Текст книги "Наследники Мишки Квакина. Том I"

– И тебя не искали? Милиция?

– Милиция? – презрительно рассмеялся отец. – Выше бери. КГБ искал! Но я свалил в деревню, а доблестные сотрудники КГБ стали искать диверсантов, под покровом ночи подло поднявших руку на «дружбу народов».

– Нашли?

– Нет. А у нас в вузе с тех пор песня про КГБ была.

– Какая?

– Дружинники, милиции нету – привлекайте хулиганов к ответу, – гнусаво завелся Плейшнер и завывал всю дорогу до дома.

– Из окошечка вагона виден краешек перрона,

Я прощаюсь со своим родимым домом.

Меня увозят лет на пять на курорты отдыхать

За содеянную кражу со взломом.

А если б только за кражу да за денег пропажу,

А еще хулиганскую драку.

Я деруся как Тарзан, разгоняю весь шалман,

Но однажды наскочил на собаку.

Был он волком матерым, то ль самбистом, то ль боксером,

Попросил я у него закурить,

А он, наглый, мне в ответ: «Закурить, – говорит, – нет»,

А «Литерос» из кармана торчит.

Ах, я думаю, хамло, в смысле значит западло,

Размахнулся я ему и саданул.

А он стойкий, стал стоять и руками стал махать

И мурло мне набок свернул.

Тут я думаю бежать, потихоньку отступать.

«Во мне зверя, – говорю, – не буди».

А чтоб бегство прикрывать, стал руками я махать

И кричать: «По одному подходи!!!»

А он, гад, всего один да здоровый сукин сын,

Размахнулся, мне он так саданул,

Так ударил дуралей, что я выпал из туфлей

И мурло на место вернул4141
  http://a-pesni.org/dvor/izokochetchka.php


[Закрыть].

Настоящий полковник

Когда мы с братом были маленькими, наша семья жила в деревне. Отец был директором совхоза, мать бухгалтером, а мы ихними спиногрызами. Мать имела натуру деятельную и даже, не побоюсь этого слова, творческую. Столь активная натура, да еще и внешне привлекательная, не могла не стать объектом влечения для местных «дон жуанов». Тем более что, супругу было не до нее. Он то учиться заочно в Москву ездил, второе высшее образование получая; то в областной центр на автозавод «расслабляться», как он это называл. К остававшейся без присмотра жене директора как пчелы на мед слетались разные персонажи.

Тогда как раз много переселенцев из бывших республик Советского союза понаехало в нашу деревню. Одному из них приглянулась наша мать. Мужчина был представительный, ходил с маленькой собачкой на поводке. Приходил с этой собачкой в столовую, заказывал ей суп, сажал на стол и она этот суп пожирала. Работницы конторы ходили обедать в столовую, то там он мать и приметил.

– Здравствуйте, а как вас зовут? – подкатил он к поедающей котлету с пшенной кашей матери.

– А вам зачем?

– Познакомиться хочу.

– Я замужем и у меня двое детей.

– Тем не менее, позвольте представиться! – он щелкнул каблуками штиблетов. – Емельян Загорский!

– Очень приятно. Валентина Егоровна.

– Да? А вы верите в любовь с первого взгляда?

– Нет.

– Зря! Я, между прочим, полковник из областного военкомата.

– И что?

– А у вас дети кто по половой принадлежности?

– Мальчики.

– Вот видите! Меня вам просто бог послал! Я же могу их устроить в армию…

– Да?

– Конечно!

– Может вам лучше об этом с моим мужем поговорить?

– А кто ваш муж?

– Директор. Как выйдете из столовой, так прямо через дорогу здание. Заходите туда и сразу увидите дверь его кабинета.

– Понял. Диспозиция ясна, меняю дислокацию. До встречи, – приезжий пижон подхватил свое собачье недоразумение и покинул здание столовой.

Ошарашенные таким эпатажем деревенские жители смотрели ему вслед. Придя домой после работы, мать увидела мужчину с собачкой прогуливающимся по проселку перед нашим домом.

– Привет Егоровна, ты на укроп не богата? – окликнула ее через дорогу соседка Лобаниха, когда мать начала открывать калитку.

– Заходи Нин, нарву тебе укропа, – отозвалась мать.

– Я заходить не буду, тут постою, – отозвалась соседка, подходя к штакетному забору.

Мать нарвала в огороде щедрую охапку укропа и через забор прямо из огорода подала ей.

– Спасибо Егоровна, – соседка пошла к себе.

К забору подскочил приезжий джентльмен, таща на поводке четвероногого друга.

– Ты чего это укроп раздаешь?

– А вам какое дело? – удивилась мать.

– Я гусей держу, а они укроп любят.

– Да при чем тут ваши гуси?

– Как при чем? При том! – задрав нос и попеременно помахивая то шляпой, то поводком, денди удалился.

Через пару часов приехал отец.

– Вить, к тебе полковник не заходил сегодня?

– Какой полковник? – вылупился он.

– Из областного военкомата.

– Нет.

– Странно. Обещал зайти.

– Зачем?

– Я откуда знаю? О чем-то поговорить с тобой хотел.

– Нет, никого не было.

Когда стемнело, раздался звонок в калитку. Я пошел посмотреть, кто там. За калиткой в качающемся круге света от фонаря стояли незнакомые люди.

– Что надо? – поинтересовался я.

– Мальчик мама дома?

– Да.

– Позови.

– А что сказать?

– Скажи, что судьба ее пришла.

Я вернулся в дом.

– Кого там принесло на ночь глядя? – поинтересовался лежащий на моем диване отец.

– К матери пришли.

– Кто?

– Я их не знаю.

– А что сказали?

– Сказали передать, что судьба ее пришла.

– Кто? – не понял отец. – Какая судьба?

– Я откуда знаю?

– Валь! – заорал он. – Иди сюда!

– Чего орешь? – зевая, вышла из спальни мать.

– Там к тебе пришли.

– Кто?

– Влад говорит, что какие-то незнакомые люди. Выйди и сама спроси.

Мать потопала к калитке, а мы с отцом, сгорая от любопытства, устремились следом.

– Кто там? – спросила мать.

– Это я, судьба твоя, открывай!

– Чего?

– Открывай, говорю! – вновь начали стучать по калитке.

– Это кто? – нервно поинтересовался папаша.

– Откуда я знаю, псих какой-то, – открывая калитку, ответила мать.

В калитку вломился тот самый тип с собачкой. Только ныне он был без собачки и держал в руках какую-то железную крестовину.

– Мама проходи, – распорядился он, пропуская вперед пожилую женщину. – Вот она!

– Это та самая женщина, которую я люблю! – рука незваного гостя указала на нашу мать.

– А тут мы, – рука описала широкий круг, – гусей держать будем.

– Чего??? – кастрируемым гиппопотамом взревел отец. – Это что такое? … (дальнейшая его тирада носила резко нецензурный характер).

Когда он замолк, чтобы набрать в опустевшие легкие воздуха, повисло, выражаясь словами покойного классика, напряженное гнетущее молчание.

– Емельян, кто это? – спросила женщина.

– Это хахаль ейный.

– Хахаль? Кто хахаль? – заорал папаша. Казалось, что лицо его начало светиться в полутьме красным. Если бы кто-то имел глупость в этот момент закурить, то он вполне бы мог прикурить от папаши. – Я муж ее!!!

– Мы это… того… ошиблись… короче, – выдал второй мужчина, до этого стоящий молча. – Дверь перепутали…

– Ничего мы не перепутали, – начал возражать незадачливый жених. – Это первая женщина, которая понравилась мне после смерти жены! Это любовь с первого взгляда!

– Ты сейчас к своей жене присоединишься! – проревел отец, вновь сорвавшись на мат.

– Ну, мы того, значит, пойдем? Извините, – начал тащить упирающегося буяна второй. – Да пошли же! Это не та дверь!

– Это брат мой двоюродный, не в себе слегка… – попытался объяснить он нам.

– Вы нас извините, – наконец-то отошла от шока женщина, пятясь в калитку. – Мы не хотели.

Ответом им была нецензурная реплика отца. Совместными усилиями мать и брат выволокли упирающегося парубка за ворота.

– Вот, это вам, – запыхавшись, вернулся двоюродный брат, протягивая матери крестовину. – Для елки подставка… Емельян сам сварил… Еще раз извините, мы не хотели.

Он развернулся и бегом скрылся в темноте. Мы втроем стояли и ничего не понимая смотрели на подставку…

– Это вот что сейчас было? – нарушил тишину отец.

– А я откуда знаю? – ответила мать. – Может вояжеры какие. Помнишь, по телевизору показывали недавно…

– Какие еще нах вояжеры?

– Торговцы бродячие. Ходят по домам и товары предлагают… Подставку вот принесли…

– Я что, по-твоему, совсем дебил, да? Что за мама, что за жена, что за гуси???

– Да не знаю я!!!

Отец в гневе выхватил из ее рук подставку и, широко размахнувшись, швырнул неказистую железяку через забор. Со стороны дома Лобанихи раздался звон битого стекла. Через несколько минут оттуда же раздался мат Лобана и Лобанихи.

– Витя, ты совсем одурел? А если бы убил кого?

– Лучше бы этому Еверьяну в башку!

– Емельяну, – поправил я.

– Это что за Емельян? – набросился отец на меня. – Ты его знаешь?

– Днем он терся по дороге с собачкой маленькой. А так первый раз его вижу.

– Это полковник, – подала голос мать.

– Какой полковник?

– Тот самый, из военкомата. Про которого я тебя спрашивала.

– Полковник? – родитель почесал лысину. – Из областного военкомата? Странно как-то. Ладно, пошли в дом, а то соседи заподозрят что-нибудь. Но учти Валь, если эти вояжеры еще раз появятся, то и им и тебе не поздоровится!

– Да что ты как скрипун старый? Сказала же, не знаю я их.

– Ладно, завтра я выясню, что это за полковник. Он еще узнает у меня, как говорится, где раки жируют!

На завтра отец пошел к Лобану.

– Здорово Николай.

– Здорово Владимирович.

– Что у тебя за шум вчера вечером был?

– Да какой-то урод железку швырнул в веранду. Окно разбил. Совсем распоясались демократы!

– К нам вчера вечером вояжеры приходили

– Какие еще вояжеры?

– Торговцы такие бродячие. Предлагали подставку для елки купить…

– Торговцы? Подставку? Погоди-ка, – Лобан зашел на веранду и вынес крестовину. – Такую?

– Точь в точь. Вишь как сварено-то похабно, – легко соврал отец. – Я отказался и они ушли.

– Вот гады! Владимирыч, ты их хоть запомнил?

– Да, опознать смогу, если увижу. Помочь найти?

– Конечно. Эти гады мне за стекло заплатят!

– Неслыханная наглость, – поддакнул папаша. – Среди ночи швырять в окна. Так же и убить можно.

– Да, я же мог в это время что-нибудь на плите жарить! В меня бы угодили!

– Вот подлецы! Коль, бери ружье, пойдем искать бармалеев.

Двое стихийных детективов бросились по деревне разыскивать ночных возмутителей спокойствия. Пока они в азарте искали неведомых вояжеров, те успели покинуть Горасимовку. Но отец вычислил среди переселенцев виновника ночного переполоха. Точнее сам он был не переселенец, а приехал со своей матерью и братом навестить семью дочери, которой выделили дом. Оказалось, что никакой он не полковник из военкомата, а бывший прапорщик с продсклада, «ни офицер, ни рядовой», которого за странности комиссовали из рядов победоносной и легендарной. Дочь, сгорая от стыда, компенсировала Лобану стоимость разбитого якобы отцом окна, а крестовина так и осталась в доме соседа, служа подставкой под новогоднюю елку.

Грибной сезон

Когда мы с братом были маленькими, наша семья жила в деревне. Отец был директором совхоза, мать бухгалтером, а мы ихними спиногрызами. Мать была натурой деятельной и даже, не побоюсь этого слова, творческой. После переезда из деревни Пеклихлебы, где отец работал помощником агронома, развила неописуемую самодеятельность. Наряжала подросшего Пашку в кепку с накладными кудрями и собственноручно пошитую ею лоскутную рубашку, и заставляла в таком виде ходить по дому, изображая клоуна Олега Попова. Мне отводилась роль Емели в лаптях, онучах, сшитой ею оранжевой рубахе и старых холщовых штанах.

Потом матери надоело с нами возиться. Мелковаты масштабы были для ее натуры, и она стала принимать самое активное участие в работе местного драматургического кружка, ею же и организованного на базе деревенского клуба. Однажды зимой ставили «Вечера на хуторе близ Диканьки» по бессмертному произведению великого Гоголя. Мать, играя Солоху, ворующую с неба Месяц и звезды, так вжилась в роль, что выходя из клуба после спектакля, полезла на бетонный фонарный столб и попыталась зацепить в сумку настоящий месяц. Свалилась со столба в смёрзшийся снег и поломала левую ногу. Вот какое глубокое было погружение в роль! Оно и понятно, что ей еще оставалось? А то бабушка Дуня говорила Плейшнеру:

– Вить, ты Вальке нарядков не покупай и скотины побольше, чтобы никуда не сбегла!

Нужна же человеку какая-то отдушина от детей и скотины. Вот и ушла мать в самодеятельность.

Естественно, что столь активная натура, да еще и внешне привлекательная, не могла не стать объектом влечения для местных «дон жуанов». Тем более что, супругу было не до нее. Он то учиться заочно в Москву ездил, второе высшее образование получая, то в областной центр на автозавод «расслабляться», как он это называл. К остававшейся без присмотра директрисе как стервятники на падаль слетались разные персонажи.

Первым ее поклонником, вскоре после нашего переезда в Горасимовку, стал парторг совхоза Краха. Работал он попеременно то на бензовозе, то на тракторе ДТ-75. Когда мать зимой шла домой из бухгалтерии, то Краха ехал на ДТ перед нею и расчищал дорогу от снега. Мы тогда жили в старом доме. Воду приходилось возить на санях из колонки с соседней улицы, а в прихожей постоянно толклись лягушки, которых мать очень боялась. Они из дыры в полу кухни круглогодично выползали, а в прихожей у них типа места для митингов было.

– Влад, возьми совок с веником и выброси лягушек, – говорила мне она. – Только руками не касайся, а то бородавками обрастешь и запаршивеешь.

– Они же замерзнут на улице, – лягушек мне, не смотря на перспективу обородавиться, было жалко. – Может их обратно под пол закинуть?

– Ты что, совсем дебил? Какое еще обратно под пол? Хочешь еще и змей там развести? Выбрасывай на улицу!

Приходилось веником собирать обреченных земноводных на совок и выбрасывать с крыльца.

Вот в этих суровых условиях мать и приглянулась Крахе. Он начал на свой бесхитростный деревенский манер ухаживать за ней. Тогда, в феврале, как раз у Пашки был день рождения, а мать ничего не купила ему, и очень по этому поводу переживала на работе. Краха услышав про это, на чьей-то машине поехал за двадцать четыре километра в райцентр Добровку и купил для Пашки машинку в подарок. Приехал назад уже затемно и принес машинку.

Когда отец уезжал на сессию, то Краха исполнял обязанности директора совхоза. Сидит он, однажды, в кабинете отца и вызывает по селектору мать нашу:

– Валентина Егоровна, зайдите ко мне.

Мать заходит в кабинет.

– Вызывали Николай Ефимович?

– Да, пока Виктора Владимировича нет дома, тебе Егоровна сторож не нужен?

– Нет, Николай Ефимович, не нужен.

– Ежели страшно будет, то ты звони. Приду.

– Непременно!

По весне одним пятничным вечером предложил он выходящей из здания конторы матери:

– Егоровна, не желаешь по грибы завтра съездить?

– А почему бы и нет? Давайте съездим, – обрадовалась мать, любившая есть жареные грибы.

– Хорошо, я завтра утром заеду за вами, – довольный сердцеед, насвистывая, потопал по асфальту в сторону старой деревни.

– Вера Андреевна, вы поедете? – обернулась мать к своей начальнице, вышедшей на крыльцо.

– Поеду, – согласилась та.

Утром вырядившийся в шевиотовый костюм и начищенные сапоги Краха был неприятно поражен, когда возле нашей калитки был встречен матерью и главбухом.

– Вера Андреевна, а вы куда собрались?

– Ефимович, ты же по грибы звал.

– Я Егоровну звал…

– Мы вместе поедем, – вмешалась мать. – Я без Веры Андреевны не поеду.

Пришлось незадачливому ловеласу сажать обеих в трактор и везти в лес. По пути, рисуясь, он поехал по подсолнуховому полю и, свешиваясь из кабины на ходу, рвал подсолнухи и дарил матери. В лесу гонялся за ней, размахивая мешком собранных грибов и коробкой шоколадных конфет, чем очень шокировал чопорную Веру Андреевну.

– Николай Ефимович, что ты скачешь как козлик молодой? – поинтересовалась она.

– Хочу и скачу!

– Смотри, а то Виктор Владимирович ноги-то тебе переломает…

– Андреевна, если ты не выдашь, то Владимирыч не съест, – махнул рукой распустивший перья ловелас.

На обратном пути расшалившийся сверх всякой меры Краха, пытаясь сорвать очередной подсолнух, выпал из кабины трактора. Не знаю, каким чудом ему удалось не оказаться под гусеницами своего железного коня, но две бухгалтерши, внезапно оставшиеся в кабине движущегося трактора без водителя, страху натерпелись на всю оставшуюся жизнь.

– Тормози его! – кричал бежавший за трактором Краха, яростно размахивая сорванным подсолнухом.

– А-а-а-а!!! – на два голоса завывали в кабине.

– Главную муфту выключай!!!

– А-а-а-а!!!

– Рычаг вперед жми!!!

– А-а-а-а!!!

– На педаль тормоза дави!!!

Неизвестно чем бы все это кончилось, если бы Вера Андреевна не сумела взять себя в руки и, как, и положено настоящей русской женщине, при подъезде к песчаному карьеру не остановила железного коня на ходу. Она деревенская была, и муж ее трактористом был, так что как только чуть пришла в себя, то без особого труда трактор затормозила.

– Ух, ну и напугали! – Краха согнался пополам, пытаясь отдышаться. – Чуть не поседел с вами!

– Ефимович, твою мать! – экспрессивно отреагировала мать.

– Грибы собирай, старый пень, а не на чужих жен заглядывайся! – поддержала ее начальница.

– Ладно, со всяким может быть, – ответил парторг и попытался залезть в кабину.

– Нет уж! Я дальше пешком! – наотрез отказалась мать, вылезая из трактора.

– Егоровна хоть грибы возьми! – совал ей мешок незадачливый сердцеед.

– Я, пожалуй, тоже пешком дойду, – тяжеловесно вылезла из кабины Вера Андреевна и пошла в сторону своего дома.

Растерянный бонвиван Краха остался возле трактора, рассматривая свой безнадежно испорченный костюм.

Когда мать вернулась домой с мешком грибов мы втроем сидели за столом и под диктовку папаши разучивали песню.

– И Ленин такой молодо-о-о-о-о-ой… – голосом половозрелого бегемота выводил отец. Заметив вошедшую жену, он замолчал.

– И юный октябрь впереди! – неуверенным фальцетом продолжал петь сидящий спиной к двери Пашка.

Щелчком деревянной ложки по лбу папаша заставил сына замолчать.

– Привет милая, – ехидным тоном поприветствовал он супругу. – А мы вот тут плюшками балуемся.

– Какими плюшками? – не поняла мать. – Откуда вы плюшки выкопали?

– А вот в том и дело! – заорал отец. – Муж пришел с работы, а дома шаром покати! Жрать нечего и двое хомяков в комнату забились.

– Вот сижу, петь их учу, – перешел он на нормальную громкость голоса.

– А картошки пожарить не судьба?

– А кто ее чистить будет?

– А сам?

– Валь, я устаю на работе! Какую мне картошку чистить? А ты где шляешься?

– Я вот грибов набрала. Солянки сделаем с грибами…

– Грибы это хорошо. Солянка тоже хорошо, но долго. Давай лучше пожарим.

– А зимой ты что есть будешь?

– До зимы еще дожить надо, а жрать мне сейчас хочется.

– Ладно, пожарить, так пожарить. Перебери грибы.

– Еще чего! – изумленно выпучил глаза отец. – Ты, значит, собирала, а я перебирать должен? Как говорится: на хрен, на хрен – кричали пьяные пионеры! Сама перебирай.

– Вить, я устала!

– СтаршОй, переберите с Пашкой грибы, – распорядился родитель, а сам потопал на диван – смотреть телевизор.

Мы с Пашкой взяли ножи, пластмассовые ведра, вышли на веранду и начали перебирать мешок с грибами.

– Они червивые все, – отложив десятый червивый боровик, сообщил я.

– Ничего, с червями мяса больше будет, – не согласился брат.

– Червивые грибы ядовиты!

– Да? – задумался он. – Точно?

– Точно.

– И это, еще черви могут в ухе поселиться как у бати…

– У бати вашего в мозгу черви, а не в ухе, – высказалась вышедшая на веранду мать. – Не будете шапки носить, так и у вас заведутся!

– Что с грибами делать? – спросил ее я.

– Много червивых?

– Почти все.

– Выброси.

– Жалко, такие боровики большие. Давай я их в соленой воде выдержу и высушу. Зимой будем есть.

– Делай, как знаешь.

Я вымочил грибы ночь в соленой воде и хотел нанизать на шелковую нитку, но они были слишком влажные и рвались.

– Ты их в сарае на доски положи, они высохнут, – подал мудрый совет, внимательно наблюдавший за моими мучениями отец.

Я так и сделал. Разложил грибы поверх штабеля свежего теса в сарае, пристроенном к новому сеновалу. Там крыша была железная, и в нем было очень жарко. Грибы за три дня до такой степени присохли к тесу, что когда это увидел отец, то он обогатил мою речь такими словами и выражениями, которые приводить здесь из соображений морали я не берусь.

Детства чистые глазенки

Детство у нас с младшим братом Пашкой было суровое, но интересное. Раньше детям было проще. Во всяком случае, в деревне. Да, могли в воспитательных целях избить родители, да могли ограбить другие дети (хотя к нам это не относилось). Да, мать пугала нас милицией и наркоманами, которые якобы похитят нас для того чтобы сделать из наших мозгов наркотики. Ума не приложу, откуда ей в голову забралась эта дикая мысль, но, тем не менее, внушала она нам ее часто. Особенно Пашке. Видимо считала, что его мозги более подходят для производства «опиума для народа». А может просто больше о нем волновалась, как о младшем ребенке? Не знаю.

Но при этом мы с братом были напрочь лишены страха современных российских детей перед педофилами. В это трудно поверить, но педофилов мы совершенно не боялись, потому что всех взрослых боялись одинаково.

– Никому нельзя верить! – внушала нам сильно «повернутая» на различной мистике мать. – Могут порчу навести!

– Кругом враги, никому нельзя верить! – вторил ей отец. – Обманут, оберут, еще и в ухо нассут!

Поэтому мы взрослых и опасались. Я, пока жили в деревне Пеклихлебы, до самого рождения брата прятался от чужих людей под кровать. Однажды мать пошла в магазин, возвращается и на лестнице слышит мой дикий крик. Я как-то открыл входную дверь и, увидев соседей, убежал в спальню, где забился под родительскую кровать и истошно кричал. Бедные соседи пытались меня вынуть, но кровать была низкая, и они не могли меня достать. Насилу тогда мать меня выманила и утихомирила.

Потом родился брат и вскоре мы всей семьей переехали в деревню Горасимовка. Пашка там прятался от незнакомых людей в большом чемодане, стоящем на веранде. Когда брат подрос, то при приходе кого-нибудь к нам в дом прятался под столом в прихожей и из-под свисающей почти до пола скатерти подслушивал разговоры взрослых. Вот так и жили, стараясь уберечься то от порчи, мнящейся матери, то от многочисленных врагов, возникающих в больном сознании отца.

Однажды летом поехал я в школу в Алешне, проходить практику. Так называемая «пятая трудовая четверть». Работа тогда заключалась в прополке принадлежащих школе посадок овощей. А тут внезапно пошел дождь, и наш класс отпустили по домам. Не изверги же учителя, чтобы под дождем заставлять полоть. В классе почти все были местные, они радостные побежали домой, а мне до деревни двенадцать километров, поэтому потопал я уныло под дождем на поворот – ждать попутки до Горасимовки. Стою со своей тяпкой как тополь на Плющихе, и тут с трассы сворачивает незнакомый грузовик. Я обрадовался, тогда как раз дорогу асфальтовую к нам в деревню строили, и грузовики довольно часто сновали туда-сюда. До Горасимовки доезжали за песком на карьере, а асфальт откуда-то из района привозили, даже не знаю откуда. Я вскинул руку. Грузовик остановился. Я открыл дверь и залез на подножку со стороны пассажирского сидения.

– Здравствуйте. До Горасимовки подвезете?

– Нет, я туда не еду, – ответил водитель. – На полдороги сворачиваю. Поедешь?

Я прикинул, что ждать под дождем до обеда, пока приедет деревенский автобус за школьниками, никакого смысла нет, а если хотя бы полпути проеду, то уже неплохо будет. Там, глядишь, и дождь поутихнет, дойду до дома не спеша.

– Поеду, – я забрался в кабину, поставил возле левой ноги тяпку, и закрыл дверь.

Машина тронулась с места.

– А ты чего тут спотыкаешься? – поинтересовался шофер.

– Тут понимаете, какое дело, – вспомнив заветы матери, что с незнакомыми надо держаться вежливо, но ничего им толком не рассказывать, чтобы не сглазили, начал я, – я в школе учусь.

– Это понятно. Но сейчас же лето. На «второй год» остался?

– Нет, просто у нас практика, а классная руководительница сломала ногу, и нас отпустили.

– Ногу сломала?

– Да, мы пололи у нее на огороде картошку, она поскользнулась и хрясь!!! Нога в трех местах поломана!!! Кости торчат!!!

– Какой ужас. А как тебя зовут?

– Миша, – недолго думая соврал я. Имена незнакомым людям говорить мать тоже запрещала. – Мы переселенцы, из Москвы приехали в Горасимовку жить.

– А в Москве чего вам не жилось?

– Отца посадили. Он соседа убил молотком, и мы уехали.

– Да что ты говоришь! – он искоса посмотрел на меня. – А за что?

– Да поспорили, кто самый лучший клоун СССР: Олег Попов или Юрий Никулин.

– Охренеть просто!

– Вот и живем у дедушки теперь. Он командиром партизанского отряда был, до сих пор немцев не любит.

Тем временем машина доехала до развилки: направо была дорога на Жуково, а налево на Горасимовку. Водитель повернул в сторону Горасимовки и машина покатилась с горы. Интересно, а где он там сворачивать собирается? – подумал я, продолжая безудержно врать.

– У нас недавно немцы приехали, переселенцы с Поволжья, так он их дом поджег!

– Страшная у вас какая жизнь, – он переключил передачу. – И как тебя мать не боится одного отпускать?

– А чего бояться то? – на миг ослабив бдительность, наивно спросил я.

– Мало ли… – он вновь задумчиво покосился на меня.

Я насторожился и замолчал. Машина проехала еще километра четыре, и шофер остановился.

– Мне направо тут, – он повернулся ко мне.

Не знаю, то ли пошутить он решил, слушая мое вранье, то ли и правда это педофил какой был, но он внезапно подался ко мне, вскинул руки и заорал:

– У-у-у-у-у!

Скажу честно, напугал он меня очень сильно. Недолго думая, я изо всех сил ткнул торцом рукоятки тяпки ему в глаз и рванул дверь. Сзади раздался крик боли. Не оглядываясь, я вывалился из кабины, напоследок махнув назад острием крепко зажатой в левой руке тяпки. Судя по ощущениям попал во что-то мягкое. Обратным движением откинутая тяпка угодила в лобовое стекло, которое хрустнуло и покрылось паутиной трещин. Я свалился на обочину, ободравшись об гравий, оттуда в глубокий, заросший кустами кювет и со всех ног кинулся бежать.

Километра три я так бежал вдоль дороги сломя голову, но тяпку умудрился не потерять. Когда выдохся, то упал в кустах и долго лежал, сквозь хриплое дыхание пытаясь услышать шум погони. Отдышавшись, осторожно выбрался на дорогу и пошел домой, вздрагивая при каждом шуме. Пару раз прятался в кювете, заслышав звук едущих машин, но это оказались другие машины. Дома мне попало за порванную рубашку и ободранный бок, но про напавшего шофера я родителям не рассказал, опасаясь, что мне сильно попадет.

Машину эту я больше на дороге не встречал… Но на всякий случай кроме тяпки брал с собой на практику нож.