Текст книги "Наследники Мишки Квакина. Том I"

Губит людей вода?

Рассказ выделился из повести «Последняя весна детства».

Выставлялся на конкурс «Свободное творчество-2016: Ярость идеи».

Рассказ 20.11.2016 года был признан лучшей публикацией недели на сайте «Бумажный слон»

Мне очень понравился рассказ.

Я просто в восторге! Мне нравится Ваш стиль изложения, он такой колоритный и очень приятный на слух. Единственное, к чему я так и не могу привыкнуть, так это к крепким словцам. Некоторые из них я слышу впервые))

Постепенно знакомясь с Вашими произведениями, невольно вспоминается мое первое знакомство с Вашим творчеством. От него я, честно, впала в ступор от шока. Байкалочка

Что современные дети знают о воде? Тут существует две крайности: либо дети знают о воде все, что знает о воде интернет – и, следовательно, это городские дети и дети из богатых поселков. Либо дети знают о воде то, что её пьют, ею поливают грядки и в ней ловят рыбу – и, следовательно, это дети из глухих деревень куда, вопреки пламенному обещанию второго Президента Российской федерации Д. А. Медведева, интернет так и не провели. Видимо: «Денег нет. Вы держитесь там без интернета!». А что знали о воде мы, будучи детьми? Мы знали что:

– человек на девяносто процентов состоит из воды;

– жизнь на нашей планете невозможна без воды;

– вода становится одной из причин смерти.

Последний пункт имел для нас особое значение. Мы знали статистику смерти на воде, знали, что в соседней деревне два года назад утонул мальчик, знали, что прошлым летом на озере в деревне Пеклихлебы молния, ударив в воду, убила троих рыбаков. Всю эту статистику смертей и несчастных случаев, связанных с водой мать, действуя по принципу praemonitus praemunitus2929
  Предупреждён – вооружён.


[Закрыть], о существовании которого она интуитивно догадывалась, тщательно накапливала, в надежде уберечь нас от подобной участи.

Сначала у нас в деревне была небольшая речушка и прудик возле дома главного инженера совхоза Ивана Ивановича. Затем наш отец, поддавшийся какому-то весьма нехарактерному для себя порыву, привлек дорожных рабочих и строительную технику для организации озера. После сего благого дела в нашей деревне появилось своё озеро. Для людей, уже понявших натуру нашей матери, вполне естественно, что, обогатив себя статистикой несчастных случаев, на озеро она нас с братом не отпускала. Боялась, что мы утонем. Тем более, для этого у нее были некоторые основания.

В нашем яблоневом саду, со стороны деревенского клуба, было болото, тянувшееся вдоль защитной лесопосадки. Не сказать, чтобы очень большое было болото, но утки там паслись привольно и обильно произрастал вкусный камыш. Однажды, я, Пашка, еще какие-то шустрые мелкие пострелята и дочка Кольки Лобана – Верка3030
  Она на два года младше меня была. Очень любила с нами в футбол в саду играть.


[Закрыть], взяли старую пластмассовую ванну, после категорического запрета матери более не пригодную к катанию с карьера, и привязали к ней снизу алюминиевой проволокой где-то украденную надутую камеру от грузовой автомашины.

Сделали из черенка от лопаты и куска фанеры весло и решили провести плавание на этой посудине по болоту. Мне выпала большая честь первым испытать это импровизированное средство передвижения по водам. Залез я в эту утлую «посудину», призванную гордо бороздить просторы части Мирового океана в лице болота. Начал отталкиваться веслом от берега, потерял равновесие и перевернулся. Окунулся в воду болотную. Со страха думал, что там глубоко и начал «выплывать». Потом понял, что там примерно по пояс, встал и спокойно пошел к «берегу», таща за собой «дредноут» и смеша юрких водомерок, которые, звонко подхихикивая, клином плыли вслед за мной, спеша насладиться редким зрелищем.

Испуганная Верка, не дожидаясь моего спасения, увидев лишь первый акт этой болотной «Цусимы», с дикими криками: «Утонул!», ломанулась по направлению к нашему дому. Туда просто по дороге для грузового транспорта к сеновалу бежать было удобнее. В ходе своего безумного бега, громко истеря, она напоролась на нашу мать. Та вернулась с работы и разыскивала нас с какими-то понятными только ей целями, вполголоса приговаривая:

– Гришка гад гони гребенку гниды голову грызут.

– Вера, не пристало приличной девочке носиться сломя голову, – отреагировала она на появление бегущей соседки. – Какой пример ты подаешь младшему брату? А другим детям?

– Тетя Валя, тетя Валя, Владик-то ваш в болоте утонул, – захлебываясь от плача, сообщила ей Верка.

– Утонул? Ну, сейчас я ему устрою! – мать привычно схватила здоровенный дрын, который на всякий случай всегда держала под рукой, и побежала на болото. – На всю жизнь меня запомнит, козел вилорогий!

А мы там как раз стояли и, счастливые как удоды, мой удачный заплыв обсуждали. Видя это веселье, она, разъярившись сверх всякой меры, начала нас палкой активно охаживать, сопровождая воспитательный акт отборной бранью. Первым огрела меня.

– Поубиваю всех. Родители ваши мне только спасибо скажут, ироды проклятые! – бушевала она, размахивая дубиной.

Долбила, кому куда попадала своей оглоблей. Я, сразу поняв, что дело плохо, бежал через сад, пока она, выдохшись, не отстала.

– Все равно, жрать захочешь – придешь, дандыка дикая! – выкрикнула она мне вслед. – Тут-то я с тобой, хамаидол никчемный, и поквитаюсь! Растерзаю падлу!

Остальные участники «регаты», не будь дураками, тоже разбежались кто куда, чтобы опять не попасть ей под горячую руку.

– Стойте, махерики проклятые! Все равно поймаю! – неслось им вслед.

Наученный жизнью Пашка под шумок добежал до двора и заполз под новый сеновал, где и просидел до позднего вечера, вполне обоснованно опасаясь родительских репрессий. Я вернулся домой только на следующий день – ждал, пока накал её праведного гнева немного стихнет. А то могла бы и прибить насмерть, учитывая ее жесткие методы воспитания. Во всяком случае, ванну пластмассовую, вернувшись после неудачной погони за мной, растоптала в мелкие осколки. Вот такой закономерный итог освоения водного бассейна.

К вопросу о водных бассейнах. Как вы помните, сначала у нас в деревне была небольшая речушка и прудик возле дома главного инженера Ивана Ивановича. Затем отец, поддавшийся какому-то весьма нетипичному для себя порыву, привлек дорожных рабочих и строительную технику для организации озера. После сего благого дела, возможно единственного им совершенного на протяжении всей жизни, в деревне появилось своё озеро. Для людей, уже понявших натуру нашей матери, вполне естественно, что на озеро она нас не отпускала. Боялась, что мы утонем. Пытаться уйти на озеро тайком от строгой родительницы, было бесполезно. И к тому же опасно, так как до озера было всего метров триста от здания конторы, и она время от времени наведывалась туда, проверить, нет ли там меня и/или Пашки.

– Если увижу на озере, то пеняйте на себя, – предупредила нас мать. – В этом озере и утоплю как котят!

Кому-то это покажется нелогичным, но для нее это было вполне в пределах нормы: запугивать утоплением в озере детей, чтобы сами не пошли на озеро и не утонули. Любой, кто был ребенком, понимает, что запретный плод сладок. После сего категорического запрета на озеро нас влекло со страшной силой. Планы один фантастичнее другого стали зарождаться в наших юных головах. Идею с поджогом совхозной фермы в качестве отвлекающего маневра, показавшуюся нам вначале весьма привлекательной, мы после долгих раздумий всё-таки отвергли.

В конце концов была подключена группа Пашкиных сверстников, которые через пару лет составили идейный костях тайных организаций АУН/ЛИМОН, на велосипедах для слежки за конторой и работницами бухгалтерии. Если кто-то из них выйдет на крыльцо (так как потенциально любая из них могла сообщить матери, заметив нас на озере) один из этих юных соглядатаев должен был ехать на озеро и сообщать нам. С учетом скорости велосипедиста у нас было бы вполне достаточно времени пробежать, скрываясь за насыпью асфальтовой дороги, полусотню метров, отделяющих озеро от начала нашего сада, под прикрытием сада пересечь дорогу, и через сад подбежать максимально близко к дому. Потренировавшись в пробежках от озера, мы решили, что вполне уложимся до прихода матери и сумеем сделать вид, что ее приход носит для нас неожиданный характер.

Как всегда в России, блестящий план был загублен непредвиденными случайностями и бездарными исполнителями. Тот самый пресловутый «человеческий фактор». В ближайший жаркий летний день, расставив наблюдателей под прикрытием липовой аллеи, тянувшейся параллельно асфальту от здания почты до здания клуба мы с Пашкой и Андрюхой довольные ломанулись на озеро. Разделись и с благоговением, которое испытывает христианин, впервые погружающийся в воды реки Иордан или индус в воды реки Ганг, погрузились в теплую, пахнущую тиной воду. Счастливые мы начали понемногу плескаться на мелководье, и тут произошла случайность номер один. Пашка, не понятно почему, проглотил беспечно проплывавшую мимо верховодку. Как он ее умудрился поймать, сие мне совершенно не ведомо, но это событие породило в нас панику, так как мы не знали, что делать дальше.

Мы выволокли нечаянного живоглота Пашку на берег. Он лежал на песке, чутко прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, а мы, наблюдая за его отрешенным лицом, которому в тот момент позавидовал бы любой практикующий йог, стояли и гадали, как скрыть произошедшее событие. Сам по себе факт посещения озера уже тянул чуть ли не на «высшую меру», а с учетом возможного вреда здоровью брата мне лучше было вообще больше домой не возвращаться.

В это время, видимо что-то почувствовав, мать покинула здание конторы и устремилась домой. Наблюдатели, то ли от летней жары, то ли от стремительности ее появления, перепутав, куда надо было ехать, дружно ломанулись в сторону нашего дома. Мать всегда была человеком весьма подозрительным и арьергард из юных велосипедистов ее насторожил. Она ускорила шаг. Они поехали ещё быстрее. Это навело её на мысль, что дело тут нечисто. Она тяжеловесно побежала. Прибежала домой, а возле нашего дома эта растерянная вело-банда трется. Не знают, что делать, и у всех глаза подозрительно бегают.

– А что это вы тут спотыкаетесь, ироды? – набросилась на них мать, отпирая калитку. – Украсть что-то замыслили? Вот скажу родителям…

Нас дома не оказалось. Схватила она свой любимый педагогический дрын, и ломанулась в сад нас разыскивать. В саду нас тоже не было.

– Надо подвесить Пашку вниз головой и из него, как из Буратино, выскочит эта злосчастная рыбка, – пришла в мою начитанную голову идея.

На берегу стоял, нависая над поверхностью озера, старый автомобильный кузов, служащий импровизированным трамплином для прыжков в воду. Мы с Андреем и примкнувшими к нам добровольными помощниками из детей находящихся на озере затянули пострадавшего на кузов и, держа за ноги, свесили вниз головой над водной гладью.

– Крепче держи, а то уроним.

– Счас, я только перехвачусь за ногу поудобнее.

– Аккуратнее его болтай, а то головой ударится.

– Да нормально все. Не ударится.

– Да держи ты!

В такой живописной экспозиции мать нас и застигла. Последовала немая сцена, до которой очень далеко было гоголевскому «Ревизору». Если бы великий Гоголь это наблюдал, то с тех пор он писал бы только рассказы про детей и для детей. Первой пришла в себя мать.

– Разорву… 3131
  Тут ненормативная лексика.


[Закрыть]лядащие, – рыча подобно разъяренной фурии полезла на кузов, чтобы покарать нас. – Сверну шеи как курятам слепым! Ах вы хуюндрики гадские! Растерзаю!!!

Быть разодранными, как она выражалась, «в клочья» ни у меня, ни у Андрея, ни у прочих наших невольных соучастников, наслышанных о крутости ее нрава, никакого желания не было. Так как путей отхода на сушу не было, то уронив в озеро Пашку, мы как горох посыпались вслед за ним.

Тут надо пояснить, для тех, кто сам еще не догадался, что вследствие такой политики матери ни я, ни тем более Пашка плавать не умели. Естественно, что первым стал тонуть возле берега Пашка, а затем и я, от страха сиганувший на глубину. Пашку она вытащила, прыгнув за ним в воду. А потом стояла на берегу и внимательно наблюдала как я тону.

– Поделом тебе, выродок малолетний, – кричала мать. – Будешь знать, как родителей обманывать, подлюка!

Верный Андрюха, сам плавающий с трудом, пытался поддерживать меня на плаву. Тянуть меня к берегу, до которого было ближе, он боялся, так как там стояла мать, а до противоположного берега было далеко и надо было пересечь места, где была наибольшая глубина.

Так бы мы вдвоем бы и утонули, но на наше счастье, на озеро заглянул, находящийся в состоянии благодушного подпития, матерый вор-рецидивист Лёня Бруй. Опытным взглядом оценив сложившуюся диспозицию, он легко свернул замок, крепящий к цепи единственную на озере деревянную лодку, и отправился на этой лодке нас спасать. Втянув нас в лодку, он, не смотря на угрожающие крики матери, требующей отдать «выродков» ей на расправу, уверенно направил похищенное плавсредство к противоположному берегу и выпустил нас, как дед Мазай спасенных зайцев на волю. Ясное дело, что обежать вокруг такое большое озеро мать бы не успела, что сама же прекрасно и поняла.

– Надо было тебя в детстве удавить! – прокричала она. – Что бы ты околел! Чтоб тебя сальмонеллы сожрали!

– Тебе, Андрей, это тоже так просто с рук не сойдет, – многообещающе погрозила нам кулаком. – Все матери расскажу! Она тебе шкуру спустит!

– Павел, бегом! – громко изрекая угрозы, далеко разносящиеся над водной гладью, красочно суля мучения, которые нас ждут тогда, когда мы, рано или поздно, попадем ей в руки, ловко пиная, бегущего впереди, Пашку, напрочь забывшего о живой рыбке в желудке, направила свои пылающие праведным гневом стопы к зданию конторы.

– Стой тут и не смей слезать! – она поставила Пашку на стул в центре бухгалтерии и запретила ему слезать со стула. – Пускай все тебя видят, и пускай тебе будет стыдно, что мать не слушался!

Надо заметить, что в дополнение ко всему прочему Пашка в детстве еще и высоты боялся. Поэтому стоять на стуле было для него немалым испытанием. Мать же красочно поведала своей начальнице Вере Андреевне о роли ее сына в пытке Пашки. Вера Андреевна, еще до конца не излечившаяся от перелома ноги, вызванного нашей невинной шалостью с половой доской, проникшись, позвонила к себе домой.

– Иди на озеро и приведи домой этих шалопаев, – приказала она старшей сестре Андрея – Наде. – Запри их дома и позвони мне.

Надя, следует признаться, недолюбливала нас с Андреем еще с тех пор, когда ее заставляли за нами присматривать, потому что мы любили класть пойманных мух между листами ее учебника по английскому языку и давить их. Естественно, что она с радостью воспользовалась возможностью отомстить. Она пришла на озеро, где мы сидели в компании спасителя Бруя и внимательно слушали рассказы о его тюремных похождениях, и под каким-то благовидным предлогом позвала нас к ним домой.

Мы, будучи под впечатлением от своего спасения и порядком проголодавшись, не слушая доводов настороженного разума, радостно воспользовались заманчивым предложением и доверчиво сунулись в капкан. Пока мы с Андрюхой на веранде их дома обжаривали, пользуясь сковородкой и солидным куском сливочного масла, на газовой плите вареную колбасу, коварная Надя тихо позвонила в бухгалтерию и отчиталась в нашей поимке. Затем вышла из дома и заперла нас снаружи. Мы, ничего не подозревая, жадно поглощали колбасу и хлеб, взахлеб обсуждая свой заплыв.

– Как ты нырнул то от мамаши – не догнать!

– Да ты не меньше меня тикал!

– Это я спасал тебя, недотепу.

– Оно и видно, что спасал. Так вцепился в меня, что чуть не утопил.

Когда колбаса закончилась, и мы подобрались к варенью, хитро предложенному нам вероломной Надей, входная дверь распахнулась, и мы узрели двух разъяренных матерей, явно желавших предать нас скорой смерти, из-за спин которых выглядывала ехидная мордашка предательницы Нади.

– Убью скотина! – грозно проревела моя мать. – Придушу как котенка шелудивого!

Я понял, что наш конец близок и кинулся искать спасения вглубь дома. Андрюха, поначалу замешкавшись, рванул следом, но споткнулся на пороге прихожей и упал. Только это падение уберегло его от участи стать жертвой горячей летающей сковородки, брошенной мне вслед матерью. Но своим падением он послужил святому делу моего спасения, ибо мать, алчущая добраться до меня и придушить, запнулась об него и упала, создав в свою очередь помеху движению прихрамывающей Вере Андреевне, которая присоединилась к этой куче. Пока они распутывались, я как ошалевший мартовский кролик, которому вместо чая Безумный шляпник налил спирту, метался по чужому дому, ища пути к спасению. Судя по беглой оценке обстановки, мне наступал окончательный и бесповоротный конец!

Расставаться с жизнью в столь юном возрасте мне претило, и тут меня озарило, почти как золотовешавшего Архимеда в ванной, только ни ванной, ни тем более радостных криков: «Эврика!» при этом не было. Я запустил, подвернувшимся под руку табуретом, в оконное стекло зала, а сам шустро залез внутрь котла отопления, стоящего на кухне. Взбешённая моей попыткой скрыться, мать кинулась на звук разбитого стекла и решила, что я бежал через разбитое окно.

– Не уйдешь, скотина! – вскочив на подоконник, и выбив торчащие осколки стекла подхваченной сковородкой, лежавшей среди осколков разбитого хрусталя на полке стенки-горки, она неуклюже выбралась через окно и помчалась по огороду, нещадно вытаптывая грядки и соображая, куда я мог убежать. Все это время она не переставала громко чихвостить меня, не особо стесняясь в выражениях.

Медлительная Вера Андреевна, заглянув в зал и обнаружив там учиненный нами разгром, яростно взвыла и, вернувшись на веранду, всерьез принялась за воспитание бедного Андрюхи.

– Я тебе покажу, как с Владом путаться! – избивала она его долго, припомнив каверзу с половой доской и поломанную ногу, совершенно забыв за этим занятием вернуться на работу. – На всю жизнь запомнишь!

Всё это время мать, вооруженная сковородкой, совместно с примкнувшей к ней подругой Зиночкой, которая была соседкой Вера Андреевны, бегали по деревне, разыскивая меня. Я ни жив, ни мертв, лежал, «свернувшись клубком», внутри котла. За всё этой розыскной и педагогической суетой они совершенно забыли про Пашку, стоящего на стуле, и несчастный ребенок, который не меньше высоты боялся темноты, обмерев от ужаса, простоял на стуле в бухгалтерии до утра.

Под вечер мать и Зиночка нагрянули к Вере Андреевне, чтобы вернуть сковородку и попробовать выяснить у Андрюхи, куда я мог скрыться. Несчастный Андрюха, для вразумления которого был извлечен костыль, еще недавно бывший опорой для мамаши, выдал все известные ему укромные места, могущие послужить моим убежищем. Сказать по правде, я, лежа в позе зародыша, и боясь выдать себя неосторожным движением, его совершенно не осуждал. После проведенного дознания мать извинилась перед Верой Андреевной за причиненный ущерб и пообещала выделить хрусталь взамен разбитого сковородкой и оплатить замену разбитого мною окна.

Они с Зиночкой, забыв отдать сковороду, удалились проверять сданные Андреем «явки», а Вера Андреевна, вместе с пришедшим домой мужем продолжили педагогические действия в отношении сына. Бедняга потом пару недель не мог сидеть и спал только на животе. Мне же повезло и под покровом ночи, когда все они утомленно уснули, я тихо выскользнул из котла и, сгорбившись, как сказочный Карлик-нос, от долгого нахождения в неудобной позе, выскользнул из дома-ловушки, едва не ставшего моей могилой. Неделю пришлось жить в лесу, обоснованно опасаясь репрессий от матери и Веры Андреевны. В свою очередь, всю неделю эта банда незадачливых велосипедистов – «агентов наружки» пряталась от меня. Приведенный из бухгалтерии Пашка от пережитых потрясений где-то с месяц вообще молчал, погрузившись в какие-то свои внутренние переживания.

Вот так завершилось наше знакомство с коварной водной стихией, и так наш рассказ подошел к своему логическому завершению.

Правило буравчика

«Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха…

Папы этого ответ помещаю в книжке…»

Как все люди со светлыми волосами, к тому же отягощенный нарушенной пигментацией кожи, я легко обгораю на солнце. Есть такое – чего уж отрицать. Когда я был маленький, то однажды обгорел под живительными лучами Солнца. Обгорел, да и всё тут. Ан нет. Чуткая мать наша была активной поборницей гомеопатии, самолечения и военно-полевой хирургии. Находясь в стадии повышенной заботы, она решила врачевать сию травму. К методам пластической хирургии обращаться не стала, за что нельзя не поблагодарить Бога, а прибегла к менее радикальным методам, ограничившись народными средствами. Щедро намазала мне болевшую кожу головы сметаной, приговаривая:

– Ну, когда ты уже сдохнешь? Сплошные расходы от тебя. У других дети как дети, а ты расстройство для родителей.

– Я же не специально, – попытался оправдаться я. – Пока огород пропалывал…

– Это Бог тебя наказал, за то, что родителей не слушаешься и носишься сломя голову. Шляпу надо носить, а то ходишь как Аноха!

– Ничего я не ношусь. И где мне шляпу взять?

– Вот когда ты с поломанной ногой дома лежал, то никогда не обгорал, – сделала мать неожиданный вывод. – Зато у меня тогда душа не болела, и я знала, где ты находишься. А шляпу можно было и самому сделать, если бы ты не был урод безрукий, как батя твой. Взял бы и из газеты сложил себе кепку. Мы в детстве так всегда делали.

– А газету где я возьму?

– Ты что пререкаешься опять?

Я замолчал потрясенный глубиной обобщения и молчал во время всей процедуры. А то мало ли, вдруг решит ногу мне сломать, чтобы не носился. Если ей нравилось, что сын год пролежал в гипсе, а потом долго ходил с костылями, то от нее всего можно было ожидать. Да, надо заметить, боль в обгоревшей коже сия лечебная процедура слегка уменьшает.

Вот только посреди ночи я проснулся от того, что мою голову облизывали наши кошки. Хорошо хоть, что войдя в раж, грызть меня не стали. Но сметану слизали начисто, вызвав поутру немалое удивление матери, которая никак не могла поверить, что такое большое количество молочной продукции могло бесследно впитаться под кожу.

– Вить, а Вить, ты ночью не вставал? – даже спросила она у папаши, подозревая в случившемся его бездонную утробу.

– Какого лешего я вставать буду? – недовольно пробурчал папа, по еврейской привычке ответив вопросом на вопрос. – Мне что делать больше нечего?

– А куда сметана пропала с Влада?

– А я откуда знаю? Может, испарилась? Ночью то жарко было, вот сметана и испарилась, – выдал неожиданное физическое толкование феномена папаша, гулко шлепая босыми ногами к холодильнику. Да, папенька был скользким как угорь, выросший из пияки-мутанта.

– Прямо таки вся и испарилась? – не поверила мать.

– А что тут такого? Поверхностное натяжение воды и правило буравчика вспомни, – продолжал по привычке витийствовать он. – Диалектика: единство и борьба противоположностей. Между прочим, медицине подобные случаи давно известны. Какая же ты у меня темная. Только и способна, что глупые вопросы задавать. Если бы не я, так и сидела бы в своей деревне.

– Я бы и сама человеком стала, – начала заводиться мать. – А вот ты бы без меня спился уже или фанфароном стал.

– Стала ты человеком, – скептически пробурчал Витя, смешивая извлеченную из холодильника сметану с молоком. – Это я тебя бухгалтером сделал, а то так бы мотала провода на своей фабрике.

– Самовар бы нам завести… – вздохнул папаша, царственно развалившись за столом, как туземный царек перед миссионером, обвешанным банками тушенки.

– Зачем тебе самовар? – всплеснула руками мать. – Ты же кроме водки ничего не пьешь.

– Для культуры, как говорится. Сидишь, в блюдечко дуешь, сахар сосешь. Лепота!

На шум спора вышел из своей комнаты мой заспанный младший брат Пашка и, проходя мимо стола поинтересовался:

– Пап, а в чем напряжение измеряется в сети?

Он накануне, как обычно, сидел, спрятавшись под столом, и подслушивал разговор матери с ее закадычной подругой Зиночкой. Среди живо обсуждаемых тем фигурировала и зловещая тема смерти деревенских электриков. Пашка ни Уренгоя в этом разговоре не понял, но теперь с опаской посматривал на розетки. Он вообще был великим путаником. Например, подберезовики называл подбородовиками, а рынду гондой.

– Напряжение? В сети? – переспросил отец, укладывая ломоть сала на кусок хлеба и щедро поливая бутерброд горчицей, сметаной и хреном.

– Да, в лектросети.

– В герцах, конечно, – напрягши морщины на лбу, выдал папаша.

– В герцах? – недоуменно переспросил я, включаясь в разговор и радуясь подвернувшейся возможности перевести разговор с исчезнувшей сметаны и того, «как папа сделал маму человеком» на нейтральную тему.

– Конечно в герцах, – уверенно ответствовал папаша, который помимо двух высших образований был обогащен еще и опытом работы электриком в совхозе. Хоть и на полставки, но все же. – Слушай отца, дундук! Правило буравчика вспомни и не будешь больше таких дурацких вопросов задавать! Я вот в детстве слушал отца и стал человеком, а вы, бестолочи, так и останетесь мелкими надоедалами. Все в маму пошли! Эх, не нюхали вы исторического материализма.

– Вот ты только так можешь! – набросилась на него мать. – Понадаешь детям гаюшек каких-нибудь ржавых из ведра, и потом они матку родную не слушают!

Мать постоянно ревновала к тому, что мы проводим время в мастерской и гараже отца, норовя прихватить оттуда что-нибудь полезное.

– Зато станут людьми, если будут батьку слушаться, – самодовольно заявил он, всовывая в рот бутерброд и по-акульи отхватывая сразу половину. – А ты их разве можешь жизни научить?

– Как он может человеком стать, если шапку не носит? – патетически указала рукой на меня мать. – Еще и на Пашку плохо влияет.

– А у меня есть шапка? – огрызнулся я, присаживаясь к столу в надежде, что что-нибудь из съестного, оставшегося после завтрака отца, перепадет и мне. – Надоели вы уже этой шапкой!

– То, что у тебя шапки нет – это еще не повод ее не носить, – веско изрекла мать. – Витя скажи ему!

– Не пререкайся с матерью, – не менее веско проронил отец, дожевавший бутерброд и подкрепил свой завет увесистым подзатыльником. – Запомни, Маугли, шапку носить нужно. Ты же не в джунглях. Родителей надо уважать, даже таких как мама твоя.

– И ты тоже не пререкайся, Винт Раздолбайло, а то строптивый стал, – следующий подзатыльник достался молчащему Пашке. – Что ты нахохлился как инфузория? И нечего отцу в рот смотреть – это неприлично. Сделай лучше доброе дело.

– Какое? – настороженно поинтересовался Пашка, жалобно блеснув очками со скрепленной синей изолентой дужкой.

– Возьми пакет с сигаретами и просуши на солнце. Только следи, чтобы дождя не было!

Отец тогда «Астру» смолил с усердием, достойным лучшего применения. Это когда свои сигареты курил. А если «стрелял» у окружающих, то курил любые, не обращая принципиального внимания на марку и производителя. Хотя, признаться, в то время в деревнях особого выбора табачного ассортимента не было.

Проглотив еще один неприлично толстый бутерброд, безудержный дымосос тяжеловесно встал из-за стола и выдал Пашке пакет с купленными по дешевке сигаретами.

– Только смотри, дождь не проморгай, – напутствовал его папаша. – Следи по барометру за грядущими изменениями погоды.

– Смородина перед дождем начинает сильно пахнуть, – опять вставила «свои пять копеек» мать.

– И фиалки цветки закрывают, – поделился с братом знаниями я.

– Только попробуй в палисадник полезть, урод косолапый! – отреагировала на это мать. – Ноги повырываю!

– Да не полезу я никуда. Я за сигаретами следить буду! – Пашка, несказанно гордый важным поручением, отправился во двор, где разложил пачки на сиденье мотоблока и стал сушить.

Весь день вокруг этих пачек крутился с важным видом, как швейцар в первой советской гостинице для иностранцев. Даже обедать не пошел.

– Три белых коня, три белых коня: горчица, сметана и хрен… – немелодично напевая к вечеру вернулся домой отец.

– СтаршОй, Пашка где? – просунул он лысую голову в Пашкину комнату, где я паял очередной блок питания.

– Сигареты сушит.

– Молодец! Зови его, – усаживаясь за стол в прихожей, велел отец. – Пущай волокет сигареты.

Я вышел на крыльцо и прокричал:

– Паш, батя пришел. Неси сигареты.

Минут через пять в дверь прихожей робко протиснулся Пашка и начал пританцовывать на пороге как впервые попавший в метро деревенский житель, не знающий где тут можно справить давно назревшую малую нужду.

– Ну что ты мнешься как коржик в тумане? Где сигареты? – дружелюбно поинтересовался внимательно изучающий сквозь стекло баночки горчицу отец.

Пашка молча выгрузил из спрятанного за спиной пакета размокшие сигаретные пачки. Папа вытаращился на него как бизон, впервые встретивший бегемота. Раздались гневные обвинения вскочившего со стула отца, стучащего пальцем по украденному в Москве барометру:

– Баран слепой, дождя же не было! Почему сигареты мокрые?

– Дождя не было, но был сильный ветер! – логично ответил Пашка.

– А ветер тут при чем? – не понял отец, отвешивая ему мощную оплеуху и начиная извлекать из брюк ремень. – Сейчас ты узнаешь, ротозей, почем пуд лиха!

– Ну, там же это как его… – бледнея, глядел на ремень Пашка. – Правило Буравчика и поверхностное натяжение…

– Какое натяжение?

– Воды!

– Какой воды? Самый умный, да? Умнее батьки стал, дебил безмозглый?

– Нет, не умнее, – в ужасе открестился от этой крамольной мысли несчастный ребенок. – Ты умнее! Ты самый умный в деревне!

– Ты мне тут зубы заговариваешь? Откуда там вода взялась?

– Там лужа возле мотоблока, а в ней поверхностное натяжение…

– Какое… натяжение? Какой на… буравчик? Ты что издеваешься, дундук? – рассвирепел любящий отец.

– Ве-ве-тер в-в лу-лу-жу с-с-с-дул, – начал заикаться от страха Пашка. – А та-а-а-м натяжение… Во-во-во-ды…

– Что ты там мямлишь? Что, говно на зуб попало – прожевать не можешь? Умнее батьки стал? Я тебя научу родителей любить! На всю жизнь запомнишь, кто тебя кормит! Дуралей! Как можно быть таким разгильдяем?

За проступок несчастный ребенок, папашей, перешедшим на полностью нецензурные выражения, был нещадно выпорот ремнем. Впредь папа Витя столь ответственных поручений ему больше не давал.