Текст книги "Наследники Мишки Квакина. Том I"

Сережки

Когда мы с младшим братом Пашкой были маленькими, наша семья жила в деревне. Отец был директором совхоза, мать бухгалтером, мы детьми. У матери была младшая сестра, Лена. Жили они с мужем Колей Лощининым в деревне Жиркино, в паре часов езды от нашей. У них было двое детей: Колька и Мишка. Мишка был ровесником Пашки, а Колька на год старше брата. Маленькими они были внешне очень похожими, и наш чуткий папенька ласково называл их «близнятами».

Муж тети Лены много пил и был буен во хмелю, часто гонял жену и детей. Однажды он, когда наши родители были в гостях, дядя Коля устроил скандал.

– Она от тебя беременна! – он обвинил свояка в блуде с Леной.

– Я тут при чем? – самодовольно усмехнулся наш папаша. – Может ветром надуло.

– Ах ты, козел! – заорал рогатый муж и схватил лежавший под столом топор. – Убью!

Дико размахивая топором, он яростно кинулся вперед, но спьяну запнулся за стул, и упал, выронив орудие. Папаша проявил редкостное геройство и, пользуясь значительным физическим превосходством и подхваченным предательским стулом, вырубил скандалиста и прихватил топор с собой.

– Так будет с каждым! – гордо заявил он, пиная поверженного противника. – Как говорится, кто с мечом к нам придет, тот икру и намечет.

– Лена, я тебя с этой скотиной не оставлю! – заявила наша мать. – Бери детей и собирайтесь! Поедете к нам жить.

– Валь, а как же дети школу бросят?

– У нас будут ходить, пока твой баран образумится. Я договорюсь. Собирайтесь.

Они покидали пожитки, которых оказалось неожиданно много, в машину нашего отца и проехали к нам.

– Как я его! – всю дорого хвалился отец. – Как врезал по рогам!

– Вить, хватит, – попросила мать. – Тут дети.

– Пускай привыкают. Эх, помню как мы в Афганистане душманов резали, – распинался отец, никогда дальше станции Юг не бывавший.

Приехав домой, папаша начал расписывать свои подвиги нам.

– Он на меня с топором!

– А ты? – нервно вскрикивал Пашка.

– А я сразу взял козла за рога и в стойло!

– Брешешь, поди, опять, – скептически отреагировал я.

– Кто? Я? А вот это видал? – он торжествующе потряс топором и стал до невозможности похожим на довольного опоссума, который, замерев и испустив противный запах, уберегся от койота. – Вот какой у вас батя крутой! Топора не устрашился!

– Х-м… – был вынужден признать я. – Значит, правда.

Отец звучно как трубящий над раненым сородичем слон высморкался в большой клетчатый платок.

– Вить, что ты как сопло какое! – набросилась на него мать. – Какой ты пример подаешь детям? Как комель какой-то замшелый, никакой культуры нет.

– Можно подумать, в тебе культуры много, – огрызнулся супруг.

– Не ругайтесь, – попросила тетя Лена. – Без вас тошно.

Мать действительно договорилась с учительницей и с месяц крепенькие близнята ходили в начальную школу в нашей деревне. Пашка, уже тогда тайно мечтавший о власти над миром и создавший свой АУН4646
  АссоциацияУнитазоНенавистников – секретная организация, созданная братом. Более подробно см. рассказ «Наследники Мишки Квакина».


[Закрыть], присматривался к привезенным родственниками вещам.

– Столько у них игрушек, – поделился он со мной. – Я даже и не знал, что такие штуки бывают. А почему у нас с тобой таких нет?

– Мы от города далеко живем.

– Но отец же туда постоянно ездит, мог бы купить.

– У нас денег нет.

– А у тети Лены есть?

– Получается, что есть, – был вынужден согласиться я.

– У нас же батя директор, и денег нет, а тетя Лене не директор, а у них деньги есть.

– Со сторону всем кажется, что у нас должны быть деньги, а откуда? Ты спроси у родителей, куда они деньги девают, они тебе и расскажут.

– Что я, дурак? Еще отлупят.

– Вот и молчи тогда, если не дурак.

Пашка крепко призадумался и решил поступить по пролетарскому принципу: «Грабь награбленное». Умыкнул из вещей тети коробочку с ее золотыми сережками. Ясное дело, коробочка не такой предмет, который легко спрятать от матери, державшей нас под жестким контролем. Сначала он носил добычу с собой, но быстро понял, что при обыске, которые иногда затевала мать, выдаст себя. Тогда он поступил по лисьи хитро. На коробочку выменял что-то у детей Миши Артемкина, живущего за столовой, рубины выковырнул и бросил под пол на кухне, а серьги закопал в землю в мастерской отца.

Тетя Лена тем временем поехала в город и сделала аборт. Съездила в Жиркино и помирилась с мужем. Приехала, чтобы забрать детей и возвращаться домой. Стала собирать вещи и обнаружила, что пропали серьги.

– Валь, ты серьги мои не брала? – спросила она.

– Нет, – ответила помогавшая ей собираться мать. – А что за серьги?

– Золотые, с рубинами.

– Золотые? – задумалась мать. – Странно.

– Павел, иди сюда, – закричала она.

– Что? – пробурчал брат, по привычке сидящий под столом в прихожей.

Свисавшая почти до пола скатерть скрывала его от взглядов не знакомых с этой привычкой людей. Он часто часами там сидел, подслушивая разговоры матери с подругами.

– Сюда иди, скотина глумная, а не чтокай!

Брат ловко выскользнул из укрытия и осторожно, как сапер на минном поле, вошел в зал.

– Ты у тети Лены ничего не брал?

– Кто? Я? Я нет! Ничего не брал!

– Точно? – как сорокопут на червя смотрела на него мать. – Лучше признайся, ирод, а то разорву!

– Не брал я!

– А Влад? – продолжала она допрос. – Говори, мерзавец!

– А я откуда знаю? – логично выкрутился Пашка. – Я же за ним не слежу.

– Ладно, иди. Но если узнаю, что ты, то тогда тебе лучше самому повеситься! Удавлю как котенка!

Пашка, довольный, скользнул под стол и продолжил мечты о мировом господстве.

В тот день я как обычно приехал из школы. Притопал от автобуса домой. За столом в прихожей сидели мать и тетя Лена.

– Привет, – сказала мать и улыбнулась. – Проходи.

– Привет, – я растерялся от ее приветливости. – А ты чего дома?

– Да вот Лене помогаю собираться. Уезжают они.

– А, понятно.

– А ты ничего нам сказать не хочешь? – вкрадчиво, как гремучая змея у тушканчика, спросила мать.

Я насторожился, тем более что из-под стола показалась рука брата и делала жесты вроде «должок за тобой».

– Валь, может не надо? – попыталась вмешаться тетя Лена.

– Молчи! Пускай расскажет.

– Хочу, – не стал препираться я. – У нас в школе сегодня хомяк сбежал. В кабинете биологии из клетки вылез и залез в мою сумку. Случайно нашли.

– Хомяк?

– Да, я его печеньем кормил пока он в клетке сидел. Он еще меня за палец укусил, – поднял я вверх палец, показывая следы укуса. – Наверное, он из-за этого ко мне в сумку забрался.

– А печенье откуда взял? – еще вкрадчивее спросила она, напомнив удава Каа, подзывающего бандерлогов.

– Печенье? Печенье нам в столовой давали, – выкрутился я.

Не говорить же, что печенье было куплено на выигранные в «трусилочку» деньги.

– Вот, про что я и говорила, – глядя на сестру, многозначительно сказала мать и встала со стула. – Ты дверь там закрыл?

Она шагнула ко мне, но я был начеку и среагировал на резкое движение ее руки, пригнувшись. Над моей головой в притолоку врезалась батарейка «Орион» (элемент 373), обмотанная резиновым бинтом – эспандером. Этот импровизированный кистень был излюбленным, наряду с дрыном, орудием матери.

– Убью, падла! – истошно заорала она – Ах ты дрянь! Такой же комель трухлявый как и батя!

Бросив ей под ноги сумку, я кинулся на веранду. Когда я, пригнувшись, выскакивал из дома, в стекло на крыльце угодила брошенная мамашей батарейка.

– Все равно попадешься! – бушевала она, натягивая на крыльце резиновые сапоги. – Догоню, злыдень проклятый!

– А что я сделал? – отскочив к фундаменту будущей летней кухни, спросил я.

– Серьги ты взял?

– Какие серьги? – искренне удивился я.

– Ленины, золотые, с рубинами.

– Не брал я!

– Поклянись!

– Честное пионерское, – привычно ответил я.

– Ах ты тварь! – взбеленилась она. – Тебя же из пионеров исключили!

– Я, правда, ничего не брал!

– Валь, может и не брал он, – вышла на крыльцо тетя Лена.

– С этого все начинается, – упорствовала мать. – Сначала сережки воруют, потом хомяков в школах, потом сигареты у бати, а потом к проституткам пойдут! Надо пресечь в зародыше, а то эти змеи и ехидны на шею сядут!

– Влад, ты и правда не брал? – обратилась тетя ко мне.

– Да не брал я! Я даже в глаза их не видел!

– Поклянись моим здоровьем! – потребовала мать.

– Клянусь твоим здоровьем, что не брал сережки, – с готовностью сказал я. – Не брал я!

– Смотри тварь, если почувствую себя плохо, значит, это ты сережки умыкнул! Моя смерть будет на твоей совести!

– Да не брал я!

– Ладно, иди домой и жри. Потом стекло поменяй на крыльце.

– А ты драться не будешь? – не спешил подходить я.

– Не буду. Но если узнаю…

Лена с детьми уехала в тот же день. Напоследок она подарила нам с Пашкой микрокомпьютер «Мастер» с двумя джойстиками, но подключить его к телевизору мы не смогли. Где-то через пару месяцев брат полез за заначенными сережками, но не нашел их.

– Влад, это я сережки взял, – вынужденно обратился ко мне, откуда я и узнал эту историю.

– Ты? Да меня чуть не убили из-за тебя! Зачем они тебе понадобились?

– А что тут такого? У них деньги есть, пускай делятся.

– Вот ты … – у меня не нашлось цензурных слов.

– Я сережки найти не могу.

Мы перекопали весь земляной пол в мастерской, но сережек так и не нашли. Скорее всего, их выкопал ушлый папаша и сдал в городе.

– Вот ты растыка! – ругал я брата. – Украл и потерял!

– Я еще рубины под пол бросил, – признался он.

Когда родители были на работе, мы отодвинули газовую плиту, разобрали незакрепленные доски пола под ней, и я с фонариком спустился в подпол. Один рубин нашел, а второй нет.

– Ты точно два сюда бросал?

– Да.

– Может куда-то еще один засунул?

– Да нет, выковырял и сюда бросил. Посмотри получше.

– Вот же бестолочь. Нет тут ничего. Значит так, за моральный ущерб я забираю рубин себе.

– Зачем он тебе?

– Для опытов. Тебе он все равно не нужен. Куда ты его денешь?

– Хорошо, забирай, – подумав, согласился брат.

Позднее он предпринял пару попыток выкрасть камень, но я был начеку. Так этот рубин и остался у меня памятью о тете Лене. Она трагически погибла в 1996 году, а вдовец Николай Лощинин, тоже ныне покойный, сошелся с другой женщиной, которую потом убил и расчленил4747
  См. рассказ «А вы не ждали нас, а мы приперлися».


[Закрыть]. С детьми же их вы еще встретитесь в романе «Крестьянские дети».

В Багдаде все спокойно

Когда мы с младшим братом Пашкой были маленькими, наша семья жила в деревне. Отец был директором совхоза, мать бухгалтером, мы детьми. Несмотря на два высших образования и серьезную должность папаша наш был слегка не в себе. Любил временами до невероятности безбожно прихвастнуть. Любил «Поле чудес» и американские мультсериалы: «Утиные истории» и «Черный плащ». Все это накладывалось на частое употребление алкоголя и порождало какую-то просто безумную смесь. И полбеды было бы, если бы он только сам бесился, так нет же, втянул и соседа нашего, живущего через дорогу – безотказного водителя Кольку Лобана в свои дикие игры. Внешне он действительно очень напоминал Зигзага Макряка. Такой же вихрастый, простодушный и отзывчивый.

– Ты будешь Зигзагом! – внушал папаша бедному Лобану, зазвав его в свой гараж и расхаживая перед дверью так, чтобы сосед не убежал.

– Владимирыч, может не надо? – уныло сопротивлялся тот, с тоской глядя на белый день, маячивший в проеме двери за спиной директора.

– Надо, Федя, надо! Будешь Зигзагом, ты похож – такой же раздолбай и вихор такой же на голове.

– Владимирыч, что ты как ржавый фрикцион заел, Зигзаг да Зигзаг.

– Твою дивизию, называй меня ЧП! – как директор школы на малолетнего хулигана заорал отец, застыв напротив соседа.

– Я тебя из Пеклихлебов вытащил, человеком сделал, а тебе трудно такую малость для меня сделать, – успокоившись, вновь засеменил туда-сюда как вечный маятник.

– А чем в Пеклихлебах было плохо? – попробовал сопротивляться Лобан. – Трасса рядом, дом с балконом, больница есть.

– Трасса, больница с балконом, – передразнил его отец, продолжая свой безумный менуэт. – Ты как мещанин во дворянстве какой-то. Буржуазный элемент просто. Тебе не стыдно?

– Ну, стыдно, – смутился Лобан. – Но как-то Зигзагом быть странно.

– Привыкай. Я за это тебе премию выпишу.

– Правда?

– Конечно, я тебя когда-нибудь обманывал?

Сосед замялся с ответом, потому что папаша был тем еще беззастенчивым брехлом, но врожденный такт и генетическое чувство вины перед любым начальством помешали Николаю озвучить свое мнение.

– Вот видишь? Значит, не обманывал. Давай обмоем твою партийную кличку, – папаша достал из верстака бутылку, заткнутую пробкой, свернутой из газеты «Правда». – За победу над Злом и мировым империализмом не грех и выпить.

– А ты что тут трешься? – разлив по складным стаканам, которые всегда возил в бардачке, заметил он меня.

– Хотел электролита взять, – признался я. – Для опытов.

– Хрен тебе, а не электролит! – показал мне отец внушительный кукиш. – Он денег стоит. Ишь ты чего выдумал – опыты, Менделеев хренов. Сходи лучше сала сопри нам с Зигзагом.

– Может, я принесу? – сделал попытку ускользнуть Зигзаг. – У меня сало хорошее, с прослойкой.

– Сиди, Влад сопрет, пока Валька свою «Санта-Барбару» смотрит. Ну, за победу!

Они выпили.

– Ты еще здесь?

– Иду.

– Хлеба отрежь тоже, – донеслось мне в спину указание. – А то пошлешь этого дурака за салом, так он одно сало и принесет, – пояснил папаша собутыльнику.

Я принес сало и хлеб, они выпили бутылку.

– Ладно, Владимирыч, я согласен, – Лобан морально сломался, согласившись потворствовать опасным причудам отца.

– Владимирыч? – вкрадчиво, как гремучая змея у братца Кролика, переспросил отец. – Да?

– Чэ-Пэ, – покорно вздохнув, поправился Зигзаг. – Может и правильное дело ты придумал. Поймаем тех, кто заборы и антенны ворует.

– Точно поймаем, – с энтузиазмом строителя коммунизма заверил отец, – если не мы, то кто же?

– А то совсем обнаглели. У Сереги столб антенный сперли прямо тогда, когда он телевизор смотрел.

– Вот же наглецы, – с трудом сдерживая смех, из-за чего лицо исказилось самым немыслимым образом, как у готовящегося извергнуться вулкана Везувия, поддакнул отец. – Хотя, Серега сам виноват. Бдительным надо быть, а то только жену ревнует, как гусь лапчатый. Ладно, расходимся по домам, а завтра начнем. Только сам понимаешь, этот разговор должен остаться между нами. Дело такое, не кур крадем, а со Злом боремся – надо в тайне держать, а то, не ровен час… – воздел руку кверху, тыча пальцем в потолок.

– Понимаю, – кивнул Лобан. – Я как могила.

Были и положительные моменты в мании папаши. Например, однажды шныряющим ночами по деревне папашей, потянувшим меня с собой, «за руку» был пойман на торговле краденным зерном местный погорелец Колька Красотьевич, работавший сторожем на току.

– Пошли-ка, посмотрим, что на току творится, – напялив плащ, позвал меня отец. – Там этот лишенец Красотьевич сторожи, – по пути шепотом разъяснял он – Товарищ он ненадежный, вполне может что-нибудь спи… украсть себе домой.

– У него же нет дома, – удивился я.

– Да? Нет дома? – отец почесал голову и с надеждой посмотрел на фонарь, качающийся по ветру. – Дома нет, а спи… украсть вполне может. Ладно, сейчас, как говорится, осуществим руководящую роль партии в битве за урожай и проконтролируем. Тихо! Смотри!

– Воруешь, муфлон безрогий? – в круг прожектора как на сцену выскочил из темноты отец. – Это похищение!

– Владимирыч, я тут не при чем! – заголосил покупатель – некий Модя из Устья. – Я просто мимо шел, а Красотьевич тут с мешком стоит.

Погорелец обиделся и сказал:

– Не понимаю такого, что сторожу нельзя воспользоваться тем, что сторожит. Даже в Библии было сказано: не страж я…

– Я тебе покажу Библию! – возмутился папаша. – Я из тебя эту поповскую дурь выбью! Ты у меня все тома сочинений Ленина законспектируешь, как говорится, проклятый расхититель социалистической собственности!

– Да где твой социализм? – нагло возразил сторож. – Нету его! И не будет!

– Попи… ди мне еще! – с этими словами могучий кулак директора обрушился на челюсть сторожа. – Продажная девка империализма ты, а не сторож. Уволен ты.

Красотьевич упал, а отец стал прыгать вокруг его с криками:

– Победитель темных сил – Костромин!

– А ты чего стоишь? – навел он пляшущие от восторга зрачки на Модю. – Неси зерно!

– Куда? – испуганно присел тот на мешок.

– Известно куда, сюда неси, будем протокол составлять о хищении.

– Не погуби! – бухнулся незадачливый покупатель отцу в ноги. – Не надо протокол!

– Ладно, по первому разу, как говорится, это преступление прощаю. Зерно отнесешь ко мне на двор. И ежели еще раз поймаю…

– Понял, понял, – закивал тот головой, подхватывая мешок. – Больше ни-ни.

– А ты, Коля, хорошо подумай, – плюнул на поверженного бывшего сторожа папаша. – Сам жри хоть до усера, а торговать совхозным добром не моги, иначе ты станешь мироедом и пособником мирового империализма! В следующий раз, по законам военного времени, зашибу. Понял?

– Да, – вытирая плевок, прохрипел тот.

– Ну и чудненько. Завтра заявление напишешь. Пошли домой, – кивнул отец мне.

– Кто в ночи на бой спешит, побеждая зло? – начал он приплясывать как при пляске святого Витта. – Победитель темных сил – Костромин!

– Видишь? Теперь в Багдаде все спокойно, – отплясавшись, сообщил он мне.

Чехов

Когда мы с младшим братом Пашкой были маленькими, наша семья жила в деревне. Отец был директором совхоза, мать бухгалтером, мы детьми. Несмотря на два высших образования и серьезную должность папаша наш, Плейшнер, был слегка не в себе. Любил временами до невероятности безбожно прихвастнуть. Любил «Поле чудес», а позднее, американские мультсериалы: «Утиные истории» и «Черный плащ». При этом любил поумствовать, поговорить о «ведущей роли партии», цитировал по памяти труды В. И. Ленина, которые конспектировал в армии, и щеголял при случае и без оного парой-тройкой латинских слов, односельчанам не знакомым, типа «эскулап» или «пендераклия». Недалекие и малограмотные люди принимали его прямо таки за «светоч мысли». Все это накладывалось на частое употребление алкоголя и порождало какую-то просто безумную смесь.

Книг у отца было много – целых два больших шкафа, включая «Сонеты» Петрарки, но вот Чехова у нас не было. Хотя рассказы его папаша любил, особенно «Ваньку» – «на деревню дедушке Константин Макарычу…». Временами у меня возникало подозрение, что это был единственный рассказ Чехова, прочитанный отцом, но употребление слова «пендераклия» заставляло подозревать, что это не совсем так.

А еще отец очень любил селедку… Во всяком случае, когда селедка ему доставалась, то мог часами гарцевать по дому как плешивый Росинант, зажав несчастную рыбину в руке и неистово размахивая ею аки стонущая Курникова ракеткой во время оно. Не меньше, чем в свое время Гришка Распутин, любил сверкающий лысиной распутник Плейшнер есть селёдку. Однажды субботним днем с лосиным топотом он прибежал домой, прижимая к телу бумажный пакет из которого выглядывали три обиженные морды. Распахнул дверь, протопал в прихожую, развернувшись, ловко стянул сапоги, наступая на пятки, и резкими взмахами ног швырнул сапоги через незакрытую дверь на веранду. Плюхнулся в кресло, швырнув пакет на стол.

– Валь, неси водки, – громко, как вожак слоновьего стада на водопое, прогудел он, – я селедку принес, праздник устроим. Пир, как говорится, горой и огурцы с корой.

– Нет ее, – ответил я из комнаты, где паял очередной блок питания.

– А где она?

– Я откуда знаю? Ушла куда-то.

– Ладно, тогда ты принеси водки из бара.

Я сходил в зал, взял из бара бутылку водки, принес отцу.

– Селедочка первейшая закуска, – невообразимо, как старый дуб, перекосив рожу, воскликнул он, – селедочке завсегда душа радуется. – Он налил себе в граненый стакан, – Сделал дело – рубай смело, – одним махом, как на каменку в бане, плеснул в распахнутый род.

– Эх, хорошо пошла. Пирожков бы сейчас пожарить с луком зеленым, – мечтательно, как правоверный мусульманин о хадже сказал отец, глядя на меня заблестевшими как слюда глазами. – Или с черемшой – тоже бы чудесно пошло под водочку.

– Где ее взять?

– Где, где, – передразнил он меня, наливая второй стакан, – известно где. В лесу она растет, в лесу. Сходили бы и насобирали для батьки, чем дома ныкаться, как тараканы запечные.

– Чтобы нас мать поубивала? Она нам запрещает в лес ходить.

– Эх, да что с тобой разговаривать. Ты, как предатель Родины, завсегда оправдание найдешь, – он выпил водку, – а где младшой спотыкается? Под столом вроде нет, – он нагнулся и проверил. Сына под столом не оказалось. – Под кроватью опять затаился?

– Нет, в комнате.

– Паш, иди сюда, – заорал он.

Пашка неуверенно вышел в прихожую и с подозрением смотрел на отца.

– Чего дрожишь, тля? Тварь ты дрожащая или право имеешь? – вопросил отец.

– Чего это я тля?

– Значит, право имеешь?

– Имею, то есть, ну да, – начал нервничать брат, косясь на открытую дверь на веранду.

– Селедку будешь?

– Нет, то есть да, – брат нервничал все больше.

– Влад, очисти селедки, – швырнул мне в руки бумажный пакет отец. – И лука нарежь. И огурцов достань соленых из подвала.

Я взял нож и, превозмогая тошноту от запаха селедки, начал ее чистить.

– Соленый огурец всегда к месту – это чистая правда; но селедочка с лучком это просто прелесть, скажу я вам, – витийствовал папаша, наблюдая за мной.

– Так что лучше: огурец или селедка? – достав свою синюю записную книжку и обломок карандаша, заинтересовался Пашка.

– Бочковой огурец это просто прелесть. Соленый огурец, душа моя, опосля селедочки первейшая закусь под вино спиритус – водка по-нашему. А ежели луковицу красную хочь даже прямо в кожуре, – закатывал глаза, как совокупляющий плюшевую игрушку кот, отец, – пополам развалить, да хлеба черного почерствее горбушку с маслицем так вообще, как говорится, хоть сразу ложись да помирай от благодати. Записал?

– Селедка и лук, – повторил Пашка и привычно послюнявил карандаш.

– Вообще, селедка и лук, они как партия и Ленин, близнецы-братья, – продолжал нести ахинею папаша. – Но без водки Менделеев не рекомендовал.

– Спрячь потроха за железным забором, выкраду вместе с забором, – запел папаша. – Влад, ты долго еще ее скусти будешь? Порежь поперек, кинь на селедочницу да подавай.

Я опять пошел в зал, принес длинную хрустальную селедочницу, уложил на нее сельдь, посыпал луком, поставил отцу.

– Маслом полей.

Полил маслом.

– Пей, да дело разумляй, – отец долил бутылку в стакан, выпил, взял пальцами кус селедки, закинул в рот, проглотил, взял следующий, макнул в масло, закинул в рот, проглотил.

– Неси еще водки.

– Там нет больше водки.

– Неси что есть.

Я принес родителю молдавский коньяк.

– Евойной мордой по моей морде, ей-хо-хо, – налив коньяку неожиданно вспомнил он. – Паш, подойди.

– Зачем? – было расслабившийся, брат опять насторожился, чувствуя неизбежный подвох.

– Что значит зачем? Тебе батька приказывает! Подойди.

Пашка неуверенно, как сапер по минному полю, готовый в любой момент отскочить, как обезьяна, ворующая сумочки у туристов, приблизился к отцу.

– Евойной мордой по моей морде! – заорал тот, схватил пакет, одним движением вырвал оттуда сельдь и попытался, как Дон-Кихот копьем в мельницу, ткнуть сельдью в сына. Пашка ловко нырнул под оскаленную рыбью морду и выскочил в дверь. Отец, как промахнувшийся боксер-тяжеловес, по инерции завалился вперед. С трудом восстановив равновесие, он стремительно как точильный круг развернулся и попытался хлестнуть селедкой меня. Я кинулся из дома, на крыльце едва не споткнувшись об обувающегося брата. Сзади гулко, как пражский Голем, топал потрясающий несчастной рыбиной папаша.

– Бежим! – прокричал я, и мы с Пашкой ринулись в сторону спасительной калитки. Отец потерял время на натягивание сапог и со двора мы выскочили с небольшой форой. Дальнейшее напоминало бред сумасшедшего. По горячей деревенской пыли сломя голову как на пожар бежали двое детей, а следом, вращая над головой селедку как лассо, тяжеловесно несся здоровенный мужик в подвернутых сапогах, с покрасневшей от гнева и натуги лысиной.

– Убью, падлы! – ревел он. Заслышав этот дикий рев, звери в лесу стыдливо прятались в норы и оставшиеся от ушедших медведей берлоги. – Евойной мордой по моей морде, дармоеды!!!

– Во, костромята побежали, – отреагировала бодро чапающая по улице бабка Ермолаевна, которую мы едва не сшибли с ног. – На пожар что ль бегут али война началась?

– Здравствуйте, – задыхаясь от бега, как воспитанные люди, прокричали мы.

– Посторонись, карга старая, зашибу! – поприветствовал ошалевшую старуху бегущий директор, размахивая над головой чем-то блестящим, как взлетающий вертолет винтом.

– Свят, свят, свят! – начала креститься Ермолаевна. – Никак война?

– Что за война? – заинтересовалась вышедшая со двора слегка подвыпившая бабка Максиманиха.

– Директор пробежал, кричал, хоронись, – сказала глуховатая Ермолаевна. – Воздушная тревога, кажись, будет.

– Война? Надо в магазин бежать, пока не налетели самолеты, – встревожилась Максиманиха. – А то не успеем!

Обе старушенции бодро потрусили к магазину, по пути сея панику среди встречных. Мы тем временем, обежав деревню по околице, и порядком выдохнувшись, приближались к магазину, возле которого стояла, тревожно судача, уже приличная очередь. Увидев этот дикий бег все замолчали и ошалело, как массовка жены Лота, уставились на нас. Пашка, как Филиппид, рухнул людям под ноги, правда, прокричать классическое: «Радуйтесь, афиняне, мы победили!» не смог, дыша хрипло, как старые кузнечные меха. Я пробежал между Васькой Жариком и Сашкой Газоном и тоже рухнул на землю. Отец, последний раз взмахнув селедкой, едва не попав ею по голове Вовы-Кинобудчика, с трудом остановился перед изумленными людьми.

– Владимирыч, вы чего это? – спросил из толпы кто-то, к кому вернулся дар речи.

– Мы… это… – отец мутным взором обвел земляков, потом посмотрел на лежащего Пашку, пытающегося притвориться мертвым, перевел взгляд на истерзанную селедку в своей руке, – мы Чехова репетируем… Ваньку Жукова будем ставить…

Повисла тишина. Очередь переваривала это заявление.

– Браво, Владимирыч! – заорал вор-рецидивист Леня Бруй и неистово захлопал в ладоши. К «бурным и продолжительным аплодисментам» присоединились остальные. Под гром овации гордый отец неловко раскланялся, спрятав селедку за спину, расшаркался, став похожим на волка в мультфильме «Ну, погоди!», и начал потихоньку пятиться от людей.

– Владимирыч, ты прямо Гамлет, – блеснул эрудицией собутыльник Бруя дед Бутуй.

Отец зарделся от удовольствия, как краденная роза, и вновь начал расшаркиваться, а затем, словно пьяный балерун заложил нелепый пируэт. Измученная посмертными испытаниями сельдь не выдержала и порвалась, как ящерица оставив в руке мучителя хвост. Шустрая собачонка Бутуя по кличке Каштанка, пушистой молнией мелькнув под ногами у срывающего овации отца, схватила сельдь-мученицу и кинулась бежать.

– Каштанка, отдай! – добавил Чехова в этот деревенский рыбный сюрреализм Бутуй. – Отдай немедленно!

Очередь грохнула дружным хохотом. Отец, нервно передернувшись, неуверенно почесал за Каштанкой, а я поднял задыхающегося Пашку и поволок его домой.