Текст книги "Антропогенный фактор"

Связавшись с зондом над фторсиликоновым морем, я запросил изображение. Вероятность того, что зонд уцелел при таком катаклизме, была чрезвычайно мала, но зонд отозвался и выдал на экран картинку. Я ожидал увидеть что угодно: от грибовидного облака, полностью застилавшего видимость, до громадного кратера на месте фторсиликонового моря, – но ничего подобного! Фторсиликоновое море никуда не делось, береговая линия тоже не претерпела никаких изменений, и только в центре моря зияла огромная воронка водоворота, от которого концентрическими кругами расходились волны. Уменьшенное на экране почти в миллион раз фторсиликоновое море напоминало до краёв заполненную водой раковину умывальника, из которой вытащили пробку. Ох, не права была Ютта, утверждая, что «нет никаких доказательств, будто на дне моря кто-то мутит воду»… Захотел этот кто-то «помутить фторсиликон» и замутил так, что оторопь брала… Уж не сама ли Ютта к этому руку приложила? Больше, вроде бы, никто к морю не летал…

– Взрыв произошёл на дне моря на глубине восьми километров, – начал выдавать данные зонд, и я машинально отметил, что не подозревал о таких глубинах. При общем обзоре из-за спокойных волн море представлялось мелководным. – Скорость истечения фторсиликона в образовавшийся тектонический разлом составляет около одиннадцати кубических километров в минуту. Если такая скорость сохранится, то фторсиликоновое море полностью исчезнет в недрах планеты менее чем за сутки.

Однако! Я ещё раз внимательно посмотрел на экран. В ракурсе сверху и масштабе один к миллиону фторсиликоновое море не выглядело морем. Он было больше похоже на заполненный реагентом искусственный резервуар гигантского промышленного объекта. Неужели кто-то добрался до мифических установок марауканцев и запустил их? Какую реакцию он собирался инициировать?!

– Вас вызывает Эстасио Мугаджи, – сообщил секретарь.

Я поморщился. Сейчас отбоя от вызовов не будет… Каждый посчитает своим долгом поинтересоваться у планетолога, что произошло.

– Соедини.

– Вольдемар! – излишне эмоционально вскричал с экрана экспансивный маршрутный сценарист. – Что произошло?!

«Как же, так я тебе и сказал!» – подумал я, но внешне постарался сохранить невозмутимость.

– Ничего необычного, – пожал плечами. – Очередной тектонический сдвиг.

– Раньше при тектонических сдвигах платформу не качало, – не поверил Эстасио, пристально вглядываясь в моё лицо, будто надеялся прочитать на нём полный отчёт о катаклизме.

– Это – Мараукана, – снисходительно усмехнулся я и развёл руками. – Здесь каждый раз что-то новое… Будет что-то любопытное, обязательно сообщу.

– Очень на это надеюсь, – буркнул он и, одарив напоследок недоверчивым взглядом, отключился.

Я ожидал, что последует очередной вызов, но не дождался. Никого больше не интересовало, что же там такое грохнуло за пределами платформы, отчего её закачало. Никого!.. И это вызывало недоумение. Конечно, контингент у нас ещё тот – все, скорее, отбывают срок, интересуясь больше зарплатой, чем результатами работы. Но чтобы только одного человека взволновало происшествие, связанное с личной безопасностью? В такое равнодушие контингента я не верил.

Я встал с кресла, отключил монитор сейсмографа, потянулся… И неожиданно ощутил, что мне глубоко на всё наплевать. Голова полностью отказывалась работать, мозг требовал отдыха. И в то же время спать не хотелось. Явный признак переутомления.

Бесцельно послонявшись по коттеджу, я вышел на крыльцо. Жаль, что Куги больше нет – только сейчас понял, насколько умиротворяюще действовало его присутствие. Лёг бы сейчас в постель, положил голову на мягкий бок имитанта и уснул под навевающее сон урчание…

Из окон коттеджа Мари Нолано лился призрачный голубоватый свет, а в остальных коттеджах окна были тёмными. Удивительно, что после сегодняшних событий все быстро уснули. Или на окнах светонепроницаемые жалюзи? Впрочем, в трёх коттеджах свет зажигать уже некому… Да, но какова Мари – несмотря на сегодняшние происшествия, продолжает как ни в чём не бывало играть в голографические игры! По-моему, это уже пунктик…

Я покачал головой. В чужом глазу и соринка видна, а в своём бревна не замечаем. Сам недавно пожалел о смерти имитанта, а до людей мне вроде бы и дела нет.

Спустившись с крыльца, я обошёл коттедж и при свете звёзд с трудом различил сидящую на краю платформы фигуру.

– Привет, – сказал, подойдя ближе. – Можно присоседиться?

– Садись, – не оборачиваясь, пожала плечами Ютта. Запрокинув голову, она смотрела на звёзды.

Я сел.

– Устал?

– Не то слово. Вымотался настолько, что не могу уснуть.

– Даже о своей высотобоязни забыл.

– Повторяешься, – заметил я. – Уже не смешно. Забудь о ней, как я забыл.

Она не ответила, продолжая смотреть на звёзды. В темноте её лицо казалось отрешённым. Возможно, так оно и было.

– О чём думаешь?

– А о чём можно думать, глядя на звёзды? О бренности бытия. Они – вечны, а наша жизнь – скоротечна…

На это раз я промолчал. Не настолько уж звёзды и вечны – вспомнить хотя бы сверхновую Патимата. Но, по сравнению с человеческой жизнью, жизнь звёзд несоизмеримо длинна, и возразить Ютте нечего.

Она вздохнула и положила голову мне на плечо.

– А всё-таки быть человеком хорошо… – задумчиво сказала она.

Я недоумённо покосился на неё. Ну и фраза… Но неожиданно по телу разлились покой и умиротворение. Как это ни странно, но в этой фразе что-то было, почти как в патетичном восклицании: «Человек – это звучит гордо!» Каждому времени свои лозунги. Я знал много рас гуманоидов, представители некоторых приходились мне не только знакомыми или сослуживцами, но и друзьями, но ни с одним из них не захотел бы поменяться ни телами, ни сознаниями. Человеком быть лучше, как ни антропоцентрично звучит эта мысль. И всё же маленький червячок точил душу. И этим червяком были слова фантома Марко Вичета: «Как трудно быть живым…» Слова шли от разума, и не зависели от того, какой ты расы. Только разумный понимает, насколько трудно совместить течение жизни как всеобщего времени со своим конкретным существованием.

Между фразами Ютты и фантома было что-то общее, но ломать голову я не стал. Когда начинаешь задумываться о бренности бытия, самое время уходить на покой.

Я запрокинул голову и тоже посмотрел на звёзды. Где-то там, почти в зените, находилась невидимая отсюда звезда Патимат. Точнее, то, что от неё осталось – раскалённое газопылевое облако. В памяти непроизвольно всплыли данные из раздела «Астрофизики»: мощность взрыва сверхновой, дата, расстояние до Марауканы… Мозг самопроизвольно заработал, как калькулятор, и когда закончил вычисление, я содрогнулся. Вычисление в этот раз получилось не приблизительным, как при оценке возраста Аранея, а точным до секунды. Свет сверхновой, взорвавшейся почти столетие назад, достигнет Марауканы завтра. В двенадцать часов двадцать три минуты семнадцать секунд по местному времени.

На задворках сознания шевельнулся страх, и показалось, что мои мысли подслушивают аналогично тому, как контролировалась система жизнеобеспечения. Неприятно закружилась голова, будто вернулась высотобоязнь.

– Тебе нехорошо? – уловила моё состояние Ютта.

– Да так… – повёл я плечами и попробовал отшутиться: – Старость…

Но Ютта шутки не приняла.

– Ты сегодня ел?

– Что-то перехватывал… А что, грозишь накормить ужином?

– Куда же от тебя денешься? – усмехнулась она. – Идём.

– Идём.

Но когда я поднялся, меня пошатнуло, и Ютта подхватила под руку.

– Что-то я совсем расклеился, – честно признался я, но от руки Ютты освободился. Плохо, когда в моём возрасте отказывают биочипы и невозможно регулировать состояние организма. Чувствуешь себя развалиной.

Мы прошли в ее коттедж, и, пока Ютта готовила ужин, я сидел на диване и старался притвориться молодцом, но удавалось плохо. Воздух в гостиной казался спёртым, чего, естественно, быть не могло, в довершение всего вернулся утренний одорантный синдром, и обонянию снова мерещился запах тлена. Тленом пах воздух, пах я сам, пахли духи Ютты, тленом разило от готовых блюд, которые Ютта вынимала из окошка кухонного агрегата.

Ютта то и дело поглядывала на меня, и в глазах её читались тревога и участие. Но ещё в них проскальзывало странное любопытство, будто в моём состоянии были виноваты не одорантный стресс и умственное переутомление, а она ставила на моём организме эксперимент и наблюдала, что из этого получится. Неужели она? Ещё до прибытия на Мараукану и личного знакомства, я отметил её как самую любопытную личность в составе контингента. Но, если честно сказать, тогда у меня было к ней больше симпатии, чем подозрений.

Ужинали мы молча. Все блюда казались пресными и невкусными, и я насильно запихивал их в себя, предусмотрительно накладывая в тарелку то, что пробовала Ютта. Чем чёрт не шутит – не хотелось завтра оказаться на препараторском столе с выжженным мозгом. И всё же я что-то упустил или не учёл, потому что после бокала вина начала болеть голова, и к концу ужина разболелась так, что пришлось принимать медикаментозные препараты. Но они не помогли.

Я хотел уйти спать в свой коттедж, но Ютта насильно оставила у себя. И я смирился – боль разрослась до такой степени, что стало всё равно, что со мной может произойти в дальнейшем.

Ютта уложила меня в постель, дала снотворное и села в изголовье. Точечная боль пульсировала где-то у темени, как гнойный нарыв. С болезненной навязчивостью представлялось, что когда воображаемый нарыв прорвёт, наступит облегчение, но я всеми силами, будто от меня что-либо зависело, старался не допустить этого. Я боялся. До жути боялся, что гной воображаемого нарыва зальёт мозг, и я перестану существовать как личность. Рассудком я понимал, что эту фобию иначе как идиотской назвать нельзя, но ничего с собой поделать не мог. И не хотел. В отличие о навязанной сознанию высотобоязни, в эту фобию почему-то верилось.

– Что за яд ты подмешала в вино? – пытаясь улыбнуться, спросил я.

– Шутишь, значит, будешь жить, – сказала Ютта.

Она положила ладонь на мой лоб, но я, мотнув головой, сбросил руку. Показалось, что от её прикосновения боль стала ещё нестерпимей.

– Не прикасайся ко мне… – хрипло попросил сквозь зубы. – Пожалуйста…

– Хорошо, – вздохнула она. – Может быть, позвать медиколога?

– Ни в коем случае! – категорически отказался я. Борацци я не доверял ещё в большей степени, чем Ютте.

– Тогда спи.

Я приоткрыл чугунные веки и сквозь мутную пелену боли, застилавшую глаза, посмотрел на неё. И опять уловил на её озабоченном лице толику непонятной сосредоточенности. Или я обманывался из-за жуткой боли? Ко всем моим фобиям только мании преследования и не хватало.

Перехода между бодрствованием и забытьём я не уловил. Реальность и фантасмагория сна смешались воедино, и я уже не разбирал, где сон, а где явь. Вроде бы лежал в постели, рядом сидела Ютта, но это была уже не спальня коттеджа на исследовательской платформе, а каюта космического лайнера. Только Ютту звали Ульфи, и она, разговаривая со мной, называла меня то Любомир, то Саныш…

Затем всё сместилось, и я наконец-то погрузился в тяжёлый сон. Голова продолжала болеть и во сне, и снилось мне громадное чёрное зеркало, из тьмы которого выплывали лица участников нашей экспедиции. Они кривлялись, как фантомы, трансформировались друг в друга, невнятно бормотали, шурша голосами в такт марауканскому прибою, и из бормотания я улавливал лишь рефрен фразы: «Как трудно быть живым…» В сонном бреду в этой фразе мне чудился затаённый смысл.

Глава пятнадцатая

Утром, когда я открыл глаза, мне показалось, что нахожусь внутри тесного жесткого скафандра и смотрю на мир из глазниц, как в щели забрала. Надо было расслабиться, вспомнить всё, осознать себя, чтобы ощутить свободу… Но вместо этого я смежил веки, заставил себя прорасти в «скафандр», и только когда ощутил его как тело, вновь открыл глаза.

Всё встало на свои места, и было невыносимо горько.

– Саныш? – спросила Ютта, с надеждой заглядывая мне в глаза.

Видимо, она всю ночь бодрствовала и не отходила от моей постели. Что ей сутки не спать, если при желании она вообще может обходиться без сна?

– Нет, – возразил я. – Вольдемар. Кто-то недавно говорил, что человеком быть хорошо.

Ютта разочарованно вздохнула и отвела взгляд.

– Огромная разница между жизнедеятельностью организма и функционированием сознания… – тихо, будто самой себе сказала она. – Живут сами по себе и постоянно противоречат друг другу.

– Я не хочу их делить.

– А я устала совмещать.

Я промолчал. Тоже самое говорил и фантом, копировавший Марко Вичета, но на то он и фантом.

Ютта встала.

– Завтракать будешь? – спросила она обыденным тоном.

– Я бы поспал…

Она глянула на меня, и теперь в её взгляде я прочитал жалость. Поняв, что я уловил её настроение, она отвернулась и отошла к окну.

– Через час похороны… – сказала она, стоя ко мне спиной.

– Тогда будем завтракать, – сказал я, спуская ноги с постели.

Пока принимал душ, Ютта приготовила завтрак. Ели мы молча и не глядя друг на друга – между нами всё давным-давно переговорено и сказано. И только закончив завтрак, Ютта посмотрела на меня и тихо сказала:

– Жаль…

Я пожал плечами.

– Это в тебе от человека.

– Кто бы говорил… – невесело усмехнулась она.

Я промолчал. Здесь Ютта права – ни добавить, ни убавить.

Мы вышли из коттеджа за пять минут до начала траурной церемонии. Всё так же, как и миллион лет назад, почти вечность, небо над Марауканой было фиолетовым и безоблачным, всё так же с него сумрачно светило красное негреющее солнце, всё так же поверхность планеты сковывала кора искусственного пеносиликата. Сегодня этой вечности наступит конец. В двенадцать часов двадцать три минуты семнадцать секунд по местному времени. Отнюдь не случайно неприветливый мир древней планеты казался мне знакомым, чуть ли не родным.

Всё было подготовлено по канонам похорон во Внеземелье – посреди платформы на линзе субатомного деструктора стояли три закрытых саркофага с эмблемами Земли. Все члены команды были уже в сборе и ждали только нас. Мы подошли, поздоровались, и Корти Ньюмен, на правах старшего по возрасту, прочитал стандартный прощальный текст. Будучи капитаном грузопассажирского флота, Ньюмену не раз приходилось совершать траурную процедуру, поэтому читал он по памяти и без запинки подобающим случаю скорбным тоном.

– Кто-то хочет добавить? – спросил он, закончив речь.

Я думал, желающих не найдётся – не настолько долго мы знали друг друга, – но ошибся.

– Да. – Хорхе Чивер выступил вперёд, молитвенно сложил на груди руки и начал: – Мы предаём ваши тела огню, а души – в руки Господа…

– Не хотелось бы мне оказаться игрушкой в чьих-то руках! – раздражённо оборвал его Борацци. – Ни до, ни после смерти.

Он отстранил Чивера, шагнул к пульту деструктора и нажал на клавишу. Зазвучала траурная музыка, саркофаги накрыл полупрозрачный колпак защитного поля, и когда погребальные аккорды достигли апофеоза, полыхнула сиреневая вспышка. Полусфера защитного поля гигантской воронкой вытянулась вверх и выбросила смерч раскалённого субатомного газа за пределы атмосферы над платформой.

– Вечный вам покой… – сказал Борацци. Он повернулся и обвёл взглядом присутствующих. – По земному обычаю полагается помянуть усопших. Есть желающие ко мне присоединиться?

Никто не ответил.

– Ну да… К кому я, собственно, обращаюсь? – саркастически поджал губы медиколог, развернулся и зашагал к своему коттеджу.

Шёл он прямо, с достоинством, и мне стало стыдно. Чисто по-человечески. Прав я был вчера – никому не было дела до смерти трёх человек.

Но окликнуть Борацци и присоединиться к нему я не успел – дорогу мне преградила Мари Нолано. Впервые она посмотрела мне в глаза, и в её взгляде читался немой вопрос. Я не стал на него отвечать и также молча задал свой: «Зачем?»

Нолано всё поняла и, отведя взгляд, отступила. Тогда я повернулся и посмотрел на Леонору Мшински. Она тоже смотрела на меня, но её стеклянно-кукольные глаза ничего не выражали. Она ни о чём не хотела меня спрашивать, но и на мой вопрос не собиралась отвечать. Хороший скафандр в этот раз избрал для себя слоаг – один к одному со своей сущностью. Но я и не собирался задавать ей вопросы.

«Если ещё кто-нибудь погибнет, то отсюда никто не уйдёт!» – молча пообещал я.

Меня услышали и поняли.

«Это стандартная зачистка, и ты об этом знаешь, – отозвался из ниоткуда Аоруиной. – Так всегда было и будет. В их мире с докучливыми насекомыми поступают аналогичным образом».

«А себя в роли раздавленного таракана ощутить не хотите?! – огрызнулся я. – Могу поспособствовать!»

Я поймал на себе ещё чей-то взгляд, резко обернулся, но Лю Джун уже смотрел в сторону. И этот туда же! С виду – лощёный аристократ, этакий брезгливый чистюля, а на самом деле… М-да. В отличие от меня, брезгливость и высокомерие ему действительно внедрили в сознание в отделе планирования операций СГБ.

– Да пошли вы все!.. – в сердцах сорвался я, развернулся и зашагал к коттеджу медиколога.

– Что это все сегодня такие нервные? – донёсся из-за спины возглас Эстасио.

Ему никто не ответил, и я не обернулся.

Дверь за собой Борацци не закрыл, и я вошёл без приглашения. Впрочем, меня теперь не могла бы остановить и заблокированная дверь.

Медиколог стоял у столика спиной к двери и разливал коньяк в два стакана. Будто знал, что я приду.

– Ты один? – не оборачиваясь, спросил он. Впервые он обратился ко мне на «ты», и это прозвучало несколько грубовато, словно он узнал обо мне всю подноготную. Как и я.

– А с кем вы меня ожидали увидеть?

Борацци неопределённо повёл плечами и повернулся.

– Чёрт его знает… Может, с парочкой фантомов, а?

Губы его искривились в саркастической усмешке, но тон был серьёзным, а взгляд прищуренных глаз острым.

В тон ему я и ответил:

– У фантомов другие функции – они коньяк не пьют.

– Даже так… Понятно. – Борацци тяжело вздохнул, отвёл взгляд и взял стакан. – Ну а ты-то погибших помянёшь?

– Помяну. – Я взял второй стакан. – Светлая память…

– Только этого не надо, – поморщился Борацци. – Не люблю фальши… Какая память, да ещё светлая? Родственников у них не было, а мы их почти не знали. Они ушли, и память о них осталась только в нас. Когда уйдём мы, их имена канут в небытие.

Он выпил залпом, стряхнул остатки коньяка на пол.

– Вот и всё… Жили люди, к чему-то стремились, чего-то добивались… А когда умерли, не осталось даже праха. Будто их и не было.

Он сел.

Я повертел стакан в руках. Сказать было нечего. Молча выпил, по примеру Борацци стряхнул капли на пол и тоже сел. Коньяк, на удивление, оказался настоящим, земным, и я покосился вначале на этикетку на бутылке, затем перевёл вопросительный взгляд на медиколога.

– Из запасов коммодора, – понял меня Борацци.

Я не стал интересоваться, каким образом ему удалось проникнуть в заблокированный коттедж Гримура – сейчас это уже несущественно. Возможно, у Борацци были ко мне вопросы, но у меня к нему – нет.

– «Это неизведанная страна, откуда не возвращается ни один путник»… – внезапно сказал он и внимательно посмотрел на меня.

– Шекспир, – кивнул я. Коммодор тоже цитировал Шекспира, но в своей интерпретации. Медиколог же процитировал дословно, и в данной ситуации фраза имела двоякий смысл. Как в прямом смысле, касательно погибших членов команды «Проекта «М», так и…

– К чему это? – не став темнить, спросил я. – Это что – тест?

– И тест тоже.

– На что?

– Насколько ты человек.

Я подумал.

– Наверное, в гораздо большей степени, чем сам представляю…

– Тогда – зачем?

– Что – зачем? – машинально переспросил я, хотя прекрасно понимал, о чём спрашивает Борацци. Совсем недавно и я задавал тот же вопрос.

– Зачем вы убили Вичета?

– К смерти Марко я не имею никакого отношения.

– А я имел в виду не тебя лично, а ВАС.

Борацци был сама невозмутимость. Спокойно сидел, смотрел на меня, и в его глазах не было и тени обычной подозрительности. Сгинула бесследно, как и мои фобии. Мне вспомнилось обоснование убийства Аоруиноем, и стало тошно.

– Врать не хочу, но и честно отвечать тоже.

– Не хочешь шокировать бессмысленностью причин убийства?

Я с удивлением посмотрел на Борацци. Он был одним из трёх членов команды, никак не связанных с событиями на Мараукане, но из людей, похоже, самым осведомлённым. Или самым прозорливым? Агенты службы галактической безопасности и не догадывались о том, о чём он спрашивал. И в то же время я ничего особенного в его сознании не улавливал – самый обычный человек.

– А ты не бойся, говори прямо. Переживу как-нибудь, – усмехнулся он, наливая в стаканы коньяк.

Из любопытства я «заглянул» в его тело и «увидел», что в крови Борацци активно действуют ферменты, практически мгновенно разлагающие спирт. Но их вырабатывали не биочипы, эти ферменты являлись естественной составляющей его организма. И лёгкие у него были чистыми, без следов налёта табачного дыма. В то же время ничего, чтобы отличало бы его тело и сознание от тела и сознания обычного человека, я не обнаружил. Чёрт знает что! Тела агентов СГБ были напичканы биочипами, сознание закодировано, даже у меня были кое-какие блокировки, а у него – ни-че-го!

– Зачем вы пьёте? – спросил я. – И курите? Насколько понимаю, никакого удовольствия от этого не испытываете.

– Привычка, – пожал плечами Борацци. Непонятным мне образом он догадался, что я «покопался» в его теле и сознании, но отнёсся к этому снисходительно. – А потом, знаешь ли, совместное потребление спиртных напитков располагает к беседе. Так что не увиливай от моего вопроса – зачем понадобилось убивать Марко Вичета?

Он поднял стакан, кивнул мне и отпил глоток.

– Понимание этого вопроса выходит за рамки человеческой логики, – сказал я.

– А ты попытайся провести аналогию, – предложил Борацци.

Я снова подумал, но ничего лучшего, кроме сравнения Аоруиноя, в голову не пришло.

– Хорошо, если вы так настаиваете… Что вы делаете, когда у лица начинает назойливо кружить муха? Отмахиваетесь? А если она не отстаёт, тогда что?

– Хм…

Борацци допил коньяк, и я «увидел», как ферменты в его крови приостановили свою деятельность. Не всё, оказывается, знал медиколог и не всё мог предвидеть, и от полученной информации ему захотелось захмелеть. Но как он мог управлять ферментами, если даже биочипам это не под силу? Когда ферменты выработаны, они вступают в реакцию!

– Значит, как муху? – спросил он сиплым голосом и обжёг меня хмурым взглядом.

Я не стал его переубеждать.

– Вы просили аналогию? Это наиболее точная. В первом приближении.

– Ну а Гримур и Ктесий? Их зачем? Надо понимать, что они наполовину ваши… Неужели нельзя было забрать с собой в «вашу неизведанную страну»?

– Смысл? Представьте себе, что вы – муравей. Разумный муравей, живущий в муравейнике в разумном муравьином сообществе. У вас своя муравьиная жизнь, свои муравьиные интересы… И вдруг вас забирают жить в человеческое общество. Каково вам там будет?

– Хм… Мухи, муравьи… – Борацци исподлобья посмотрел на меня пристальным взглядом. – Надо понимать, что перед уходом в свою «неизведанную страну», вы всех нас…

– Нет.

– Что – нет? Не будете прихлопывать, или не уйдёте в своё зазеркалье?

– С вами ничего не случится. А что касается исхода… Они уйдут, а я останусь.

– А Араней? – спросил он. – Он тоже уйдёт? Непонятное создание – это даже не муравей… Настолько нежизнеспособная форма… Если Ктесию с Гримуром, в зазеркалье делать нечего, то что там будет делать Араней?

Я удивлённо покосился на него, затем понял. То, что для меня было дважды-два, для него выглядело таким же тёмным лесом, как для меня самопроизвольное ингибирование ферментов разложения спирта в его крови.

– Ещё месяц назад в клетке сидел настоящий слоаг. Почти сотню лет он провёл в клетке, поддерживая жизнь Гримура и Ктесия в благодарность за своё возрождение. И только перед полётом на Мараукану он оставил вместо себя квазиживой муляж, а сам перевоплотился.

– В Элеонору Мшински, – кивнул Борацци. – Её я распознал сразу… И остальных тоже, хотя вы сильно отличаетесь друг от друга. Тебя только долго не мог распознать из-за твоей «забывчивости».

Он помолчал немного, затем снова спросил:

– Значит, остаёшься нести службу?

Борацци налил себе коньяку, пригубил, и я увидел, как ферменты вновь принялись за работу. Но, странное дело, его мысли я прочитать не смог. Не было никакой блокировки мозга, но в его сознании я ощущал себя так, будто находился в сознании младенца – пустом и стерильном. За ту вечность, что пробыл по эту сторону Портала, я впервые столкнулся с таким феноменом.

– Нет. Служба закончилась – здешний Портал последний. А остаюсь я совсем по другой причине.

– По какой?

Борацци успокоился, пригубил коньяк и посмотрел на меня. Мне даже показалось, что выражение его глаз потеплело. Одного я по-прежнему не понимал, как он ухитряется таить от меня свои мысли. Но почему-то я был уверен, что он заранее знал мой ответ.

– Я уже говорил, что чувствую себя человеком в гораздо большей степени, чем…

Закончить я не успел, так как платформу в очередной раз тряхнуло, и она закачалась.

– Неужели так приятно ощущать себя муравьём? – поинтересовался Борацци, словно не замечая качки.

– Атавизм, – пожал я плечами и встал. – Оставайтесь здесь, и до половины первого не выходите из коттеджа. Для вашего же блага. За себя я ручаюсь, но за остальных…

Я круто развернулся и вышел из коттеджа. До местного апокалипсиса оставалось чуть более двух часов.

Платформа под ногами мелко подрагивала, отчего в глазах рябило, и громадное красное светило над головой расплывалось нечётким пятном на фиолетовом небосклоне. Дрожала вся планета, и пеносиликатная кора, не выдерживая сотрясений, лопалась, змеясь многокилометровыми разломами, из которых поднимался пар разлагающегося на кислород, воду и песок пеносиликата. Разложение шло медленно, но когда вспышка сверхновой Патимата осветит равнину, инициируя заполненный фторсиликоном реактор, реакция станет бурной, и на Мараукане наступит апокалипсис. Или первый день творения – как кому более угодно. Мне было больше по душе второе.

Я посмотрел на дрожащий абрис Усечённой Пирамиды и увидел, как со всех сторон к ней по воздуху устремляются фантомы. Полчища квазиживых хранителей разнообразных конфигураций на лету меняли форму и спешили укрыться в кратере Пирамиды. Похоже, они даже радовались, что тяжкое бремя жизни для них заканчивалось. Им проще…

Дверь в коттедж Лю Джуна оказалась заблокированной, но меня это не остановило. Предполагая, что жетон высшего допуска не поможет её разблокировать, я не стал тратить времени даром, приложил ладонь к идентификатору, вывел из строя межмолекулярный замок и вошёл.

За столом в гостиной сидели Лю Джун и Эстасио Мугаджи и с напряжёнными лицами вглядывались в экран, на котором проецировалась пустая воронка, образовавшаяся на месте фторсиликонового моря. Кажется, они собирались запустить в воронку зонд.

При моём появлении лицо у Эстасио посерело, щека дёрнулась. Лю Джуну удалось сохранить внешнее спокойствие, но взгляд у него был жёсткий и недобрый.

– Не тратьте понапрасну время на запуск зонда, – сказал я, подходя к столу. – Рекомендую срочно опустить платформу на плато.

Рука Эстасио потянулась к разряднику, но, парализованная, застыла на полпути. Кисть словно приросла к поясу.

– Ах, ты!.. – с чувством проронил Эстасио, растерянно дёргая плечом.

Лю Джун посмотрел на дёргающуюся руку Эстасио, повёл головой, будто воротничок сдавливал шею, и снова перевёл взгляд на меня.

– По законам Галактического Союза я должен был бы вас арестовать… – неуверенно проговорил он, косясь на руку Эстасио. – Однако в сложившихся обстоятельствах…

– …это вряд ли получится, – закончил за него я. – Верно мыслите. Так как насчёт моей рекомендации?

– Зачем вам нужно гробить платформу? – Эстасио прекратил попытки дотянуться до разрядника и смотрел на меня холодным непримиримым взглядом. – Она не приспособлена находиться на поверхности планеты. В безантигравитационном режиме нижние палубы и пристройки с основным технологическим оборудованием не выдержат многотонной массы верхних палуб, сомнутся, и платформа превратится в груду металлолома.

– Вас было пятеро агентов службы галактической безопасности, – сказал я. – Один погиб – глупо и бесполезно. Хотите последовать его примеру?

– Это угроза?

Глаза Эстасио потемнели.

– Это констатация факта.

– Сейчас свяжусь с навигатором, – кивнул Лю Джун. В отличие от Эстасио, в экстремальных ситуациях он соображал гораздо быстрее. Он отключил изображение высохшего ложа фторсиликонового моря и вызвал Корти Ньюмена.

– Корти… – начал он, как только изображение навигатора возникло над столом.

– Не мешать! – огрызнулся Ньюмен, глядя перед собой на невидимый нам пульт управления платформой. – У меня нестабильная гравиобстановка! Едва удерживаю платформу…

– Немедленно опускайте платформу на поверхность Марауканы! – вмешался я.

– С ума сошли, что ли?! – взорвался Ньюмен. – Под нами почти готовая турбаза и две сотни биокиберов! В кашу их, да?!

– Через три минуты, – сказал я, – гравивозмущения достигнут таких пределов, что ваш генератор выйдет из строя, и платформа рухнет с километровой высоты. Тогда в кашу превратятся не только биокиберы, но и вы.

Ньюмен оторвался от приборной доски и посмотрел на меня безумным взглядом.

– Сажай, – приказал Лю Джун.

– Мать вашу!.. – гаркнул Ньюмен и отключился.

Но в следующее мгновение мы ощутили, как платформа пошла вниз, по-прежнему содрогаясь от гравивозмущений.

– Быть может, ты меня всё-таки освободишь? – сказал Эстасио.

– Только за разрядник не хватайся, – предупредил я.

Платформу дёрнуло, Эстасио машинально схватился рукой за столик и с удивлением обнаружил, что это та самая, парализованная рука.

Откуда-то из комнат, цепляясь за стены, появился Хорхе Чивер.

– Что тут происходит?!

– Светопреставление! – огрызнулся я, схватил его за шиворот и швырнул на диван рядом с Эстасио. – Держитесь за что-нибудь, мягкой посадки не предвидится!

Вопреки легенде, записанной в представительском досье, бывший капитан грузопассажирского флота Корти Ньюмен не был уволен из флота за рукоприкладство, а перешёл на работу с СГБ с прекрасным послужным списком. И ему было жаль как биороботов, на которых он опускал платформу, так и возведенных зданий туристического комплекса. Поэтому, опуская платформу на Мараукану, он накренил её и в режиме планирования попытался отвести в сторону от туркомплекса. Ему почти удалось совершить манёвр, но не хватило времени. Метрах в десяти от поверхности генератор антигравитации отказал, и платформа рухнула на пеносиликатное плато, краем круша постройки туристического комплекса. Пеносиликат смягчил падение, к тому же роль амортизаторов сыграли металлические фермы двигательных установок, но всё равно удар получился ощутимым. Лю Джуну и Эстасио Мугаджи удалось удержаться на диване, но Хорхе Чивера подбросило под потолок, а затем швырнуло на коллег.