Текст книги "Цветы на чердаке"

Почему бабушка не наказывала нас больше? Мы ничего не сказали маме о прежних наказаниях; по-моему, это были настоящие грехи и их нельзя ничем оправдать. Однако старуха по-прежнему была с ней заодно. Каждый день она приносила нам продуктовую корзину, в которой были сэндвичи, тепловатый суп в термосах, молоко и всегда четыре пончика с сахарной пудрой. Почему бы ей хоть раз не разнообразить наше меню и не принести, допустим, хлеба, булочек, кусочков пирога или торта?

– Пошли, – командовал Крис, таща меня за собой по темным и зловещим коридорам. – Оставаться на месте опасно. Мы быстренько заглянем в трофейный зал, а затем сразу к маме в спальню.

Мне было достаточно и одного взгляда на этот самый трофейный зал. Я ненавидела, прямо-таки видеть не могла этот портрет маслом, висящий над встроенным камином. Он был так похож на нашего отца и в то же время совсем другой. Такой жестокий и бессердечный человек, как Малькольм Фоксворт, не имел права быть красивым, даже в юности. У него были такие холодные голубые глаза. За один этот взгляд он должен был покрыться с головы до ног болячками и нарывами. Я увидела все эти головы убитых им животных, тигровую и медвежью шкуры на полу и подумала, до чего же подходит ему этот трофейный зал!

Если бы Крис разрешил мне, я бы заглянула в каждую комнату. Но он тащил меня мимо закрытых дверей, разрешая заглянуть лишь в некоторые.

– Нечего совать туда свой нос! – шептал он. – Там ничего интересного.

Он был прав. Тысячу раз прав. Я поняла, что имел в виду Крис, когда говорил, что дом этот роскошный и великолепный, но совсем не теплый и не уютный.

Тем не менее он не мог не произвести на меня впечатление. Наш дом в Гладстоне проигрывал в сравнении с ним.

Миновав длинную анфиладу затемненных залов, мы наконец достигли апартаментов нашей мамы. Конечно, Крис описывал мне в деталях и кровать с лебедями, и кроватку на ножках, но лучше раз увидеть, чем сто раз услышать! У меня захватило дыхание. Мои мечты обрели крылья! Вот это великолепие! Это была не комната, а дворцовая палата для королевы или принцессы!

Я не могла глазам своим поверить, глядя на эту шикарную, роскошную, великолепную спальню! Ошарашенная, я бродила по ней туда-сюда, прикасалась к стенам, обитым дамасским шелком изысканного розово-земляничного цвета: такой шелк на стене дороже самого великолепного ковра. Мои пальцы касались меховой обивки, и я чувствовала себя сбитой с толку и сокрушенной. Я трогала пышные занавеси кровати и тяжелые драпировки из лилового бархата. Я спрыгнула с кровати и встала, глазея в восхищении на этого чудесного лебедя, чей внимательный, но сонный красный глаз, казалось, следил за мной.

Затем я отвернулась от этой кровати, где наша мама спала с чужим человеком, не нашим отцом. Я зашла в ее огромный гардероб, где можно было прогуливаться, сожалея о богатстве, которое никогда не будет моим, разве что в мечтах. У мамы было больше одежды, чем в универмаге. Плюс туфли, шляпки, сумочки. Четыре длинные меховые шубы, три короткие, пелерина из белой норки и темная из соболя, плюс меховые шляпки, около дюжины фасонов, из самых разнообразных мехов, плюс леопардовое манто на зеленой шерстяной подкладке. Затем халаты, ночные сорочки, пеньюары, все это разных фасонов, в оборках, разноцветное, отделанное то мехом, то перьями, струящееся, переливающееся, из бархата и шелка, из шифона, комбинированное, – боже мой! Ей пришлось бы прожить тысячу лет, чтобы надеть это все хотя бы однажды!

Я прихватила то, что попалось мне под руку, и отнесла в золотую гардеробную, которую показал мне Крис. Я заглянула в ванную, всю в зеркалах и живых растениях с настоящими цветами, там было два унитаза – один без крышки. (Я знаю теперь, что это было биде.) Отдельно – душ.

– Это все новое, – объяснил Крис. – Когда я впервые был здесь, ты знаешь, в ту ночь на Рождество, этого всего не было, я имею в виду, этой роскоши.

Я обернулась к нему, догадываясь, что все это было давно, но он не говорил мне. Он невольно покрывал ее преступление против нас, он не желал, чтобы я узнала об этих одеждах, мехах и баснословных драгоценностях, которые она хранила в одном из отделений своего обширного туалетного столика. Нет, он не лгал, просто не упоминал об этом. Но это все равно проступало в его растерянных, бегающих глазах, в том, как он старался быстренько избежать моих постоянных вопросов. Неудивительно, что она не хотела спать в нашей комнате!

Я стояла в раздевалке и примеряла вещи, которые прихватила из гардероба. Впервые в жизни я натянула нейлоновые колготки – о диво, как сразу преобразились мои ноги, божественно! Чего же удивляться, что женщины обожают такие вещи! Затем, опять-таки впервые, я примерила лифчик, но он был мне велик, к моему смущению.

Я затолкала в чашечки ткань, и они стали выпуклыми. Надела серебряные туфельки, но они были тоже велики. А затем я завершила свое преображение, надев черное платье с глубоким вырезом, открывавшим то, чего у меня было еще довольно мало.

Теперь можно и развлечься, как я это делала в детстве при любом удобном случае. Я уселась за мамин туалетный столик и принялась накладывать макияж щедрой рукой. У нее там было косметики десять вагонов. Я поработала над своим лицом на славу: крем, румяна, пудра, карандаш, тени, тушь, помада. А потом я начесала волосы кверху, что мне казалось сексуальным и стильным, воткнула в них шпильки и нацепила драгоценности. И в довершение ко всему духи – целая бочка.

Шатаясь на высоких каблуках, я повернулась к Крису.

– Ну, как я выгляжу? – спросила я, кокетливо улыбаясь и хлопая искусственными ресницами.

По правде сказать, я ожидала комплиментов. Зеркало ведь мне уже сказало, что я выгляжу сногсшибательно.

Крис осторожно исследовал комод, кладя все точно на свои места, но обернулся и взглянул на меня. Он раскрыл глаза от изумления и тут же грозно нахмурился, а я расхаживала перед ним, покачиваясь на четырехдюймовых каблуках, и хлопала веками. Наверное, я неправильно приклеила искусственные ресницы. Мне казалось, что я гляжу на мир божий сквозь паучьи ножки.

– Как ты выглядишь? – саркастически начал он. – Позволь дать тебе точный ответ. Ты выглядишь как шлюха, вот как! – Он отвернулся с отвращением, как будто не в силах смотреть на меня. – Молодая шлюха, вот так! А теперь иди умойся, положи все на место и убери туалетный столик!

Я направилась к ближайшему зеркалу. Оно показывало меня в полный рост, и у него имелись справа и слева створки, которые она, должно быть, поворачивала так и этак, чтобы рассмотреть себя со всех сторон, и эти три зеркала открывали целую ясную перспективу.

Что за чудное зеркало: оно закрывалось как книжка, и на обложке была красивая французская пастораль!

Вертясь и поворачиваясь, я исследовала свою внешность. Моя мама выглядела в таком же платье совершенно по-другому. Что я сделала не так? Правда, на руках у нее было поменьше браслетов. И она не надевала три ожерелья сразу, и чтобы при этом длинные бриллиантовые серьги свисали до плеч, плюс диадема, и у нее не было на каждом пальце, кроме больших, по три кольца. Да, возможно, я переборщила с драгоценностями!

Но зато я была ослепительна! А моя выступающая грудь была так пышна! По правде сказать, похоже, я и тут переборщила…

Я сняла семнадцать браслетов, двадцать шесть колец, ожерелье, диадему, и черное шифоновое платье стало выглядеть на мне не так элегантно, как на маме, когда она идет в нем на прием с одной-единственной ниткой жемчуга на шее.

О, а меха – ничто не украшает так, как меха!

– Давай быстрее, Кэти. Оставь в покое эти побрякушки и помоги мне искать.

– Крис, мне так хочется искупаться в ее черной мраморной ванне.

– Боже праведный! У нас нет на это времени!

Я сняла ее одежду, ее черный эластичный бюстгальтер, нейлоновые колготки и серебряные туфельки и надела свои собственные вещи. Но, подумав секунду, я стянула один белый простой лифчик из целой кучи у нее в комоде и засунула его под блузку.

Крису не нужна была моя помощь. Он так часто бывал здесь, что мог найти деньги без всякой помощи. Я хотела бы посмотреть, что внутри каждого ящика, но мне бы не хватило времени. Я выдвинула маленький ящичек ее ночной тумбочки, ожидая увидеть там кремы, салфетки, но ничего такого, что могли бы украсть слуги. Да, действительно, там был крем и салфетки, но еще две брошюрки в бумажных обложках, чтобы почитать перед сном. (Интересно, бывают у нее ночи, когда сон бежит от нее? Вспоминает ли она тогда о нас?)

Под этими брошюрками находилась большая плоская книга в красочной обложке: «Умелые руки, и твои собственные узоры». Да, это название заинтриговало меня. Мама научила меня когда-то делать простейшие стежки и даже чуть-чуть вышивать шерстью – это было уже тут, в мой первый день рождения за запертой дверью. Но свои собственные узоры – это что-то непостижимое. Ничего не подозревая, я вытащила книгу и открыла наугад.

Позади меня Крис выдвигал и задвигал ящики и переходил с места на место, мягко ступая обутыми в тапочки ногами. Я ожидала увидеть вышитые цветы или что-то в этом роде – все, что угодно, кроме того, что увидела.

Проглотив язык от изумления, я вытаращила глаза на эти цветные фотографии. Невероятно, что делали эти обнаженные мужчины и женщины… неужели люди на самом деле занимаются этим? И это и есть любовь?

Не только Крис слышал произносимые шепотом байки про это самое. Всюду, где только дети могли собраться в кружок, старшие просвещали младших. Но я, по крайней мере, полагала, что это дело совершенно интимное и заниматься им надо при закрытых дверях. Однако в этой книге изображалось множество пар, все в одной комнате, все обнаженные, они совокуплялись друг с другом всеми возможными способами.

Против моей воли, или мне так хотелось думать, мои руки медленно перелистывали страницы, открывая все более невероятные изображения! Как много способов! Сколько поз!

Боже мой, неужели вот это и есть та любовная лихорадка, которую имели в виду Реймонд и Лили из викторианского романа? Я подняла голову и уставилась в пустоту, сбитая с толку. Неужели с самого своего рождения мы стремимся к этому?

Крис произнес мое имя и сообщил, что нашел уже достаточно денег. Нельзя брать слишком много сразу, а то заметят. Он взял только однодолларовые и пятидолларовые бумажки и всю мелочь, какую нашел под диванными подушками.

– Кэти, что с тобой, ты оглохла что ли? Пошли!

Я не могла сдвинуться с места, не могла уйти, не могла закрыть эту проклятую книгу, не просмотрев ее до конца. Видя, что я стою, не в силах сдвинуться с места, он подошел ко мне сзади и заглянул через плечо, чтобы посмотреть, что так загипнотизировало меня. Я слышала его тяжелое дыхание. Вечность спустя он тихо присвистнул.

Он не сказал ни единого слова, пока я не дошла до конца и не закрыла книгу. Тогда он взял ее и начал сначала, разглядывая каждую страницу, которую пропустил, а я стояла рядом и тоже смотрела. Под фотографиями были напечатаны короткие тексты, но они не нуждались в объяснениях – по крайней мере, я так думаю.

Крис закрыл книгу. Я быстро взглянула ему в лицо. Он казался ошеломленным. Я положила книгу на место, накрыв сверху брошюрками. Крис взял меня за руку и повел к двери. Мы пробирались в свое северное крыло длинными и темными коридорами в совершенной тишине.

Теперь я очень хорошо знала, почему наша ведьма-бабка хотела, чтобы Крис и я спали на отдельных кроватях: значит, зов плоти в человеке так силен и требователен, если он заставляет людей вести себя подобно демонам, забывая о небесах. Я разглядывала спящую Кэрри. Сейчас, во время сна, она выглядела совсем невинным ребенком, что было не всегда заметно, когда она бодрствовала. Она казалась просто херувимом, свернувшимся в клубочек на краю постели, личико порозовело, щечки зарделись, кудряшки покрыли щечки и окружили лобик.

Я поцеловала ее и почувствовала тепло ее щеки, а затем повернулась к Кори погладить его мягкие кудри и поцеловать его румяную щечку. Вот такие дети получаются от того, что я видела в этой порнографической книжке, значит, не могло все это быть во зло, иначе Бог не создал бы мужчину и женщину такими, какие они есть. И все же я была так озабочена, и сбита с толку, и глубоко ошарашена, и шокирована, и еще… Я закрыла глаза и стала молча молиться: «Боже милостивый, спаси и сохрани близнецов, пока мы не выйдем отсюда… пока мы не достигнем спокойного и солнечного места, где двери никогда не закрываются… пожалуйста…»

– Иди в ванную первая, – сказал Крис, сидя на кровати спиной ко мне. Он опустил голову, а ведь сегодня была его очередь идти первым в ванную.

Я поспешила воспользоваться его добротой, без всяких возражений шмыгнула в ванную и сделала все, что нужно. Я вышла, одетая в толстый и теплый бесформенный халат. С моего лица была смыта вся косметика. Промытые шампунем волосы были еще влажными, когда я села на кровать и стала расчесывать их.

Крис молча поднялся и вошел в ванную, так и не взглянув на меня, а когда он спустя некоторое время вышел, я все еще сидела и расчесывала волосы. Он старался не встречаться со мной глазами. Так же и я не хотела, чтобы он смотрел на меня.

Одно из бабушкиных правил гласило, чтобы мы становились перед сном на колени у своих кроватей и возносили молитвы. Однако в эту ночь никто из нас не преклонил колена. Часто, стоя на коленях, сложив руки в молитвенном жесте, я не знала, о чем молиться, после того как уже столько молитв вознеслось к Господу и ни одна из них не была услышана. Я тогда просто стояла на коленях, ни о чем не думая, опустошенная, но тело мое жило и чувствовало, и каждый нерв его вопил о том, о чем я не могла подумать, а еще меньше сказать.

Я растянулась на спине рядом с Кэрри, чувствуя себя оскверненной и запачканной этой большой книгой, которую тем не менее я хотела бы посмотреть снова и прочитать каждое слово текста.

Наверное, было бы правильнее положить эту книгу на место сразу после того, как я обнаружила, о чем она, и уж конечно мне следовало захлопнуть ее, как только Крис подошел и заглянул мне через плечо. Теперь я уже знала, что я не святая, и не ангел, и не пуританская ханжа, и я чувствовала каждой косточкой своего тела, что недалек тот день, когда я узнаю все, что нужно, о том, как два тела совершают любовный акт.

Медленно-медленно я повернула голову, чтобы разглядеть в потемках, что делает Крис.

Он был на своем месте, укрытый одеялом, и внимательно смотрел на меня. Его глаза мерцали каким-то слабым прерывающимся светом.

– У тебя все в порядке? – спросил он.

– Да, я еще жива.

И затем я пожелала ему спокойной ночи голосом, совсем не похожим на мой.

– Спокойной ночи, Кэти, – сказал он тоже совсем не своим голосом.

Мой отчим

Весной Крис заболел. Его поминутно рвало, и он выходил из ванной весь зеленый, пошатываясь, и без сил валился ничком на кровать. Он хотел почитать «Анатомию» Грэя, но был вынужден отбросить ее, недовольный сам собой.

– Должно быть, я что-то съел, – раздраженно пробурчал он.

– Крис, мне не хочется оставлять тебя одного, – сказала я от двери, потому что уже собиралась засунуть деревянный ключ в замочную скважину.

Но он закричал на меня:

– Послушай, Кэти! Пора тебе становиться на ноги! Ты не должна цепляться за меня каждую минуту! Не будь такой, как наша мама. Это ей вечно нужен мужчина, чтобы было на кого опереться. Всегда рассчитывай на саму себя, Кэти!

Ужас сковал мое сердце и отразился в моих глазах. Он увидел это и заговорил мягче:

– Да нет, со мной все в порядке. Я сам о себе позабочусь. Нам же нужны деньги, Кэти, так что ступай. Может и не быть другого случая.

Я подбежала к кровати, упала на колени и прижалась к его груди, уткнувшись в пижаму. Он нежно погладил меня по волосам.

– Правда, Кэти, я поправлюсь. Не так уж мне плохо, чтобы плакать. Но ты должна помнить: что бы ни случилось с одним из нас, другой обязан вывести отсюда близнецов.

– Не говори этого! – закричала я.

От одной мысли, что он может умереть, все заныло у меня внутри. Я стояла на коленях, глядя на него, и вдруг мне пришло в голову, как часто в последнее время то один, то другой из нас болеет.

– Кэти, прошу тебя, иди. Вставай. Соберись с силами. Будешь брать только мелкие деньги: пятерки и доллары. Да собери всю мелочь, что вывалилась у отчима из карманов. И в гардеробе у него жестянка с мелочью. Возьми полную пригоршню четвертаков.

Он, казалось, похудел, был бледный и ослабевший. Я быстро поцеловала его в щеку, мне совсем не хотелось покидать его, ведь ему было плохо. Взглянув на спящих близнецов, я попятилась к двери, сжимая в руке деревянный ключ.

– Я люблю тебя, Кристофер Долл, – в шутку сказала я, открывая дверь.

– Я тоже тебя люблю, Кэтрин Долл, – сказал он. – Ни пуха ни пера.

Я послала ему воздушный поцелуй, затем закрыла и заперла за собой дверь. Сегодня можно было без опаски отправляться за добычей к маме в спальню. Днем она сказала, что они с мужем приглашены на очередную вечеринку к друзьям, живущим неподалеку. Я крадучись шла по коридорам, прижимаясь к стенам и стараясь держаться в тени, думая про себя, что сегодня обязательно возьму хотя бы одну двадцатку и одну десятку. Я должна рискнуть. Может быть, я даже стащу у мамы несколько драгоценностей. Их можно заложить, это еще лучше, чем деньги.

Полная решимости и сознания собственного долга, я не тратила время на трофейный зал. Я отправилась прямо в мамину комнату. Я не боялась нарваться на бабушку: она ложилась очень рано, в девять. А было уже десять.

Собрав всю свою решимость, я прокралась сквозь двойные двери в мамину комнату и бесшумно притворила их за собой. В комнате горел приглушенный светильник. Мама часто оставляла зажженные лампы в своей комнате, иногда все до единой, по словам Криса. Но что такое деньги для нашей мамы?

В нерешительности я остановилась в дверях и огляделась. И тут я застыла в ужасе. Там на стуле, скрестив свои длинные ноги, растянулся мамин новый муж! Я стояла прямо напротив него, одетая в прозрачную ночную рубашку и маленькие трусики. Мое сердце бешено стучало, я ожидала, что он поднимется и спросит, кто я и какого черта я здесь делаю, придя без приглашения в его спальню.

Но он молчал.

Он был одет в черный смокинг и розовую рубашку, помятую по краям. Он не вскочил и не спросил ничего, потому что дремал. Я уже почти повернулась и ушла, так я была напугана, что он проснется и увидит меня.

Но тут любопытство взяло верх над моими страхами. Я подкралась к нему на цыпочках, чтобы получше его разглядеть. Я подошла так близко, что при желании могла бы дотронуться до него. Если бы я захотела, то могла бы сунуть руку ему в карман и ограбить его, но я не сделала этого.

Меньше всего я думала об ограблении, когда смотрела на его красивое спящее лицо. Я была опьянена тем, что нахожусь так близко от Барта, горячо любимого моей мамой. Я видела его несколько раз на расстоянии: первый раз на рождественской вечеринке и еще раз, когда он стоял у лестницы, помогая маме надеть пальто. Он поцеловал ее в шею и прошептал что-то на ухо, отчего она улыбнулась, а затем нежно прижал к груди, и они вышли вместе.

Да, да, я видела его и много про него слышала, знала, где живут его сестры и где он родился, куда ходил в школу, но ничто не могло подготовить меня к тому, что я теперь обнаружила.

Мама, как ты могла? Тебе должно быть стыдно! Этот человек моложе тебя, намного моложе! Она не сказала нам этого.

Тайна. Как хорошо она могла хранить эту важную тайну. Неудивительно, что она обожала его, – это был тот мужчина, которого захочет любая женщина. Достаточно было посмотреть на то, как он небрежно и элегантно развалился, чтобы угадать, что он был одновременно нежным и страстным, когда занимался с ней любовью.

Я хотела возненавидеть этого человека, но не могла. Даже спящий, он притягивал меня и заставлял мое сердце биться быстрее.

Бартоломью Уинслоу невинно улыбался во сне, не зная, что я любуюсь им. Он был адвокат, один из тех людей, которые все знают, как доктора, как Крис. Определенно он сейчас видит или делает во сне что-то приятное. Интересно, какие у него глаза – голубые или карие? У него было худое лицо и стройное мускулистое тело. У губ его была глубокая морщинка, превращавшаяся в ямку, когда он улыбался во сне, как улыбаются, играя в прятки.

У него на руке я заметила широкое обручальное кольцо, такое же, как у моей мамы, только побольше размером. На среднем пальце правой руки он носил перстень с бриллиантом квадратной формы, который мерцал даже при тусклом свете. На мизинце было надето кольцо общины. Ногти его длинных пальцев были отполированы и светились так же, как и мои. Я вспомнила, что когда-то мама полировала ногти отца.

Он был высок… я уже знала это. Но что мне нравилось в нем больше всего, так это его полные чувственные губы под усами, больше всего волновавшие меня. Этот прекрасно очерченный рот, эти чувственные губы целовали мою маму везде. Книга о сексуальных удовольствиях дала мне хорошее образование о том, как взрослые поступают, когда обнажены.

Вдруг ко мне пришло страстное желание-импульс поцеловать его, просто для того, чтобы почувствовать щекотание его темных усов. Я хотела посмотреть, на что похож поцелуй чужого человека, с которым у тебя нет родственной связи.

Не запрещено. Не грешно близко почувствовать его выбритые щеки, хотя его так легко разбудить.

Но он продолжал спать.

Я потянулась к нему и прижалась к его губам, но тут же быстро отпрянула, парализованная страхом. Я почти хотела, чтобы он проснулся, но мне все еще было страшно. Я была слишком молода и не уверена, что он встанет на мою защиту, когда у него есть такая любящая женщина, как моя мать. Если я возьму его за руку и разбужу его, выслушает ли он спокойно мою историю о четырех детях, запертых в изолированной комнате и ожидающих смерти своего деда? Поймет ли он нас и заставит ли маму выпустить нас, позабыв о надеждах на огромное наследство?

Мои руки невольно потянулись к горлу, так делала мама, пойманная врасплох и не знавшая, как поступить. Мой инстинкт кричал мне: «Разбуди его!» Мои подозрения хитро нашептывали: «Сиди тихо, не давай ему ничего знать; ему не нужны четыре ребенка, для которых он не отец. Он возненавидит тебя за то, что ты пытаешься не дать его жене унаследовать все богатства и удовольствия, которые можно купить за деньги. Посмотри на него, такого молодого, такого красивого. И хотя наша мама исключительно красива и должна стать одной из богатейших женщин в мире, он мог бы иметь кого-нибудь помоложе. Свежую девственницу, которая никогда никого не любила и ни с кем не спала».

Моя нерешительность прошла. Ответ был так прост. Что были четверо нежеланных детей по сравнению с невероятным богатством?

Они были ничем. Мама уже научила меня этому. А девственница надоест ему.

Это было неправильно! Нечестно! У нашей мамы было все! Свобода ходить куда угодно; свобода тратить деньги без счета в самых дорогих магазинах. У нее были деньги даже для того, чтобы купить такого молодого человека, чтобы любить его и спать с ним. А что было у нас с Крисом, кроме разбитых мечтаний, нарушенных обещаний и бесконечных галлюцинаций?

А что было у близнецов, кроме кукольного дома, мыши и ухудшающегося здоровья?

Назад в запертую покинутую комнату я возвращалась со слезами на глазах и с тяжелым, как камень, чувством в груди. Я нашла Криса спящим с раскрытой «Анатомией» Грэя на груди. Осторожно я пометила страницу, закрыла книгу и убрала ее.

Потом я легла сзади и прижалась к нему. Тихие слезы катились по моим щекам, отчего его пижама стала влажной.

– Кэти, – сказал он сонным голосом. – Что случилось? Почему ты плачешь? Кто-нибудь видел тебя?

Я не могла встретить его участливый взгляд, и по необъяснимой причине я не могла сказать, что произошло. Я не могла рассказать ему о том, что нашла нового мужа мамы спящим в ее комнате. И тем более я не могла ему рассказать о своем детском романтическом порыве поцеловать этого человека, пока он спал.

– Ты не нашла ни цента? – спросил Крис недоверчиво.

– Ни цента, – прошептала я ему, пытаясь спрятать свое лицо от его взгляда.

Но он взял меня за подбородок и повернул мою голову так, чтобы посмотреть мне в глаза. О, почему мы так хорошо знали друг друга? Он впился в меня глазами, и, хотя я постаралась сделать свой взор бессмысленным, у меня не получалось. Все, что я могла сделать, – это закрыть глаза и еще крепче прижаться к нему. Он спрятал лицо в моих волосах и погладил меня по спине.

– Все в порядке. Не плачь. Ты просто не знаешь, где искать.

Мне надо было исчезнуть, убежать, неважно куда; мне также надо было взять все это с собой.

– Теперь ты можешь идти к себе в постель, – сказал Крис хриплым голосом. – Бабушка может войти и поймать нас.

– Крис, тебя не рвало, после того как я ушла?

– Нет. Мне лучше. Иди, Кэти.

– Тебе действительно лучше или ты просто так говоришь?

– Разве я уже не сказал, что мне лучше?

– Спокойной ночи, Кристофер Долл, – сказала я, поцеловала его в щеку и залезла на свою кровать.

– Спокойной ночи, Кэтрин. Ты замечательная сестра и отличная мать для близнецов, но ты не умеешь врать, да и воровка из тебя ни к черту.

Каждый из визитов Криса в мамину комнату обогащал наше тайное хранилище. Очень долго мы собирали намеченные пятьсот долларов.

Вновь наступило лето. Теперь мне было пятнадцать, а близнецам недавно стукнуло восемь. В августе исполнилось три года нашему заточению. Перед тем как придет следующая зима, мы должны были убежать. Я смотрела на Кори, который выбирал только горошины с темными точками, потому что они были «счастливыми». В Новый год он даже не притрагивался к ним. Теперь же он ел их, потому что каждая горошинка давала ему целый день счастья, так мы ему сказали. Крису и мне приходилось что-нибудь придумывать, иначе он ел бы одни пончики. Когда мы заканчивали есть, он садился на пол, брал свое банджо и, не отрываясь, смотрел очередной глупый мультфильм. Кэрри садилась рядом с ним как можно ближе и смотрела не в телевизор, а в его лицо.

– Кэти, – прощебетала она мне однажды, – Кори чувствует себя нехорошо.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю.

– Он говорил тебе, что заболел?

– Да нет.

– А как ты себя чувствуешь?

– Как всегда.

– Как это?

– Не знаю.

Да! Мы должны были бежать, и быстро. Позже я стала укладывать близнецов в одну кровать. Когда они оба засыпали, я брала Кэрри и клала ее в нашу кровать – Кори лучше засыпал, если сестра была рядом.

– Не люблю я эту розовую простыню, – пожаловалась Кэрри. – Мы все любим белые. Где наши белые простыни?

О, как я пожалела, что когда-то мы с Крисом сделали белый самым безопасным цветом. Маргаритки, нарисованные белым мелом на полу чердака, отпугивали демонов и злых духов и все то, чего боялись близнецы; белый цвет где-нибудь поблизости успокаивал их. Голубые или розовые простыни и наволочки не принимались, маленькие окрашенные места были как бы щелью, через которую мог пролезть хвост, жестокий взгляд или предательский удар пикой. Ритуалы, правила, фетиши, привычки – господи, у нас их были миллионы! Для того, чтобы быть в безопасности…

– Кэти, почему мама так любит черные платья? – спросила Кэрри в ожидании, когда я заменю розовые простыни на белые.

– Она очень красивая блондинка, а черный цвет делает ее исключительно красивой.

– А она не боится черного?

– Нет.

– А до скольких лет надо вырасти, чтобы черный цвет не укусил тебя длинными зубами?

– До стольких, чтобы понять, что это абсолютно глупый вопрос.

– Но у всех черных теней на чердаке есть острые блестящие зубы, – сказал Кори, отстраняясь, чтобы розовая простыня не коснулась его.

– Теперь послушай, – сказала я, видя смеющиеся глаза Криса. – У черных теней не будет острых блестящих зубов, пока ваша кожа не позеленеет, волосы не покраснеют, а вместо двух ушей не будет три. Только тогда черного можно бояться.

Успокоенные близнецы улеглись на белых простынях под белыми одеялами и вскоре заснули.

Потом я помылась и надела пижаму. После этого я поднялась на чердак, чтобы открыть окно и освежить помещение. Когда я почувствовала холодный поток воздуха, мне захотелось танцевать. Почему ветер находит свой путь внутрь только в холодную зиму? Почему не сейчас, когда мы так нуждаемся в нем?

Мы с Крисои делились своими мыслями, сомнениями и страхами. Если у меня были мелкие проблемы, он был моим доктором. К счастью, мои проблемы не выходили за рамки месячных, не совпадающих с расписанием. Но он, мой доктор-любитель, уверял меня, что этого надо было ожидать.

Теперь я могу рассказать о том, что случилось с нами одной сентябрьской ночью, когда я была на чердаке, а Крис отправился воровать. Я чувствовала себя, как будто сама там присутствовала, и когда он пришел, то рассказал мне в деталях о своем путешествии в мамины сокровищницы.

Он сказал, что та книга на ее ночном столике постоянно притягивала его, она влекла, звала к себе и позже привела к нашему грехопадению. Вскоре после того, как он отыскал обычную сумму денег – немного, но достаточно, – он двинулся к кровати, как загипнотизированный.

Тут я подумала: «Почему он продолжал глядеть, когда каждая из этих фотографий мгновенно запечатлелась в моем мозгу?»

– И я стоял там, читая текст сразу в нескольких местах, – говорил он, – и думал о том, что правильно, а что нет, о природе и ее странных влекущих зовах, думал об обстоятельствах нашей жизни. Я думал о себе и о тебе, о том, что это должны быть наши лучшие годы расцвета, и чувствовал, что мне стыдно, что я виноват от сознания взрослости и желания того, что парни моего возраста получают от девушек, которые готовы на все. Перелистывая страницы, я горел изнутри и желал бы, чтобы ты никогда не находила эту чертову книгу и она не привлекла бы тебя своим глупым названием, как вдруг я услышал в холле голоса. Ты догадываешься, кто пришел: это возвращались наша мама и ее муж. Я быстро положил книгу в ящик между двумя другими, которые никто не собирался читать: закладки были там же. Затем я нырнул в мамину гардеробную напротив кровати и распластался за обувными полками под ее длинными платьями. Я подумал, что даже если она заглянет сюда, то не увидит меня. Но это чувство безопасности продолжалось недолго, я вспомнил, что забыл закрыть дверь.

Затем я услышал голос нашей мамы. «Действительно, Барт, – сказала она, войдя в комнату и включая лампу, – это верх беспечности с твоей стороны так часто забывать бумажник».

Он ответил: «Я не могу не забывать его, если он никогда не лежит на том же месте, куда я его положил». И я услышал, что он переставляет вещи, открывает и закрывает ящики. Затем он объяснил: «Определенно, я оставил его в этой паре брюк… и черт меня побери, если я собираюсь ехать куда-нибудь без прав».