Текст книги "Цветы на чердаке"

Подняв голову, мы вдохнули чистый, резкий горный воздух. Как будто глотнули искрящегося вина. До сих пор я несла Кэрри на руках. Теперь я поставила ее на землю.

Она неуверенно закачалась на подгибающихся ножках, оглядываясь вокруг, растерянная и ослепленная. Она принюхивалась, морща свой маленький покрасневший носик, и в конце концов чихнула. О-о-о, неужели она сразу же простудится?

– Кэти, – опять позвал Крис, – вам обоим надо поторопиться. У нас не так много времени и впереди очень длинный путь. Ты будешь нести Кэрри, когда она устанет.

Я поймала ее маленькую ладошку и потянула ее за собой.

– Дыши глубже, Кэрри. Прежде чем ты сама поймешь это, свежий воздух, хорошая пища и солнце сделают тебя снова здоровой и сильной.

Ее маленькое бледное личико поднялось ко мне: неужели это надежда наконец сверкнула в ее глазах?

– Мы идем к Кори?

Это был первый вопрос, который она задала с того трагического дня, когда мы узнали, что Кори умер. Я посмотрела на нее, осознавая всю глубину ее тоски по Кори. Я не могла сказать «нет». Не могла загасить этот проблеск надежды.

– Кори далеко-далеко отсюда. Разве ты не слышала, как я тебе рассказывала свой сон? Мне приснился папа в прекрасном саду. Разве ты не слышала, что Кори с ним и папа заботится о нем? Они оба ждут нас, и когда-нибудь мы увидим их снова, но это будет еще не скоро, очень, очень не скоро.

– Но, Кэти, – пожаловалась она, сдвинув свои светлые бровки, – Кори не будет счастлив в этом саду без меня. А если он вернется за нами, как он нас найдет?

Она сказала это так серьезно, что слезы навернулись мне на глаза. Я подняла ее и хотела понести, но она высвободилась и пошла заплетающимися ногами, все время оборачиваясь на огромный дом, который мы покидали.

– Да нет же, Кэрри, пошли скорее! Кори смотрит на нас, он хочет, чтобы мы сбежали! Он сейчас стоит на коленях и молится, чтобы мы успели уйти далеко, прежде чем бабушка пошлет за нами погоню. Он молится, чтобы нас не вернули и не заперли снова.

Оставляя неровные следы, мы догоняли Криса, который шел очень скорым шагом. Я знала, что он ведет нас верным путем к тому самому железнодорожному полустанку, где была всего лишь жестяная крыша на четырех деревянных столбах да зеленая расшатанная скамейка. Отблеск восходящего солнца показался из-за вершины горы, разогнав у подножия дымку утреннего тумана. Небо было уже бледно-розовым, когда мы подходили к полустанку.

– Кэти, давай скорее, – звал Крис. – Если мы пропустим поезд, придется ждать до четырех часов!

О нет, боже, мы никак не можем опоздать на этот поезд. Тогда бабушка наверняка успеет схватить нас.

Мы увидели почтовую тележку, а рядом с ней высокого человека с метлой, он охранял три мешка с почтой, лежащих на земле. Он снял кепку, открыв нашему взору свои очень рыжие волосы. Он нам сердечно улыбался.

– Ну, ребята, раненько вы поднялись, – приветствовал он нас бодро. – Собираетесь в Шарлотсвилл?

– Да-да, в Шарлотсвилл, – ответил Крис, с видимым облегчением опуская чемоданы на землю.

– Какую хорошенькую девочку вы везете, – сказал высокий почтовый служащий, сочувственно разглядывая Кэрри. – Но позвольте вам сказать, она выглядит плоховато.

– Она болела, – подтвердил Крис. – Но скоро ей будет лучше.

Почтовый служащий кивнул, очевидно разделяя этот прогноз.

– Есть билеты?

– Деньги есть. – Затем Крис сообразил добавить, ведь не все встречные надежны: – Но только на билеты.

– Ну так доставай же их, сынок, вот и поезд подходит.

И мы поехали на этом утреннем поезде в сторону Шарлотсвилла, мимо резиденции Фоксвортов на вершине высокого холма. Ни я, ни Крис не могли глаз оторвать от нашей тюрьмы, было так странно смотреть на нее со стороны. Особенно приковывали наш взор чердачные окна, закрытые черными ставнями.

Потом наше внимание переключилось на северное крыло, на последнюю комнату второго этажа. Я подтолкнула Криса локтем, когда тяжелые занавеси раздвинулись и показалась размытая отдаленная тень огромной старухи, глядящей из окна, высматривающей нас… затем она исчезла.

Конечно, она видела поезд, но мы знали, что она не могла видеть нас, нам ведь тоже никогда не удавалось разглядеть пассажиров. Тем не менее мы с Крисом пригнулись пониже на наших сиденьях.

– Странно, что она там делает так рано? – прошептала я Крису. – Обычно она не приносит нам еду до половины седьмого.

Он горько рассмеялся:

– О, просто еще одна попытка застать нас за чем-нибудь греховным и запрещенным.

Может, и так, но хотела бы я знать, что она думала и чувствовала, когда вошла в комнату и обнаружила, что та пуста, что из шкафов и ящиков исчезла одежда. И никакого отклика, никаких шагов над головой в ответ на ее зов, если, конечно, она звала.

В Шарлотсвилле мы купили билеты на автобус до Сарасоты, но нам сказали, что придется еще два часа ждать следующего автобуса в южном направлении.

Два часа. Да за это время Джон мог запросто запрыгнуть в черный лимузин и догнать медленный поезд!

– Не думай об этом, – сказал Крис. – Даже неизвестно, знает ли он про нас. Она же не дурочка, чтобы рассказать ему, хотя, конечно, он разнюхал достаточно, чтобы обо всем догадаться.

Мы подумали, что, коль скоро он отправится в погоню, будет легче сбить его с толку, если мы не станем сидеть на месте. Мы оставили наши чемоданы, гитару и банджо в камере хранения. Рука об руку, с Кэрри посередине, мы обошли главные улицы города. Нам было известно, что в свой выходной день слуги из Фоксворт-холла появлялись здесь, чтобы навестить своих родственников, пройтись по магазинам, сходить в кино или развлечься как-то иначе. Если бы был четверг, мы побоялись бы так разгуливать. Но было воскресенье.

Должно быть, мы выглядели как существа с другой планеты в просторных одеяниях не по размеру, в домашних тапочках, с кое-как обкромсанными волосами и бледными лицами. Но на самом деле никто на нас не глазел, чего я так боялась. Все воспринимали нас как часть человеческой расы, не более того. Мы не выбивались из стандарта.

Было так хорошо очутиться в толпе людей, где у всех разные лица.

– Интересно, куда это они все так спешат? – спросил Крис в тот самый момент, когда и я подумала об этом.

Мы в нерешительности остановились на углу. Должно быть, Кори похоронен где-то неподалеку. Ах, как мне хотелось разыскать его могилу и положить на нее цветы! Когда-нибудь мы вернемся сюда с желтыми розами, опустимся на колени и вознесем молитвы, все равно, есть в этом смысл или нет. Но сейчас мы должны уехать подальше отсюда, чтобы больше не подвергать Кэрри опасности… подальше от Виргинии, а уж после этого мы покажем ее врачу.

И в этот момент Крис достал из кармана пиджака бумажный пакетик с мертвым мышонком и обсыпанными сахарной пудрой пончиками. Держа пакет передо мною, он серьезно и торжественно посмотрел на меня, изучая выражение моего лица и словно спрашивая безмолвно: «Око за око?»

Этот бумажный пакетик олицетворял собой так много. Все наши потерянные годы, неполученное образование, друзей и товарищей, с которыми мы так и не встретились, слезы вместо смеха. В этом пакетике были наши разочарования, наши унижения, одиночество, а еще наказания и крушение всех надежд, но, конечно, больше всего этот пакетик напоминал о потере Кори.

– Мы можем пойти в полицию и рассказать им все, – сказал Крис, отводя взгляд. – Город возьмет под свою опеку тебя и Кэрри, и вам не придется бежать. Вас обеих поместят в воспитательный дом или в сиротский приют. Что касается меня, то я не знаю…

Когда Крис говорил, не глядя мне в глаза, это всегда означало, что он хочет скрыть от меня что-то. Наверное, это то самое, чего он не мог сказать, пока мы не убежим.

– Ладно, Крис. Мы уже сбежали, и теперь ты можешь все сказать. О чем еще ты умолчал?

Он опустил голову, а Кэрри тем временем прижалась ко мне, уцепившись за мою юбку и завороженно глядя на плотный поток машин и на множество людей, спешащих мимо, хотя некоторые успевали улыбнуться ей.

– Это мама, – произнес Крис низким голосом. – Помнишь, она говорила, что готова на все, лишь бы вернуть расположение своего отца и лишь бы он не лишил ее наследства? Я не знаю, какие клятвы он заставил ее принести ему, но вот что я подслушал из разговора слуг. Кэти, за несколько дней до смерти наш дед сделал важную приписку к своему завещанию. Она гласила, что, если когда-нибудь будет доказано, что наша мама имела детей от первого брака, она теряет все права на наследство и должна вернуть все, что она купила на эти деньги, включая одежду, драгоценности, ценные бумаги – короче, все до последнего гроша. И это еще не все. Он также приписал, что, если у нее будут дети от второго брака, она тоже все потеряет. А мама думала, что он простил ее. Он ничего не простил и не забыл. Он продолжает наказывать ее даже из могилы.

Я была потрясена. Вытаращив глаза, я с трудом спросила:

– Ты имеешь в виду, что мама… что это была мама, а не бабушка?

Он пожал плечами, как будто равнодушно, хотя я знала, что это не так.

– Я слышал, как эта старая женщина молилась у своей кровати. Она исчадие ада, но я сомневаюсь, что она сама посыпала эти пончики ядом. Она носила их нам и знала, что мы любим сладкое, но ведь она постоянно твердила, что это вредно.

– Но, Крис, не может быть, что это мама. Она ведь была в свадебном путешествии, когда пончики начали появляться каждый день.

Его улыбка стала кривой и горькой.

– Ну да. Но девять месяцев назад завещание было прочитано; девять месяцев назад мама вернулась. Только мама получала деньги по завещанию отца, не бабушка: у той были собственные деньги. Бабушка всего лишь приносила нам корзину каждый день.

Мне нужно было задать столько вопросов, но рядом стояла Кэрри, она цеплялась за мою юбку и глядела на меня, подняв лицо вверх. Я не хотела, чтобы она знала, что Кори умер насильственной смертью. И тогда Крис вложил пакетик с уликами мне в руки:

– Тебе решать. Ты со своей интуицией всегда была права. Если бы я слушался, Кори был бы сейчас жив.

Нет ничего сильнее ненависти, порожденной преданной любовью, и все мое существо требовало мести. Да, я хотела видеть, как маму и бабушку запрут в тюрьму, посадят на скамью подсудимых, обвинят в преднамеренном убийстве – четырехкратном, если покушение тоже считается. Они сами будут как серые мышки в клетке, запертые подобно нам, с той лишь разницей, что они разделят компанию с извращенцами, проститутками и такими же убийцами, как они сами. Их нарядят в серый хлопок арестантских халатов. Никаких салонов красоты два раза в неделю для мамы, ни макияжа, ни профессиональных маникюрш – только душ раз в неделю. Она не сможет даже скрыть самые интимные места своего тела.

О, она будет так страдать без мехов, без драгоценностей, без южных круизов в теплых морях, когда накатит зима. И там не будет ее красивого, молодого, обожающего мужа, с которым можно пошалить в великолепной постели с лебедями.

Я уставилась в небо, где, наверное, есть Бог, – смогу ли я предоставить Ему идти Его неисповедимыми путями, взвешивая на весах грехи человеческие, смогу ли я переложить на Него бремя суда?

Я подумала, как жестоко, несправедливо, что Крис возложил это бремя на мои плечи. Почему?

Не потому ли, что он готов был простить ей все – даже смерть Кори, даже попытку убить нас всех? Возможно, он считал, что такие родители, как у нее, могут заставить сделать все, что угодно, и даже совершить убийство? Но разве нашлось бы в целом мире столько денег, чтобы заставить меня убить моих четырех детей?

В моей памяти одна за другой всплывали картины, возвращая меня к тому времени, когда еще был жив отец. Я видела нас всех в саду позади дома, смеющихся и счастливых. Я видела нас на пляже, как мы катаемся на паруснике и плаваем. Видела на лыжах в горах. И я видела маму в кухне, как она старалась приготовить что-нибудь вкусненькое, чтобы порадовать нас.

Да, ее родители, должно быть, знали, как убить ее любовь к нам, – должно быть, знали. А возможно, Крис думал (как, впрочем, и я), что если мы пойдем в полицию и все расскажем, то наши фотографии будут помещены на первых страницах всех газет в стране? Возместит ли нам эта известность все то, что мы потеряем, – нашу личную жизнь и нашу необходимость оставаться вместе? Неужели нам придется разлучиться ради того, чтобы свести счеты?

Я снова взглянула в небо.

Бог. Нет, не Он писал сценарии для этих маленьких беспомощных актеров внизу, на земле. Мы пишем их сами – каждым прожитым днем жизни, каждым сказанным словом, каждой мыслью, возникающей в наших мозгах. И мама сама написала свой сценарий. Он получился неудачным.

Когда-то у нее было четверо детей, и она полагала, что это прекрасно. Сейчас у нее их нет. Ее дети считали ее идеалом, что бы она ни делала, а сейчас уже никто не смотрит на нее так. Вряд ли она захочет иметь еще детей. Любовь к тому, что можно купить за деньги, заставит ее покориться жестокой воле отца, которую он недвусмысленно изъявил в своем завещании.

Рано или поздно мама постареет; муж гораздо моложе ее. У нее будет время почувствовать одиночество и раскаяние. Конечно, она захочет, чтобы все было иначе. Если ее руки не затоскуют по моим объятиям, то, может быть, она вспомнит Криса или Кэрри… и, вероятно, ей захочется увидеть тех детей, которые у нас когда-нибудь появятся.

Из этого города мы спасаемся бегством на автобусе, чтобы со временем сделать из себя кого-то. И если судьба сложится так, что мы снова увидим маму, мы посмотрим ей прямо в глаза и отвернемся.

Я бросила бумажный пакетик в ближайшую зеленую урну, попрощавшись с Микки и попросив у него прощения за то, что мы сделали.

– Пошли, Кэти, – сказал Крис, протягивая ко мне руку. – Что сделано, то сделано. Прощай, прошлое, и здравствуй, будущее! Мы теряем время, а ведь и так уже столько потеряно.

Как раз таких слов я и ждала, чтобы почувствовать себя настоящей, живой, свободной! Достаточно свободной, чтобы оставить мысли о мести!

Я рассмеялась и обернулась, чтобы взять его протянутую руку. Свободной рукой Крис притянул к себе Кэрри и поцеловал ее бледную щечку.

– Ты все слышала, Кэрри? Мы едем туда, где цветы цветут всю зиму, вернее, круглый год. Неужели и теперь тебе не хочется улыбнуться?

Слабое подобие улыбки показалось на ее бледных губах, похоже уже разучившихся улыбаться. Но пока и этого было достаточно.

Эпилог

С каким облегчением заканчиваю я рассказ об этих самых главных годах нашей жизни, когда была заложена основа всего, что случилось с нами в дальнейшем.

После побега из Фоксворт-холла мы пошли своим путем, и нам всегда удавалось так или иначе добиваться своих целей.

Наша жизнь всегда была довольно бурной, но мы с Крисом оба поняли, как выжить. Что касается Кэрри, с ней все было иначе. Нам приходилось уговаривать ее жить без Кори, даже когда она была окружена розами.

Но как нам удалось выжить – это уже другая история.