Текст книги "Цветы на чердаке"

– Да, Кэти, я стала послушной, прилежной дочерью, какой хотел меня видеть твой дедушка. Он говорит – я повинуюсь. Он приказывает – я вскакиваю по стойке «смирно». В конце концов я сумела удовлетворить его. – Она неожиданно замолчала и посмотрела на бледный свет, просачивающийся через шторы. – Удовлетворить настолько, что сегодня он устраивает прием, чтобы заново представить меня своим друзьям и местному обществу. Это должно быть грандиозное событие, потому что мои родители привыкли развлекаться на широкую ногу. Они не пьют спиртного, но не возражают, если его пьют при них те, кто не страшится ада. Поэтому на приеме будет алкоголь и, кроме того, будет небольшой танцевальный оркестр.

Прием! Рождественский прием! С танцевальным оркестром! Да еще и со спиртным! И маму наконец впишут в завещание. Будет ли еще подобный счастливый день в нашей жизни?

– Можно нам посмотреть? – почти одновременно закричали мы с Крисом. – Мы будем сидеть тихо, как мышки.

– Пожалуйста, мама, мы так давно не видели людей и никогда не были на рождественских вечеринках.

Мы умоляли ее так долго, что в конце концов она сдалась. Взяв нас с Кристофером за плечи, она отвела нас в угол, где близнецы не могли подслушать, и прошептала:

– Есть одно место, где вы вдвоем сможете спрятаться и наблюдать, но брать с собой близнецов будет слишком рискованно. Во-первых, они слишком маленькие, чтобы положиться на них, и вы прекрасно знаете, что они не могут усидеть на месте более двух секунд, а Кэрри может забыться и крикнуть что-нибудь от удовольствия и привлечь всеобщее внимание. Поэтому дайте мне честное слово, что не скажете им.

Мы обещали. Конечно, мы никогда не сказали бы им и без всякого честного слова. Мы любили наших малышей и не стали бы ранить их чувства.

После того как мама ушла, мы спели несколько рождественских песенок, и день в общем и целом прошел достаточно хорошо, хотя в корзине для пикника мы не обнаружили ничего особенного: сэндвичи с ветчиной, очень нелюбимые близнецами, и холодные, с кусочками льда, ломтики индейки. Остатки обеда, приготовленного на День благодарения.

Вечер наступил быстро. Я сидела и задумчиво смотрела, как Кэрри и Кори играют с кукольным домиком, его фарфоровыми жителями и бесценной миниатюрной мебелью.

Забавно, сколько всего могли поведать эти искусственные люди о своих бывших хозяевах. Сначала они принадлежали одной маленькой девочке, которая не могла к ним притронуться и которой разрешалось только смотреть на них через стекло. А потом другая маленькая девочка стала хозяйкой их дома, и стекло было разбито, чтобы она могла прикасаться к предметам внутри – под страхом наказания в случае, если что-то сломает.

Внезапно я с внутренней дрожью подумала о том, что произойдет, если Кэрри или Кори сломают какую-нибудь из этих бесценных безделушек и каково будет их наказание.

Я положила в рот кусочек шоколада и постаралась подсластить горечь своих мыслей, сосредоточившись на его вкусе.

Рождественский прием

Верная своему слову, мама проскользнула в нашу комнату вскоре после того, как близнецы крепко уснули. Она была так красива, что я затаила дыхание от восхищения, к которому примешивалась зависть. Ее длинное вечернее платье состояло из тонкой шифоновой юбки зеленого цвета и более темного бархатного корсажа с глубоким декольте. Под ниспадающими, подобно волнам, шифоновыми складками поблескивали тонкие подвязки. В ушах у мамы были длинные сверкающие серьги с бриллиантами и изумрудами. Запах ее духов напоминал благоуханный сад в лунную ночь где-нибудь на Востоке. Неудивительно, что Крис смотрел на нее, не отводя глаз. Я печально вздохнула: «Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы я когда-нибудь выглядела как она. Пусть у меня будут такие же изгибы и выпуклости, которые восхищают мужчин».

При каждом шаге разделенные разрезом половины юбки взлетали вверх, как крылья. Мама вывела нас из нашего забитого вещами, мрачного обиталища – впервые за все время, что мы в нем жили. Мы на цыпочках шли по широким темным коридорам северной части дома, и поблескивание серебряных бальных туфель мамы указывало нам путь.

– Есть одно место, где я пряталась, когда была маленькой и смотрела на взрослые вечеринки, так чтобы родители меня не заметили. Вам двоим там будет тесновато, но это единственная возможность увидеть все, оставаясь незамеченными. Обещайте мне еще раз, что будете сидеть тихо, как мышки, а если вам захочется спать, постарайтесь незаметно проскользнуть в комнату.

Потом она еще раз попросила нас не увлекаться и не смотреть больше часа, потому что близнецы могут испугаться, если проснутся одни. Тогда есть опасность, что в поисках нас они выйдут в коридор, и один только Бог знает, что произойдет.

Мы затаились внутри массивной тумбы, темной и продолговатой, с дверцами внизу. Было неудобно и очень душно, но зато через заднюю стенку, выполненную из прозрачного материала, мы хорошо видели все, что происходило внизу.

Мама тихо удалилась.

Под нами был огромный, слоновьих размеров зал, ярко освещенный свечами, горящими в ячейках неправдоподобно большой люстры из золота и хрусталя. Потолок был таким высоким, что его не было видно. Ни разу в жизни мне не приходилось видеть такого количества одновременно зажженных свечей. Их запах и мерцание тысяч язычков пламени, преломляющееся в хрустальных призмах, рассеивающих и отражающих лучи света, делали всю сцену похожей на сон или, скорее, кадр из фильма, удивительно яркий, светлый и насыщенный, как сцена бала, где Золушка встречается с принцем.

Сотни богато одетых людей передвигались по всему помещению, смеясь и разговаривая. В углу стояла рождественская елка, от которой невозможно было оторвать глаз. Она тоже была гигантской, наверное, больше двадцати футов в высоту, и сияла золотистыми огнями и разноцветными украшениями.

Многочисленные слуги в черно-красных ливреях ходили взад и вперед с серебряными подносами, на которых лежали изысканные лакомства. Иногда они ставили подносы на длинные столы, на одном из которых был установлен большой хрустальный фонтан. Из него била струя янтарной жидкости и падала в серебряный бассейн. Мужчины и женщины подходили к фонтану с бокалами на длинных тонких ножках и наполняли их сверкающей жидкостью. Невдалеке стояли еще две серебряные чаши с пуншем, в них можно было искупать средних размеров ребенка. Это было красиво, величественно, захватывающе. Было приятно сознавать, что за стенами нашей темницы бьет ключом веселая, счастливая жизнь.

– Кэти, – прошептал мне на ухо Крис, – я готов отдать душу дьяволу за один глоток из этого хрустального фонтана.

Он читал мои мысли.

Никогда еще я не чувствовала такого голода, жажды и собственной отверженности. И в то же время мы были зачарованы и ослеплены всем этим великолепием, наглядной демонстрацией того, на что способны большие деньги. Пол, на котором танцевали пары, был выложен узорным паркетом, навощенным до такой степени, что отражал свет люстр, как зеркало. На стенах висели громадные зеркала в золотых рамках, отражая в себе танцующих. Трудно было отличить настоящих людей от их зеркальных двойников. На стульях и диванах, стоящих вдоль стен, сияла позолота, а обивка была сделана из красного бархата или белой парчи. Вне всякого сомнения, они были французскими – эпохи Людовика XIV или XV. Боже, какая изысканность!

Мы с Крисом разглядывали кружащиеся в танце пары, особенно если оба партнера были молодыми и красивыми, и отпускали замечания по поводу их одежды и причесок, пытаясь угадать, в каких отношениях они друг с другом. Но больше всего наши взгляды были, конечно, прикованы к маме, которая находилась в центре внимания всего зала. Чаще всего она танцевала с высоким и симпатичным темноволосым мужчиной с большими усами. Именно он принес ей фужер на подставке и тарелку с закусками, и они сели отдохнуть на бархатную кушетку, как мне показалось, слишком близко друг к другу. Я быстро отвела от них взгляд и стала рассматривать трех поваров, все еще готовивших нечто напоминающее блины, а также маленькие колбаски с начинкой. Аромат достиг наших ноздрей, и наши слюнные железы усиленно заработали.

Наши трапезы были скучны и монотонны: сэндвичи, супы и вечная жареная курица с картофельным салатом. Внизу, под нами, полчища истинных гурманов вкушали деликатесы. Им пищу подавали горячей, а нашу трудно было назвать даже теплой. Молоко мы держали на ступеньках лестницы, ведущей на чердак, чтобы оно не скисло, и иногда находили на нем корочку льда. Если мы ставили туда и нашу корзинку, то к ней подкрадывались мыши и оставляли на продуктах следы своих зубов.

Время от времени мама исчезала вместе с этим мужчиной. Куда они уходили и что делали? Может, они целовались? Может, мама была влюблена? Даже со своего места, находящегося достаточно далеко, я видела, что мужчина явно увлечен мамой. Он не мог оторвать глаз от ее лица или удержаться от того, чтобы не прикасаться к ней. А когда они танцевали под медленную музыку, он прижимался к ней щекой. Когда танец заканчивался, он продолжал обнимать ее за плечи или талию и однажды даже позволил себе дотронуться до ее груди!

Я думала, что на сей раз она не оставит это безнаказанным и вмажет ему по смазливому лицу; я бы обязательно это сделала. Но она лишь засмеялась и слегка оттолкнула его, произнеся что-то. По всей видимости, попросила не делать этого на публике. А он улыбнулся, взял ее руку и поднес к своим губам, посмотрев ей в глаза долгим и значительным взглядом, или, по крайней мере, мне так показалось.

– Крис, ты видишь маму с этим человеком?

– Конечно вижу. Он такой же высокий, как папа.

– Ты видел, что он только что сделал?

– Они едят и пьют, разговаривают, смеются и танцуют, как и все остальные. Кэти, ты только представь себе, ведь, когда мама унаследует все эти деньги, мы сможем устраивать на Рождество такие же приемы, и на наши дни рождения тоже. Да что там, возможно, у нас будут те же самые гости, которых мы видим сейчас. А кроме того, мы пошлем приглашения нашим друзьям из Гладстона. Вот они удивятся!

В этот момент мама и ее кавалер встали с кушетки и ушли. Мы перевели взгляд на вторую по привлекательности женщину и пожалели ее, потому что как она могла сравниться с нашей мамой?

Потом в зале появилась наша бабушка, не улыбаясь и глядя прямо перед собой. Ее платье на этот раз не было серым – одного этого было достаточно, чтобы у нас глаза на лоб полезли. Ее длинное вечернее платье было из рубиново-красного бархата, плотно облегающее спереди и более свободное сзади. Волосы были собраны в высокую прическу и тщательно завиты, рубины и бриллианты сверкали на шее, в ушах и на пальцах. Кто, глядя на нее, мог подумать, что эта внушительная, эффектная женщина была нашей злобной бабушкой, чей ненавидящий взгляд мы чувствовали на себе каждый день?

Шепотом обмениваясь мнениями, мы с неохотой признали, что она выглядит великолепно:

– Она эффектна!

– Да, впечатляет. Похожа на амазонку, правда крупновата.

– Злую амазонку.

– Да, этакую женщину-воина, готовую сражаться с врагами даже своим взглядом. Пожалуй, другого оружия ей и не понадобится.

И тут мы увидели его. Нашего загадочного дедушку.

У меня перехватило дыхание, когда, взглянув вниз, я увидела, как он похож на отца, если бы тот прожил достаточно долго, чтобы состариться и одряхлеть. Он сидел в кресле на колесах с огромным количеством никелированных деталей и был одет в смокинг и накрахмаленную белую рубашку с черной оторочкой. Его редеющие светлые волосы были во многих местах седыми и отливали серебром, но на лице морщин не было заметно. Изумленные и заинтересованные, мы не могли оторвать от него взгляд.

Он выглядел хрупким и в то же время неестественно красивым для мужчины шестидесяти семи лет, да к тому же без пяти минут покойника. Неожиданно, к нашему испугу, он поднял голову и посмотрел наверх, прямо на нас. На короткий, ужасный миг нам показалось, что он знает о нашем присутствии за тонкой перегородкой над его головой. На его губах играла слабая улыбка. О боже, что она могла означать?

Все же он не выглядел таким бессердечным, как наша бабушка. Неужели он и впрямь был тем жестоким, холодным тираном, которым нам всегда представлялся? Судя по добрым, нежным улыбкам, обращенным ко всем, кто подходил приветствовать его, пожать руку или по-приятельски похлопать по плечу, это был обыкновенный старик в кресле на колесах, не выглядящий особенно больным. Но этот человек приказал высечь нашу маму и смотрел, как наказание приводилось в исполнение. Как мы могли простить его за это?

– Я не знала, что он так похож на папу, – прошептала я Крису.

– Почему? Папа был его единокровным братом. Дедушка уже был взрослым человеком, женился и имел двух сыновей, когда папа только родился.

Итак, перед нами был Малькольм Нейл Фоксворт, вышвырнувший из дома свою молодую мачеху и ее маленького ребенка.

Бедная мама. Как мы могли обвинять ее за то, что она влюбилась в своего дядю, такого молодого и обаятельного? С подобными родителями ей действительно должно было недоставать любви и понимания, взаимной любви и взаимного понимания, и оба они не могли не любить: ни он, ни она.

Любовь не спрашивает разрешения. Нельзя влюбиться по собственному желанию: стрелы Купидона не выбирают мишени. Так мы с Кристофером пытались объяснить все друг другу.

Неожиданно в коридоре послышались шаги и голоса двух людей, приближающихся к нам.

– Коррина совсем не изменилась, – сказал невидимый мужчина. – Только стала еще красивее и загадочнее. Очень интригующая женщина.

– Ха! Это потому, что она тебя всегда интересовала, Эл, – ответила его спутница. – Тебе не повезло, что ее глаз упал не на тебя, а на Кристофера Фоксворта. Это был действительно замечательный человек. Но я удивлена, что эти ограниченные ханжи позволили себе простить ее за брак с дядей.

– А что еще они могли сделать? Когда из трех детей в живых остается один, приходится принять его обратно под крыло.

– Разве не странно, что все так вышло? – спросила женщина, голос которой был низким и грудным – вероятно, она слишком налегала на спиртное. – Трое детей… и самая презренная, нелюбимая становится наследницей всего состояния.

Подвыпивший мужчина не согласился:

– Коррина не всегда была так презираема. Помнишь, как старик когда-то восхищался ею? В его глазах она была всегда права, пока не сбежала с Кристофером. Зато эта старая карга, ее мать, терпеть не могла свою дочь. Но однако, какая сладкая, спелая вишня свалилась в руки Бартоломью Уинслоу. Ах, если бы она досталась мне! – мечтательно произнес он.

– Еще бы! – саркастически фыркнула женщина и, судя по звуку, поставила на тумбу стакан со льдом. – Красивая, молодая, богатая женщина – предмет вожделения любого мало-мальски уважающего себя мужчины. К сожалению, для бездельника вроде тебя, Альберт Донн, эта мечта навсегда останется несбыточной. Коррина Фоксворт не обратила бы на тебя внимания, даже когда ты был молод, не то что сейчас. Кроме того, у тебя есть я.

Продолжая пререкаться, пара удалилась из пределов слуховой досягаемости. В течение следующих нескольких часов к нам приближались и удалялись другие голоса.

Мы начали уставать от этого затянувшегося зрелища и были не прочь воспользоваться туалетом. Кроме того, нас беспокоили близнецы, оставленные нами одни в комнате. Что, если кто-то из гостей вздумает зайти в запретную комнату и увидит спящих двойняшек? Тогда все вокруг, включая дедушку, узнают, что у нашей мамы четверо детей.

Вокруг нашей пряталки собралась целая толпа смеющихся, болтающих и поющих гостей. Простояв там, как мне показалось, целую вечность, они наконец разбрелись, давая нам возможность осторожно открыть дверцу и уйти. Не видя вокруг ни души, мы быстро прошмыгнули в коридор, ведущий к нашей комнате. Тяжело дыша, с готовыми взорваться от напряжения мочевыми пузырями, мы достигли нашего тихого, забитого всевозможным хламом убежища.

Близнецы спали в отдельных кроватях так же крепко, как когда мы их оставили. Они казались еще более одинаковыми, чем всегда: бледные, истощенные куколки… как дети в далеком прошлом, которых мы видели на картинках в учебниках истории. Совсем не похожие на современных детей, какими когда-то были. И еще станут, поклялась я!

Войдя в комнату, мы немедленно начали оспаривать друг у друга право на посещение туалета первым, но быстро пришли к «консенсусу». Крис просто толкнул меня на кровать и закрыл за собой на крючок дверь ванной. Я сгорала от нетерпения, пока он целую вечность опустошал мочевой пузырь. Как в нем столько могло поместиться?

Удовлетворив естественные потребности, но по инерции продолжая пререкаться, мы постепенно перешли к обсуждению того, что нам удалось увидеть и услышать.

– Как ты думаешь, мама собирается выйти замуж за этого Бартоломью Уинслоу? – спросила я, чувствуя, что мои постоянные страхи оказались не такими уж беспочвенными.

– Откуда я знаю? – небрежно ответил Крис. – Хотя, по-моему, все думают именно так, а эти люди, наверное, лучше знают маму с этой стороны, чем мы.

Какая ерунда. Разве мы, ее дети, не должны знать нашу маму лучше, чем кто угодно другой?

– Зачем ты так говоришь, Крис?

– Как?

– Почему ты сказал, что кто-то может знать ее лучше нас?

– Человек многосторонен, Кэти. Для нас наша мать – это наша мать. Для других – это красивая, сексуальная молодая вдова, которая вскоре унаследует огромное состояние. Неудивительно, что мотыльки начинают слетаться на свет.

Вот это да! И он может говорить обо всем этом так небрежно, как будто это не имеет для него никакого значения. Внутренне, правда, он наверняка очень переживал, точно так же, как и я, поскольку я знала, что он не хочет, чтобы наша мама снова выходила замуж. Внимательно посмотрев на него, я с облегчением убедилась в правильности своей догадки.

Однако, со вздохом подумала я, мне не помешало бы иметь хоть немного его оптимизма. Я всегда была склонна думать, что жизнь поставит меня между Сциллой и Харибдой и принудит ходить по лезвию ножа. Да, было бы здорово полностью переделать себя и стать такой же, каким был мой брат: всегда довольной и с уверенностью смотрящей в завтрашний день. Мне следовало бы научиться скрывать свои чувства, как это делал он. Мне стоило бы научиться никогда не хмуриться, сохранять на лице постоянную улыбку и не стараться заглядывать в будущее.

Мы уже не раз говорили о перспективе нового замужества мамы и пришли к выводу, что не хотим этого. Мы подспудно полагали, что она все еще принадлежит отцу, мы хотели, чтобы она оставалась верна памяти о нем и о своей первой любви. Если она снова выйдет замуж, найдется ли в ее сердце место для нас четверых? Захочет ли этот Уинслоу, с его привлекательным лицом и большими усами, содержать в своем доме четверых чужих детей?

– Кэти, – подумал вслух Крис, – а не кажется ли тебе, что у нас есть прекрасная возможность исследовать этот дом? Наша дверь не заперта, бабушка и дедушка заняты гостями внизу. Мама тоже. Отличное время, чтобы выведать что-нибудь о доме, в котором нас заточили.

– Нет! – испуганно воскликнула я. – Представь себе, что будет, если бабушка узнает? Она с тебя семь шкур спустит.

– Тогда оставайся с близнецами, – сказал он с удивившей меня твердостью. – Если меня поймают, что вряд ли, я понесу наказание и возьму на себя всю вину. Подумай о том, что когда-нибудь нам может понадобиться убежать отсюда, а мы не будем знать как. – Он весело улыбнулся. – Так или иначе, я собираюсь переодеться. На всякий случай.

Переодеться? Как?

Но я забыла о скопище старой одежды на чердаке. Крис пробыл там несколько минут и вернулся в старомодном черном костюме, который почти подошел ему по размеру. Для своего возраста Крис был высоким и крупным. На свою светловолосую голову он надел бесформенный черный парик, найденный в одном из сундуков. При скудном освещении его вполне можно было принять за невысокого мужчину – нелепого, смешного коротышку.

Он с гордостью прошелся передо мной взад и вперед. Потом встал в вальяжную позу и сделал вид, что курит невидимую сигару, как комик Граучо Маркс, подошел ко мне и с самодовольной улыбкой отвесил глубокий поклон, широким взмахом руки снимая невидимую шляпу. Мы вместе рассмеялись, и он, выпрямившись, произнес:

– А теперь скажи мне правду. Кто поверит, что этот мрачный темноволосый мужчина принадлежит к клану Фоксвортов?

Никто! В самом деле, кто хоть раз видел такого Фоксворта? Неуклюжего, тощего, с болтающимися конечностями, правильными чертами лица и черным птичьим гнездом вместо волос, да к тому же с неровно нарисованными карандашом усами. Ни одна из фотографий на чердаке не была даже отдаленно похожа на это самонадеянное создание.

– О’кей, Крис. Представление окончено. Иди узнай все, что сможешь, но не оставайся там слишком долго. Мне будет не хватать тебя.

Он наклонился к самому моему уху и театральным шепотом пообещал:

– Я скоро вернусь, моя красавица, и принесу с собой мрачные секреты этого огромного-преогромного и старого-престарого дома. – И неожиданно удивил меня, чмокнув в щеку.

Секреты? Какие секреты? И он еще говорит о моей склонности к преувеличениям! Разве он не понял, что единственные секреты здесь – мы?

Я уже приняла ванну и вымыла голову, и, конечно, в рождественскую ночь я не могла надеть вчерашнюю ночную рубашку, тем более что «Санта» подарил мне несколько новых. Я остановилась на прекрасной рубашке с длинными рукавами, присобранными на запястьях и отделанными голубой атласной лентой, с оборками на лифе спереди и сзади. Ткань была с узором из вышитых на ней роз с зелеными листьями. Надев эту изящную сорочку, я почувствовала себя изящной, утонченной и невероятно красивой.

Поэтому, когда перед уходом Крис окинул меня взглядом с головы до пальцев моих босых ног, едва виднеющихся из-под подола сорочки, в его глазах читалось нечто, чего я в нем раньше не замечала, а он не вкладывал в свои взгляды. Он посмотрел на мое лицо, на каскады волос, ниспадающих до пояса и даже ниже, – я знала, что они блестят, потому что я каждый день их причесывала щеткой. Он был целиком под впечатлением от этого зрелища и стоял будто ослепленный – точно так же он пялился на пышный мамин бюст.

И неудивительно, что он добровольно поцеловал меня: я была похожа на принцессу.

Стоя в дверях, он помедлил, еще раз взглянул на меня в ночной рубашке, и, думаю, ему очень понравилось изображать благородного рыцаря, защищающего прекрасную даму, спящих детей и всех, кто полагался на его силу и мужество.

– Береги себя, пока я не вернусь, – прошептал он.

– Кристофер, – прошептала я в ответ, – тебе не хватает только щита и белой лошади.

– Нет, – снова прошептал он, – и единорога, и копья с нанизанной на него головой дракона, и вот я прискачу назад в сияющих белых доспехах, когда метели начнутся в августе, а солнце будет в центре неба, и когда я сойду с лошади, ты увидишь, что мой рост двенадцать футов, поэтому говори со мной уважительно, леди Катерина.

– Да, мой господин. Иди и покончи с драконом, но поспеши, ибо меня терзает одиночество в моем замке, где все мосты подняты и решетки опущены.

– Прощай, – прошептал он, – и не бойся. Вскоре я вернусь, и ты снова будешь в безопасности.

Я захихикала и забралась в кровать рядом с Кэрри. Сон долго не приходил ко мне в эту ночь. Я думала о маме и о том мужчине, о Крисе и обо всех мальчишках и мужчинах, о романтике и о любви. Незаметно для себя я заснула, и сквозь сон до меня еще долго доносились звуки музыки снизу. Перед тем как окончательно погрузиться в сновидения, я дотянулась до своего колечка с гранатом в форме сердца. Кольцо уже давно не налезало на палец. Папа подарил его, когда мне было семь лет, и теперь я носила его на золотой цепочке как талисман.

С Рождеством, папа!