Текст книги "Наследники Мишки Квакина. Том I"

История О

В детстве нас братом Пашкой жестко били всем, что под руку попадется. Мать, например, любила шнуром от кипятильника бить. Однажды, помню, я ее чем-то сильно прогневал. Гналась за мной через весь дом, догнала на крыльце, свалила на бетон, обулась в кирзовые сапоги и примерно с полчаса с наслаждением топтала меня ногами, норовя попасть по нижним рёбрам. А уже позже, за то, что я принес мешок с мясом из машины, не сумев догнать, запустила в меня чугунком. Пробила чашечку коленную на правой ноге.

Потом там жидкость постоянно скапливалась, и пришлось ее откачивать в больнице областной. Мотивировала же мать свой поступок тем, что думала, что я «надорвался», неся тяжелый мешок со свининой. Такая вот странная была забота о моем здоровье. Хотя скорее ее волновала судьба мяса, а не моя. Пару раз бутылками бросалась. Естественно, что стеклянными. Пластиковых бутылок тогда еще в сельском обиходе не было, если только из-под масла подсолнечного и все. Про свеклу и крупный картофель, использовавшиеся родительницей в качестве метательных снарядов, и вовсе молчу. Бросалась без счету. Такая вот незамысловатая педагогическая практика.

Но особенно мать любила своего младшего сына Пашку воспитывать. Однажды, когда он учился в первом классе, у бедного ребенка не получалось на правописании написать букву «О». Учительница пожаловалась матери и та решила принять меры. Любящая родительница целый вечер его избивала, заставляя эту несчастную букву писать. Долбила то деревянной линейкой, то молотком для отбивания мяса ребенка по рукам. Он еще левшой был, вдобавок ко всему прочему, а она заставляла правой рукой его писать. Думала, что ребенок-левша будет дискредитировать ее перед деревенской общественностью. Заботилась, таким образом, о своем реноме.

Весь вечер его вопли и ее угрожающие выкрики и слышались по всему дому.

– Пиши ровно, мерзкий выродок!

– Я стараюсь, – заливаясь слезами, отвечал Пашка.

– Плохо стараешься! У всех дети как дети, а ты дурак дураком. Надо тебя и, правда, в школу для дефективных отдать!

– Мама, не надо! Не отдавай меня в спецшколу!

– Пиши букву о, баран безрогий! Ровнее пиши! Господи, за что мне такое наказание? Пойдешь в школу дурачков, падла! Это, по-твоему, буква «о»?

– Да.

– Это ежик какой-то, а не «о»! Пока сто букв нормально не напишешь, из-за стола не встанешь! – сама она упала на кровать и заливалась слезами от жалости к сыну. Сын вторил ей.

– Что ты разнюнился как баба? – упруго вскочила мать с кровати. – Чего сковурился? Ишь ты, грибы он надул, что хоть на сковородку. Я тебя сейчас выпрямлю! Ровно пиши, падла! Исковеркаю!

– Валь, можно как-нибудь потише? Я из-за вас телевизор не слышу, – вступил лежащий на моем старом диване отец. – Сейчас «Поле чудес» начнется…

– Иди и помоги лучше сына воспитывать, – отозвалась мать. – Никакой пользы от тебя нет.

– Можно подумать, от тебя польза есть, – не остался тот в долгу.

– Весь в батю ты дебил уродился! – донеслось из комнаты. – Такой же пень, как и батя твой. Только он пень, а ты пенек. Пиши ровно! Ровно пиши! Убью!!!

– А-а-а-а!

– Заткнись и пиши! Неужели так трудно ровно написать букву? В спецшколу хочешь, да?

– Нет!

– В интернат?

– Нет!

– Влад, сделай мне телевизор погромче, – призвал меня папаня. Самому ему было лень с дивана для этого встать. Проще было меня из-за стенки позвать. – Валь, ну можно же как-то потише? Дверь закрой в спальню, в конце концов.

– Достал ты уже, коростовик плешивый! – дверь с громким хлопком закрылась так, что вздрогнул весь дом.

– Сама кекельба рваная! – огрызнулся папаша, но вполголоса.

Букву «О» писать Пашка, безусловно, научился. После этого и с другими буквами никаких проблем не возникало. Руки, правда, пришлось слегка лечить после такой экстремальной педагогики. Зато он сразу стал «круглым» отличником. Даже, когда однажды забыл сделать уроки, то проплакал все воскресное утро.

– Если бы все дети так знали, то мне бы было нечего делать, – сказала матери молоденькая учительница Ирина Сергеевна. – Не то, что старший ваш сын.

– Он у нас старательный, – заискивающе улыбнулась мать. – Главное, чтобы в спецшколу ребенка не отправили.

– Что вы, Валентина Егоровна, какая спецшкола, будет учиться с обычными детьми, – успокоила учительница. – Еще и лучше их будет.

Даже когда уже не было матери, и Пашка перевелся из начальной школы Горасимовки в среднюю школу в Алешне, то и там отличником остался. Одно время там была такая практика – отличникам в конце каждой недели на школьной линейке вручали конверты с некой суммой денег. Так вот он тогда постоянно получал конверты. Правда, рачительная мачеха эти средства реквизировала у него, якобы, для пополнения семейного бюджета. Понятное дело, что средства эти сразу же терялись в туманной дали.

Свинья она и в Африке свинья

Вчера сидел я за обедом у любимой тёщи и вспомнил, как катался на свинье, разумеется, что в детстве. Жил у нас в деревне забавный персонаж – Красотьевич. Был он, по нынешним понятиям, заметно накренившимся в сторону от «традиционных ценностей» ©, фриган тот самый. Хотя какой он, к Бениной маме, фриган, если у него хата сгорела? Погорелец он был, прежде всего, и лишь потом фриган, прости, Господи. Кстати, тут немного надо поведать о пожарах.

Одно время дома в деревне горели чуть ли не каждую ночь. Бывало, что загорались и днем. Пожарники пока приедут из Добровки за двадцать четыре километра, пока заправятся водой на озере – тушить уже практически нечего. Поэтому мы тушили сами, не дожидаясь пожарных. Помню, когда нашел как-то в тайнике дневник младшего брата – Пашки1111
  См. роман «Крестьянские дети».


[Закрыть], то там как об обыденном явлении он пишет: «Днем ходили из школы смотреть на пожар». Они просто первые три класса учились в нашей деревне, так как была начальная школа там – три класса одновременно обучались под руководством одной учительницы1212
  См. повесть «Последняя весна детства».


[Закрыть]. Потом начальную школу у нас в деревне закрыли, и им пришлось вместе с нами ездить в школу в деревне Алешня.

Пожары были частым явлением, как вы уже должны были уяснить. Горели, по преимуществу дома на новых улицах. Что характерно, в старой части деревни, еще довоенной, таких пожаров не было, а вот новые эти щитовые домики, обложенные кирпичом, горели как спички. Очень интересно было наблюдать, как взрываются углы домов – с красивым разлетом кирпичей во все стороны. Шифер тоже с немалым количеством осколков трескался от жара. Интересно взрывались газовые баллоны. Баллон сначала взлетает, а потом взрывается. Пока помогаешь взрослым тушить пожар, много интересного можно увидеть. И так продолжалось до тех пор, пока в вымирающей соседней деревне Бочаг, бывшей нашим сателлитом1313
  В той самой, где в последствие советский немец Владимир Шеппе ограбил музей партизанской славы.


[Закрыть], при очередном пожаре не сгорел мужик. Помнится, когда мы достали полусгоревшее тело, то многих из присутствовавших тошнило. Некоторые потом несколько недель не могли мяса есть – тошнило от запаха жареного их. Бывает. Но после этого случая пожары прекратились.

Возвращаясь к нашему персонажу, Красотьевичу. Обычный бомж старорусского разлива. Хотя и ходил в красной шелковой рубахе, украденной (внимание!) у цыган! Если судить по рубахе, то вообще хипстер какой-то, прости, Господи! К тому же, в отличие от банальных обитателей городского дна, обладал Красотьевич немалой, даже по нынешним временам, даже для людей относительно благополучных, ценностью – свиньей Манькой. Здоровая была животина: метра два длиной и высотой больше метра в холке. Много лет проживала она с ним в построенной в кустарнике хижине (от дома, предложенного ему после пожара, он почему-то отказался). Возможно, даже заменяла жену ему…

Совершенно свободно разгуливала Манька по деревне, пугая незнакомых людей и изредка валя заборы, об которые чесалась. Было нам, с двоюродной сестрой Лариской, тогда лет по двенадцать. Или по тринадцать – точно не помню1414
  Вообще, с каждым годом все эти дни рождения праздновать всё труднее. Когда меня поздравляли с тридцатишестилетием я, помню, так удивился. Я реально думал, что мне тридцать пять лет исполнилось – типа юбилея! А оказывается, уже тридцать шесть! Так обидно стало.


[Закрыть]. Жили мы, в тот момент, в огромном фруктовом саду. Как-то раз забралась Манька в наш сад. Сад, конечно, только номинально считался нашим, ибо был не огорожен, но через несколько лет, когда я стал окультуривать его, обрезая сухие ветки, прививая, подкармливая и беля деревья, то брать яблоки в саду можно было лишь с моего разрешения. На высказывания недовольства (редкие, правда) предлагал любому желающему выбрать себе деревья и ухаживать за ними. Желающих, как правило, не было. А то натрясут яблок, крупные выберут, и бросают остальные. Ветки при этом ломают, сволочи жадные. А деревенские коровы, идя вечером с поля, ломятся в сад на эти яблоки. Как жрать яблоки так все мастера, а ухаживать за деревьями нет желающих. Свиньи, право слово. А как только кто-то начал ухаживать, так сразу завистливые визги: «Мол, сад себе отжали». А кто тебе не дает, а? Но у русских так не принято.

Зато у меня порядок был в саду! И даже те, кто раньше из райцентра приезжали за яблоками стали теперь вести себя культурно, привозили небольшую мзду. То коньяк подгонят, то шоколад, то еще чего. И все были довольны. Вернемся наконец-то к свинье. Забрела она, значится, в наш сад, а из сада в наше обширное подворье. В то время двор со стороны сада был огорожен лишь забором из трех поперечных жердей, в отличие от лицевого фасада, где уже в то время вместо стандартного штакетника вырос нормальный двухметровый забор из доски пятидесятки. А с флангов пока оставался стандартный штакетниковый забор. Помнится, попал баран чужой на огород к нам. Только Пашка, будучи большим любителем животных, стал его гонять по огороду, как тот разгоняется и как вдарит рогами в штакет! Проломил и выбрался с огорода. Но огород порядком успели потоптать, паразиты, что рогатый, что безрогий!

Н-да… Хотели вернуться к свинье, а вернулись к баранам. Впрочем, в России и не такое бывает. Вернемся всё-таки к свинье. В нарушение границы частного владения проникла она к нам во двор и начала нагло чесаться. Даже, я бы сказал, вызывающе чесаться, довольно мерзко похрюкивая при этом; как и все свиньи, вела себя по-свински. Свиньям двуногим это тоже свойственно – быстро борзеть в отсутствие хозяина.

Подобного надругательства над нравственными устоями мы вынести не могли.

– А что просто прогнать? Давайте прокатимся на ней! – сестра, дитя лукавого города, предложила вместо банального акта эскалации насилия объединить приятное с полезным. – Это она надолго запомнит!

Провели голосование.

– Да загнать ее в сарай и как следует колом постучать по хребту! – Пашка предлагал все-таки просто избить свинью. Ему, при общей внешней хлипкости натуры и запуганности воспитанием, вообще было свойственно излишнее насилие.

– Знаешь, Ларис, а что-то в твоей идее, на удивление, есть, – мне показалось забавным осуществить заезд на свинье. Опять же, особого зла к этой животине я не питал. – Давайте голосовать, что с ней делать.

В результате открытого голосования, большинством голосов было принято решение использовать оную в качестве транспортного средства. Пока беззастенчивое животное, забыв всякий стыд, подобно поп-звездам предавалось безудержному чесу, мы с Лариской оседлали его. Брат же, с помощью копья предал этому выродившемуся потомку свирепых вепрей первоначальный импульс и вектор движения. Далее, в соответствии с непреложными законами физики, которые хотя и не знакомы свиньям, но, тем не менее, действуют, в отличие от российских законов, пошло ускорение. Но вовсе не то, как вы понимаете, что у Горбачева, науськанного внешними и внутренними врагами России: «Ускорение, перестройка, гласность». Хотя гласность эта скотина, несясь по саду, своим визгом обеспечивала еще ту.

Сестре повезло – она свалилась сразу, а меня, крепко вцепившегося в ее уши, пришедшая в полнейшее неистовство, свинья еще полчаса где-то таскала по кустам и лесопосадке, пока я не свалился. Всего в кровь изодрала. Не зря же иудеи и мусульмане считают нечистыми животными этих бестий. Ох, не зря! Обиженная Манька после того случая перестала посещать окрестности нашего двора, а Красотьевич устроился ночным сторожем на ток, откуда благополучно продавал зерно.

Охота пуще неволи

Как и обещал, начал серию рассказов об охоте. Случаев забавных, а иногда и не очень, на охоте происходило немало. Часть из них пришло время поведать. Заодно совместим с обещанными рассказами по русской мистике.

Начало моей охотничьей, так сказать, деятельности, положил случай, объяснения которому я не могу найти до сих пор. Я имею в виду, рационального объяснения. Итак, я впервые попал на охоту, в весьма юном возрасте, взятый с собой пресловутым Плейшнером. Папа мой – Плейшнер, как уже вполне очевидно, о чем свидетельствует и дальнейший приговор суда, особой законопослушностью не отличался. Можно, как пример, вспомнить, что когда переехали в поселок Темь, то он бегал пьяный с ружьем по соседям и заставлял молиться несуществующим богам. А чего стоит его прослушивание избранных речей Черчилля? Причем, на языке оригинала, которым папенька совершенно не владел! Или распевание нацистских песен под мудрым руководством отца мачехи краснолицего Бориса Николаевича.

Поэтому матерый браконьер Плейшнер поперся в заповедник. У нас там так было – слева от грунтовки охотничий лес. Справа, о чем свидетельствовала табличка, во многих местах пробитая дробью1515
  Кстати обычай стрелять по указателям различным соблюдался не только в отношении заповедника. На асфальтовой дороге, в десяти километрах от нашей деревни находилась металлическая памятная стела, свидетельствующая о въезде на территорию нашего совхоза. Тоже вся в дырках от пуль и дроби была. Видимо, таков менталитет русского человека.


[Закрыть] – заповедник. Там не то что бы кто-то охотился. Туда местные скорее изредка на рыбалку ходили – озер там лесных много было, с неимоверных размеров матерыми линями. Хотя, на мой вкус, линь жирноват: и жарить можно без масла и на ухе вчерашней с пару пальцев толщиной слой жира оседает. Зато холодное из линя выходит преотличное. Но опять же, я не любитель холодного, а если и ем, то из свиной головы приготовленное. И без всякой моркови!

– Костер разожги, а я пройдусь по округе, – возле одного такого озера меня папа и оставил. – И за рюкзаком смотри, чтобы не украли!

– Да кто его тут крадет? Тут же нет никого.

– Мало ли? Сейчас нет, а через час набегут…

– Кто набежит?

– А я откуда знаю? Кто-нибудь да набежит…

Он, обвешанный патронташами и ягдташами, весьма напоминал карикатуру на лысого охотника. Попрыгал, проверяя, нет ли звона, и важно потопал по берегу озера. Вскоре скрылся в зарослях. Спустя примерно час с противоположной направлению его движения стороны начали раздаваться выстрелы, причем отнюдь не охотничьих ружей. Потом некоторое затишье, опять сменившееся стрельбой и звуками взрывов. Потом наступила тишина. Даже птицы замолчали, и деревья не скрипели на ветру.

К тому времени, признаться, был изрядно напуган. А потом стала играть музыка – как патефон и песни на немецком языке. Я понял, что пора отползать. Залез под здоровый пень и там окопался. Мало ли – вдруг немцы вернулись? И вот так часа три примерно продолжалось. Точно оценить время я был не в состоянии, так как часов у меня не было. А потом опять наступила полная тишина, и больше уже никаких звуков неприродных не было слышно. Еще где-то примерно через час, когда начинало уже темнеть, притянулся, подобно ленивому игуаноподу и Плейшнер.

– Влад ты где? – осмотревшись, позвал он меня.

– Тут я, – отозвался я из-под пня.

– Где тут? – раздраженно вопросил отец. – Почему костер не горит? Рюкзак хоть не потерял?

– Да вот он, – я выполз из-под пня и продемонстрировал его драгоценный рюкзак. – А ты где так долго ходил?

– Да заблудился я…

– Ты же говорил, что в лесу невозможно заблудиться! И у тебя же компас есть.

– Вот умудрился как-то, – он смущенно покосился в сторону. – Видать, леший водил.

Несмотря на то, что носил компас, он заблудился и ходил кругами по одному и тому же месту. Чего, честно сказать, с папашей ранее не случалось. При всем его фаллоцентризме, надо признать, что заблудиться в лесу даже он не мог.

– А ты почему под пнем сидишь?

– Потому что стреляли…

– Так-то ж охота, понятное дело, что стреляют!

– И взрывы…

– Какие взрывы?

– А я откуда знаю. Тоже охота? Еще музыка была.

– Что за музыка?

– Немецкая какая-то старинная. Как патефон.

– Странно, я ничего не слышал, – он с хрустом поскреб лысину крепкими ногтями. – Собирайся, надо делать ноги из этого места. Что-то тут явно нечисто.

Закинул рюкзак на спину и почесал по лесу так быстро, что я едва поспевал за ним. Больше в тот район он на охоту не ходил.

Вот какие комментарии получены по данному случаю (орфография и пунктуация сохранены): «Я в лесу тоже мы шли в походе зимой, человек десять, я музыку слушал, хотя никто больше не слышал, потом пришли на место, в овраге сели у костра, я на верх пос… ь поднялся и НЛО большое увидел. Музыка странная очень была, играет множество инструментов, а мелодию понять не могу». Так что, как видим, случай не единичный и не только для тех мест характерный.

Кстати, через несколько лет, в тех же примерно местах, сошел с ума Моргун – отец Сашки Моргуненка, который с моим младшим братом АУН организовали. Пошел он туда по грибы, и пропал. А когда через три дня его нашли, то кричал, что жена его там была и обратилась в змею, и пыталась его укусить и спуталась в клубок с другими змеями. Очень экспрессивно себя вел и отказывался возвращаться домой. Потом, возле совхозной конторы, сорвал с себя одежду, встал на четвереньки и начал выть по-волчьи. В итоге, попал в «учреждение закрытого типа». О дальнейшей его судьбе мне неизвестно. Хотя, попытаюсь выяснить. Скорее всего, тоже помер уже. Да, после того как его в дурдом увезли дома у них, в углу, начало что-то тикать. Я сам, помню, приходил – правда, время от времени в углу что-то по звуку как «тикало». И непонятно что это было. Полтергейст прямо натуральный.

Был еще некий казус. Однажды, с крестным отцом моего младшего брата Пашки – Леонидом Филипповичем, в поисках его пропавших собак, колесили мы по зимним лесам. Был он тогда начальником цеха на автозаводе, подшефным хозяйством которого был наш совхоз. И по зиме приезжал на всё время отпуска к нам в деревню – на охоту. Жил у нашего соседа Кольки Лобана1616
  Сосед наш через дорогу, у которого этими малолетними шалопаями был похищен унитаз для ритуалов «АУН».


[Закрыть], а по вечерам играл у нас в карты. Бывало, нальем себе по литровой кружке сделанного мною вина и сидим весь вечер в «дурака», по парам, вчетвером, играем. Я с Филипповичем, а Пашка с отцом в паре.

Охота же его обычно выглядела так. Он привозил с собой каждый год новых собак. В первый день охоты их терял, а потом весь отпуск колесил на своей оснащенной КУНГом машине ГАЗ-66 по лесам и перелескам в поисках. Время от времени останавливаясь и дуя в пионерский горн, пытаясь приманить собак. То еще зрелище было, надо заметить. В тот раз, мы с ним, в поисках собак, заехали в какую-то деревню, не отмеченную на нашей карте. А карта, надо сказать, была у нас военная, весьма подробная. Деревня довольно большая, раскидистая. На одном конце деревни висел красный советский флаг, хотя Союза уже не было, а на другом – украинский (как ныне скажут «бандеровский»1717
  Украинский государственный флаг – он не бандеровский, а, условно говоря, «мазепинский», со времён дружбы Карла XII и Мазепы в Бендерах, внешне напоминает шведский. Бандеровский флаг – красно-чёрный, более всего похож на знамя «красных кхмеров» Пол Пота. Несмотря на созвучность, это не вполне одно и то же.


[Закрыть]) «жовто-блокитный» с трезубцем. Машин, по словам местных жителей, там не видели со времен немецких танков (!), которые и проложили эту колею. Там мужики вообще в старинной военной форме советской, в основном, были.

Говор был какой-то дикой смесью из русского, украинского и белорусского языков – такого я больше нигде не встречал. Телевизор один был на всю деревню, еще с линзой водяной и все ходили его смотреть, а хозяин выдавал билеты какие-то 30-х годов прошлого века. Жили местные жители, преимущественно, дарами леса и скудными колхозными посевами. За пару километров вокруг деревни даже вороны не встретишь – все повыбили. Тишина стоит жуткая. Техники никакой у них никогда и не было. Никаких тракторов. Сеяли, сажали и пахали на лошадях и коровах.

Мужик, у которого мы ночевали, держал в клетке из металлической сетки лису.

– К новому году на стол держу, – пояснил он нам.

Глядя на огромные дыры в закопченном потолке уточнять про лису как-то особо не хотелось.

– Поужинаете с нами? – спросил Филиппович.

– Почему бы и не поужинать? – солидно согласился хозяин, доставая из русской печи чугунок с картошкой. – С хорошими людями поужинать завсегда рад. У вас может, извиняюсь, и выпить есть?

– Выпить? Выпить есть.

Поделились мы с ним своими съестными припасами, привезенного спирта с ним «накатили». Переночевали ночь, с ружьями в обнимку, опасаясь, чтобы нас не съели и рано по утру свалили.

– Если мои собаки сюда и попали, то их уже давно схарчили, – сказал Филиппович. – Надо сваливать, а то и нас с тобой схарчат.

– Возражений, не имею. Разделить судьбу съеденного Джеймса Кука желания особого нет, – согласился я. – Давай, шашки в мешки и по коням!

Вы скажете, а что тут такого то? Обычная российская нищета. Ан нет! Через пару лет, опять в поисках собак, мы проезжали в тех местах – никакой деревни там больше не было! Воно как оно бывает! Собак Филиппыча мы тогда так и не нашли…