Текст книги "Цветы на чердаке"

Часть вторая

Доколе день дышит прохладою, и убегают тени…

Песнь песней Соломона, 2: 17

Взрослее, мудрее

Прошел еще год, почти так же, как и первый. Мама приходила все реже, но всегда приносила обещания, заставлявшие нас надеяться, что освобождение близко. Каждый день мы заканчивали, вычеркивая очередную клетку в календаре.

Теперь у нас было три календаря с большими красными крестами. Первый и третий – заполненные наполовину, второй – целиком, как будто залитые кровью. Умирающий дедушка, которому было уже шестьдесят восемь лет, не торопился испустить дух и все жил, и жил, и жил, пока мы сидели в заточении.

По четвергам слуги Фоксворт-холла уезжали в город, и тогда мы с Крисом тайком выбирались на черную крышу, чтобы впитывать в себя живительный свет солнца или дышать свежим воздухом под луной и звездами.

Хотя было высоко и опасно, мы чувствовали себя почти на воле, когда наша истосковавшаяся кожа ощущала на себе настоящий ветер.

Там, где два крыла дома встречались, образуя угол, мы были в безопасности, надежно скрытые трубой. Ни один человек не мог заметить нас с земли.

Поскольку гнев бабушки еще не материализовался и ничто не предвещало грозы, мы стали беззаботными. Мы не всегда скромно вели себя в ванной и не всегда были полностью одеты. Нелегко было проводить вместе день за днем и постоянно скрывать интимные места от противоположного пола.

Честно говоря, нам было безразлично, кто что видел.

Нам следовало обращать на это внимание.

Нам не хватало осторожности.

Мы должны были помнить о рубцах на спине мамы и никогда, никогда не забывать этой картины. Но тот день был слишком давно. Нам казалось, что с тех пор прошла целая вечность.

За последние годы я ни разу не видела себя обнаженной. Зеркало на дверце шкафчика с лекарствами было расположено слишком высоко, чтобы давать хороший обзор. Я никогда не видела других обнаженных женщин, даже на картинах. Старинные произведения искусства и мраморные статуи обычно скрывали детали. Поэтому, дождавшись момента, когда спальня была целиком в моем распоряжении, я разделась догола перед зеркалом и, приникнув к нему, стала восхищенно разглядывать свое тело. Гормоны произвели совершенно неправдоподобные изменения! Разумеется, я значительно похорошела с тех пор, как мы поселились здесь: лицо, волосы, ноги, не говоря уже о новых изгибах и выпуклостях. Я вертелась из стороны в сторону, не в силах оторвать глаз от своего отражения и делая балетные па.

Что-то заставило меня обернуться. Сзади, в тени гардеробной, стоял Крис, тихо спустившийся с чердака. Сколько времени он там стоял? Неужели он видел все глупые, неприличные позы, которые я принимала? «Господи, надеюсь, что нет», – подумала я.

Он замер, не двигаясь. Его глаза смотрели на меня странно, так, будто он ни разу не видел меня раздетой, а это на моей памяти случалось довольно часто. Наверное, когда с нами были близнецы, он не допускал нехороших мыслей и не смотрел на меня подолгу.

Его глаза медленно опустились вниз, задержавшись на груди, и потом так же медленно поднялись к моему лицу, покрасневшему от смущения.

Я стояла трепещущая и нерешительная, лихорадочно придумывая, что сделать, чтобы не выглядеть дурочкой-скромницей в глазах брата, который мог высмеять меня, если бы захотел. Он казался чужим и выглядел как-то старше. Я никогда не видела его таким. Одновременно в его взгляде было что-то беспомощное и ранимое, словно он умолял, чтобы я не прикрывалась и не лишала его того, что он так долго мечтал увидеть.

Время остановилось, пока он смотрел на меня из гардеробной, а я стояла в нерешительности перед зеркалом, которое, кроме всего прочего, демонстрировало ему вид сзади, также интересовавший его, судя по блеску в глазах.

– Крис, уйди, пожалуйста.

Он как будто не слышал.

Просто смотрел.

Я залилась краской с головы до ног, мой пульс бешено забился в каком-то сумасшедшем ритме, под мышками выступили крупные капли пота. Я чувствовала себя как ребенок, пойманный на каком-то мелком проступке и ужасно боящийся сурового наказания. Но тут я очнулась от оцепенения, а сердце застучало уже по-другому – испуганно, но одновременно и рассерженно. В конце концов, чего я боюсь? Это всего лишь Крис.

Я почувствовала стыд и обиду и потянулась за платьем, которое только что сняла. Я собиралась прикрыться им и попросить Криса уйти.

– Не надо, – сказал он, увидев, что я беру платье в руки.

– Ты не должен… – начала я неуверенно.

– Я знаю, что не должен, но ты такая красивая. Как будто я вижу тебя впервые. Когда ты успела так преобразиться? Я ведь все время был здесь, с тобой.

Что я могла ему ответить? Я только бросала на него умоляющие взгляды.

В этот момент позади меня в дверном замке повернулся ключ. Я поспешно стала натягивать платье, пока она не зашла. О боже, рукава куда-то подевались! Моя голова была полностью скрыта платьем, а остальная часть тела оставалась обнаженной. И она, наша бабушка, была здесь! Я не видела ее, но всей кожей ощущала ее присутствие.

В конце концов я нащупала проймы и быстро опустила платье, одернув подол. Но бабушка видела меня во всем моем обнаженном великолепии, я поняла это по ее поблескивающим камешкам-глазам. Она перевела их с меня на Кристофера и пронзила его уничтожающим взглядом. Он стоял как громом пораженный.

– Так! – прошипела она. – Я все-таки поймала вас. Я знала, что это рано или поздно произойдет.

Она заговорила первой. Все это напоминало один из моих кошмаров, когда мне снилось, что я стою голая перед лицом Бога и бабушки.

Крис вступил в поединок:

– Вы поймали нас? И что же мы делали? Ровным счетом ничего. Ничего!

Ничего…

Ничего…

Ничего…

Слово эхом отразилось от стен комнаты. Для бабушки, однако, это означало все.

– Грешники! – прошипела она, снова злобно посмотрев на меня. В ее взгляде не было ни тени жалости. – Ты думаешь, ты хорошенькая? Думаешь, эти недавно сформировавшиеся изгибы и выпуклости привлекательны? Тебе нравятся эти длинные, золотистые волосы, которые ты причесываешь и завиваешь?

При этом она улыбнулась. Никогда еще я не видела более страшной улыбки.

Я стояла, судорожно сжав колени и обхватив себя руками. Как беспомощно, оказывается, чувствуешь себя без нижнего белья и с расстегнутой молнией сзади. Я бросила взгляд на Криса. Он приближался к нам, выискивая глазами какое-нибудь оружие.

– Сколько раз ты позволяла брату пользоваться твоим телом? – выпалила бабушка.

Я не знала, что ответить, потому что не понимала смысла ее слов.

– Пользоваться? О чем вы?

Ее глаза сузились в щелки, и она остро посмотрела на Криса, как бы давая понять, что он-то знает, что она имеет в виду, даже если я об этом не догадываюсь.

– Знаете что, – сказал он, краснея, – мы не делали ничего плохого. – Его голос стал более низким и сильным. – Вы можете сколько угодно пожирать меня взглядом. Думайте что хотите, но ни Кэти, ни я не совершали ничего плохого или греховного.

– Твоя сестра была голой, она позволила тебе смотреть на себя, таким образом, вы нарушили мои правила.

Она снова окинула меня ненавидящим взглядом и вышла из комнаты. Я продолжала вздрагивать даже после того, как за ней захлопнулась дверь. Крис был в ярости.

– Зачем тебе понадобилось раздеваться в комнате? Ты ведь знаешь, что она подглядывает за нами именно в надежде поймать нас за чем-нибудь в этом роде. – Весь его вид говорил о том, что он готов броситься на меня с кулаками. – Она накажет нас. То, что она вот так удалилась, ничего не сделав, не означает, что она не вернется.

Я знала это. Она вернется с плетью в руках!

Сонные и капризные, с чердака спустились близнецы. Кэрри сразу же уселась перед кукольным домиком, а Кори присел на корточки у телевизора. Он взял свою дорогую, профессиональную гитару и начал наигрывать какую-то мелодию. Крис сел на кровать лицом к двери. Я была наготове, чтобы вовремя убежать, когда она войдет. Я хотела убежать в ванную, закрыть за собой дверь…

В замке заскрежетал ключ. Дверная ручка повернулась.

Я вскочила на ноги, и Крис тоже.

– Беги в ванную, Кэти, и оставайся там, – сказал он.

Бабушка вошла в комнату, возвышаясь, как гигантское дерево, но в руках у нее была не плеть, а огромные ножницы, которые обычно используют для кройки. Они были блестящими, хромированными и, кажется, очень острыми.

– Сядь, девчонка, – бросила она. – Я собираюсь остричь тебе волосы. Под корень. Тогда, может быть, ты перестанешь так гордиться, глядя в зеркало.

При виде моего удивления ее лицо сложилось в презрительную гримасу.

Этого я боялась больше всего! Я скорее вынесла бы наказание плетью! Кожа все равно зажила бы, но потребуется несколько лет, чтобы снова отрастить мои прекрасные длинные волосы, которыми я так дорожила. Я лелеяла их с тех пор, как папа сказал мне, что они красивы и что он очень любит маленьких девочек с длинными волосами. Откуда бабушка знала, что каждую ночь мне снится, как она тайком пробирается в комнату и пытается обкорнать меня, словно овцу? Иногда мне казалось, что она хочет отрезать и мои груди.

Она всегда смотрела на какую-то часть моего тела, не замечая целого. По всей видимости, она представляла меня как совокупность каких-то отдельных, неодушевленных составляющих, каждая из которых возбуждала в ней гнев. А все, что возбуждало в ней гнев, должно было погибнуть.

Я сделала попытку рвануться в ванную. Но по неизвестной причине мои натренированные ноги танцовщицы отказались двигаться. Меня парализовал сам вид этих длинных, блестящих ножниц в сочетании с металлическим блеском в глазах бабушки.

Крис снова заговорил сильным, твердым голосом:

– Вы не посмеете отрезать ни пряди волос Кэти, бабушка. Попробуйте сделать шаг в ее сторону, и я ударю вас по голове этим стулом.

Он поднял один из стульев у обеденного стола, готовый привести свою угрозу в исполнение. Его голубые глаза сверкали огнем в ответ на ненависть в глазах бабушки.

Она презрительно посмотрела на него, видимо подразумевая, что его намерения никогда не исполнятся и его сила ничтожна по сравнению с той горой стали, на которую он посягнул.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Выбирай, девчонка: или твои волосы, или никакой пищи и молока в течение недели.

– Но близнецы здесь ни при чем! – возразила я. – Крис тоже. Он не знал, что на мне не было одежды, когда спускался с чердака. Это все моя вина. Пусть я останусь без еды и молока на неделю. Я не буду голодать, и к тому же мама не позволит вам сделать это со мной. Она принесет еду.

Однако последние слова я произнесла без всякой уверенности. Мама не приходила к нам уже давно. Вряд ли она будет появляться чаще. Я наверняка сильно проголодаюсь.

– Твои волосы или неделя без еды, – повторила бабушка ровным, безразличным голосом.

– Вы не правы! – вспылил Крис, приближаясь к ней со стулом в поднятой руке. – Я застал Кэти врасплох. Мы не сделали ничего греховного и никогда ничего не делали. Это стечение обстоятельств, по которому ни о чем нельзя судить.

– Или твои волосы, или ни один из вас не будет есть в течение недели, – повторила она, глядя на меня и, как всегда, игнорируя Криса. – А если ты убежишь на чердак или спрячешься в ванной, то вы не получите пищи две недели или до тех пор, пока ты не выйдешь оттуда, остриженная наголо.

Затем она направила свой холодный, расчетливый взгляд на Кристофера.

– Думаю, что именно ты должен будешь исполнить это, – сказала она, изобразив на лице подобие улыбки, положила ножницы на тумбочку, повернулась и ушла.

Мы с Крисом в замешательстве посмотрели друг на друга.

Наконец Крис улыбнулся:

– Брось, Кэти, все это – форменный блеф. Мама может появиться с минуты на минуту. Мы скажем ей. Не будет никаких проблем. Я никогда не обрежу твои волосы. – Он поднялся и обнял меня. – Хорошо, что мы припрятали на чердаке коробку крекеров и фунт чеддера. Кроме того, у нас осталась сегодняшняя порция еды. Старая ведьма забыла про нее.

Мы редко съедали помногу. В этот день мы постарались есть еще меньше, на случай если бы мама не пришла. Мы сохранили часть нашего молока и апельсины. День закончился, а мама не появлялась. Всю ночь я вертелась с боку на бок, то засыпая, то просыпаясь. Засыпая, я видела ужасные кошмары: мы с Крисом бродили по темному, густому лесу, заблудившись в поисках Кори и Кэрри. Мы выкрикивали их имена, но ответа не было. В панике мы бежали все глубже и глубже, и тьма вокруг нас все сгущалась.

Неожиданно в темноте возник пряничный домик. Некоторые детали были сделаны из сыра, крыша – из печенья «Орион», а извивающаяся дорожка, ведущая к входной двери, была вымощена твердой рождественской карамелью. Сама дверь состояла из шоколада «Херши», а ограда – из мятных палочек и трубочек с мороженым семи видов. Я мысленно обратилась к Крису: «Это ловушка! Нам туда нельзя!»

Он ответил: «Мы должны зайти! Нам нужно спасти близнецов!»

Мы тихо пробрались внутрь и увидели подушки из плюшек, сочащиеся золотистым маслом, и диван из свежеиспеченного хлеба, тоже с маслом.

В кухне стояла ведьма – всем ведьмам ведьма! Нос клювом, выступающий подбородок, провалившийся беззубый рот, а на голове что-то вроде мочалки с торчащими во все стороны концами волокон.

Она держала близнецов за длинные золотистые волосы, готовясь засунуть их в горячую печь. Они уже были покрыты розовой и голубой глазурью, их тела, еще не поджарившиеся, начинали превращаться в пряник, а голубые глаза – в черные изюмины!

Я страшно закричала, потом еще и еще.

Ведьма повернулась и посмотрела на меня своими каменными серыми глазами, ее провалившийся рот, похожий на ножевую рану, широко открылся. Ведьма захохотала. Она продолжала хохотать, пока мы с Крисом стояли, не в силах пошевелиться от шока. Она откинула назад голову, и мы увидели в ее разверстом рту гланды, похожие на клыки, – и тут внезапно она начала с пугающей быстротой изменяться. Под нашими изумленными взглядами она превратилась из гусеницы в бабочку. Ужасное создание стало нашей матерью.

Мама! Шелковые пряди ее волос, спустившись до пола, заскользили в нашу сторону, как змеи. Тугие кольца, извиваясь, окутывали наши ноги, подбираясь к горлу, пытаясь задушить нас, не дать нам заговорить, чтобы мы не помешали ей получить наследство.

«Я люблю вас, люблю, люблю, люблю», – шептала она, не открывая рта.

Я проснулась, но Крис продолжал спать, и близнецы тоже.

Я чувствовала, что опять засыпаю, несмотря на отчаянные попытки не делать этого. Я все глубже и глубже утопала в дреме и в конце концов погрузилась обратно в свои кошмарные сны. Я бежала куда-то в темноту и, споткнувшись, упала в пруд, наполненный кровью. Кровь была теплой и пахла смолой, а странные, блестящие бриллиантовой чешуей рыбы с лебедиными головами и красными глазами щипали мне руки и ноги, так что они скоро онемели и одеревенели, а рыбы с лебедиными головами смеялись, смеялись, довольные тем, что я сдалась, не могу сопротивляться и вся в крови. «Смотри! Смотри! Смотри! – кричали они, и эхо тысячекратно повторяло их голоса. – Тебе отсюда не выбраться».

За тяжелыми шторами, надежно скрывающими от нас свет надежды, занялся бледный рассвет.

Кэрри повернулась во сне и поближе прижалась ко мне.

– Мама, – пробормотала она, – мне не нравится этот дом.

Ее шелковые волосы, касавшиеся моей руки, напоминали гусиный пух, и ко мне мало-помалу начало возвращаться осязание.

Я неподвижно лежала на кровати, а Кэрри беспокойно вертелась, ей явно не хватало моих рук, обнимающих ее, но я чувствовала себя такой измотанной, что не могла пошевелиться. Что со мной произошло? Голова была тяжелой, как будто ее набили булыжниками, распирающими череп изнутри, и болела так сильно, что я всерьез испугалась, как бы она не взорвалась. Пальцы рук и ног ныли. Тело было налито свинцом. Стены то уплывали, то приближались, и все прямые вертикальные линии куда-то исчезли.

Я попыталась увидеть свое изображение в затуманенном зеркале напротив, но распухшая голова не поворачивалась. Перед сном я всегда распускала волосы по подушке, чтобы, повернув голову, ощущать щекой их шелковистую мягкость. Это чувство доставляло мне громадное наслаждение, навевало сладкие и радостные сны о любви. Но сегодня на подушке не оказалось никаких волос. Что с ними случилось?

Ножницы?.. Ножницы все еще лежали на тумбочке. Несколько раз прочистив горло, я попробовала тихонько позвать Криса. Звать маму мне даже не приходило в голову. Я мысленно молила Бога, чтобы мой брат услышал меня.

– Крис, – наконец смогла я произнести странным, хрипловатым шепотом. – Со мной что-то случилось.

Как ни удивительно, мой шепот разбудил его. Он сел на кровати и протер глаза.

– Чего тебе, Кэти?

Я пробормотала что-то такое, отчего он сорвался с постели, растрепанный, в измятой синей пижаме, и поспешил ко мне. Внезапно он вздрогнул, резко втянул воздух и издал задушенный вскрик, в котором прозвучали потрясение и ужас:

– Кэти, боже мой!

От его восклицания у меня по всему телу побежали мурашки.

– О, Кэти, Кэти! – застонал он, вытаращив глаза.

Не понимая, в чем дело, я подняла тяжелые, непослушные руки и попыталась дотянуться до головы. На сей раз мне это удалось. И тут ко мне мигом вернулся голос, и я испустила громкий вопль. Я визжала как ненормальная, пока Крис не подбежал и не схватил меня в объятия.

– Прекрати, пожалуйста, прекрати, – всхлипывал он. – Подумай о близнецах. Не пугай их, прекрати так кричать, пожалуйста, Кэти. Они столько пережили, и не стоит оставлять в их душах шрам на всю жизнь, а это обязательно произойдет, если ты не успокоишься. Все нормально, мы попробуем это исправить. Клянусь, сегодня я придумаю что-нибудь, чтобы смыть смолу с твоей головы.

На моей руке он нашел красную точку – след от укола шприцем, который сделала бабушка, усыпив меня каким-то препаратом. Очевидно, когда я спала, она залила мои волосы горячей смолой. Перед этим она собрала их в тугой пучок, так что не осталось ни одной пряди, избежавшей склеивания.

Крис не хотел пускать меня к зеркалу, но я решительно оттолкнула его и, не веря своим глазам, уставилась на ужасный черный сгусток вместо волос на моей голове. Он напоминал гигантскую жевательную резинку, растаявшую и стекающую по щекам черными слезами.

Увидев это, я поняла, что Крису никогда не удастся смыть смолу, никогда!

Кори проснулся первым, готовый подбежать к окну и, раздвинув шторы, посмотреть на солнечный свет, все время норовивший спрятаться от него. Он уже встал с кровати и хотел броситься к окну, как вдруг увидел меня.

У него широко открылись глаза и отвисла челюсть. Он поднял маленькие дрожащие руки и протер кулачками глаза, с изумлением глядя на меня.

– Кэти, – произнес он наконец, – это ты?

– Думаю, что да.

– Почему у тебя черные волосы?

Не успела я ответить, как проснувшаяся Кэрри испустила изумленный возглас.

– Кэти, какая странная у тебя голова! – В уголках ее глаз заблестели крупные слезы и медленно потекли по щекам. – Мне не нравится, как ты выглядишь, – заныла она, громко всхлипывая, как будто это ее волосы оказались залиты смолой.

– Успокойся, Кэрри, – сказал Крис, стараясь держаться спокойно и сдержанно, как будто ничего не случилось. – Это просто смола. Когда Кэти примет ванну и вымоет голову шампунем, все будет по-прежнему, как вчера. А пока она это делает, я хочу, чтобы вы позавтракали апельсинами и посмотрели телевизор. После того как Кэти закончит со своими волосами, мы съедим настоящий завтрак.

Он ничего не сказал о намерениях бабушки, чтобы не испугать их еще больше. Близнецы сели на пол, прижавшись друг к другу, как книги на полке, и принялись поедать апельсины, поглощенные созерцанием бессмысленных субботних мультфильмов, комедий и боевиков.

Крис приказал мне залезть в горячую ванну. Я снова и снова ныряла с головой в воду, а Крис пытался смягчить смолу шампунем. Смягчиться она действительно смягчилась, но не отставала, и пальцы Криса вязли в липкой массе. Я тихонько рыдала. Как он старался удалить смолу, не повредив волосы! Я не могла думать ни о чем, кроме ножниц, блестящих ножниц, лежащих на тумбочке.

Сидя на коленях у ванны, Крис сумел разобрать мои слипшиеся волосы на отдельные пряди, но, когда он убрал руки от моей головы, я в ужасе увидела, что к ним прилипла масса черных от смолы волос.

– Тебе придется воспользоваться ножницами, – в отчаянии заявила я через два часа, измотанная этой процедурой.

Но нет, ножницы были последним средством. Крис сказал, что попытается сделать химический реактив, чтобы растворить смолу, не трогая волосы.

У него был очень хороший химический набор, подаренный мамой. На крышке имелось суровое предупреждение: «Это не игрушка. Коробка содержит опасные химикаты, предназначенные только для профессионального пользования».

– Кэти, – сказал Крис, присев на корточки. – Я пойду в классную комнату на чердаке и попробую сделать какой-нибудь состав, чтобы убрать смолу. – Он робко улыбнулся мне. Свет лампы оттенял легкий пушок на его верхней губе, и я знала, что в нижней части тела у него более толстые и темные волосы, как и у меня. – Мне нужно воспользоваться унитазом, Кэти. Я никогда не делал это в твоем присутствии, поэтому мне как-то неудобно. Повернись ко мне спиной и зажми уши. И кстати, если ты помочишься в воду, аммиак, возможно, поможет смыть смолу.

Я удивленно уставилась на него. Все это начинало напоминать мои ночные кошмары. Сидеть в горячей ванне, справлять в нее малую нужду и полоскать в ней волосы? А мой брат у меня за спиной будет мочиться в унитаз? Это был сон, это было слишком нереально. А что, если Кори и Кэрри тоже захотят воспользоваться туалетом, пока я тут сижу в ванне?

К сожалению, это было достаточно реально. К ванне, взявшись за руки, подошли Кэрри и Кори, желая узнать, почему я задерживаюсь в ней так долго.

– Кэти, что у тебя на голове?

– Смола.

– Зачем ты намазала волосы смолой?

– Я сделала это во сне.

– А где ты ее нашла?

– На чердаке.

– Зачем тебе это понадобилось?

Я терпеть не могла ложь! Я хотела все рассказать – и не могла. Кэрри и Кори и без того уже боялись старую ведьму.

– Иди в комнату и посмотри телевизор, Кэрри, – приказала я раздраженно, не в силах больше выслушивать вопросы и смотреть на впалые щеки и ввалившиеся глаза близнецов.

– Кэти, ты меня больше не любишь?

– Сейчас же…

– Не любишь?

– Конечно я люблю тебя, Кори. Люблю вас обоих, но сейчас я очень сердита на саму себя, потому что по ошибке залила свои волосы смолой.

Кэрри и Кори снова удалились и устроились в уголке, шепотом обмениваясь замечаниями на своем странном языке, понятном только им самим. Иногда мне казалось, что они понимали гораздо больше, чем думали мы с Крисом.

Несколько часов я провела в ванне, пока Крис экспериментировал с разными растворами на нескольких прядях, отрезанных от моей когда-то роскошной гривы. Он перепробовал все возможные комбинации, то и дело заставлял меня менять воду, каждый раз делая ее горячее, пока я не покраснела, как вишня. Миллиметр за миллиметром он счищал с моих волос клейкую массу. В результате я избавилась от смолы вместе с большим количеством волос. Но у меня их было так много, что я могла позволить себе потерю некоторой части, чтобы спасти остальные. И когда дело было сделано, оказалось, что день уже прошел, а мы с Крисом так и не съели ни крошки. Он давал крекеры и сыр близнецам, а у него самого времени на еду не было. Завернувшись в полотенце, я села на кровать и принялась сушить свои значительно поредевшие локоны. Оставшиеся волосы сделались хрупкими, ломкими и изменили цвет на платиновый.

– Мог бы поберечь усилия, – сказала я Крису, с аппетитом поглощавшему два крекера с сыром. – Она не принесла нам пищу и не принесет, пока ты не отрежешь мне волосы.

Вместо ответа он подал мне стакан воды и тарелку с сыром и крекерами:

– Ешь и пей. Мы перехитрим ее. Если до завтра она не принесет нам еды или если не появится мама, я срежу волосы у тебя надо лбом и спрячу остальные под платком. Скажу, что ты стесняешься ходить с лысой головой. А волосы у тебя скоро отрастут снова.

Я молча съела все до последней крошки и запила водой из водопроводного крана. После этого Крис расчесал мои тусклые слабые волосы, столь много перенесшие. Как обычно, когда что-то теряешь, то видишь это по-новому: мои волосы никогда не казались мне такими мягкими и шелковистыми на ощупь. Я была рада, что осталось хоть что-то. Совершенно измотанная раздирающими меня весь день эмоциями, я легла на кровать и стала смотреть на Криса, который сидел на своей кровати и смотрел на меня. И когда я уже засыпала, он все еще сидел там, намотав на руку длинную прядь моих паутинно-тонких волос.

В эту ночь я часто просыпалась, и меня переполняли страх неопределенности и чувство бессильного гнева.

Проснувшись в очередной раз, я увидела Криса.

Он так и не ложился – на нем была та же одежда, что и днем. Придвинув к двери самое массивное в комнате кресло, он дремал в нем. В руках у него были те самые ножницы, длинные и острые. Он боялся, что бабушка проникнет в комнату и воспользуется ими. Даже спящий, он охранял меня от нее.

Стоило мне посмотреть на него, как Крис сразу встрепенулся. В розовом полумраке, всегда наполнявшем комнату по ночам, наши взгляды встретились, и он произнес:

– Привет!

– Крис, – воскликнула я, – ложись в кровать! Нельзя преграждать ей дорогу круглые сутки.

– Пока ты спишь, я буду это делать.

– Тогда давай я тоже постерегу вход. Давай по очереди.

– Кто здесь мужчина, ты или я? Кроме того, я съел больше твоего.

– А это-то тут при чем?

– Я могу позволить себе потерять в весе, а ты – нет. Ты и так тощая.

Он тоже весил мало, как и все мы. Если бы бабушка захотела, она все равно смогла бы распахнуть дверь: совокупная масса Криса и кресла не остановила бы ее. Несмотря на галантные протесты брата, я заняла место в кресле рядом с ним.

– Ш-ш, – прошептала я. – Вдвоем нам будет легче удержать дверь, и мы оба сможем дремать.

Обнявшись, мы заснули.

Наступило утро… Без бабушки… Без еды…

Начались бесконечные, жалкие, голодные дни.

Очень скоро крекеры с сыром кончились, хотя мы расходовали их очень и очень экономно. Тогда начались настоящие мучения. Мы пили только воду, сохраняя молоко для близнецов.

Крис, с трудом сдерживая слезы, состриг волосы на передней части моей головы. Я старалась не смотреть в зеркало. Длинные волосы сзади остались, и я скрыла их под шарфом, завязанным в виде тюрбана.

Вся ирония состояла в том, что бабушка и не думала приходить и проверять.

Она не приносила нам ни еду, ни молоко, ни чистое постельное белье, ни мыло и зубную пасту, которые у нас кончились. Даже туалетную бумагу. Теперь я жалела, что выкидывала оберточную бумагу от нашей дорогой одежды. Приходилось вырывать страницы из самых ветхих книг с полок на чердаке.

Потом засорился унитаз. Спустив в очередной раз воду, Кори истошно завопил, когда зловонная жидкость хлынула через край и залила пол. У нас не было троса, чтобы прочистить трубу. В панике мы метались по комнате, пытаясь найти решение. Я побежала на чердак за старой одеждой, чтобы вытереть пол, а Крис занялся выпрямлением проволочной вешалки, которой надеялся пробить пробку.

В конце концов ему это удалось, и система снова заработала. Потом он опустился рядом со мной на колени, и мы долго молча вытирали пол одеждой из старых сундуков.

Всю эту кучу отвратительно пахнущих тряпок мы засунули в сундук и тем самым добавили еще одну тайну к тем, что ждали своей разгадки на чердаке.

Мы избегали говорить об истинном ужасе нашего положения. Просто вставали по утрам, плескали в лицо холодной водой, полоскали рот, ходили по комнате, смотрели телевизор. По крайней мере, теперь нас не заботило, что бабушка может войти и наказать нас за мятую простыню или что-нибудь в этом роде. Какая разница.

Слезы близнецов, их просьбы о еде оставили в моей душе шрамы на всю последующую жизнь. Я чувствовала смертельную ненависть к старой ведьме и к маме за то, что они с нами делали.

В обеденные часы мы спали. Долгими часами сна старались мы заменить еду. Во сне не чувствовались ни голод, ни горечь одиночества. Мы утопали в ложной эйфории сновидений и просыпались, не осознавая происходящего. Жизнь превратилась в один бесконечный день, и мы проводили его, неподвижно лежа перед телевизором, в котором только и продолжалась настоящая жизнь. Усталая и полубесчувственная, я машинально повернулась и заметила, как Крис достает из кармана нож и вскрывает вены у себя на запястье. Потом он поднес руку ко рту протестующего Кори и заставил его пить свою кровь. Следующей была очередь Кэрри. Оба они, постоянно капризничавшие из-за еды – твердой, жирной или просто странной, – теперь пили кровь своего старшего брата и смотрели на него широко открытыми благодарными глазами.

Мне стало тошно, и я отвернулась, одновременно восхищенная тем, что мой старший брат оказался способен на такое… Он всегда находил выход из любого положения.

Присев на мою кровать, Крис посмотрел на меня долгим взглядом, затем опустил глаза на свое запястье, которое кровоточило уже не так сильно, и занес нож, чтобы я тоже могла поддержать себя его кровью. Я остановила его и отвела занесенную руку, отбросив в сторону стальной нож. Он бросился за ним, подхватил его и протер лезвие спиртом, несмотря на то что я торжественно поклялась не пить его кровь и не лишать его последних сил.

– Что мы будем делать, если она никогда не вернется? – уныло спросила я. – Она хочет нашей голодной смерти.

Естественно, я имела в виду бабушку – к тому времени она не появлялась уже две недели. Кроме того, я поняла, что Крис преувеличивал, когда говорил, что припрятал на черный день целый фунт чеддера. Теперь мы съели даже то, что использовали в качестве приманки в мышеловках. Мы провели три дня полностью без еды и еще четыре – с крошками сыра, предназначавшимися для мышей. Молоко, которое пили только близнецы, кончилось два дня назад.

– Она не даст нам умереть с голоду, – сказал Крис, обнимая меня своей ослабевшей рукой. – Вернее, мы ей не дадим сделать это с нами. Мы будем идиотами, если позволим ей. Если завтра она не придет к нам с едой, мы сделаем веревку из связанных простыней и по этой веревке спустимся из окна.

Моя голова лежала на его груди, и я слышала слабое биение его сердца.

– Откуда ты знаешь, что она теперь сделает? Она ненавидит нас. Хочет, чтобы мы умерли. Разве ты не помнишь, как она постоянно повторяла, что лучше бы мы вообще не появлялись на свет.

– Кэти, старая ведьма далеко не глупа. Она принесет еду очень скоро, пока мама не приехала, где бы она ни была.

Я сделала попытку перевязать ему запястье. Нам следовало бежать раньше, две недели назад, пока у нас были силы для того, чтобы совершить опасный спуск. Сейчас даже если бы мы и решились, то упали бы и разбились насмерть, тем более с привязанными на спине близнецами.