подобных случаях, – вечернюю серенаду Шуберта.

Не переставая горланить, я сел рядом с Агатой.

И тут же бросил на нее быстрый взгляд. И застал девушку врасплох. Я понял, что она пережидает меня, как пережидала бы грибной дождик.

– Жаль, – пробормотал я. – И, тем не менее, я всегда бодр и весел…

Мне не хотелось ни веселиться, ни печалиться.

Окружающий мир был равнодушен, но он не был опасен, он не был враждебен мне. Мир вокруг меня замер в ожидании моего следующего шага.

А я и не собирался никуда шагать. Ни вправо, ни влево, ни вперед, ни назад. Мне было и так хорошо. Будущее было туманно. Но как раз в этом была его обманчивая и волнующая привлекательность. В туманности, в неопределенности не было для меня трагедии. Меня это устраивало. Всегда бодр и весел…

– Сартр и Пруст… и особенно Миллер… – продолжал я бормотать. – Вот они-то знали, правда, каждый по-своему, в чем смысл.

Агата прикрыла глаза. Мудро, весьма мудро. Глаза ее выдают. Да, пора девицу менять, подумал я. Завтра же отправлю ее обратно в агентство «Глобус». Агата выработала свой ресурс. Пусть развлекает нефтяных баронов и алюминиевых королей. Ей надо только овладеть премудростями исполнения танца живота.

Иллюзия дала сбой.

Меня это не огорчило, и ощущение счастья не улетучилось.

Агата выполнила работу. До сегодняшнего дня она выполняла ее с блеском. Дорогая проститутка безупречно сыграла свою роль. Как, впрочем, и я. Она – роль влюбленной школьницы. Я – роль пожилого миллионера, симулирующего озабоченность скукой.

Агата могла убираться.

Через пару недель я позвоню в «Глобус» или иное агентство, специализирующееся в области поставок всяким богатым идиотам красивых иллюзий. Позвоню и сделаю заказ. И мне пришлют новую. Пришлют новую иллюзию. Надо только потребовать квитанцию об оплате услуг и гарантию качества… Всегда бодр и весел…

Я посмотрел на Агату. Не в моих правилах задавать женщинам вопросы. Тем более не в моих правилах расспрашивать проституток об их жизни.

Но тут меня потянуло к задушевной беседе.

– У тебя есть парень? Или, как это сейчас говорят, бой-френд?

Агата открыла глаза. Помедлила. Пожала плечами. Сейчас соврет, подумал я.

– Нет. Я одинока.

Так и есть: соврала…

В этот момент раздался стук в дверь. Я посмотрел на Агату. Она сорвалась с места и, шлепая босыми пятками по паркету, побежала открывать.

В номер ввалился Карл. С гостинцем. В каждой руке он держал по трехлитровой бутылке шампанского. На шее у него болталось махровое полотенце.

– Представляете, – начал он и заговорщицки подмигнул, – Адель проигралась. В рулетку. В пух! – Карл залился торжествующим смехом. – Это надо отметить!

Агата принесла стаканы.

– Аделаида вчера вечером отправилась в Зальцбург, и там, в казино, за ночь просадила что-то около ста тысяч… Когда она начала проигрывать, Сильвио, этот мышиный жеребчик, попытался умерить ее пыл, но куда там! Ее словно бес обуял! Брала бы пример с меня. Я всегда держусь на расстоянии от игорных заведений. О, я знаю себя! Во-первых, знаю, что азартен. И это может довести меня до безумств… Во-вторых, я не игрок. То есть, я хотел сказать, что в глубине души на самом-то деле я игрок. Страшный игрок! Зная об этом, я сдерживаю свои опасные эмоции, которые могут довести меня до гибели. Как Достоевского… Как это сочетается с азартом, я не знаю. Такой вот парадокс. В-третьих, я иногда верю в приметы, то есть, когда на меня что-то находит, – я суеверен. Как это сочетается с двумя вышеупомянутыми гранями моего сложного характера, тоже не знаю.

– А почему ты без Беттины?

– Эта дуреха штудирует роман какого-то Веллера. Ей очень понравилась фамилия автора, напоминает ей о родной Германии. Страшно увлечена, ее не оторвать… Кстати, я внимательно разглядел подарки. Изучил, что называется… Все очень мило. Спасибо и еще раз спасибо. Карл в восторге. Короче, я тронут. Особенно топориком. Я его, пожалуй, обменяю на настоящий. Видел такой у антиквара… Есть у него там ржавая секира. Уверяет, что с ее помощью какому-то набедокурившему курфюрсту в 15 веке отделили голову от туловища. Обожаю оружие! Да, чуть не забыл, ты знаешь, что подарил мне этот идиот Сильвио? Ты не поверишь. Портрет Аделаиды с булавами. С горящими! Несчастный, я ему не завидую. Но, однако, надо отдать ему должное: какое надо иметь хладнокровие, чтобы рисовать, когда у тебя над головой летают зажженные палки! Портретик я повесил рядом с мушкетом. Портретик что надо, выполнен в реалистичной манере… Думаю, Сильвио лгал, когда позиционировал…

– Карл, следи за своей речью! Что это за слово такое – «позиционировал»? Ты не на редакционной летучке…

– Твой протест принят, словечко и, вправду, мерзостное… Но как обойтись в данном случае без него? Позициони… ну, хорошо, изображал из себя супрематиста. Какой он супрематист! Он типичный традиционалист. Просто супрематистом быть выгодней: это все еще оригинально и за это платят больше. Подозреваю, что Адель запретила ему рисовать себя в виде многоцветного параллелепипеда или иной геометрической фигуры…

Мы сидели на балконе, пили вино и любовались закатом. Вечер был нескончаемо длинен. Это было как раз то, о чем я всегда мечтал. Чтобы вечер и вино никогда не кончались. Чтобы рядом был друг. И девушка…

Солнце, медленно опускавшееся за погрустневшие, почти черные горы, золотило рюши и кружевные оборки вечерних тучек и наполняло небо такой бездонной глубиной, что у меня защемило сердце и перехватило дыхание от ощущения полноты жизни. Помнится, об этой всеобъемлющей полноте жизни недурно сказанул один доктор в известной поэме.

Я был немного пьян, и когда отрывался от созерцания природы, ласковыми глазами смотрел то на своего друга, то на красивую девушку, которая завтра покинет меня навсегда.

Но завтра наступит не скоро, будущее было скрыто за горами, оно было где-то там, впереди, в призрачном завтра, которое могло и не наступить для кого-то из нас, а сегодняшний вечер длился и длился, и пока девушка принадлежала мне, а не нефтяным баронам и алюминиевым королям, и я знал, что сегодняшний вечер и сегодняшнюю ночь она проведет со мной.

…Я впервые в жизни по-настоящему понял, что это такое – жить одним днем.

Время замерло, как часы, в которых лопнула и распрямилась заводная пружина. Жизнь на моих глазах распрямлялась, разворачивалась, обнажая свои прелести и свои страшные язвы.

Я запрокинул голову и обратил жадный взор в бескрайний простор. Из глубин мироздания на меня дохнуло звездным ветром, вечным покоем и вечной жизнью.

Я закрыл глаза. Миллиарды людей, ушедших, ныне живущих и еще не родившихся, окружали меня со всех сторон. Я почувствовал себя неотъемлемой частью этого бескрайнего людского моря. Я понял, что никогда не умру.

На краткий миг сладкое предощущение счастья теплой волной захлестнуло мое сердце; и в этот же миг в меня вошло понимание того, что отныне я принадлежу вечности.

Этим пониманием я не хотел ни с кем делиться.

Это была моя великая тайна, которая умерла на следующее утро, когда я проснулся и никак не мог вспомнить, о чем это я вчера думал с таким воодушевлением и радостным чувством.

Глава 15

Карл улетел в Москву. Тем же рейсом улетела и Агата.

«Плановое санитарно-фаянсовое мероприятие, – сказал Карл перед расставанием. У него был безразличный голос. Но я видел, как сверкнули и погасли искорки страха в его глазах. – Это всего лишь рутинная проверка костей скелета и наросшего на них мяса».

Если все обойдется, мы встретимся через неделю. Уже в Вене. Если не обойдется, Карл намекнул на возможную операцию, – тоже в Вене, но на несколько дней позже.

Я продолжал торчать в Сан-Канциане. Жара стояла нестерпимая. Я валялся либо у себя в номере, либо на пляжных мостках.

Неделя прошла. Прошло еще три дня. От Карла не было известий.

…В понедельник с утра зарядил дождь. Слава Богу, теперь я мог спокойно заняться делами. Ноутбук? Нет, какой, к черту, ноутбук! Я привык писать по старинке: перьевой ручкой. В этом есть некая тайна. Тайна сопричастности великим. Шедевр, созданный в Интернете? Что-то не верится… Представляете, что навалял бы Пушкин, если бы дни и ночи напролет пялился на экран монитора? Вряд ли родились бы строки: «Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана?»

Каждый день я пишу роман. Как Генри Миллер. Который писал роман, записывая все, что успевал подсмотреть в течение дня, пока шастал по Парижу, выискивая еду, выпивку и даровых шлюх.

Оказалось, этого достаточно, чтобы написать несколько блистательных романов. Правда, чтобы суметь это сделать, надо было родиться Миллером.

Кстати, Миллер писал перьевой ручкой. А когда не было денег, то и карандашом. На бумажных салфетках.

Что наталкивает на мысль о том, что гению наплевать, каким образом его бессмертные идеи доберутся до наших мозгов. Вернее, достигнут тех пределов, за которыми расстилаются безбрежные океаны нетронутого мозгового вещества.

Главное – это начать. Написать первое слово. Потом второе. За ним третье. Осмотреться. Подправить. Работать до тех пор, пока зачин не обретет легкости и законченности добротной эпитафии. И только потом добавлять по строчке. Осмотрительно! Осторожно! Памятуя о том, что испортить – раз плюнуть.

Вот и весь секрет.

И дать себе страшную клятву, что не будешь, в угоду мудрым издателям и публике, умышленно понижать уровень письма. Кто только этого не делал! Не надо думать, что это, искусственное понижение уровня, возникло сегодня. Все это было и раньше.

Стоит вспомнить совершенно забытого ныне Николая Шпанова. Талантливый писатель, создавший превосходную книгу «Красный камень», опустился до написания дешевых, но очень прибыльных детективов. Сколько их было, желающих вкусно есть и сладко спать!

Хотя… Можно ли понизить то, что и так лежит у подножия пошлости? Так высказался обо мне один, на мой взгляд, не совсем умный, но очень сердитый, завистливый и начитанный приятель, который знал, что я творю некое сочинение: глумясь, он называл его «романом века».

Черт с ним, с этим моим приятелем; он стал очень богатым человеком: сначала директором одного из московских рынков, а затем владельцем сети кинотеатров. У него роскошная вилла на Рублевке. Словом, кончил он скверно.

И не брюзжать! Как легко сбиться на этот старческий тон! Тон обвинений, недовольства, сетований по поводу и без повода: ах, в наше время, в наше время… Будто в мое время с утра до ночи светило солнце, а идиотов и дураков было меньше!

После трудов праведных я решил вздремнуть. С наслаждением растянулся на кровати и по привычке начал считать слонов. На седьмом десятке я провалился в сон…

Мне приснилось, что Карл написал симфонию.

Во сне Карл рассказал мне, что написал ее, находясь под сильнейшим впечатлением от прочитанного недавно романа. Главное действующее лицо в романе отсутствовало. Его роль исполняла кружка Эсмарха.

В руках у Карла я увидел клизму в виде стеклянного сосуда и трубки с наконечником для ввода в заднепроходное отверстие. И в то же время это был резиновый клаксон, который я подарил Карлу на день рождения.

Потом в руках Карла очутилась книга большого формата. Я понял, что он держит 44 том Большой Советской энциклопедии, которым я в свое время огрел по голове своего бывшего партнера по преступному бизнесу.

Карл открыл книгу и начал читать вслух. Оказалось, что это и есть тот роман о клизме.

Роман был страшно толстый, и на каждой странице автор писал о клизмах. Только и только о клизмах. О травяных, молочных, спиртовых, нашатырных, масляных и даже о клизмах с настоем из можжевеловых ягод.

В какой-то момент мне показалось, что я сам сижу в клозете, а передо мной огромный экран. Я пялюсь на экран, а Карл тем временем нудным голосом читает роман о клизмах, на экране я вижу бесконечную кирпичную стену со следами от пуль и голых мужчин, которые, согнувшись, стоят лицом к стене. Руками они раздвигают ягодицы.

Звучит симфония Карла. И в то же время это гимн Советского Союза. Появляются медсестры в зеленых халатах. С клизмами наперевес, как с винтовками. Все ждут сигнала. На возвышенное место выходит мой бывший партнер, мерзкий горбун и предатель. Он поднимает руку, отдает команду и…

И в это мгновение меня разбудил громкий выстрел.

Я лежал с закрытыми глазами и думал. Не было никаких сомнений: стреляли из мушкета, это я понял сразу.

Карл этого сделать не мог. Он в Москве.

Все вещи он забрал с собой. Да и вещей-то у него – раз-два и обчелся: как и я, он любит путешествовать налегке.

О мушкете Карл не сказал мне ни слова. Наверно, отдал его Беттине. Или Аделаиде. Даже, скорее, Аделаиде. А та, вместо того, чтобы отвезти раритет антиквару в Зальцбург, решила поупражняться в стрельбе. Может, даже она кого-то и подстрелила. Может, ту же Беттину… С нее станется. Увидела в Беттине соперницу. И пальнула сдуру.

Впрочем, черт их там разберет, кто в кого стрелял!

Мне было не до долгих размышлений: надо было успеть улизнуть из отеля до прибытия полиции. Чем реже представители власти видят мою рожу и мои документы, тем лучше.

Я быстро оделся, побросал вещи в чемодан и, минуя лифт, спустился по лестнице на нулевой этаж. Перед конторкой администратора я круто свернул к двери, ведущей через двор к парковке, бросил чемодан на заднее сиденье чудесного автомобиля без верха и вернулся назад.

Лучезарно улыбнувшись администраторше, я отдал ей ключ и попросил оставить номер за мной. Неотложные дела вынуждают меня срочно выехать в Мюнхен. Свой мюнхенский адрес я сообщу позже: это для тех, кто, возможно, будет обо мне справляться. Милый разговор я завершил щедрыми чаевыми.

В холле сидел усатый черноволосый мужчина, которого я прежде встречал за завтраком на открытой веранде, одет он был не как праздный турист или отдыхающий, а как государственный служащий. Мужчина посмотрел на меня сонными глазами, словно глядел сквозь меня, рассеянно похлопал пушистыми ресницами и вернулся к чтению газеты, которую держал, кажется, верх ногами.

Помимо мужчины в холле находилась женщина с серым, очень не красивым лицом, которая посмотрела на меня чрезвычайно внимательно.

Но, в общем, все было спокойно, и, как это ни странно, ничто не говорило о том, что несколько минут назад в отеле прогремел выстрел.

Тем не менее, это никак не повлияло на мое решение как можно быстрее покинуть отель.

Я заехал в прокатную контору и обменял музейный кабриолет на «Ягуар» с автоматической коробкой передач. Пока ехал в проклятом авто без верха, промок до нитки. Дождь лил как из ведра.

Если подхвачу простуду, Карлу не жить, решил я.

За клаксон, который я отвинтил и на день рождения подарил Карлу, с меня содрали двести евро.