Текст книги "Чапаев"

Учебные занятия в академии проходили в здании бывшего Охотничьего клуба на Воздвиженке. В.И. Чапаев жил в расположенном неподалеку общежитии. Если верить авторам некоторых работ, посвященных Василию Ивановичу, то он относился к учебе серьезно и старательно. «Чапаев оказался на редкость старательным учеником, – писал И. Нефтерев в статье „Народный герой В.И. Чапаев“. – Он усердно и аккуратно выполнял все задания, проявляя большой интерес к истории и географии, и очень внимательно слушал лекций, особенно по истории военного искусства. За короткий срок Чапаев сделал заметные успехи в учебе. Но его все время тянуло на фронт, и он, не закончив учебы, через три месяца добился разрешения вернуться в 4-ю армию».

Ф.Ф. Новицкий вспоминал: «Многие склонны были считать, что Чапаев не любил науки и пренебрежительно относился вообще к учению и изучению всего того, что практически необходимо боевому начальнику; многие думали, что он склонен был действовать исключительно по наитию. Это глубоко неверно. Чапаев, как редко кто, отличался необычайной усидчивостью и упорством в деле познания всего того, что от него потребуется и за что он должен будет понести ответ перед начальством, а главное, перед своими подчиненными. Надо было удивляться его терпению, казалось, совершенно не гармонировавшему с его живым характером, когда он просиживал целые ночи за изучением обстановки, определяя и обдумывая все возможные варианты действий как своих, так и противника. Результаты этой своей кропотливой работы Чапаев не хранил у себя, а старался приобщить к ним всех своих подчиненных и всегда ставил себе целью добиваться ясного понимания ими того, что предстояло делать» [141]141
  Цит. по: Красная Звезда. 1939. 5 сент.


[Закрыть].

Иного мнения был Д.А. Фурманов, который в романе «Чапаев» привел следующий диалог между комиссаром Ф. Клычковым и В.И. Чапаевым, показывающий отношение Василия Ивановича к учебе и к бывшим генералам русской армии.

«– Центры наши – вот што… – бросил неопределенно Чапаев еще одну заманчивую темную фразу.

– Какие центры?

– Да вот, напихали там всякую сволочь, – бормотал Чапаев будто только для себя, но так бормотал, чтобы Федор все и ясно слышал. – Он меня прежде под ружьем, сукин сын, да на морозе целыми сутками держал, а тут пожалуйте. Вот вам мягкое кресло, господин генерал, садитесь, командуйте, как вам захочется: дескать, можете дать, а можете и не давать патроны-то, пускай палками дерутся.

Это Чапаев напал на самый свой острый вопрос – о штабах, о генералах, о приказах и репрессиях за неисполнение, – вопрос, в те времена стоявший поперек глотки не одному Чапаеву и не только Чапаевым.

– Без генералов не обойдешься, – буркнул ему успокоительно Клычков, – без генералов что же за война?

– Как есть обойдемся.

Чапаев крепко смял повода.

– Не обойдемся, товарищ Чапаев. Удалью одной большого дела не сделаешь – знания нужны, а где они у нас? Кто их, знания-то, кроме генералов, даст? Они же этому учились, они и нас должны учить. Будет время – свои у нас учителя будут, но пока же нет их. Нет или есть? То-то! А раз нет, у других учиться надо!

– Учиться? Д-да! А чему они-то научат? Чему? – горячо возразил Чапаев. – Вы думаете, скажут, что делать надо?… Поди-ка, сказали!.. Был я и сам в академии у них, два месяца болтался, как хрен во щах, а потом плюнул да опять сюда. Делать нечего там нашему брату… Один – Печкин вот, профессор есть, гладкий, как колено, – на экзамене:

– Знаешь, – говорит, – Рейн-реку?

А я всю германскую воевал, как же мне не знать-то? Только подумал: да што, мол, я ему отвечать стану?

– Нет, дескать, не знаю. А сам-то ты, – говорю, – знаешь Солянку-реку?

Он вытаращил глаза – не ждал этого, да:

– Нет, – говорит, – не знаю. А што?

– Значит, и спрашивать нечего. А я на этой Солянке поранен был, пять раз ее взад и вперед переходил. Што мне твой-то Рейн, на кой он черт? А на Солянке я тут должен каждую кочку знать, потому что с казаками мы воюем тут!

Федор рассмеялся, посмотрел на Чапаева изумленно и подумал: „Это у народного-то героя, у Чапаева, какие же младенческие мысли! Знать, всякому свое: кому наука, а кому и не дается она. Два месяца вот побыл в академии человек и ничего-то не нашел там хорошего, ничего не понял. А и человек-то ведь умный, только сыр, знать, больно… долго обсушиваться надо.“

– Мало побыли в академии-то, – сказал Федор. – В два месяца всего не усвоишь. Трудно это.

– Хоть бы и совсем там не бывать, – махнул рукой Чапаев. – Меня учить нечему, я и сам все знаю.

– Нет, оно как же не учиться, – возразил Федор. – Учиться всегда есть чему.

– Да, есть, только не там, – подхватил возбужденный Чапай. – Я знаю, што есть. И буду учиться. Я скажу вам. Как фамилия-то ваша?

– Клычков.

– Скажу вам, товарищ Клычков, што почти неграмотный я вовсе. Только четыре года как я писать-то научился, а мне ведь тридцать пять годов! Всю жизнь, можно сказать, в темноте ходил.»

Если у Д.А. Фурманова бравого начдива в академии о Рейн-реке спрашивал профессор Печкин, то в рассказе Н. Юртаева «Чапаев в академии» – это профессор Перовский, к которому Чапаев пришел, чтобы исправить полученную по военной истории двойку на пятерку.

«…Профессор Перовский, воспитанник Академии германского Генерального штаба, один из старейших агентов Интеллидженс сервис, – пишет Юртаев, – с первых дней Октябрьской революциям по специальному заданию своих заморских хозяев перешел на сторону Советской власти. В его обязанности входило не только передавать оперативные планы РККА, но и наносить ущерб подготовке военных специалистов молодой Советской Республики. Обширный домашний кабинет Перовского увешан географическими картами, схемами, диаграммами. Профессор, стоя перед картой России XX века, тщательно разрисовывал ее, нанося оперативную обстановку фронтов, чтобы завтра выступить перед слушателями академии.

– Вот так-то, товарищи большевики, – не без удовлетворения воскликнул он, поставив последнюю точку на карте. – Еще несколько дней и – капут! Да-да! Капут! – повторил он, но, услышав стук в дверь, на мгновение замер, удивленно пожал плечами и насторожился.

Стук повторился более настойчиво и громко.

– Кто бы это мог быть? – в недоумении прошептал Перовский и громко спросил: – Кто?

– Слушатель Чапаев, товарищ профессор.

– А не кажется ли вам, что вы пришли поздно, слушатель Чапаев?

– Кажется, но до зарезу надо, так что впустить придется.

Перовский снова удивленно повел плечами и повернул ключ:

– Прошу!

Чапаев перешагнул порог, стукнул шпорами, снял папаху.

– Виноват, Алексей Павлыч, но я по конфузному делу. Утром вы двойку вкатили мне по военной истории, – с ходу начал Чапаев. – А я, товарищ профессор, начдив! Начальник дивизии Рабоче-Крестьянской Красной Армии, и это понимать надо.

– Ах, вот в чем дело. Понимаю, понимаю, слушатель Чапаев, – произнес Перовский, подходя к своему столу, – но ничем помочь не могу. В академии отметки ставят не по должностям, а по знаниям. Может быть, закон суров, но это закон. Как говорили римляне: „Дура лекс, сед лекс“.

– Это, может быть, и верно, но верно и то, что для вас двойка – тьфу! И только. А для меня – слава, худая слава, товарищ профессор! Ваша двойка вот мне где засела. – Чапаев с силой ударил себя в грудь. – Правда, – продолжал Чапаев, – я гимназий не кончал, но и на парах не привык кататься. На фронте я четверик имел, товарищ профессор, и не простой, а со звоном, с бубенцами.

– Так, так. Значит, пришли просить о замене двойки более приличной отметкой? – Перовский уже не скрывал насмешки.

– Чапаев никогда не просит милостей, товарищ профессор, – вспыхнул Василий Иванович.

– Зачем же вы в таком случае пришли? – спросил Перовский.

– Трудиться, товарищ профессор! Чтобы вы сегодня сорок потов согнали с меня, а завтра, да при всей честной аудитории, так прошпыняли, чтобы все знали, кто такой Чапаев! – И, подкрутив правый ус, прибавил: – За честь красного начдива пришел драться, товарищ профессор!

– За честь красного начдива? – переспросил Перовский. – А вы знаете, в этом есть что-то гордое и благородное! Сдаюсь и преклоняюсь. Прошу к карте.

– Слушаюсь! – Чапаев подошел к карте, над которой работал Перовский, взял в руки указку.

– Покажите, пожалуйста, Апеннинский полуостров, – попросил Перовский.

– Пожалуйста, – ответил Чапаев. – Дамский сапожок у него примета.

– А вы действительно потрудились, – удивился Перовский. – Найдите Верден и доложите о нем все, что вам известно.

– Верден, – уверенно начал Чапаев, – это отлично построенная крепость. А знаменита она стойкостью французских солдат и глупостью германского командования.

– Извините, но я не понимаю, – в недоумении развел руками Перовский.

– Что непонятного? – удивился Чапаев. – В наше время крепость надо не штурмовать, а обходить, отрезать ее от всех питательных пунктов, чтобы крепостной гарнизон или с голоду подох, или пардону попросил.

– А ведь в вашей мысли есть нечто интересное, – снисходительно заметил Перовский. – Попытайтесь разыскать реку Рейн, и на этом мы закончим.

– Рейн? Слыхал такую. – Расстегнув шинель и смахивая пот со лба, Чапаев сосредоточенно стал водить указкой по карте.

– А течет она, между прочим, по самой культурной полосе Западной Европы, – заметил Перовский.

– Ишь ты! А я ищу и думаю: почему никак не зацепляюсь, а она, оказывается, из культурных особ. Ну и прячется от меня как черт от ладана. И все-таки… Ага! Попалась. Вот! – радостно воскликнул Чапаев.

– Между прочим, в минувшую войну на этой реке произошло большое историческое сражение и закончилось оно в пользу одного иностранного государства. Не скажете, какого?

– Вот этого не знаю, – ответил Чапаев.

– А не знать таких элементарных вещей начдиву по меньшей мере неудобно, – укорил его Перовский.

– Что правда, то правда, – с сердцем выпалил Чапаев. – А помнить бы надобно и всему русскому народу, чтобы лучше знать бездарность царского генералитета.

Перовский нахмурился. А в глазах Чапаева сверкнула искорка, и он тоном простака, с расстановкой проговорил:

– Слышь, профессор! А не разыщете ли вы такую речонку, которая Солянкой зовется?

– Солянкой? – переспросил Перовский.

– Именно Солянкой, – подтвердил Чапаев, добродушно смеясь умными, хитроватыми глазами.

– Совершенно незнакомое название. Однако попробую, – сказал Перовский и взял указку.

– А название, между прочим, – решил отыграться Чапаев, – нашенское, степное. И течет эта речушка по родной земле, как Рейн по Европе.

– И по-видимому, в приволжских степях? – высказал предположение Перовский.

– Так точно. И я на этой Солянке двенадцать боев выдержал, – как бы между прочим заметил Чапаев, – и все в пользу Советской власти.

– Все может быть, все может быть, – смутился Перовский.

– И еще скажу: не знать своей родной земли, – торжествуя, продолжал Чапаев, – преподавателю академии по меньшей мере неудобно, товарищ профессор. А римляне, наверное, по такому случаю что-нибудь говорили. А?

– Слушатель Чапаев! – воскликнул Перовский, отбрасывая в сторону указку. – Я бы просил вас…

– А вы не горячитесь. К слову сказать, не поймем мы друг друга в этой академии. Языки у нас разные: у вас римский, а у меня русский.

Чапаев, застегивая шинель и глядя на карту, испещренную зловещими синими стрелами, направленными на Москву с окраин России, заметил:

– А здорово нарисовано, с любовью, товарищ профессор. Досмотреть на эту карту – и душа в пятки уйдет. Только в жизни-то не так может обернуться. Словом, академия.

– Да, да! – несколько растерянно согласился Перовский. – Вы правы. Именно академия. В ней всю жизнь учат тому, что мало встречается в жизни.

– Вот-вот, это хотел сказать и я, – хитровато улыбнулся Чапаев, надевая черную папаху с широкой красной лентой поперек.

– Куда же вы? – решил быть вежливым Перовский.

– В школу-то я мало бегал, товарищ профессор, – ответил Чапаев. – Некогда было. Все больше скот на пастбище гонял. Но помню, как однажды учительница читала:

 
Мне ли, молодцу
разудалому,
зиму-зимскую
жить за печкою…
 

– Пойду рапортец строчить об отчислении. А то, чего доброго, без нашего брата на фронте и в самом деле эти стрелы в спины воткнутся землячкам.

– Рапорт об отчислении? А как же с учением?

– Подожду маленько. Рановато меня сюда запичужили. Рановато по всем статьям. И по духу, и по обстановке. Сейчас мне не в академии надо сидеть, а ваши намалеванные стрелы резать. – Чапаев подошел к двери. – Да-а, – вдруг остановился он. – Солянку, между прочим, не ищите. Я вчера с лупой всю карту просмотрел и не нашел. Но вы, товарищ профессор, на карте ее намалюйте, она хоть; и мала, но нашенская, советская! Счастливо оставаться! – И, широко улыбнувшись, вышел…»

И.С. Кутяков, в свою очередь, поведал о том, что в академии профессор (фамилия не называется. – Авт.) задал В.И. Чапаеву вопрос о реке Неман. Приведем выдержку из воспоминаний Кутякова:

«Много рассказывал он и об учебе в Академии. Особенно дружный смех вызвал рассказ Чапаева об экзамене по военной географии. Профессор-генерал в старом генеральском мундире без погон и крестов, хотя на мундире и были еще видны следы от них, задал Чапаеву вопрос: „Скажите, слушатель, какое стратегическое значение имеет река Неман?“ – „А вы, профессор, скажите мне, какое оперативное значение имеет река Солянка?“ – спросил его Чапаев. Профессор усмехнулся: „Такой реки нет. Я преподавал географию еще в старой николаевской академии и вашей Солянки нигде не встречал“.

И он опять повторил свой вопрос. Тогда Василий Иванович ответил, что реку Неман он знает, так как на ней был ранен и несколько раз контужен в мировую войну, а на реке Солянке, которая протекает на границе земли Уральского казачьего войска, он весь 1918 год вел бой с казаками, и она имеет громадное оперативное значение в борьбе с уральским казачеством».

Далее Кутяков пишет:

«Соратники Чапаева задали ему вопрос: „Чему же все-таки ты научился, Василий Иванович, в Академии?“.

Чапаев улыбнулся: „Чему, собственно, можно научиться за три месяца? Очень малому. Скажу прямо – топографию выучил. Теперь я могу из десятиверстной карты сделать верстовку и двухверстовку, чего вы не сумеете сделать“.

Чапаев задумчиво умолк, но вдруг он приподнялся и с горячим убеждением проговорил: „А все же, ребята, Академия – это великое дело“. А еще через несколько дней Чапаев, сам лично, отобрал пятнадцать лучших командиров и послал их в Академию».

Столь живописные описания дополним воспоминаниями С.А. Сиротинского, адъютанта М.В. Фрунзе[142]142
  См.: Сиротинский С.С. М.В. Фрунзе на Уральском фронте (Из записок адъютанта) / Военный вестник. 1927. № 7. С. 24–32.


[Закрыть]:

«Помню первую встречу Чапаева с М.В. (Фрунзе. – Авт.). О Чапаеве у нас были самые разноречивые сведения… Наряду с сообщением, что одно имя Чапаева наводило панику на врага, наряду с рассказами о его безоговорочном авторитете в подчиненных красноармейских частях, о чудесах беспримерной храбрости, – были сообщения и о самодурстве. Но, в общем, было несомненно, что, во всяком случае, дело иметь придется с человеком незаурядным. Как же он выглядит?

Помню человека с наружностью фельдфебеля старой армии, валеные сапоги, башлык… В кабинет вошел, как-то виновато улыбаясь…

М. В., после первых же вопросов о прежней работе, о Москве, сразу „без обиняков“ начал спрашивать: „А правда ли говорят, что вы…?“ И Чапаев просто, с не оставлявшей сомнения откровенностью отвечал: „Было дело“. „Тут подурил малость“. „Ну а это зря болтают“…

А через час М.В. до слез смеялся над рассказом Чапаева, как он держал вступительный „экзамен“ в Военную академию:

– Реку Рейн знаете? Где она протекает?

– Знаю, говорю, где-то там у немцев, а пес ее знает, где она там течет. Думаю, дай-ка и я тебя подшибу… Говорю: а ты знаешь, где река N течет? Нет, говорит. Как же, говорю, про чужую реку спрашиваешь, а своих рек не знаешь?! А ведь на ней моя деревня стоит!»

Генерал армии И.В. Тюленев в своих мемуарах также не минул соблазна столкнуть лбами В.И. Чапаева с бывшим генералом, на сей раз А.А. Свечиным[143]143
  См.: Тюленев И.В. Через три войны. Воспоминания командующего Южным и Закавказским фронтами. 1941–1945. М.: ЗАО «Центрполиграф», 2007. С. 142–143.


[Закрыть].

«…Военную историю преподавал нам старый царский генерал А.А. Свечин, – пишет Иван Васильевич – Предмет свой он знал, конечно, безукоризненно, учил нас хорошо. Это был один из тех военных специалистов, кто трезво оценил обстановку в России. Но у него имелся, как говорят, один „пунктик“. Каждый раз, когда речь заходила о каком-нибудь историческом событии, связанном с революционным выступлением масс, он неизменно именовал действия народа „разбойными акциями“. А Парижскую коммуну именовал „скопищем бандитов“. Мы, все сто двадцать красных „академистов“, каждый раз устраивали Свечину обструкцию. Особенно зол был на него Чапаев.

И вот однажды на занятиях Свечин предлагает Василию Ивановичу рассказать, как он усвоил лекцию о знаменитом сражении под Каннами, где войска Ганнибала наголову разгромили чуть ли не вдвое превосходящие их по численности римские войска, показали классический образец окружения противника и уничтожения его по частям. Между прочим, Свечин, читая лекцию об этом эпизоде из Второй Пунической войны, восхищался действиями предводителя карфагенской конницы Гасдрубала, которая во многом определила исход сражения.

Чапаев начал излагать свою точку зрения с того, что назвал римлян слепыми котятами. Тем самым он развенчал кумира Свечина, и тот не мог удержаться от ядовитого замечания:

– Вероятно, товарищ Чапаев, если бы римской конницей командовали вы, то предмет сегодняшней лекции назывался бы „Разгром Ганнибала римлянами“.

Василий Иванович вспылил:

– Мы уже показали таким, как вы, генералам, как надо воевать!

Он имел в виду знаменитый рейд своих отрядов летом восемнадцатого года. Попав под Уральском в мешок между белочешскими и белоказацкими частями, Чапаев предпринял дерзкий бросок назад, на занятый противником Николаевск, взял город и тем самым не дал соединиться двум крупным вражеским группировкам. Эта операция была для нас образцом руководства боевыми действиями. Но для маститого стратега Свечина рейд Чапаева был неслыханным попранием классического военного искусства. Одним словом, скандал разыгрался по всем правилам. Чапаев хлопнул дверью».

Оставим на совести авторов все эти рассказы, в которых с учетом времени их появления сквозит пренебрежение к видным отечественным военным деятелям и теоретикам. Каковы времена, таковы и нравы.

Итак, Клычкову Василий Иванович сказал: «Меня учить нечему, я и сам все знаю». А по утверждению Кутякова Чапаев подчеркнул: «А все же, ребята, Академия – это великое дело». Несмотря на столь высокую оценку этого почтенного заведения, Чапаев долго в академии не удержался.

Д.А. Фурманов пишет, что Василий Иванович пробыл в академии всего два месяца, а И.С. Кутяков – три. Кто же прав? Для ответа на этот вопрос обратимся снова к документам. Вот перед нами рапорт Чапаева, направленный 24 декабря 1918 г. председателю РВС 4-й армии:

«Многоуважаемый товарищ Линдов!

Прошу вас покорно отозвать меня в штаб 4 армии на какую-нибудь должность, командиром или комиссаром в любой полк, так как преподавание в академии мне не приносит никакой пользы, что преподают – я это прошел на практике. Вы знаете, что я нуждаюсь в общеобразовательной подготовке, которую здесь я не получаю. И томиться понапрасну в стенах я не согласен. Это мне кажется тюрьмой и прошу еще покорно не морить меня в такой неволе. Я хочу работать, а не лежать, и если вы меня не отзовете, я пойду к доктору, который меня освободит, и я буду лежать бесполезно. Но я хочу работать и помогать вам. Если вы хотите, чтобы я вам помогал, я с удовольствием буду к вашим услугам.

Так будьте любезны, выведите меня из этих каменных стен.

Уважающий вас Чапаев»[144]144
  Цит. по: Красный архив. 1939. № 6(97). С. 176.


[Закрыть].

На документе имеется резолюция Линдова: «Указать Чапаеву, что мы не имеем права его отрывать из академии, так как он послан туда по распоряжению председателя Реввоенсовета. Линдов».

В.И. Чапаев, не дождавшись ответа от Линдова, решил просто-напросто сбежать из академии. Об этом несколько позже. А сейчас обратимся к некоторым публикациям, трактующим данное событие в ином свете.

В статье С. Шабуцкого «Легендарный начдив» утверждается, что В.И. Чапаева вызволил из академии М.В. Фрунзе, который «понимал, как нужен сейчас Чапаев на фронте». Эту же версию поддержал и М.С. Колесников в своем романе «Все ураганы лицо». Но прежде чем изложить ее, скажем несколько слов о М.В. Фрунзе. Он родился в 1885 г. в семье фельдшера, окончил гимназию, в 1904 г. поступил в Петербургский политехнический институт, примкнул к большевикам. За участие в антиправительственном движении и вооруженное сопротивление полиции был судим и приговорен к смертной казни, замененной каторжными работами. В августе 1915 г. бежал с этапа, когда его направили в Иркутскую губернскую тюрьму. В 1916 г. Михаил Васильевич вел агитационную работу в прифронтовой полосе Западного фронта, а после Февральской революции 1917 г. возглавлял Иваново-Вознесенский окружной комитет РСДРП(б), губсовнархоз, губернский военный комиссариат, а затем стал военным комиссаром Ярославского военного округа. Здесь он познакомился с бывшим генералом Ф.Ф. Новицким, который на долгие годы станет его верным помощником. В конце декабря 1918 г. Фрунзе назначается командующим 4-й армией Восточного фронта.

А теперь обратимся к роману «Все ураганы лицо».

«– Его (Чапаева. – Авт.) нужно отозвать, – сказал Фрунзе Новицкому. – Я изучал бои и операции, проведенные им. Это талантливый полководец, самородок. В академию пошлем, когда отвоюемся. Тут земля горит под ногами, а его будто специально отправили. Характер, видите ли, не понравился.

Отзывать не пришлось. С быстротой молнии распространился слух: Чапаев вернулся! Сбежал из академии…

Дежурный по штабу доложил командарму:

– Чапаев просит принять его.

Михаил Васильевич и Новицкий переглянулись.

– Легок на помине. Сейчас начнет нас костерить да размахивать саблей, наподобие своего воспитанника Плясункова. Пусть войдет!

В кабинет медленно и как-то даже застенчиво вошел худощавый человек среднего роста, выбритый, гладко причесанный, одетый в новенький френч, в сапоги-бурки мехом наружу.

Да Чапаев ли это?! Может быть, дежурный что-нибудь напутал? Но когда вошедший вытянулся и по всей форме доложил о прибытии, сомнения рассеялись. Так вот он какой, Чапаев!..

– Здравствуйте, Василий Иванович! Присаживайтесь. Откомандировали?

– Сбежал, товарищ командарм. Тут кровь льется, а я в тылу сижу, книжечки про войну почитываю. Муторно стало…

Голос у него был глухой, тихий. Только нервно подрагивающий ус да сурово сдвинутые брови, временами ломающиеся, выдавали его волнение. В нем сразу же угадывался характер сильный, непреклонный.

– А ведь я знаю, почему вы тогда отменили приказ начдива Захарова и сами, будучи устраненным, взяли на себя командование! – сказал Фрунзе.

Чапаев насупился, стал закручивать ус. Но не произнес ни слова. Слушал.

– Сердце у вас не выдержало, так я полагаю. Приказ начдива, в самом деле, был ошибочный. Вы это видели и решили: семь бед – один ответ. И выиграли бой! Ну а если бы не выиграли, не освободили Николаевск? Вы знали, что вас ждет?

Глаза Чапаева блеснули. И тут Фрунзе понял, сколько в этом сухощавом маленьком человеке огня.

– Знал. Но ведь нужно было взять Николаевск! Захаров приказал Кутякову идти в лобовую атаку, а Плясункову отходить на Давыдовку. Извините за выражение, но это был непродуманный приказ. Всех людей положили бы и город не взяли. Я приказал разинцам зайти в тыл чехам. Ну а с пугачевцами отвлекли огонь артиллерии противника на себя. Вот когда разницы ударили с тыла, я и повел пугачевцев в лобовую… Не могли мы не взять Николаевск, не имели права!

– Блестящая операция! Я знаком с ней по документам и по рассказам товарища Плясункова.

Скованность Чапаева пропала. Они заговорили о проведенных боях, о победах и неудачах, о перестройке армии. Впервые Василий Иванович встретил такого внимательного и понимающего все командарма. А Фрунзе незаметно наблюдал за ним, изучал. И снова была радость открытия. Нет, не такой Чапаев, каким пытаются изобразить его все те, кто привык судить о человеке не по его делам, а по словам. Кому приятно слышать в свой адрес резкое, изобличающее слово? Чапаев лишен лицемерного, подхалимского лукавства. Не за чинами пришел он в революцию. Он служит революции, а не начальству. И если кто-то, возомнивший себя высоким начальником, непререкаемым авторитетом, отдает заведомо вредные приказы, Чапаев сперва пытается доказать, а если от него небрежно отмахиваются, взрывается. Он дисциплинирован, в высшей степени дисциплинирован. Но орудием чужой злой воли не будет никогда. В нем слишком развито классовое чутье, и это иногда приводит к конфликтам с теми, кто, по его мнению, плохо служит революции…»

Самородок-то самородок, но имеет великолепную тактическую подготовку. И что такое – самородок? Другому в училищах да академиях вдалбливают азы военной науки, да проку мало. Ведь в конечном итоге главное – не формальное усвоение каких-то истин, а умение самостоятельно думать, находить единственно правильное решение. Именно как военному разведчику на фронте Чапаеву всякий раз приходилось думать самостоятельно, изощренно. Его ум уже тогда был обострен до предела. Приходилось знать не только тактическую, но и стратегическую обстановку, подмечать, накапливать факты. Ведь давно известно, что голова роты – не офицер, а фельдфебель, самый умный, самый трезвый человек в подразделении.

У Чапаева, как и у Фрунзе, военная струнка изначально, ее исток – в здравом, практическом рассуждении: чтобы разбить, уничтожить врага, нужно уметь воевать, а идеология у нас в крови испокон – смерть паразитам, смерть наемникам капитала, смерть державным венценосцам, смерть изменникам, трусам, малодушным! Дело труда восторжествует! Утвердите его победу всей мощью наших штыков! Чтобы жизнь для всех приобрела большой, настоящий смысл, кто-то за это должен заплатить своей кровью. Весь мир раскололся на красных и белых. Есть еще розовенькие, пытающиеся прибрать все к рукам. Но с ними разговор особый… Розовый лишай на красном теле революции не сразу разглядишь.

Сейчас Чапаева изумляло одно: его понимают! Ему сочувствуют. И не ради самого сочувствия, а именно в силу понимания самого затаенного в его душе. Командарм высказывал те самые мысли, которые беспрестанно одолевали Василия Ивановича, произносил те самые слова, которые рвались с его губ. Никаких недомолвок: все прямо, чисто, по-партийному, по-пролетарски.

– Я рад был с вами познакомиться, Василий Иванович, – сказал Фрунзе. – Можете вступать в командование Александров-Гайской группой. Это, правда, меньше, чем дивизия, но зато больше, чем бригада.

Все, о чем утверждают Шабуцкий, Колесников и другие, не имеет под собой никакой основы. Чапаев ушел из академии по собственной инициативе, еще раз продемонстрировав свой партизанский характер. Немаловажное значение, видимо, сыграло и требование начальника академии А.К. Климовича «через два месяца от начала курсов в академии сдать экзамен по программе командных пехотных советских курсов». К этому Василий Иванович с его незаконченной церковно-приходской школой не был готов.

Особое удивление вызывают слова Фрунзе о том, что он якобы, «изучал бои и операции», проведенные Чапаевым. Непонятно и как мог Михаил Васильевич изучать эти бои и операции? Ведь военному комиссару округа боевые документы не представлялись, а описание боев какой-либо стрелковой дивизии в начале 1919 г. еще никто и не думал составлять. Первые работы о боевых действиях дивизий появились только в начале 20-х гг. прошлого века. Среди них труд М. Кузнецова «К истории 20-й стрелковой дивизии. Июль 1919 – июнь 1921» (Ереван, 1921), «Исторический очерк 27-й Омской стрелковой дивизии РККА» (М.; Пг., 1923), «Пятьдесят первая Перекопская дивизия» (М., 1925) и др. Об операциях вообще не может быть и речи: их проводят армии и фронты, но не бригады или дивизии.

Документы, подчеркнем, однозначно свидетельствуют, что Чапаев самовольно покинул академию. В приказе по академии от 14 мая 1919 г. говорилось:

«…§ 5. Слушателя академии основного курса т. Чапаева В. И., как не прибывшего из отпуска по неизвестным причинам, с декабря 1918 г. исключить из списков слушателей академии с того же числа.

Справка: резолюция начальника академии по справке о состоянии слушателей от 2 сего мая…

Совет Академии Генерального штаба:

Начальник академии Климович

Военный комиссар академии Э. Козловский»[145]145
  Цит. по: Легендарный начдив. Сб. документов. С. 115.


[Закрыть].