Текст книги "Наследники Мишки Квакина. Том I"

Вересковый мед

Когда мы с младшим братом Пашкой были маленькими, наша семья жила в деревне. Отец был директором совхоза, мать бухгалтером, мы детьми. Летом на наши гречишные поля часто приезжал с пасекой дядя отца – дедушка Шурик. Обычно он еще с зимы звонил нашему отцу и узнавал, будет ли совхоз сеять гречиху. И если ответ был положительным, то непременно приезжал. Обычно с ним был еще как-то мужик, с которым они на паях держали пчел, иногда сын Сергей и наш троюродный брат Алексей приезжали помочь. Он был на год младше меня и серьезно занимался вольной борьбой.

Останавливались они обычно в роще в стороне от асфальтовой дороги, в километре от растянувшейся мертвой змеей вдоль дороги деревни Бодрянка, возле поворота на Устье. У них было два КУНГа, свой электрогенератор и они с месяц где-то там стояли лагерем. Лешка к нам на велосипеде оттуда ездил за молоком. Обычно в первые дни приезда отец совершал «визит вежливости», чтобы иметь законный повод напиться и, при возможности что-нибудь украсть или выпросить. В конце же сезона непременно ехал опять – поживиться свежим медом и «обмыть» успешное завершение. Понятно, что по деревенскому этикету его в эту поездку сопровождала жена и дети. К родне все-таки ехали.

Ранним вечером папаша прикатил домой.

– Валь, собирайтесь, к деду Шурику поедем! – с порога проорал он.

– Не поеду я с тобой, опять нажрешься как свинья!

– Да и хрен с тобой! Оставайся дома. Будешь как нематода пятнистая тут киснуть. Дети, в машину!

– Я не поеду, – робко пропищал Пашка. – Там собака!

В прошлый визит на пасеку брата укусила сначала пчела, а потом собака деда и теперь он боялся.

– Ты что, трус? – спросил папаша. – Какой-то Каштанки испугался?

– Ничего я не испугался. Просто опасаюсь.

– Может, ты и плотников со столярами боишься?

– Да.

– Почему? – неожиданно заинтересовался отец.

– Столяры гробы делают, а плотники с топорами ходят.

Тогда как раз нам новый сеновал достраивали рабочие с автозавода, бывшего «шефом» нашего совхоза и мать, на время забыв про наркоманов, пугала Пашку строителями с топорами.

– Логично, – был вынужден признать правоту сына отец, – но все равно собирайся, мучачо4343
  Видимо, у кого-то из однокурсников услышал это мучачо. У них в первом вузе много иностранцев училось.


[Закрыть]. Там плотников нет.

– Вить, смотри, чтобы ребенка никто не укусил, – вышла из спальни мать. – Под твою ответственность отпускаю.

– Без паники!

– Кепку не забудь одеть, – наставила она Пашку.

– Следи там за батей и братом, – поручила мне. – Смотри, чтобы медом не обожрались, а то будете, как сухие цубылки в степи, там торчать.

– Все, писем не ждите, читайте в газете. И подпись Вася, – одной из своих любимых фраз попрощался отец.

– На такой жаре обожраться медом не страшно, – разглагольствовал он, ведя нас к машине, усаживаясь и трогаясь с места. – Я однажды в детстве обожрался.

– И не помер? – любознательный брат вытащил из кармана карандаш, украденный в школе и записную книжечку в синем коленкоровом переплете путем шантажа полученную от двоюродной сестры.

– Не помер, как видишь, – самодовольно хохотнул папаша. – Еще и двоих придурков породить сумел.

– А как ты остался в живых? – не обратил внимания на эпитет Пашка.

– Меня мамка, бабушка Дуня, на печку натопленную положила. Я стал потеть и мед на животе выступил. Так полежал на печи сутки и все лишнее вышло.

Брат старательно записывал какие-то каракули.

– Ты как Емеля, – поддел я родителя в отместку за придурков.

– Я лучше, – хвастливо заявил он, сворачивая с трассы на пыльный проселок. – Я директор! Это, как говорится, звучит гордо! Ладно, почти приехали. Смотрите, ведите себя пристойно. Паш, ты задом не поворачивайся к Каштанке, а то на этот раз загремишь на уколы, ха-ха-ха.

Машина подъехала к роще, остановилась и мы вышли из нее. Брат опасливо смотрел по сторонам, а отец ломился вперед как носорог.

– Здорово, бортники! – еще издали заорал он.

– Привет, Виктор, – обреченно откликнулся вылезший из КУНГа дед. – Хорошо, что заехал.

– Да вот, ехали мимо и решили навестить, – угнездившись на раскладном стуле возле стола и водрузив согнутую правую ногу на левое колено, ответил он.

– Это вы как раз вовремя. Медок продегустируете, – по очереди пожимая нам руки, обрадовал дедушка. – Паша, как нога?

– А что нога? – подозрительно поинтересовался брат, затравленно зыркая из-под очков.

– Отец говорил, что тебя Шарик укусил прошлый раз.

– Шарик? Нет, Шарик не кусал. Каштанка укусила.

– Мальчик шутит, – вальяжно пояснил отец. – А где Семен?

– По грибы пошел.

– Да, грибы и рыбалка у нас чудесные. Как говорится, хорошо в деревне в этом. Шурик, ты что-то про мед говорил?

– Сейчас все будет, – дед стал выносить и ставить на стол плошки с медом. – Пробуйте, какой кому больше по вкусу.

– А медовуха? – потирая руки, как большая муха лапки, нацелился на мед папаша.

– Витя, один момент.

На столе появилась литровая бутыль зеленого стела и стаканчики.

– Мне много нельзя, я при пчелах, – символически плеснул себе старичок. – А ты за рулем…

– Ничего страшного, тут совсем недалеко, не спеша доедем.

– А что Валька не приехала?

– Прихворнула. Следила за рабочими, что сеновал нам строят, и обгорела на Солнце. Облезла вся, как чучело, – самозабвенно врал папаша. – Сидит теперь дома, плачет и сметаной мажется.

– А что старый сеновал?

– Так одного мало, еще коров брать будем.

– Это правильно. Хозяйство надо расширять.

Вкратце поясню. Старый сеновал представлял собой четыре высоких вертикально вкопанных в землю столба с просверленными отверстиями. На этих столбах была одета легкая двухскатная крыша из еловых жердей и зеленого рубероида. Крыша опиралась на четыре металлических штыря, продевавшихся в столбы. Когда сеновал был пустой, то крыша поднималась на самый верх, и до нее набивалось сено. Потом, когда сено постепенно выбирали сверху, то крышу опускали. Отверстия шли с шагом в полметра. Так до самой земли опускалась крыша, когда сено кончалось. Понятно, что незащищенное с боков сено гнило. Да и всякая живность в нем заводилась. Одно время даже хорек там жил.

– Новый сеновал здоровый, на целое стадо хватит, – похвалился отец. – Давай, старина, еще наливай.

Снова выпили. Отец с сосредоточенным лицом осьминога начал как огонь поедать мед.

– Влад, Паша, а вы почему не кушаете мед? – поинтересовался дедушка.

– А что за мед? – вновь проявил подозрительность брат. – Мед он всякий бывает, даже неправильный.

– Не переживай, тут правильный. Пробуй.

– А какой он бывает? – не отставал Пашка, достав карандаш с книжечкой и приготовившись записывать. – Какой правильный, а какой неправильный?

– Мед много из чего бывает, – зачерпнул ложкой и не спеша смаковал дедушка. – Например, бывает багульниковый. Он ядовитый и его нельзя есть, не прокипятив. Называют его «пьяный мед» и используют в основном сами пчелы.

– Там же при нагревании какой-то яд выделяется? – блеснул я осколками эрудиции.

– Правильно. Оксиметилфурфурол называется.

– Дед, ты того, как говорится, не выражайся, – налив себе полный стакан и махом опустошив его, сказал папенька. – Тут же дети, а ты со своим фуфлоролом.

– Он в меду не опасен. Его в кофе и то больше, чем во всем улье. Да и образуется только если мед кипятить, а если мед с водой, то не будет его, – объяснил дедушка.

– Кофе вредный! – сделал вывод Пашка.

– И дорогой! – папаша наш был тот еще сквалыга. – Поэтому выпьем еще медовухи!

– А еще какой мед опасен? – не отставал Пашка. – Надо же знать.

– Например, с белозера болотного мед ядовит. С болиголова.

– Болиголовом Сократ отравился, – вновь высказался я.

– Что ты трепешься? – заспорил отец. – Сократ цикутой траванулся, это все образованные люди знают!

– Нет, болиголовом. Раньше думали что цикутой, а потом уточнили, – не согласился я.

– Умный шибко стал, – недовольно проворчал отец, вылизывая очередную плошку.

– Со всего, что на Б начинается мед ядовит? – попытался обобщить я.

– Нет, почему же? Например, барбарисовый мед очень вкусный и нежный, золотисто-желтый такой. А вот с живокости полевой, хотя она отличный медонос, мед ядовитый – «пьяный».

– А бабушка Дуня живокость овцам давала, от паразитов, – вспомнил я.

– Вон тот цветок ядовит, – дед ткнул в пурпурно-желтый цветок, росший неподалеку, – а пчелам дает много нектара и пыльцы.

– Как называется? – деловито уточнил Пашка.

– Пикульник красивый.

– Ядовит, – деловито пометил брат, взглядом ощупывая цветок.

– А больше медовухи нет? – перебил эти изыскания отец. – И вообще, Паш, зачем тебе ядовитый мед? Отравить кого-то хочешь?

– Нет, – кратко ответил Пашка.

– А зачем?

– Чтобы меня не отравили! – отрезал брат.

Челюсть дедушки, слушающего этот разговор, стремилась на встречу с грудью.

– Ты поэтому мед не кушаешь? – поинтересовался он.

– Жду, как на отца и Влада подействует…

– Он шутит, – поспешил я сгладить неловкость брата.

– Дед, меда тащи. И медовухи, – не потерял присутствия духа отец. – А ты, следи, младшОй, следи. Пока ты следишь, мы тут все съедим!

Дедушка принес еще меда и бутылку.

– Вот этот мед попробуйте. Паш, да что ты, честное слово, я же сам мед ем.

– Мало ли, – продолжал отнекиваться брат. – Вон батя в детстве чуть не сдох.

– От меда не умрешь!

– Все так говорят, а потом мед на животе выступает.

– В меде уродов консервировали для кунсткамеры, – вновь «блеснул» я знаниями.

– На вас двоих никакого меда бы не хватило, – высказался вновь наливший себе отец. – Таких уродов ни в какой кунсткамере нет.

– Вить, как ты с детьми разговариваешь? – возмутился дед. – Нельзя же так!

– Да я в курсе, – вновь опрокинул в себя стакан папаша. – Как говорится, на вопросы мягше, с детями ширше.

– Наоборот, – поправил педантичный Пашка. – С детями мягше, а на вопросы детей ширше.

– И чего вам не хватает? – как плачущий павиан сморщил лицо отец. – Мультфильмы вон какие чудесные вам показывают. Американские, правда… Но хорошие же, душевные! Прикинь дед, утка два нуля! Это же про меня!

Теперь уже челюсти отпали не только у дедушки Шурика, но и у нас с Пашкой.

– Пьяный мед, – высказался Пашка, со значением посмотрев на дедушку.

Дед взял бутылку и понюхал горлышко.

– Вить, я перепутал. В этой не медовуха, а самогон пшеничный. Ты не пей.

– Отличное пойло. Прямо как скотч у ковбоев, – папаша сложил пальцы пистолетиком и изобразил выстрелы в меня, Пашку и деда. Затем сдул воображаемый дымок и продолжил. – Я секретный селезень! Супергерой по найму.

– Вить, развезет тебя по жаре.

– Косил Ясь конюшину, косил Ясь конюшину, косил Ясь конюшину! – истошно заверещал отец.

– Вить, хватит, не в лесу!

– А ведь я Гагарина видел, – понизив голос, таинственно продолжал отец. – Вот как вас сейчас.

– Какого Гагарина? Юру? – не выдержал я, прикидывая в уме год рождения родителя.

– Ясное дело, что не Васю или Петю. Конечно Юру.

– Живого? – уточнил Пашка, вновь что-то помечая в книжечке.

– А то! – рассказчик вновь наполнил стакан.

– Вить, может тебе хватит? – с тревогой наблюдал за этим дедушка. – Ты и так уже несешь не то что-то.

– Видел я его! – хрястнул крепким кулаком по столу папаша. – Делом партии клянусь!

– Так тебе лет десять было? – уточнил я.

– Двенадцать. Я пионером был, и нас повезли в Москву, а там Гагарин. Вот! – он победно потряс кулаком и, раскинув руки, начал изображать летящий самолет. – Отдать швартовы! От винта! Право руля! Иду на бреющем! Захожу в вираж!

На это «вираже» он и рухнул лицом на стол, опрокинув его. Мы втроем с трудом подняли грузную тушу и уложили на спину. «Летун» мирно спал.

– Придется вам ночевать тут, – сделал вывод дед. – Ему за руль в таком состоянии нельзя.

– Я тут ночевать не буду! – наотрез отказался Пашка.

– Да, мы домой лучше пойдем, а то мать волноваться будет, – поддержал его я.

– Да как же вы пешком-то?

– А что тут идти? Полчаса ходьбы и дома будем.

– Ладно, вот вам мед, – он подал сумку с трехлитровой банкой, – а в сотах мед с Витькой передам. Спасибо, что навестили. Валентине привет передавайте.

– Непременно передадим. До свидания, – вежливо попрощались мы, и пошли домой. Пашка на протяжении всего пути через рощу напряженно оглядывался, опасаясь нападения собаки и пчел, но никто его не тронул. Мы, загребая ногами горячую пыль, прошлись проселком, миновали искрученную сосну и выбрались на асфальт.

– Думаешь, и правда, Гагарина он видел? – не выдержал Пашка.

– Брешет, скорее всего. Вспомни, он как-то раз рассказывал, что ему Гайдар свою книжку подарил.

– Так есть же книжка, – не понял брат. – В шкафу стоит.

– Гайдара в сорок первом убили…

– Значит, брешет, – вздохнул брат.

– Чего вздыхаешь?

– Да хотел у деда спросить, как вересковый мед делают…

– Так он тебе и сказал бы. Тайна сие есть…

Мы замолчали и всю дорогу до дома шли молча.

– Что мамке скажем? – перед калиткой спросил брат.

– Скажем, что батя фурфуролом отравился.

– Хорошо.

Эй, ромалы

Когда мы с младшим братом Пашкой были маленькими, наша семья жила в деревне Горасимовка. Отец был директором совхоза, мать бухгалтером, мы детьми. Принесла раз нелегкая цыганский табор в нашу глухомань. Мать всполошенная прибежала домой.

– Вы дома?

– Да дома мы, разве не видишь?

– А Пашка где? – затравленно, как загнанная лошадь из этого самого табора, оглядывалась она.

– В туалет пошел.

– Давно?

– Да недавно, а что случилось?

– Цыгане!!!

– Цыгане? – не понял я. – Какие еще цыгане? Где цыгане?

– Цыгане в деревне! – таким голосом в Великую отечественную кричали: «Немцы в городе!».

– И что? – опять не понял я.

– А-то, – зловещим голосом начала мать. – Батя ваш до трех лет молчал. Вся родня даже думала что он глухонемой. А потом, когда он прятался на печке, пришла тетка Вера, покойница, и сказала, что по деревне ходят цыгане и забирают в сумки всех немых детей.

– И что?

– И то! Батя испугался и с печки басом как сказал: Мам, пап, не отдавайте меня цыганам! Я буду разговаривать.

– Лучше бы он молчал, – высказался я. – Все равно только брешет все время.

– Так, я с тобой дискутировать не собираюсь! Иди за братом и приведи сюда!

– Зачем? – послышался осторожный голос Пашки. Оказывается, он стоял на веранде и по привычке подслушивал.

– Цыгане!!! – заорала ему мать.

– Я не немой, – невольно выдал он факт подслушивания всего разговора.

– Ты не немой, ты дебил! Цыгане всех детей воруют!

– Зачем? – попытался понять я логику неведомых цыган. – Их же кормить надо.

– Наркоманам продают, – вывернулась мать. – Из дома чтобы не ногой. Если что, то звоните мне.

Она, нервно оглядываясь, пошла назад на работу. Мы остались в тревоге.

– Так они всех воруют или только немых? – на всякий случай уточнил брат.

– Вроде да.

– А где они?

– Откуда я знаю?

– Будулай не воровал, – он призвал на помощь свои познания о цыганах.

– Думаешь, тут Будулай будет?

– Мало ли.

Между тем мать из конторы по рации сообщила отцу о вторжении табора. Папаша, как было сказано, имел страх перед смуглыми бродягами с детства. Он прикатил домой.

– Цыгане в деревне! – вламываясь в дом, сообщил нам, возвращаясь из спальни с ружьем и патронташем. – СтаршОй, возьми воздушку и следи, чтобы никто на территорию не проник.

– А ты куда?

– Мужиков соберу. Табор на карьере стал. Надо принять меры.

– Может милицию вызвать? – подал голос Пашка.

– Пожарников еще и службу газа. Сами справимся! – он грузно выскочил из дома.

– Надо грязь вымыть, – сказал я, беря на кухне половую тряпку и начиная убирать следы отца. – А то мать орать будет.

– Нельзя же когда кого-то дома нет пол мыть, – возразил брат. – Мать говорила, что можно так «след замыть» и человек больше не вернется.

– Х-м… – я бросил тряпку и задумался. – Это суеверия все.

– А вдруг нет?

– Что, грязь оставить на полу?

– А если смоешь, и батя не вернется?

– Ладно, пошли, посмотрим на цыган.

– А если мать узнает?

– Чего она узнает? Мы из сада аккуратно на карьер проскользнем и посмотрим.

Так мы и сделали. Между тем отец, во главе толпы взбудораженных мужиков, вооруженных топорами и ружьями плясал напротив табора из нескольких кибиток.

– Эй, ромалы! – орал он. – Кирдык вам будет. Секир-башка, да. Туры ат4444
  Гнедой конь (башкирск.)


[Закрыть] вам, трактором вас по все роме!

– Чего кричишь? – отделился от встревоженно наблюдающих эту манифестацию цыган седобородый мужчина. – Зачем кричишь? Никто ваших лошадей не собирается трогать.

– Не немой я!!! – громко заорал папаша, видимо вспомнив детский страх. – Стой!

Он вскинул ружье.

– Мы отдохнем и дальше поедем, – примирительно говорил цыган.

– Многолетнее растение семейства капустных вам всем к носу! Дело партии и пролетариат стучат в мое сердце! – сбился папаша на явный бред, которому внимали мужики. – На кол вас всех посадим!

– Так их! – одобрительно проорал потомственный пастух Мишка Бобок, который не мыслил себя без лошади. – Коней наших хотят свести, паскуды!

– Владимирыч, – поспешно протолкался сквозь галдящую толпу парторг Краха. – Ты про кол-то поаккуратнее, а то мало ли… Вдруг там комсомольцы, или даже коммунисты есть в таборе?

– Откуда там коммунисты? – почесал лысую голову отец.

– Валите отсюда! – завелся Бобок, подхватив с земли небольшой булыжник и бросив в кибитку. – Подмогните православные, всем миром!

– За дело партии и великого Ленина! – радостно поддержал папаша.

– А как же интернационал? – спросил грамотный ромал. – Как же братство народов?

– Какой интернационал? С тобой, евреем? – совершенно ошалел Бобок. – Может мне еще и бабу свою тебе отдать?

Он кинулся вперед и, широко замахиваясь правой рукой, левой попытался ухватить цыгана за бороду. Тот неожиданно ловко уклонился и подставил ногу. Бобок грохнулся в песок.

– Наших бьют! – вскричал Иван Гарус и размахивая топором как взбесившийся Чингачгук кинулся на табор.

– Стоять! – заорал отец, поняв, что дело может кончиться кровью. – Стоять!

Он запрокинул стволы вверх и шарахнул в недоуменно наблюдавшее этот межнационально-бытовой конфликт из-за лошадей небо. Гарус застыл на половине движения как жена Лота.

– Мы уходим! – поспешил воспользоваться затишьем цыганский вожак.

– Куда? – потребовал ясности папаша.

– Туда, – указал в сторону дороги на Бочаг ромал.

– Нет, не пойдет. Там дорога кончается, и вы опять назад пойдете. Валите сразу назад.

– Но мы хотели туда…

Отец демонстративно перезарядил ружье.

– Ясно. Мы уходим, – седобородый развернулся и пошел к своим кибиткам.

За его спиной деревенские маргиналы показывали неприличные жесты и заостренные колья. Минут за десять табор снялся со стоянки и организованно покинул деревню. Больше мы цыган не видели. Ни этих, и ни каких иных.

Черный плащ

Когда мы с младшим братом Пашкой были маленькими, наша семья жила в деревне Горасимовка. Отец был директором совхоза, мать бухгалтером, мы детьми. Несмотря на два высших образования и серьезную должность папаша наш был слегка не в себе. Любил временами до невероятности прихвастнуть. Любил «Поле чудес» и американские мультсериалы: «Утиные истории» и «Черный плащ». Все это накладывалось на частое употребление алкоголя и какой-то просто дикий страх перед цыганами и армянами. Дом наш стоял в большом яблоневом саду, с трех сторон охваченном асфальтовой петлей дороги. Затянуться этой петле не давал пыльный проселок, отделявший наш дом от остальной деревни.

Однажды летней ночью два, не обремененных интеллектом, приезжих гуманоида среди ночи начали ездить на КАМАЗ-е с прицепом по этому асфальтовому кольцу, сигналя и оглашая ночной воздух воплями совокупляющихся бабуинов. На третьем проезде этого ралли «Париж-Дакар» отец, как разбуженный декабристами Герцен, вспрял ото сна.

– Рота подъем! – заорал он, семенящей походкой мечась в темноте по дому.

Как-то умудрился налететь на пустое ведро из-под угля, стоящее возле котла отопления на кухне и добавил грохота.

– Пожар? – спросил из перегородки, делящей нашу комнату пополам брат. – Опять где-то горит?

– Я откуда знаю!

– Вить, ты чего? – не поняла спросонья мать. – Совсем того уже? Ку-ку?

– Сама ты ку-ку! Слышите? Ездят! Это явный случай нарушения общественного порядка!

– Вить, угомонись. Поездят и перестанут. Ложись лучше спать.

– Что значит перестанут? Еще не знают, с кем связались! – он зажег свет, снял с ноги ведро, плюхнулся в кресло, стоявшее в прихожей, закурил. – Я возьму их за хоботы!

– СтаршОй, сходи на разведку, – дал он команду, выпуская дым в сторону лампочки. – Надо предварительно изучить противника.

Я молча встал, оделся, вышел на веранду, обулся, двинулся через сад на шум. Вышел на асфальт и попытался жестом остановить движущийся транспорт. После того, как они меня гордо проигнорировали, едва меня не сбив, я понял, что им непонятен язык русский. Пошел домой.

– Там КАМАЗ какой-то катается по асфальту. Из него кто-то орет, – лаконично отрапортовал я.

– Может кого-то убивают? – осторожно предположил из своей комнаты Пашка.

– Преступление! – в диком восторге взвыл отец. – Я положу этому конец!

– Вить, иди спать, – вновь отозвалась из спальни мать. – Нечего народ баламутить.

– Что ты понтуешься как фезеушница? Ну тебя! – отмахнулся он и потопал в спальню.

Я подумал, что он решил лечь спать, погасил свет в прихожей и пошел на свой диван досыпать. Но не тут то было. Из спальни раздались топот и шуршание.

– Кто свет погасил?

– Я.

– А на ху…? – в рифму спросил отец.

– Я думал…

– Молод ты еще, чтобы думать, – щелкнул выключатель и в залившем прихожую свете предстал папаша с ружьем и патронташем, облачившийся в плащ ОЗК4545
  ОЗК – общевойсковой защитный комплект.


[Закрыть]. Он как раз за неделю до этого выкрасил его в черный цвет. Гудроном… Щедро зачерпнув из ведра, угольной пылью намазал себе лицо. – Я ужас, летящий на крыльях ночи! Мой плащ трепещет в ночи!

– Витя, по тебе психушка плачет, – вышла следом кутающаяся в бабушкину шаль мать. – Совсем малахольный стал. Лечить тебя пора.

– Ничего по мне не плачет! Я – утка по найму! СтаршОй, вставай, пойдем со Злом бороться.

– Слабоумный! Ты хоть понимаешь, что несешь?

– Я несу людям защиту и справедливость!

– Ладно, Влад без шапки спотыкается, поэтому придурковатый, но ты же в шляпе ходишь. Откуда у тебя эта дурь? – постучала она пальцем по виску.

– Умолкни женщина! Там вершатся черные дела!

– Вить, сам свихнулся, так ребенка-то хоть не тяни с собой.

– Да не лезь ты, куда не просят! Молчи, солитера!

– Что ты за ересь себе в башку втемяшил?

– Защита порядка это не ересь, а священный долг супергероя!

– Зачем тебе ребенок? – настаивала мать. – Он и так хромой.

– А нечего было чугунами швыряться. Если он не пойдет, то кто будет бороны носить?

– Какие еще бороны?

– Те, что ты под окнами от нечистой силы разложила. Мы две возьмем. Из-под Пашкиного и Владового окон.

– Он надорвется от борон!

– Ничего не надорвется, они легкие. От мешка мяса не надорвался и тут донесет.

– Витя, ты скотина бесчувственная!

Я обреченно встал с дивана и потопал вслед за возомнившим себя героическим селезнем отцом.

– Бороны возьми и догоняй меня, – распорядился он во дворе. – Вперед, навстречу подвигам!

Я взял оговоренные бороны и поспешил за ним, стараясь в темноте не напороться на зубья борон и сучья яблонь. Папаша ломился сквозь ночной сад как дикий вепрь сквозь золото пшеницы. Дошли до асфальта.

– Перекрывай боронами проезжую часть, – распорядился он, прячась в высокую траву. – А я в засаде засяду. Покажем лиходеям, где раки жируют.

Я так и сделал. Вскоре со стороны фермы показался свет фар, послышался сигнал и вопли. Скорость движения была у них небольшая, машина не перевернулась, налетев на зубья, но большая часть колес пришла в негодность. Хлопнули дверцы и из кабины выскочили две темных фигуры.

– Что за ху…? – поинтересовался один, рассматривая бороны.

– Я борец с преступностью! – раздался крик ему в ответ и, громко шурша, поднялась фигура в черном плаще. – Трепещите же, наймиты мирового империализма!

– А это что за ху…? – переспросил второй, изумленно глядя на папашу.

– Я утка два ноля! – надрывался тот. – Я – Черный плащ! Весь преступный мир впадает в панику, как только услышит меня!

– Сумасшедший какой-то, – начали переговариваться между собой возмутители спокойствия, неуверенно косясь на это пугало. – Местный дурачок, наверно. Не спится, вот и вылез.

– А что за палка у него в руках?

Раздался выстрел. Дробь хлестнула по железному борту.

– Ты чего? – истошно заорал кто-то из этих варнаков. – Совсем одурел?

– На землю, уроды! Лежать, козинаки проклятые! Я ужас, рыскающий в ночи!

Хулиганы послушно рухнули на асфальт, сопроводив сие действие матом и жалобами на отбитые части тела. Папаша опасливо подобрался поближе и перезарядил стреляный патрон.

– Оруженосец, попинай их, для памяти, – распорядился он. – Уважительнее будут, наглецы городские.

Я подошел к лежащим «козинакам» и начал пинать.

– Резче пинай, резче! Что ты как бабу по жопе шлепаешь? – войдя в раж, он взобрался на дорогу и от души приложился сапогом. – Вот так надо!

– Лежи, проклятый нарушитель! – ткнул стволами в затылок пытавшемуся защититься. – Завалю, скоты безродные! Будете у меня как немцы под Вязьмой!

– Разболтайло, мочи подлюку! Топчи яйцеголового! – командовал он мне.

Пришлось сломать одному из них пальцы на руке.

– Вот молодец! – обрадовался отец, слушая невнятные вопли и проклятия пострадавшего. – Надолго нас запомнят, сквернавцы. Надо связать отпетых негодяев, чтобы подвергнуть суду.

– Линча?

– Нет, сами справимся.

– Чем связать? – спросил я.

– Придумай чем, ты же умный, – с ехидством ответил он.

Я подумал, вынул ремни из брюк воспитываемый. Ремнями стянул руки в локтях. Вынул из их обуви шнурки и связал ими большие пальцы на руках.

– Так нормально?

– Хорошо, – проверил отец крепость пут. – А с большими пальцами вообще отлично придумано. Сам догадался?

– В книжке прочитал.

– Опасные книжки читаешь.

– Слышь, империалисты, – обратился он к поверженным. – Утром вас кто-нибудь развяжет и тогда катитесь нахрен из моей деревни. Если до обеда не свалите, то помножу вас на нуль. Тут вас и закопаем, никто никогда не найдет.

Затем он громко захохотал, считая, что смеется демоническим смехом. Лично мне издаваемые им звуки напомнили помесь смеха гиены и безумного индюка. Лежащие попытались вжаться в асфальт, поняв, что шутки кончились, потому что разумное существо не могло бы издавать такие звуки. По всей деревне взвыли собаки.

– Пошли домой, – нахохотавшись, обратился он ко мне. – Как мы зло-то повергли, а?

И начал тяжеловесно прыгать по асфальту как престарелый козел, крича:

– Победитель темных сил, Черный плащ! Черный плащ, только свистни, он появится!

– А что с бороной будем делать? – прервал я это безумие.

– А что с бороной?

– Так она под колесом…

– Забыл совсем. Сейчас я отгоню машину, а ты забери борону и пошли спать.

Он передал мне ружье, тяжеловесно забрался в кабину и отогнал КАМАЗ на несколько метров вперед.

– Достал? – проорал «супергерой» из кабины.

– Сейчас. Все, достал.

– Хорошо, – он заглушил двигатель и плюхнулся на асфальт. – Чудесная вышла ночь, со значением, да?

– Да, – согласился я.

– Зло повержено, усталый супер-герой, в сопровождении верного Санчо-Пансы, возвращается домой, – продолжал он молоть языком как ветряная мельница.

– Угу.

– Хочешь, будешь Зигзагом? – расщедрился папаша. – Вместо Лобана.

– Не очень, если честно.

– Упрямый ты как нут! Весь в мать – такой же баран.

– Угу.

– Ладно, – он внезапно стал неловко дергаться на ходу как марионетка, у которой обрезали половину ниточек. – Костромин, только свистни, он появится! Костромин, ну-ка от винта! Костромин, победитель темных сил – Костромин!

– И точно, малахольный какой-то, – вполголоса признал я правоту матери.

– Чего? – не расслышал он.

– Круто получилось, говорю.

– Эт да.

– Папа, ты совсем больной, – негромко пропел я.

– Костромин! – опять не расслышав, подхватил он, подняв руки в стороны и с грацией беременного моржа совершив немыслимое па на траве.

– Ты, это самое, утром присмотри за этими хунвейбинами, – внезапно озаботился «супер-герой», прекращая свой безумный танец. – А то мало ли что. Понаблюдай незаметно. Вдруг, как говорится, вновь решат встать на скользкую тропу служения империализму.

– Понял.

– Бороны на место положи, чтобы мамка твоя полоумная не волновалась.

– Сделаю.

– Я ужас летящий на крыльях ночи! – вдруг вновь воздел руки на крыльце папаша. – Я борона под вашими колесами! Я – Черный плащ!

Так, с поднятыми руками он и прошлепал в дом, где вновь влетел ногой в многострадальное ведро.

– Витя, ты комель проклятый, аншпуг тебе в задницу, – раненой медведицей заревела мать. – Что бы ты сдох, коростовик! Ни днем, ни ночью покоя от тебя нет! Господи, хоть бы скорее тебя в дурдом посадили!

– Молчи, ламехуза! Саму в дурдом скоро оправлю! – с этими словами папаша пнул ведро на веранду, едва не зашибив меня. – Понаставили тут ведер, жабоглоты проклятые!

– Ты сам это ведро приволок с кухни!

– Могла бы убрать из-под ног, пока муж на подвиги ходил!

– Мне на работу завтра, а ты со своими причудами спать не даешь! По тебе дурдом уже не плачет, а просто рыдает! Голосит просто!

– То-то и оно, что подвиги совершать, это не по дискотекам ночами таскаться!

– Я только на дискотеках и чувствую себя человеком! Только там от этого дурдома отдыхаю!

– Ничего, – зловещим голосом пообещал отец. – И до дискотек доберусь ваших.

Плюхнулся в кресло, швырнул ружье на стол и закурил. Покурив, швырнул окурок за холодильник.

– Я – Черный плащ! – внезапно вскочив грузным пинг-понговским мячиком, истошно заверещал он и начал долбить себя в грудь как Кинг-Конг. – Победитель темных сил Костромин!

Приводить слова, которые последовали вслед за этим, также как и те, которые исторгали из себя протрезвевшие баламуты утром, когда их развязал гнавший деревенское стадо Мишка Бобок, и потом, когда меняли пробитые колеса, я не рискую. Все-таки мои рассказы и дети читают… Но больше в нашей деревне этих незадачливых гулимонов никто не видел.