Текст книги "Наследники Мишки Квакина. Том I"

Ночь, улица, фонарь…

Была у нас с младшим братом Пашкой в детстве такая невинная забава. Относительно, конечно, невинная. Как не дико это звучит для нынешнего среднестатистического горожанина, мы воровали заборы. По ночам ходили по деревне и целыми пролетами снимали заборы. Заборы тогда почти у всех были из штакетника. Асбестовые столбы с прямоугольными отверстиями, в которые продеты длинные прожилины. На прожилины, с равномерным зазором, набит штакетник. Снимаешь такой заборный пролет и незаметно несешь домой.

Дома реквизированный забор использовался нами как топливо для приготовления питания свиньям. Собственно говоря, именно в этом и лежала причина такого девиантного поведения. Мать наша, опасаясь, что зимой мы можем замерзнуть, категорически запретила нам использовать на эти цели хорошие дрова.

– Идите и собирайте хворост, бездельники, – сказала нам она. – Из-за вашей лени и лени вашего бати, мы замерзнем зимой!

– Чего мы замерзнем? – попытался образумить ее я. – Дров полно и угля полдровянника.

– Не гордыбачь с матерью! Сегодня полно, а завтра будет пустой дровянник. Вот замерзну, будете потом ходить, мой след искать, шишкарики! Сказано идите и собирайте!

– А где мы будем собирать? Можно подумать, хворост на улице валяется.

– У неумеки руки не болят! Мозги включи, если они у тебя не окончательно протухли. И Пашку с собой бери, а то он уже совсем квелый от безделья стал! Все в батю пошли – такие же ленивые, и такие же вонючие, как скунсы!

– Ничего мы не вонючие, – отойдя подальше от крыльца, рискнул подать голос Пашка. – Мы нормальные.

– Ты мне еще поговори, вонючка! Совсем страх потеряли! Без хвороста не возвращайтесь, дармоеды!

– Что делать будем? – спросил Пашка.

– Пойдем искать хворост.

– Где?

– А я откуда знаю? В саду мы уже все собрали. В посадке после таджиков ничего не осталось. Может, в лес сходим, а? За валежником.

Ближайший настоящий лес был в паре километров от деревни и мать нам туда ходить запрещала.

– А то заблудитесь там и вас волки съедят. Нам потом с батей вас хоронить. Сплошные расходы от вас, – говорила она. – Узнаю, что ходите в лес, разорву как лягушек надутых!

– Нет, в лес я не пойду. Если она узнает, то поубивает, – задумчиво ответил Пашка, почесывая руки. Видимо, вспомнил, как родительница учила его писать букву «о».

– Ладно, пошли по деревне пройдемся. Может, где чего и присмотрим, – решил я.

В процессе вояжа по деревне нам и пришла в головы блестящая идея использовать в качестве топлива заборы вокруг общественных зданий.

– Слушай, а вот забор вокруг «конторского сада». Он же ничей… – сказал я.

– Как ничей? Сад же конторский, – усомнился Пашка.

– Конторский – это значит совхозный. А если совхозный, то ничей. Нам же яблоки тут никто не запрещает рвать?

– Как никто? А мать?

– Мать не считается. Больше же никто не запрещает. Все рвут.

– Рвут, – согласился Пашка.

– А если сад общий, то и забор вокруг него общий, – продолжал я гнуть свою линию. – Значит, тот, кто раньше успеет тот и забирает. Так?

– Так… А если поймают?

– А мы как стемнеет, аккуратненько. С того угла, где Ванька-автобусник живет, начнем. Оттуда в посадку утащим, а потом через дорогу в другую посадку и в наш сад. А там уже если кого и встретим, то подумают, что это мы свое несем.

В тот же вечер, вооружившись топором и ножовкой, мы утянули пролет забора. Назавтра взяли еще два пролета. В течение недели забор перекочевал на наш двор. Потом вокруг здания совхозной конторы разобрали забор. Точнее, под одной крышей были правление совхоза, кабинет директора, бухгалтерия и начальная школа. Там же до постройки нового здания посредине деревни, располагался и детский сад. Такое вот многофункциональное здание было. Именно на крыше этого здания какая-то нечисть плясала. Напротив, через дорогу, располагалась столовая, служащая одно время объектом притяжения для нашего ветреного отца.

Потом мы реквизировали забор вокруг почты. Затем не избежал нашего пристального внимания и новый детский сад. А когда мы разобрали забор и там, то стали потихоньку разбирать заборы у нежилых домов, наподобие сыгравшего такую роковую роль в судьбе незадачливого эсквайра Плейшнера дома №52. Правда, иногда, шутки ради, а не корысти для, выкапывали ночью деревянные антенные столбы. Сами антенны великодушно оставляли хозяевам, а столб уносился на дрова.

Вообще же была в этом заборном промысле, скажу я вам, некая романтика. Выходишь глубокой осенней ночью на деревенскую улицу и идешь, крадясь бесшумно, скрываясь в тени еще не экспроприированных заборов. Ласковый ветер доносит запах листьев прелых и костров, оставшихся на местах, где листья хозяева сжигали. Временами луна светит огромная и такая яркая, что можно газету читать, ежели конечно сумеешь найти где-нибудь газету ночью. С газетами тогда и в светлое время суток проблема была. Да и сейчас в деревнях проблема с газетами. Я всегда Александру Сергеевичу собираю целый мешок газет – баню растапливать и обувь осенью и весной сушить. В городе хоть в супермаркетах можно набрать газет бесплатных, да и в ящики почтовые суют рекламные газеты постоянно, а в деревне ни супермаркетов, ни бесплатной рекламной полиграфии не имеется. Раньше хоть районные газеты выпускались, и на центральные газеты можно было подписаться. А ныне все независимые СМИ упразднены за ненадобностью, а зависимые газеты в провинции не многим жителям по карману.

Идешь вот так ночью, таясь как тать, по улице деревенской. Подслеповатых фонарей только несколько было на всю деревню. Два у нас по периметру двора, один у Ивана-автобусника и один возле пятачка асфальтового между столовой и конторой. Там сельхозтехника на стоянке хранилась. А остальные фонари были расстреляны. Была в 90-х годах прошлого века такая привычка у некоторых жителей провинциальных – стрелять по фонарям. Причем, не только у нас в деревне такое было. Я встречал и в других населенных пунктах обычай, когда подвыпившие местные «крутые» соревновались, стреляя ночью по фонарям. Хоть не по людям, и то благо.

Со стоянкой же этой тоже была связана интересная история. Однажды в детстве меня по какой-то причине не запустили в здание клуба, где я хотел прочесть проповедь о греховности и безнравственности всех этих танцулек и обжиманцев. Думаю, не для кого ни секрет, что после танцев на дискотеках часто случаются коитусы. Эта временная победа порока слегка меня разозлила и я решил «страшно отомстить». Пошел на стоянку эту, слил в какую-то подвернувшуюся под руки посудину бензина с «пускачей» тракторов. Вернувшись к клубу, облил его бензином, чтобы предать огню это нечестивое заведение. Но для добывания огня воспользовался спичками производства станции Злынка.

Тут сразу старый анекдот вспоминается. Ночь. Немецкий часовой, обходя здание, видит партизана, который замерзшими пальцами чиркает спичкой по коробку. Под ногами у партизана валяется куча поломанных спичек. Немец берет у него коробок, читает этикетку: «Ревпьутттт. Станциииия Злынка», отдает коробок партизану, похлопывает его по плечу и продолжает обход.

Так и тут получилось, пока я этими спичками пытался добыть огонь кто-то вышел из клуба и, заметив мою подозрительную активность, призвал остальных. Били меня тогда долго толпой всей. Но я когда оклемался, то выловил всех поодиночке и жестоко избил в ответ. Зато безнравственности на дискотеке у нас поубавилось после этого случая, когда едва церемонию аутодафе я не совершил.

Вернемся к Луне и ночи. Все-таки похищать заборы мы предпочитали осенью, ибо летом ночами на улицах слишком много случайных глаз встречается. Осенней ночью народа по деревне на порядок меньше спотыкается. Уже не так влекут своих подруг на сеновал после танцев, как весной и летом. И народец сельский спать раньше ложится, постепенно готовясь к зиме. И только нам с братом не спится в тиши ночной. Как плашкоут и утлая лодочка на буксире плывем мы по укрытой темнотой улице. Только залитые лунным светом острые верхушки штакетин как горные пики сверкают по сторонам. Но нам пока не до них. Идем мимо следов пожаров – пахнущих гарью фундаментов, выбитыми зубами зияющих среди ровной линейки кирпичных домов. Смотришь на эти фундаменты, и, кажется, что это души сгоревших домов призрачно чернеют в ночи. Идем мимо дворов, мимо сараев и хлевов. И никому до нас нет совершенно никакого дела.

На нас уже даже собаки деревенские тогда не лаяли – привыкли к тому, что мы подобно двум отощавшим медведям-шатунам спотыкаемся по спящей деревне. Нам это «молчание ягнят», точнее собак было только на руку. Разошедшийся Пашка даже начал предварительно, проведении акций своего ЛИМОНа присматривать при свете дня заборы по деревне, но потом был фактически посажен под «домашний арест». Только ночами, опасливо подбираясь к чужому забору, был лишен он опостылевшего перманентного диктата. В ночных кражах заборов ярко проявлялась его мятежная натура, при свете дня скрытая от людей за липким образом придурковатого ребенка.

Понятное дело, что ночной промысел, не смотря на даримый детским организмам адреналин, не может сравниться с заготовкой настоящих дров. Когда в марте, ступая по талому снегу, пахнущему идущей весной, начинаешь легендарной бензопилой «Дружба-4М», бывшей наряду с автоматом Калашникова советским брендом, распускать на чурки притащенный зимой из лесу березовый хлыст. Когда запах свежей березы мешается с сухим запахом опилок и сладким запахом сока, которому не суждено стать клейкими листочками и в пьянящий коктейль добавляется мощная нота смешанного с маслом бензина из бензопилы. Когда поднимаешь ломом кругляк, лежащий между двумя другими, а Пашка, подсовывает второй лом, чтобы хлыст удержался на весу. Дело в том, что если пилить на земле, то либо зажимает пильную шину, либо цепью цепляешь замерзшую землю, отчего цепь быстро тупится. Поэтому и приходится пилить на весу, глядя на струю колючих опилок, отбрасываемую пилой. Когда остается лишь один хлыст, то с помощью лома и отрезанного чурбака поднимаешь его, а Пашка подкладывает под него другой чурбак. И так весь день. Только лом, пила, бензин и запах дерева: березы, осины, дуба. Лепота.

Яблоко раздора

Давным-давно, когда мы с младшим братом Пашкой были детьми, то жили в деревне. Дом наш стоял в большом фруктовом саду. Сад, правда, только номинально считался нашим, ибо был не огорожен. Это потом, когда я стал окультуривать его: обрезать сухие ветки, прививать, подкармливать и белить деревья – то он стал уже моим, и брать яблоки можно было лишь с моего разрешения. Недовольным я предлагал выбрать себе деревья и ухаживать за ними. Желающих, как правило, не находилось. Зато недовольные, обуянные бесом жадности и корыстолюбия, ходили воровать яблоки. Потрясут дерево, чтобы нападало побольше, крупные выберут, а остальные так и оставят гнить на земле. Ветки при этом безжалостно ломают, сволочи жадные. Коровы же, идя вечером с поля, из-за этого ломятся в сад на эти яблоки, опять же ломают ветки и разводят грязь.

Вот и получается – как с хрустом жрать истекающие соком яблоки – так все мастера, а как ухаживать за деревьями – так нет желающих. Свиньи, право слово. А как только кто-то начал ухаживать, так сразу раздавались завистливые визги: «Мол, сад себе отжали». А кто тебе не дает, а? Приходи, помогай облагораживать и не хами. Но у русских, к сожалению, так не принято. Зато у меня порядок был в саду! И даже те, кто раньше из райцентра приезжали за яблоками стали теперь вести себя культурно, даже привозили небольшую мзду. То коньяк подгонят, то шоколад, то еще чего. И все были довольны, кроме жадных и завистливых лентяев, для которых сказочный водитель печи Емеля – культовый персонаж, «культурный герой» своего рода, валяющийся на печи и получивший за это царевну и полцарства в придачу.

Сестра наша двоюродная Лариска была дочкой старшей сестры нашего отца Плейшнера – Нины. Будучи на полгода старше меня, истинное «дитя асфальта» Лариска имела привычку проводить лето у нас в деревне. Хотя это не спасло её, в последствие, от ряда дурных привычек и аморальных поступков ею совершенных. Видимо, слишком кратким было погружение в простую чистоту деревенской культуры. Не могло короткое лето, проведенное в деревне, выбить из человека всю неисчерпаемую внутреннюю гниль, обусловленную проживанием в нечестивом городе.

Однажды мы с Лариской по какой-то причине, играя в саду, поссорились.

– Горбатый! – подражая нашей матери, стала дразнить она меня. – Килатый! Дальтоник касантой!

– Замолчи, – вежливо попросил я ее.

– Протухлик! – отбежав и кривляясь, не унималась сестра. – Тупой протухлик! Влад ты тупой как пробка!

– Замолчи.

– Дегенерат конченый!

– Ларис, чего ты обзываешься? – попытался защитить меня Пашка.

– А ты вообще засерлик! – накинулась на него сестра. – Павлик! У нас в городе дурачков Павликами называют! Ты немец Лохни, а по-русски просто лох!

– Не немец я!

– Громозека проклятый

Я, дабы прервать поток нечестивых оскорблений, как горох из рваного мешка, сыпавшихся из уст этого изуродованного городом ребенка, был вынужден броситься в нее подвернувшимся под руку яблоком. Бросился, на беду, настолько метко, что угодил в голову, и настолько сильно, что она от удара незрелым яблоком потеряла сознание.

– Ларис, ты чего? – Пашка подбежал к ней и начал трясти. – Влад, она умерла!

– Да чего ей сделается? Прикидывается небось. Сейчас вскочит и как заорет!

– Нет. Не дышит.

Пришлось бегать вокруг нее и пытаться привести в чувство с помощью подручных средств. Законов подобно Ньютону она после этого не открыла, хотя и пробыла полчаса без сознания.

Придя в себя, она ничего не помнила.

– Откуда у меня на голове шишка взялась?

– Это ты с дерева упала, – переглянувшись с Пашкой, заявил я.

– Да? А чего меня туда понесло?

– А я откуда знаю? Полезла на яблоню и головой с нее упала. Не веришь – спроси у Пашки.

– Да, все так и было, – подтвердил тот, воровато поблескивая очками.

Надо заметить, что определенные странности в поведении были присущи ей и до этого инцидента, так что, скорее всего, он никак не сказался на ее мозге. Яблоко бесславно пало в этой битве, не причинив мозгу Лариски ни малейшего ущерба.

Наследники Мишки Квакина

Младший брат мой, Пашка, в детстве был слегка не в себе. Конечно, в том не так уж много было его вины. Надо винить родителей и окружение. Например, в детском саду один мальчик – Рябич, с которым Пашка позднее подружился, однажды обиделся на него за украденный зонтик. Да, брат из-за нашей общей семейной нищеты как сорока был падок на яркие предметы, и, не устояв перед соблазном, тиснув из шкафчика зонтик. За руку бывший хозяин зонта Пашку поймать не смог, но подозревал.

– Я тебя зарежу, я тебя зарежу, – повторял он, кружа вокруг брата, как шумный шмель вокруг сочного цветка.

На его беду это обещание услышала наша мать, пришедшая забрать сына. Она ладонью взяла Рябича за лицо и приложила его затылком о металлическую дверцу шкафчика.

– Я тебя, вражина, самого зарежу, если еще раз такое услышу!

– Что тут такое? – поинтересовалась вошедшая в раздевалку на шум воспитательница.

– Да вот, носятся сломя голову, – улыбнулась ей мать. – Пока шеи себе не свернут. Павел, ты готов? Пошли домой.

После этого Пашку в детском саду дети боялись.

А однажды с ним там случился приступ. Воспитатели позвонили матери в бухгалтерию, и она с подругой Зиночкой отнесла сына домой. Положили на диван, а он лежал и никак не реагировал на окружающих.

– «Звездочкой» его помажь! – командовала Зиночка.

Мать метнулась к запасам лекарств.

– Нет «звездочки», только оксалинка.

– Мажь оксалинкой!

Оксалинка не помогла.

– У меня еще есть Вишневского, – перебирая лекарства, сказала мать. – Помазать?

– Лучше выпить ему налей.

Мать ножом разжала ему зубы и влила бренди из запасов мужа. Только тогда Пашка закашлялся и начал плакать.

Однажды Пашка «со товарищи» организовали тайную организацию АУН © (не путать с «Аум Сенрике»). АУН это аббревиатура – Ассоциация УнитазоНенавистников. Не знаю уж, чем этой малолетней гоп-компании унитазы не угодили. Вероятно, они так с заразой «гнилого Запада» на свой бесхитростный манер боролись. На этот вопрос теперь трудно ответить. Тогда унитазы вообще в диковинку были в деревнях российских. Центральной канализации, разумеется, не было, даже водопровод не во всех домах был. И вот эти юные бармалеи, создав банду, первым делом решили похитить неисправный унитаз, валявшийся у соседа, жившего от нас через дорогу – Кольки Лобана, возле бани. Причем, у самих силы не хватило его унести, и они обратились с этой необычной просьбой ко мне.

– Влад, там помочь надо, – смущаясь и косясь в сторону Моргуненка, стоящего возле нашей калитки с независимым видом, выдал Пашка.

– Что случилось?

– Мы унитаз не можем поднять.

– Какой унитаз? – удивился я.

Унитазы в нашей деревне были настолько редкими, что до той поры я видел их лишь по телевизору.

– У Лобана возле бани лежит.

– А вы тут при чем?

– Нам надо его унести?

– Зачем?

– Надо, – с загадочным видом Василия Алибабаевича из «Джентльменов удачи» заявил брат.

Мне стало любопытно, зачем им понадобился унитаз.

– Ладно, пошли, покажете.

Мы втроем подошли к бане.

– Вот он, – обвиняюще ткнул пальцем Моргуненок в гладкий белый бок, радующийся весеннему солнышку.

Пришлось помочь подрастающему поколению в противозаконном переходе права собственности.

– Куда нести? – спросил я.

– Ты сначала попробуй поднять, – резонно заметил Пашка.

Я легко поднял фаянсовое чудо.

– Пошли с нами, – детишки, воровато озираясь, привели меня к куче многолетней куче навоза в лесопосадке, со стороны нашего сарая, примыкавшей к старому дровянику. Дровяник был переоборудован в амбар и до строительства нового амбара в нем размещался громадный сварной ящик с тяжелой крышкой и проушинами для замка, где хранилось зерно, украденное отцом с совхозного тока.

– Тут ставь, – распорядился Пашка, с таким важным видом как будто закладывал первый камень в основание Рима, ткнув ногой в навоз.

– А вам зачем? – утвердив элемент сантехники на навозе, поинтересовался я.

– Это тайна! – переглянувшись с сообщником, выдал брат.

– Ну, ежели тайна, то я пошел.

Не знаю, какие ритуалы они там проводили с унитазом, но в нем стали нестись наши куры. По три – четыре яйца в иной день там находили.

Гнездо это необычное приметил Бобчонок – сын Мишки Бобка, потомственного ковбоя и дегенерата. Стал он потихоньку разнообразить свой рацион похищенными яйцами. Я обратил внимание на уменьшившуюся яйценоскость и устроил засаду. Думал, что либо хорек либо горностай воруют. Горностай, как раз жил у нас под старым сеновалом, но потом ненароком утонул в бочке, стоящей на огороде. Очень жалко было этого милого юркого зверька, чьи шкурки так ценили деградировавшие монархи Европы. В итоге, мною был пойман Бобченок, а вовсе не зверьки, на которых я неоправданно грешил. Возник вопрос, что с ним делать.

– Давай изобьем его, – предложил Пашка, который не смотря на внешнюю хлипкость натуры был весьма кровожадным глубоко внутри.

– Не знаю даже. Он какой-то не совсем полноценный. Бить жалко.

– Так он будет и дальше воровать! Будешь?

– Буду, – легко согласился Бобченок. – А что тут такого? Кто первый успел яйцо взять, тот и ест.

– Это наши куры несутся!

– Ваши куры должны в курятник нестись. А если они несутся в лесу, то каждый имеет право взять яйцо. Я же к вам не в курятник залез?

– Логично, – был вынужден признать я. – В курятник ты пока не залез. Но куры несутся на нашем навозе!

– А я ваш навоз и не трогаю!

– Да что с ним разговаривать то! – вспылил Пашка и отвесил Бобченку пинок. – Он же ворюга!

– Что пинаешься? Смелый, да? – Бобченок ловко пнул Пашку в живот. – Давай один на один!

– Потише, лишенец! – я оттянул разошедшегося пленника от согнувшегося брата. – Ишь развоевался, Аника-воин.

– Да давай его придушим! – предложил пришедший в себя Пашка. – Падла купоросная! – вспомнил он выражение матери.

– Без крайностей! Не хватало еще душить кого-то из-за яиц. Тоже мне Чикатило выискался!

– Так что, просто отпустим этого наглеца?

– Зачем? Мы его накажем.

Я отволок упирающегося воришку в амбар и закинул в железный ящик из-под зерна. Тот как раз почти пустой был. Вынув удерживающую в поднятом состоянии крышку алюминиевую лыжную палку, я закрыл ящик и накинул засов.

– Не выберется. Посидит в темноте и пыли пару часиков, и больше не будет воровать.

Но Пашке этого показалось мало. Он принес пустое ведро, перевернул, забрался с его помощью на ящик и начал петь и плясать по крышке.

– Слышь, ты там его оглушишь.

– Ничего. Зато запомнит как пинаться, скотина!

Два часа малолетний негодяй отплясывал на крышке. Когда я вынул пленника из ящика, то он смотрел на меня полубезумными глазами.

– Еще раз попадешься – посажу в ящик на день! – напутствовал я его.

Больше он мне не встречался.

Позже брат и подельники АУН переформировали. Провели так сказать реновацию, совмещенную с ребрендингом. Сформировали на её базе ЛИМОН. Если честно, то не помню, что сия аббревиатура значила, но точно что-то значила3232
  Один читатель подсказал, что в иностранном мультфильме, шедшем на телевизионных экранах в середине девяностых годов прошлого века, так называлась организация злодеев.


[Закрыть]. Брат Пашка у меня вообще довольно странный был. А может и сейчас такой же странный остался, не знаю. Много лет его не видел и встретил только на похоронах бабушки3333
  Нас свела преждевременная (на 88 году жизни) кончина бабушки. Немало человек успел повидать за эти годы. И войну не одну и Сталина, и Хрущева и Брежнева, и Черненко и Андропова, и Горбачёва и Ельцина, и Путина, и Медведева, и опять Путина. К слову сказать, со Сталиным она даже лично встречалась. Многие из нас могут таким похвастаться? Показывала мне даже как-то, году этак в девяносто шестом, фотографию со Сталиным. Теперь, конечно, все фотографии родственники подгребли – никто не признается. А жаль… Да, не всякому такое дается. Это вам не нынешние жидконогие нефтехлебы и свербящие блюдолизы.


[Закрыть]. Про его патологическую нелюбовь к воспитателям детского сада, выражавшуюся в перманентном замазывании глиной замка их двери я уже писал3434
  См. рассказ «О щуках, яблоках и свиньях…».


[Закрыть]. Но не только в этом он был одержим. К примеру, он собирал одно время этикетки от спичечных коробков. Целый альбом завел под вклеивание этих этикеток.

– Вроде ничего странного особо, – скажете вы.

Но он, помимо этого, начал пересчитывать количество спичек в коробках. Тогда как раз, в ожидании очередного «конца света», спички в буквальном смысле слова мешками были у всех запасены. Вот он и пересчитывал спички в коробках, помечая в блокноте количество. Пробовали хотя бы пару стандартных упаковок по десять коробков пересчитать? А вы попробуйте! Еще нашел он тогда, в ходе своих спичечных изысканий, какие-то красные спички и какие-то зеленые, что по тем временам было редкостью. Кроме того, он очень боялся милиции, что, в принципе, вполне объяснимо для этого мелкого правонарушителя и приходил в неистовство от слова «габон», что объяснимо гораздо менее.

А если внимательно рассмотреть эту его привычку прятаться в чемодан? Был у нас большой чемодан, и он в детстве туда прятался. Потом, на похоронах бабушки Олимпиады, которая жила одна, и в возрасте девяносто лет умерла в свой день рождения, брат забрался в русскую печку и затаился. На фоне похоронной суеты про него забыли и опустевший дом заколотили. Что его нет в машине, мы заметили только тогда, когда домой ехали.

– Вить, ребенка нет, – внезапно встревожилась мать.

– Как нет? Вон он сидит, обжора низкорослый – кивнул на меня любящий папаша. – Чуть больше меня на поминках не сожрал. И куда в него только лезет?

– Пашки нет!

– Как нет? – задумчиво почесал лысину отец. – А он с нами был?

– Был! – в один голос ответили мы с матерью.

– Точно? – усомнился он.

– Точно. Он еще возле котлет сидел.

– А теперь он где? – задал папа риторический вопрос.

– … …! – нецензурно ответила мать. – Возвращайся, баран лысый! Ребенка потеряли, а этот лежебока не чешется!

Пришлось уже ночью возвращаться и искать пропавшего в заколоченном доме. На крики он не отзывался, насилу отыскали тогда. Говорили, что это у него от дедушки Володи, который жалел, что не смог привести в исполнение приговор в отношении царской семьи. Тот лет десять в гробу спал, пока не умер. Он еще заблаговременно памятник себе поставил на кладбище. Дальняя родственница увидела памятник и подумала, что он умер. А потом встретила его – достаточно долго заикалась после этого. Позже, когда я одно время занимался изготовлением гробов, то и Пашка спал в гробах, ждущих покупателя3535
  См. роман «Крестьянские дети».


[Закрыть].

Странности его на этом не исчерпываются. Однажды, слышу, подражая папаше, громко и немелодично поет в моей комнате:

– Гей, гей, Кочубей.

Начитаются Гайдара, а потом брожение начинается в уме3636
  Причем это типично и для Аркадия и для Егора Гайдаров. От Егора даже большее брожение произошло. Сами, думаю, еще помните.


[Закрыть]. Захожу, а Пашка в понижающий трансформатор включенного блока питания шилом тыкает и довольный поет! Как этого малолетнего придурка током не убило тогда, до сих пор не понимаю. А также не понимаю, как я его за это не убил! Правда, была мысль отрубить в назидание палец ему, но пожалел. К тому же он, пока я раздумывал какую меру пресечения избрать, выскочил через окно и убежал, а гнаться было неохота.

А однажды, неугомонный экспериментатор вытащил из моего ящика электродетонатор и, думая, что это конденсатор (ну да, чем еще может быть трубочка с двумя синими проводками?), начал собирать электрическую цепь из кнопки и «Кроны». Хорошо, что я вовремя зашел, а то без руки был бы, в лучшем случае. Потом он начал собирать пачки сигаретные и клеить их на стену. Всю стену в комнате от пола до потолка заклеил.

Этот забавный персонаж с метафорическим шилом в заднице и организовал «АУН». Сначала они были вдвоем с Моргуненком. Но потом стали стремительно расширяться, втягивая всё новых людей в свои ряды. Заманивали неофитов посулами разными, типа как политик предвыборными обещаниями, втягивали в мелкую противоправность, заставляя фиксировать это в «дневниках по ЛИМОНу», а затем этими дневниками шантажировали попавшихся недотеп и требовали увеличения градуса злодейств. Там за каждое совершенное правонарушение начислялось определенное количество баллов. Этакий сетевой маркетинг в действии. Целью, я так понимаю, было получение нагрудного знака «Мастер зла».

Все это было бы смешно, если бы было смешно. Когда мне, через несколько лет, уже в поселке Темь, попала в руки часть «дневников», то определенный культурный шок вызвали эти «документы». Моргуненок, взявший себе звучный «оперативный псевдоним» «агент Коматозий», время от времени следил за различными людьми, а потом, закрывшись дома в туалете, писал Пашке, как главе ЛИМОН, секретные донесения. Вот примерный перечень их деяний:

– топтание кочанов на огородах (за чужие огороды давалось больше баллов, но допускался овощной вандализм и на собственных грядках! правда, оценивался дешевле);

– подбрасывание по вечерам самодельных дымовух в открытые форточки;

– разрисовывание красками пойманных собак;

– раскрашивание зеленой краской пойманных кур, уток, гусей;

– эпизодическая кража и последующее поедание овцы у местной ведьмы;

– сжигание стога сена у нее же;

– посыпание селитрой сена на открытых сеновалах;

– рисование свастики на дверях в конторе, дверях столовой и почты;

– проникновение через окно туалета в помещение старого детского сада и дерзкая кража оттуда будильника и ночных горшков;

– кража молока и алюминиевых бидонов на совхозной ферме. Однажды стянули и электродоильный аппарат, но не нашли ему применения;

– стрижка пойманных чужих овец;

– неоднократное выщипывание перьев у пойманных бройлеров нашего соседа Ивана – водителя автобуса;

– проникновение в помещение нового магазина и кража бутылок с лимонадным концентратом;

– перекрытие вентилей в колодцах, что лишало воды дома на некоторых улицах;

– Пашка, персонально, украл золотые сережки с рубинами у нашей тетки3737
  См. рассказ «Сережки».


[Закрыть]. Она с детьми тогда скрывалась от буйного мужа и с месяц жили у нас в деревне.

А чего стоит вот такая каверза? Один мужик из другой деревни приехал на тракторе к куму в гости. Пока они с кумом кумуясь накатили, эти идейные последователи Мишки Квакина разобрали бревенчатый сруб, приготовленный на продажу, закатили туда трактор и вновь собрали. Два месяца по всей области искали трактор, пока не приехали покупатели и для них не стали разбирать сруб. Хозяин уже и не чаял трактор свой увидеть!