Текст книги "Цветы на чердаке"

Когда наступило утро, но никакой еды не появилось, Крис заставил нас подняться на чердак. Близнецов пришлось нести на руках, они слишком ослабли и сонно свернулись калачиком в углу классной комнаты. Крис начал готовить веревочные крепления, чтобы мы привязали близнецов к спинам. Ни он, ни я не решались произносить вслух, что, возможно, мы совершаем самоубийство – или убийство в случае, если упадем.

– Мы сделаем это по-другому, – неожиданно решил Крис. – Когда я доберусь до земли, ты посадишь Кори в веревочное сиденье, крепко привяжешь его, чтобы он не лягался, и спустишь его ко мне. Потом сделаешь то же самое с Кэрри, а сама спустишься последней. И ради бога, соберись с силами, не впадай в апатию. Старайся чувствовать гнев, будь мстительной. Я слышал, что в чрезвычайных обстоятельствах сильная ярость придает сверхчеловеческие силы.

– Давай лучше я спущусь первой. Ты все-таки сильнее, – слабо возразила я.

– Нет, я буду страховать близнецов на случай, если они будут спускаться слишком быстро. Я поймаю их на руки, а в твоих руках, ты совершенно права, силы гораздо меньше. Я перекину веревку через трубу, чтобы вся тяжесть не приходилась на тебя. И знаешь, Кэти, это действительно чрезвычайные обстоятельства!

Но то, что он предложил мне сделать в следующий момент, было выше моих сил.

Я с ужасом бросила взгляд на четырех дохлых мышей в наших мышеловках.

– Мы должны съесть этих мышей, чтобы набраться сил, – мрачно сказал Крис. – Мы должны и можем сделать это.

Сырое мясо? Сырых мышей?

– Нет, – прошептала я, еще раз покосившись на окоченевшие тельца.

Крис рассердился и начал настаивать, говоря, что мы должны сделать это ради того, чтобы сохранить жизнь близнецам и остаться в живых самим.

– Кэти, я съем двух мышей первым, вот только сбегаю вниз за солью и перцем. Кроме того, мне нужна вешалка, чтобы затянуть узлы на простынях: мои пальцы теперь плохо работают, а такелаж надо иметь надежный.

Разумеется, его руки работали плохо. Мы так ослабели, что едва двигались.

Крис ободряюще взглянул на меня:

– Серьезно, мне кажется, с солью и перцем мыши – очень вкусная штука.

Вкусная…

Он отрезал головы, снял шкуры и выпотрошил внутренности. Я наблюдала, как он разрезает маленькие животы, удаляя длинные скользкие кишки и миниатюрные сердца.

Меня могло бы стошнить, если бы в моем желудке хоть что-то осталось.

Конечно, он не побежал, а пошел вниз медленно, давая мне понять, что тоже не жаждет попробовать мышиного мяса. Пошел за солью, перцем и вешалкой из проволоки.

Мои глаза оставались прикованными к мышиным трупикам, нашему следующему обеду. Зажмурившись, я попыталась заставить себя откусить первый кусочек. Голодная, я все равно не радовалась этой перспективе.

Потом я посмотрела на близнецов, которые сидели в обнимку, привалившись к стене в углу. Точно так же, наверное, они обнимали друг друга в утробе матери, чтобы родиться и теперь оказаться взаперти, где их морили голодом. Наши бедные маленькие двойняшки, у которых когда-то были любящие отец и мать.

Все же имелась надежда, что съеденные мыши придадут нам с Крисом достаточно сил, и мы сумеем невредимыми спустить близнецов на землю, и какой-нибудь добрый сосед накормит их и нас, если мы сможем продержаться еще около часа.

Тут я услышала шаги медленно возвращающегося Криса. Он остановился в дверях с полуулыбкой на лице, его глаза сияли. В руках была хорошо знакомая нам всем корзинка для пикника. Она была так туго набита едой, что деревянная крышка не закрывалась.

Крис достал две кружки-термоса: одну с овощным супом, другую с холодным молоком, и я почувствовала смущение, оцепенение и надежду. Может быть, мама вернулась и прислала все это нам? Тогда почему она не позвала нас? Или не пришла сюда сама?

Крис взял на колени Кэрри, а я – Кори, и мы начали кормить их с ложки супом. Они принимали суп так же, как кровь своего старшего брата, без удивления, как новое событие в своей необычной жизни. Потом мы дали им несколько кусочков сэндвича. Мы ели осторожно, потому что Крис предупредил, что могут быть спазмы.

Мне очень хотелось побыстрее запихать все в рот Кори и заняться собой. Он ел ужасно медленно. Тысячи вопросов проносились в моей голове. Почему сегодня? Почему пища появилась не вчера и не позавчера? О чем думала эта женщина? Какие строила планы? Когда я в конце концов смогла заняться едой, я была настолько полна новых подозрений, что не чувствовала никакого облегчения и была слишком безразлична, чтобы радоваться.

Съев несколько ложек супа и полсэндвича, Крис развернул сверток из фольги. Внутри лежали четыре пончика, обсыпанные сахарной пудрой. Мы, никогда не получавшие сладостей, неожиданно удостоились десерта – от бабушки. Это произошло впервые. Может, таким образом она просила прощения? Какова бы ни была ее цель, мы восприняли все именно так.

За ту неделю, что мы провели на грани голодной смерти, что-то странное возникло между мной и Крисом. Может быть, это началось, когда я сидела в ванне, покрытой слоем пены, и он так самоотверженно пытался смыть смолу с моей головы. До этого ужасного дня мы были обыкновенными братом и сестрой, играющими роль родителей для близнецов. Теперь наши отношения изменились. Это была уже не игра. Мы стали настоящими родителями Кэрри и Кори. Это стало нашей обязанностью, нашей ответственностью, и мы чувствовали неразрывную связь с ними и друг с другом.

Наконец нам стало ясно, что наша судьба ни капли не беспокоит нашу маму.

Крису не надо было ничего говорить. Я поняла, что он почувствовал, убедившись в ее полном безразличии. Об этом говорил его холодный мрачный взгляд, его движения и поступки. Когда-то фотография мамы красовалась над его кроватью, теперь ее там не было. Крис всегда верил в нее больше, чем я, поэтому его чувства были затронуты намного сильнее. Хотя если его боль была сильнее моей, он, наверное, был близок к апатии.

Он нежно взял меня за руку, давая понять, что мы можем вернуться в комнату. Мы медленно спустились вниз – бледные, сонные привидения, почти ненормальные от пережитого шока, больные и ослабленные. Особенно это касалось близнецов. Вряд ли каждый из них весил больше тридцати фунтов. Я видела, как выглядели они и Крис, и, естественно, хотела посмотреть на себя. Я повернулась к высокому широкому зеркалу над комодом, рассчитывая увидеть клоуна с ежиком волос спереди и длинными выцветшими космами на затылке. Но, к моему изумлению, зеркала на месте не оказалось.

Я бросилась в ванную, чтобы заглянуть в зеркало на дверце шкафчика с лекарствами, но и оно было разбито вдребезги. Я побежала назад, чтобы посмотреть, что случилось с третьим зеркалом, спрятанным под крышкой туалетного столика, который Крис часто использовал в качестве письменного стола. Увы, и этого зеркала мы лишились.

Нам оставалось только смотреться в осколки и видеть в них уродливые, непропорциональные фигуры, совсем не похожие на людей. Наверное, таким видят мир мухи, стрекозы и другие насекомые с фасеточным зрением. Я отвернулась от туалетного столика и, поставив корзинку с едой в самый холодный угол, решила прилечь. Я не пыталась понять, почему одно зеркало исчезло, а остальные оказались разбитыми, – вернее, я прекрасно знала причину. Гордость была грехом. А мы с Крисом в глазах бабушки были худшими из грешников. Близнецы страдали за наши грехи. Непонятно было лишь, почему она принесла нам еду.

Прошло несколько дней. Корзина с едой снова появлялась каждое утро. Бабушка совсем перестала смотреть в нашу сторону. Она старательно отводила глаза и, едва войдя, быстро пятилась назад и закрывала за собой дверь. На моей голове был розовый тюрбан из полотенца, завязанный с таким расчетом, чтобы была видна стриженая часть моей головы, но если бабушка и замечала это, то намеренно не делала никаких комментариев. Мы равнодушно смотрели на ее приходы и уходы и даже не пытались спрашивать о маме. Те, кого наказывают с такой легкостью, хорошо усваивают урок и никогда не заговаривают первыми. Мы с Крисом пристально смотрели на нее, стараясь выразить взглядом ненависть и злобу, но наши глаза никогда не встречались.

Лежа на кровати подле Кэрри, я подолгу задумывалась о происшедшем и в конце концов поняла, что из-за меня все обернулось гораздо хуже, чем могло быть. Крис, в прошлом неунывающий оптимист, превращался в подобие меня, только еще более мрачное подобие. Я хотела, чтобы он стал таким, как раньше, – всегда улыбающимся, способным представить худшее положение в лучшем свете.

Он сидел у туалетного столика, раскрыв перед собой учебник по медицине и ссутулившись. Он не читал и не делал пометок. Просто сидел.

– Крис, – сказала я, приподнимаясь с кровати, чтобы расчесать волосы, – как ты думаешь, какой процент девочек моего возраста ложатся спать с вымытыми до блеска волосами и просыпаются похожими на облитое смолой пугало?

Он повернулся ко мне, удивленный тем, что я вспомнила этот ужасный день.

– Ну, – произнес он, растягивая слова, – по моему мнению, ты одна-единственная и неповторимая.

– О, я даже не знаю. Ты помнишь тот день, когда на нашей улице клали асфальт? Мэри Лу Бейкер и я перевернули тогда громадную кадку с этим материалом, и мы сделали из смолы маленьких человечков и положили их в черные кровати, а потом пришел человек из дорожно-ремонтной бригады и наорал на нас.

– Да-а, – сказал Крис, – я помню, ты пришла домой грязная до омерзения, а во рту у тебя был кусок смолы, чтобы зубы стали белее. Черт возьми, Кэти, все, чего ты добилась, так это вытащила пломбу из зуба.

– Единственное преимущество этой комнаты в том, что нам не нужно дважды в год посещать зубного.

Крис бросил на меня веселый взгляд:

– А еще замечательно то, что у нас так много времени! Мы завершим наш турнир в «Монополию». А чемпион постирает нижнее белье для всех.

В этом был весь Крис. Он ненавидел стирать, стоя на коленях на твердом кафельном полу и согнувшись над лоханью.

Мы разложили игру, сосчитали деньги и оглянулись в поисках близнецов. Они исчезли! Куда, кроме чердака, можно еще пойти? Ванная была пуста, а на чердак они бы никогда не пошли без нас. Наконец мы услышали странные чирикающие звуки из-за телевизора.

Они были там: сидели, пригнувшись, позади телевизора и ждали появления крошечных людей изнутри.

– Мы думали, что, может быть, мама находится там, – объяснила Кэрри.

– Я лучше пойду наверх и попрыгаю там, – сказала я, поднимаясь с кровати и направляясь к гардеробной.

– Кэти! А как же наш турнир по «Монополии»?

Помедлив, я обернулась:

– Ты опять будешь только выигрывать. Забудь о турнире.

– Трусиха! – поддразнил он, как и всегда. – Давай поиграем.

Долгим, тяжелым взглядом он посмотрел на близнецов, которые всегда исполняли роль наших банкиров.

– В этот раз играем без обмана, – предупредил он строго. – Если я поймаю одного из вас за передачей денег Кэти, когда вы думаете, что я не смотрю, – я съем сам все четыре пончика.

Черта с два он бы это сделал! Пончики были лучшей частью нашей еды и приберегались на вечерний десерт. Я плюхнулась на пол, скрестив ноги, и мой мозг погрузился в хитроумные способы покупки лучшей собственности, железных дорог, предприятий коммунальных услуг и отелей. Я покажу ему, что кое-кто умеет делать это лучше его.

Мы играли часами, останавливаясь лишь для еды. Когда близнецам наскучивала роль наших банкиров, мы сами отсчитывали деньги, тщательно следя друг за другом. И Крис надолго застрял в тюрьме и упустил возможность получить двести долларов, ему пришлось платить налог на наследство и в общественный фонд… и все-таки он выиграл!

Однажды ночью, в августе, Крис подошел ко мне и прошептал на ухо:

– Близнецы заснули. Внутри так жарко, пойти поплавать было бы просто замечательно.

– Отстань от меня, уйди, ты же знаешь, что мы не можем пойти купаться.

Я, как всегда, была не в настроении после проигрыша в «Монополию».

Купание, какая идиотская затея! Даже если бы была возможность, я бы не стала принимать участие в том, в чем Крис превосходил меня, например в плавании.

– А где мы будем плавать? В ванне?

– В озере, о котором мама нам рассказывала. Это недалеко отсюда, – прошептал он. – Мы должны практиковаться в спуске на землю по веревке из простыней, хотя бы на случай пожара. Теперь мы стали сильнее. Мы легко спустимся на землю и не будем долго отсутствовать.

Он уговаривал меня так настойчиво, как будто само его существование зависело от возможности хотя бы однажды покинуть этот дом только для того, чтобы доказать, что мы можем это сделать.

– Близнецы могут проснуться и заметить наше отсутствие.

– Мы оставим записку на дверях ванной, что мы на чердаке. И, кроме того, они не проснутся раньше утра и даже не пойдут в ванную.

Он спорил и умолял до тех пор, пока не одержал верх. Мы поднялись на чердак, а оттуда – на крышу, где Крис надежно прикрепил нашу веревку из связанных простыней к ближайшему дымоходу на задней стороне дома. Всего на крыше их было восемь.

Проверяя один за другим узлы на веревке, Крис давал мне инструкции:

– Используй большие узлы как ступени. Руками держись за узлы над головой. Двигайся медленно, нащупывая ногами следующий узел. И цепляйся ногами за веревку, чтобы не соскользнуть и не упасть.

Уверенно улыбаясь, он взялся за веревку и осторожно двинулся к краю крыши. Мы спускались на землю первый раз более чем за два года.

Вкус неба

Пока Крис медленно и осторожно спускался вниз, я тихо лежала на животе на краю крыши, следя за его продвижением. На небо вышла луна, и в ее ярком свете он помахал мне рукой: это был сигнал для меня начинать спуск. Я внимательно наблюдала за его действиями и могла воспроизвести его метод. Я уверяла себя, что это совсем не отличается от раскачивания на веревках, привязанных к стропилам чердака. Узлы были большими и крепкими, мы предусмотрительно сделали их на расстоянии четырех с половиной футов друг от друга. Крис велел мне не смотреть вниз, а концентрироваться на поиске узла, расположенного ниже. Меньше чем через десять минут я стояла на земле рядом с Крисом.

– Ничего себе! – прошептал он, крепко обнимая меня. – Ты сделала это лучше, чем я!

Мы находились на задней стороне садов Фоксворт-холла, где все комнаты были темные, зато в комнатах слуг над большим гаражом все окна были ярко-желтыми.

– Веди, Макдуф, к месту для плавания, – сказала я низким голосом, – конечно, если ты знаешь дорогу.

Разумеется, он знал ее. Мама рассказывала нам о том, как они с братьями незаметно ускользали из дома и шли купаться со своими друзьями.

Крис взял меня за руку, и мы пошли на цыпочках прочь от огромного дома. Так странно было оказаться снаружи в эту теплую летнюю ночь, пока наши младшие брат и сестра оставались сидеть в запертой комнате. Перейдя маленький пешеходный мост, мы вышли за границы фоксвортской собственности и почувствовали себя счастливыми, почти свободными. Но и теперь нам следовало быть осторожными, чтобы нас никто не заметил! Мы побежали к лесу, а затем к озеру, о котором нам говорила мама.

Было десять часов, когда мы покинули дом, и десять тридцать, когда мы дошли до маленького озерца, окруженного деревьями. Мы боялись, что другие испортят нам купание и мы уйдем неудовлетворенными, но поверхность озера была гладкой, не потревоженной ни ветром, ни купальщиками, ни лодками.

В лунном свете, под звездным небом, я смотрела на это озеро и думала, что никогда не видела такой восхитительной воды и никогда еще ночь не наполняла меня таким восторгом.

– Мы будем плавать голышом? – спросил Крис, странно посмотрев на меня.

– Нет. Мы будем плавать в нижнем белье.

Беда в том, что у меня не было лифчика. Но поскольку мы уже оказались здесь, дурацкая жеманность не могла помешать мне насладиться этой водой, залитой лунным светом.

– Кто последний, тот дурак! – прокричала я.

Скинув с себя одежду, я побежала к берегу. Но, добежав до него, я каким-то образом почувствовала, что вода холодная, и попробовала ее ногой – она оказалась ледяной! Я оглянулась на Криса: он снял часы, отбросил их в сторону и поспешил ко мне. Так быстро, что я не успела набраться храбрости и нырнуть в воду, а он уже оказался сзади и резко пихнул меня! Плюх – и я сразу окунулась с головой, а не вошла в нее постепенно, как хотела.

Дрожа, я всплыла на поверхность и посмотрела вокруг в поисках Криса. Я увидела его силуэт, крадущийся по каменной гряде. Крис поднял руки и по-лебединому грациозно нырнул в середину озера. Я раскрыла рот от изумления. А вдруг там недостаточно глубоко? Что, если он ударился о дно и сломал себе шею?

Время все шло… шло… а он не всплывал! О господи! Он мертв, утонул!

– Крис, – позвала я, всхлипывая, и поплыла к тому месту, где он исчез и где еще не успокоилась вода.

Вдруг кто-то схватил меня за ноги! Я вскрикнула и ушла под воду, увлекаемая Крисом, который затем, мощно работая ногами, вынес нас на поверхность. Мы оба засмеялись, и я плеснула ему водой в лицо за такую гадкую шутку.

– Разве это не лучше, чем сидеть в той душной отвратительной комнате? – спрашивал он, резвясь вокруг меня в диком, сумасшедшем исступлении.

Было похоже, что частица свободы ударила ему в голову, как крепкое вино, и он действительно опьянел. Он плавал вокруг меня и снова пытался поймать меня за ноги и утащить под воду. Но теперь я была умнее. Он нырял, плавал на спине и на боку, брассом и кролем, по-разному называя то, что показывал.

– Это кроль на спине, – говорил он и демонстрировал технику, которой я никогда не видела.

Всплыв на поверхность после очередного погружения, он запел «Танцуй, балерина, танцуй» и стал брызгать мне в лицо водой, а я плескала в него. Затем он схватил меня в объятия, и мы боролись, визжа и смеясь, счастливые, как дети. Он был замечателен в воде, как танцор. Внезапно я почувствовала себя утомленной, от усталости я стала просто как тряпка, так что Крис обхватил меня рукой и помог выбраться на берег.

Мы повалились на траву и принялись болтать.

– Еще раз поплаваем и вернемся к близнецам, – сказал он, лежа навзничь на откосе позади меня.

Оба мы пристально смотрели на небо, полное мерцающих и поблескивающих звезд, и на ущербную луну, которая то появлялась, то пряталась в облаках, окрашивая их края.

– Я надеюсь, мы сможем забраться обратно на крышу?

– Сможем, потому что должны.

Это был мой Кристофер Долл, вечный оптимист, растянувшийся позади меня, весь мокрый и блестящий, со светлыми волосами, прилипшими ко лбу. У него был тот же нос, что и у отца, те же полные губы прекрасной формы, которые не надо было надувать, чтобы придать им чувственности; подбородок стал квадратным и строгим, а грудь начала расширяться… а над его сильными бедрами уже начал набухать холмик растущей мужественности. Было что-то в мужских, хорошо очерченных бедрах, что привлекало меня. Я отвернула голову, не в состоянии любоваться его красотой без чувства вины и стыда.

В ветвях деревьев у нас над головой гнездились птицы. Они тихонько чирикали, и эти звуки почему-то напомнили мне близнецов, наполняя сердце грустью, а глаза – слезами.

Светляки вспыхивали и тухли, оставляя за собой желтоватый след, по которому мы пытались определить, какая это особь – мужская или женская.

– Крис, вот эта – мужская она или женская?

– Я не знаю, – ответил он безразличным тоном. – Я думаю, что они зажигаются парами: женская остается на земле, подавая сигнал, а мужская летит по небу, отыскивая ее.

– То есть ты не уверен в этом, ты, всезнающий?

– Кэти, не цепляйся к словам. Конечно же, я не знаю всего.

Он повернул голову и встретился со мной глазами; мы оба почувствовали себя не в состоянии смотреть куда-либо еще.

Мягкий южный бриз играл моими волосами и сушил капли у меня на лице. Я чувствовала его легкие поцелуи, и мне хотелось плакать без причины, просто оттого, что эта ночь была так хороша, а я находилась в возрасте высоких романтических стремлений. Ветер нашептывал мне в уши слова любви… слова, которые я так боялась от кого-нибудь услышать. Но ночь под деревьями по-прежнему была нежна, вода поблескивала в лунном свете, и я вздохнула. Я почувствовала, что когда-то раньше уже была здесь, на этой траве у озера. О, какие странные мысли пробуждали у меня вспыхивающие звезды… но жужжание москитов и вскрик филина где-то вдалеке вернули меня в ночь, в которой мы были беглецами, спрятанными от мира, не желающего нас принимать.

– Крис, тебе почти семнадцать – это возраст отца, когда он впервые встретил маму.

– А тебе четырнадцать – это был ее возраст, – произнес он хрипло.

– Ты веришь в любовь с первого взгляда?

Он колебался, обдумывая.

– Я не авторитет в этом вопросе. Помню, когда я был в школе, мне стоило только встретить красивую девушку, как я влюблялся в нее. Поговорив с ней и выяснив, что она немного глуповата, я переставал что-либо чувствовать к ней. Но если бы ее красота дополнялась другими ценными качествами, я думаю, что мог бы влюбиться с первого взгляда, хотя я читал, что такая любовь – не более чем физическое влечение.

– Ты думаешь, что я тупица?

Он усмехнулся и погладил меня по голове.

– Черт побери, конечно нет. Надеюсь, что и ты так не думаешь. Твоя беда, Кэти, в том, что у тебя слишком много способностей и ты хочешь сделать все сразу, а это невозможно.

– Откуда ты знаешь, что я хотела бы быть и певицей, и актрисой?

Он тихо засмеялся:

– Глупышка, ведь ты же играешь девяносто процентов времени и напеваешь про себя, когда довольна собой, что, к несчастью, случается не так часто.

– А ты часто бываешь доволен собой?

– Нет.

Так мы и лежали, рассеянно глядя на то, что привлекало наше внимание, вроде светляков в траве, шепчущихся листьев, плывущих облаков или игры лунного света на воде. Ночь была очаровательна, и она снова заставила меня думать о неисповедимых путях природы. Я не понимала множество этих путей, не понимала, почему ночью я мечтаю, как сейчас, не понимала, почему просыпаюсь, трепеща в тоске по исполнению чего-то, чего не могу достичь.

Я была рада, что Крис убедил меня пойти. Было замечательно лежать на траве, чувствовать свежесть и прохладу, чувствовать себя снова живой.

– Крис, – начала я осторожно, боясь испортить мягкую прелесть этой звездной ночи, – как ты думаешь, где наша мама?

Он, не отрываясь, смотрел на Полярную звезду.

– Даже не представляю, – произнес он наконец.

– Разве у тебя нет никаких подозрений?

– Конечно есть.

– И в чем они заключаются?

– Может быть, она больна?

– Она не больна, мама никогда не болеет.

– Может быть, она отправилась по делам своего отца?

– Тогда почему она не пришла к нам и не сказала, что уезжает и когда ее ждать?

– Я не знаю, – произнес он раздраженно, как будто я портила весь вечер.

Разумеется, он знал не больше меня.

– Крис, ты любишь ее и доверяешь ей по-прежнему?

– Не задавай мне подобных вопросов! Она моя мать. Она – все, что у нас есть, и если ты думаешь, что я собираюсь говорить гадости про нее, лежа здесь, так я этого делать не буду! Где бы она ни была сейчас, она думает о нас и она вернется. У нее наверняка были очень веские причины для отъезда и долгого отсутствия, в этом ты можешь быть уверена.

Я не сказала ему, о чем я думаю: о том, что она могла бы найти время зайти к нам и поведать о своих планах. Крис понимал это так же хорошо, как и я.

Он говорил с хрипотой в голосе – это случалось только тогда, когда он чувствовал боль, но не физическую. Я захотела устранить вред, нанесенный моими вопросами.

– Крис, девушки моего возраста и парни твоего начинают ходить на свидания. Ты знаешь, как вести себя на свидании?

– Конечно, я видел кучу этого по телевизору.

– Но смотреть и делать – разные вещи.

– Однако все-таки там есть подсказка, что говорить и что делать. И кстати, ты еще слишком молода, чтобы ходить на свидания с парнями.

– А теперь позволь мне кое-что тебе сказать, мистер Большие Мозги. Девушка моего возраста фактически на год старше, чем парень твоего возраста.

– Ты сошла с ума!

– Сошла с ума? Я читала статью в журнале, написанную авторитетом в этом вопросе, доктором психологии, – сказала я, надеясь, что произвела на него впечатление. – Он пишет, что все девушки эмоционально созревают гораздо раньше, чем мальчики.

– Автор этой статьи судит обо всем человеческом роде с позиции собственной незрелости.

– Крис, ты думаешь, что знаешь все, но никто не может знать всего.

Он повернул голову и, встретив мой взгляд, нахмурился, по своему обыкновению.

– Ты права, – согласился он. – Я знаю только то, о чем читал, и внутри я чувствую себя озадаченным, как первоклассник. Я ужасно зол на маму за то, что она делает, и я чувствую столько разных вещей, а мне не с кем о них поговорить. – Он оперся на локоть и посмотрел мне в лицо. – Хоть бы твои волосы побыстрее выросли снова. Теперь я не стал бы использовать ножницы, все равно от них никакой пользы.

Было гораздо лучше, когда он не говорил ничего напоминающего о Фоксворт-холле. Я хотела просто смотреть в небо и чувствовать свежую ночь на влажной коже. Моя пижама была сделана из тонкого белого батиста с узором из розовых бутонов и с кружевами по краям. Она прилипла ко мне, как вторая кожа, так же как белые шорты Криса – к нему.

– Пойдем, Крис.

Он неохотно поднялся и протянул руку.

– Еще поплаваем?

– Нет. Пойдем обратно.

В тишине мы пошли прочь от озера сквозь лес, пьяные от сознания того, что мы находились снаружи, на земле.

Мы возвращались назад к своим обязанностям. Очень долго мы стояли перед веревкой, уходившей к дымоходу на крыше. Я думала не о том, как мы будем подниматься, а о том, что нам дал этот кратковременный побег из тюрьмы, в которую мы снова возвращались.

– Крис, ты чувствуешь себя по-другому?

– Да. Хотя мы не делали ничего особенного, просто походили по земле и немного поплавали, я чувствую себя ожившим и полным надежды.

– Мы могли бы выбраться отсюда хоть сегодня ночью, не дожидаясь, когда мама вернется. Мы могли бы подняться, сделать лямки, чтобы нести близнецов, и унести их, пока они спят. Мы бы могли убежать. Мы были бы свободны!

Он не ответил, а начал подъем, цепляясь руками за узлы и пропуская веревку между ног. Когда он залез, я тоже начала карабкаться; мы не доверяли веревке вес двух человек. Подниматься было гораздо тяжелее, чем спускаться. Похоже, мои ноги были значительно сильнее рук. Я потянулась к следующему узлу и подняла правую ногу.

Внезапно моя нога соскользнула с опоры, и я повисла, удерживаемая лишь своими слабыми руками!

Короткий вскрик сорвался с моих губ. Я была больше чем в двадцати футах от земли!

– Держись! – скомандовал сверху Крис. – Веревка прямо у тебя между ног. Тебе просто нужно быстро их сомкнуть!

Я не видела, что делаю. Я могла лишь следовать указаниям. Вся дрожа, я зажала веревку между бедер. Страх сделал меня слабой. Чем дольше я оставалась на одном месте, тем страшнее мне становилось. Я начала задыхаться. А потом полились слезы… глупые девичьи слезы!

– Ты почти достаешь до моей руки, – звал Крис. – Еще несколько футов, и я смогу достать тебя, Кэти, не паникуй. Подумай, как ты нужна близнецам! Постарайся… изо всех сил!

Мне пришлось убедить себя ухватиться рукой за следующий узел. Я снова и снова повторяла себе, что смогу сделать это. Мои ноги были скользкими от травы, но и у Криса они тоже были скользкими, однако он справился. Если он смог сделать это, то и я смогу.

Мало-помалу я забралась по веревке до того места, где Крис сумел, вытянувшись, схватить меня за запястье. Когда его сильные руки ухватили меня, по всему моему телу прошла волна облегчения, разгоняя кровь в жилах. Через несколько секунд Крис втащил меня наверх, и мы крепко обнялись, то ли смеясь, то ли плача. Затем мы добрались до дымохода, держась за веревку. И вот мы вновь очутились в знакомом месте, сильно дрожа от волнения.

О, какая ирония: мы были рады вернуться!

Крис лег на кровать и уставился на меня:

– Кэти, когда мы лежали на берегу озера, я на секунду-другую почувствовал себя словно на небесах. Потом, когда ты повисла на веревке, я подумал, что если ты умрешь, то я тоже умру. Мы не должны повторять эту вылазку. В твоих руках нет той силы, как у меня. Я жалею, что забыл об этом.

Ночная лампа мерцала в углу розовым светом. В сумерках наши глаза встретились.

– Я не жалею о том, что мы пошли. Я рада. Я так давно не чувствовала себя живой.

– Ты чувствовала это? – спросил он. – Я тоже… как будто мы проснулись от плохого сна, который длился слишком долго.

И я снова осмелела:

– Крис, как ты думаешь, где сейчас находится наша мама? Она постепенно ускользает от нас и никогда по-настоящему не смотрит на близнецов, как будто теперь они ее пугают. Но она еще никогда не отсутствовала так долго. Ее нет уже больше месяца.

Я услышала его тяжелый, грустный вздох.

– Честно, Кэти, я просто не знаю. Она сказала мне то же, что и тебе, но могу держать пари, что у нее серьезная причина.

– Но какой должна быть причина, чтобы уехать без объяснений? Хоть это-то она могла бы сделать?

– Не знаю, что сказать.

– Если бы у меня были дети, я бы никогда не оставила их так, как она. Я бы не бросила своих четверых детей в запертой комнате и не забыла бы о них.

– Ты помнишь, что не собиралась иметь детей?

– Крис, когда-нибудь я буду танцевать с мужем, который полюбит меня, и если он захочет иметь ребенка, я должна буду согласиться.

– Разумеется, я знал, что ты переменишь мнение, когда вырастешь.

– Ты правда думаешь, что я достаточно красива, чтобы быть любимой мужчиной?

– Ты красива более чем достаточно. – В голосе его звучало смущение.

– Крис, ты помнишь, как мама говорила нам, что деньги, а не любовь правят миром? Я думаю, что она была не права.

– Да-а? А ты подумай дальше. Почему нельзя иметь и то и другое?

И я подумала. У меня было множество мыслей. Я лежала и смотрела в потолок, снова и снова обдумывая жизнь и любовь. Из каждой прочитанной мною книги я вынесла кусочки философии и сложила из них стройную четкую теорию, в которую поверила на всю оставшуюся жизнь.

Любви, если бы она пришла и постучалась ко мне в дверь, мне было бы достаточно.

И тот неизвестный автор, который написал, что, если у тебя есть слава, этого недостаточно; если у тебя есть богатство, этого все еще недостаточно; и если у тебя есть слава, богатство и любовь, этого по-прежнему недостаточно, – бедняга, его можно было только пожалеть.