Текст книги "Чапаев"

Глава VI
Сломихинский бой

Чем же занимался В.И. Чапаев после ухода из академии? Уже упоминавшийся нами А. Михайлов пишет, что Василий Иванович, будучи в отставке (?), решает созвать 1 февраля 1919 г. в Клинцовке районный крестьянский съезд. Этот поступок Чапаева обсуждало общегородское собрание большевиков и решило:

«Предложить уездному исполкому вызвать в срочном порядке Чепаева в Пугачев для объяснения и разослать по всему уезду сообщение населению о том, что Чепаев в настоящее время никакой государственной, военной и гражданской службы не несет и не вправе самочинно устраивать какие-либо собрания, тем более съезда без разрешения на то местной уездной высшей власти».

Далее Михайлов отмечает, что после этого в психологии Чапаева произошел глубокий переворот. Не дожидаясь новых приглашений штаба 4-й армии, он едет в Самару и в дальнейших боях дерется как лев.

Михайлову в принципе можно верить, так как Чапаев действительно побывал в Николаевском уезде. В удостоверении от 4 февраля 1919 г., под которым должна была стоять подпись «врид комиссара 4 армии», говорилось: «Выдано прикомандированному к военно-революционному совету 4 армии т. Чапаеву в том, что ему срочно разрешено выехать для устройства домашних дел в Николаевский уезд. Все советские организации и учреждения обязаны оказывать т. Чапаеву полное содействие в пути следования и возвращения предоставлением необходимых перевозочных средств наравне со всеми советскими военными работниками. Изложенное подписями и печатью удостоверяется»[146]146
  Цит. по: Легендарный начдив. Сб. документов. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 1986. С. 116.


[Закрыть].

М.С. Колесников, излагая свою версию нового назначения В.И. Чапаева, в какой-то мере был прав, что этот вопрос, но не отзыв из академии решался с участием М.В. Фрунзе. Правда, писатель многое добавил от себя, что допускается в художественном произведении. Нам же более важно, что по этому поводу говорят документы. Поэтому приведем выдержку из разговора по прямому проводу начальника оперативного отдела штаба 4-й армии Н.В. Яковского с врид командира Александрово-Гайской бригады Андросовым от 3 марта 1919 г.:

«Андросов: Согласно телеграмме на мое имя за № 314 и за подписями командарма Фрунзе и члена Реввоенсовета Новицкого, т. Чапаев назначен начальником Александрово-Гайской группы. В распоряжение Чапаева назначен командир 1 бригады Николаевской дивизии Потапов для назначения на должность командира Александрово-Гайской бригады вместо меня, Андросова, коему, то есть Андросову, оставаться в распоряжении Чапаева. Чапаев еще не приехал. Потапов также. Не можете ли указать, где сейчас Потапов и нельзя ли вам его вызвать по прямому проводу в Александров Гай.

Яковский: В настоящий момент не могу сообщить, где находится Потапов. Сейчас справлюсь, и если можно будет переговорить с ним, то постараюсь ускорить его приезд в Александров Гай.

Андросов: Положение весьма неопределенное: поступают телеграммы на имя Чапаева, нужно делать распоряжения, составлять проекты, планы операции на Сломихинскую для немедленного представления по телеграфу командарму. За последнее время такая масса приказов весьма разноречивых, что разобраться весьма трудно, а главное, нервируют и не дают возможности планомерно работать.

Яковский: – Полагал бы, что до приезда Чапаева вам надлежит, в развитие приказа № 012, принять срочные меры. Чапаев числа 28 февраля или 1 марта должен был проехать Пугачев и, наверное, вскоре будет у вас».

На документе резолюция начальника штаба 4-й армии В.С. Лазаревича: «Командарму 4. С оставлением Потапова на прежнем месте кого назначить комбригом 1 Александрово-Гайской дивизии? Наштарм В. Лазаревич.

Командарм приказал т. Чапаеву вступить в командование 1 бригадой Александрово-Гайской дивизии, оставаясь в то же время командующим всей Александрово-Гайской группой… т. Андросову, сдав бригаду, оставаться в распоряжении Чапаева. 4 марта 1919 г. В. Лазаревич».

Александрово-Гайская группа войск 4-й армии была сформирована в октябре – ноябре 1918 г. на базе отряда бывшего унтер-офицера австро-венгерской армии Л. Винермана в составе Александрово-Гайской стрелковой бригады и Балаковского стрелкового полка. В.И. Чапаев вступил в командование Александрово-Гайской группой не позднее 9 марта 1919 г. Комиссаром группы был назначен Д.А. Фурманов. Ему было всего 28 лет. Но он уже успел поработать в должности члена Иваново-Вознесенского губисполкома и секретаря Иваново-Вознесенского губкома РКП(б). В феврале 1919 г. Дмитрий Андреевич был направлен на Восточный фронт, где вел политическую работу в Уральске. Вместе с ним на фронт прибыла вся семья: гражданская жена Анна Никитична Стешенко, сестра Софья, брат Сергей.

А.Н. Стешенко, которой предстояло сыграть немаловажную роль в жизни В.И. Чапаева, было всего 22 года. В годы Первой мировой войны училась на курсах медсестер. Затем была сестрой милосердия в санитарном поезде, где и познакомилась с Дмитрием Фурмановым. Поступила учиться в Московский университет. Влюбленный Фурманов звал ее Голубая Ная. Вся она, статная, свежая, с глубокими задумчивыми глазами, привлекала к себе окружающих. Голос у нее был мелодичный, хорошо поставленный. Анна принимала активное участие в любительских спектаклях в Екатеринодаре и хотя не стала профессиональной актрисой, но любовь к театру сохранила.

В последующем А.Н. Стешенко была назначена заведующей культпросветом политотдела 25-й стрелковой дивизии, где устроила окопный театр. Труппа, состоящая в основном из самой Анны Никитичны (к ней время от времени присоединялись случайные актеры или кто-то из красноармейцев), разъезжала по бригадам. После Гражданской войны Стешенко работала в издательстве «Советский писатель», была директором Московского драматического театра, затем – ГИТИСа. В 1926 г. познакомилась с Лайошом (Людвигом) Гавро – «венгерским Чапаевым». В 1934 г. у них родился сын Дмитрий Людвигович Фурманов. Он вспоминал: «…Я очень похож на Фурманова – видно, небесные ангелы так постарались. У мамы с Дмитрием Андреевичем была большая любовь. Оттого имя и фамилию мне дали в память о любимом матушкой человеке…» А.Н. Стешенко скончалась в 1941 г. в кремлевской больнице.

Между В.И. Чапаевым и Д.А. Фурмановым не сразу установилось полное взаимопонимание. И виной тому были не только черты характера Василия Ивановича, но и отношения Чапаева и Фурманова к женскому вопросу. При первой же встрече с Фурмановым командующий группой увидел на постели женщину в неглиже. Это была Анна Никитична. Чапаев потребовал изгнать ее из дивизии.

Сама А.Н. Стешенко вспоминала:

«…Приехали в Уральск. По дороге от Самары до Уральска слушали легенды о Чапаеве, о его храбрости, что Чапаев не знает отступлений, что он, как орел, носится и побеждает. Хотелось не только слышать, хотелось увидеть Чапаева.

В Уральске вечером получили приказ от Фрунзе о том, что Волков и Шарапов остаются в Уральске, а Фурманов назначается комиссаром Александрово-Гайской группы, командовать которой будет Чапаев. Радости нашей не было конца. Ехать к Чапаеву, к этому легендарному герою, работать с ним – это ли не радость, только скорей туда, к нему.

Две ночи провели в Уральске. На другое утро, распрощавшись с товарищами, мы уехали в Александрово-Гайскую бригаду…

Дней через пять-шесть на рассвете – стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, настежь открывается дверь и вваливается целая ватага крепких, рослых, краснощеких людей. Среди них человек невысокого роста. Вошел, сбросил бурку, остался во френче защитного цвета, в оленьих сапогах.

– Здравствуйте. Я – Чапаев.

Я осталась лежать в кровати, а Фурманов вскочил, кое-как натянул на себя одежду. Я же из-под одеяла наблюдала за Чапаевым. Быстрые движения, походка немного лисья, быстрый взгляд. Он подозрительно посмотрел на меня, словно взглядом говорил: „А что это за баба?“

– Жена? – спросил Чапаев.

– Да, – ответил Фурманов.

Я еще глубже юркнула под одеяло.

– Зачем?

– Она политпросветом будет заведовать.

– А, культуру, значит, садить будет…

На этом разговор закончился».

Д.А. Фурманов в своем дневнике 9 марта следующим образом оценил то, какое впечатление произвел на него Василий Иванович при первой встрече:

«…Утром, часов в семь, я увидел впервые Чапаева. Передо мною предстал типичный фельдфебель, с длинными усами, жидкими, прилипшими ко лбу волосами; глаза иссиня-голубые, понимающие, взгляд решительный. Росту он среднего, одет по-комиссарски, френч и синие брюки, на ногах прекрасные оленьи сапоги. Перетолковав обо всем и напившись чаю, отправились в штаб. Там он дал Андросову много ценных указаний и детально доразработал план завтрашнего выступления. То ли у него быстрая мысль, то ли навык имеется хороший, но он ориентируется весьма быстро и соображает моментально. Все время водит циркулем по карте, вымеривает, взвешивает, на слово не верит. Говорит уверенно, перебивая, останавливая, всегда договаривая свою мысль до конца. Противоречия не терпит. Обращение простое, а с красноармейцами даже грубоватое.

Я подметил в нем охоту побахвалиться. Себя он ценит высоко, знает, что слава о нем гремит тут по всему краю, и эту славу он приемлет как должное».

Однако в романе «Чапаев» Фурманов несколько по-иному описывает первое впечатление от встречи комиссара Клычкова с Чапаевым:

«Ударило вдруг в виски, задрожала толчками кровь, он (Клычков. – Авт.) сразу слова не мог сказать от волненья.

„С таким героем… с Чапаевым плечом к плечу… как это удивительно все сложилось. Что-то выходит диковинное: то я мечтал о Чапаеве как о легендарной личности, то вдруг с ним вместе, совсем рядом, запросто, как теперь вот с Андреевым… Может быть, даже и близко подойдем друг к другу, товарищами станем?… Ух интересно, черт возьми, – вот сложилось!“

С того момента Федор полон был одною только мыслью, одним только страстным желанием – скорее увидеть Чапаева. И о чем бы ни заговаривал – сводил к Чапаеву все разговоры. По телеграмме можно было понять, что теперь Чапаева в Александровом-Гаю нет, он туда только собирается ехать, но – все равно, все равно… В Александров-Гай надо спешить немедленно!»

После первой встречи с Чапаевым комиссар Клычков записал в своем дневнике:

«Обыкновенный человек, сухощавый, среднего роста, видимо, не большой силы, с тонкими, почти женскими руками; жидкие темно-русые волосы прилипли косичками ко лбу; короткий нервный тонкий нос, тонкие брови в цепочку, тонкие губы, блестящие чистые зубы, бритый начисто подбородок, пышные фельдфебельские усы. Глаза… светло-синие, почти зеленые – быстрые, умные, немигающие. Лицо матовое, свежее, чистое, без прыщиков, без морщин. Одет в защитного цвета френч, синие брюки, на ногах оленьи сапоги. Шапку с красным околышем держит в руке, на плечах ремни, сбоку револьвер. Серебряная шашка вместе с зеленой поддевкой брошена на сундук…»

Далее, сравнивая Чапаева с работниками его штаба, Клычков отмечает:

«Чапаев выделялся. У него уже было нечто от культуры, он не выглядел столь примитивным, не держался так, как все: словно конь степной сам себя на узде крепил. Отношение к нему было тоже несколько особенное, – знаете, как иногда вот по стеклу ползает муха. Все ползает, все ползает смело, наскакивает на других таких же мух, перепрыгивает, перелезает, или столкнутся и обе разлетаются в стороны, а потом вдруг наскочит на осу и в испуге – чирк: улетела! Так и чапаевцы: пока общаются меж собою – полная непринужденность; могут и ляпнуть, что на ум взбредет, и двинуть друг в друга шапкой, ложкой, сапогом, плеснуть, положим, кипяточком из стакана. Но лишь встретился на пути Чапаев – этих вольностей с ним уж нет. Не из боязни, не оттого, что неравен, а из особенного уважения: хоть и наш, дескать, он, а совершенно особенный, и со всеми равнять его не рука.

Это чувствовалось ежесекундно, как бы вольно при Чапаеве ни держались, как бы ни шумели, ни ругались шестиэтажно: лишь соприкоснутся – картинка меняется вмиг. Так любили и так уважали.

– Петька, в комендантскую! – скомандовал Чапаев.

И сразу отделился и молча побежал Петька – маленький, худенький черномазик, числившийся „для особенных поручений“.

– Я через два часа еду, лошади штобы враз готовы! Верховых вперед отошлешь, нам с Поповым санки – живо! Ты, Попов, со мной!

И властно кивнул головой Чапаев желтолицему сутулому парню. Парню было годов тридцать пять. У него смеялись серые добрые глаза, а голос хрипел, как вороний кряк. При могутной, коренастой фигурище были странны мягкие, словно девичьи движенья. Попов рассказывал, видимо, что-то веселое и смешное, но как услышал слово Чапаева – враз остыл, стушил, как свечу, усмешку в серых глазах, посмотрел прямо и серьезно Чапаеву в глаза ответным взглядом и глазами ему сказал:

„Слышу!“

Тогда Чапаев скомандовал дальше:

– Кроме – никого! Комиссар вот еще поедет да конных дать троих. Остальные за нами на Таловку. Лошадей не гнать напрасно. Быть к вечеру!..»

Здесь следует сказать несколько слов о Петьке, ставшем, как и Василий Иванович, героем бесчисленных анекдотов. Воспользуемся статьей Н. Вертякова «Порученец Чапаева», опубликованной в газете «Челябинский рабочий». Автор статьи пишет о Петре Семеновиче Исаеве, который родился в 1894 г. в селе Корнеевка Саратовской губернии. В книге «В.И. Чапаев на земле Саратовской», изданной в 1974 г., также говорится об уроженце Корнеевки – ординарце Чапаева Петре Исаеве. В его свидетельстве о рождении сказано: «Исаев Петр Семенович родился 8/VI-1890 года…» Здесь есть некоторые расхождения с датой рождения, указанной в статье Н. Вертякова, где значится 1894 г. По-видимому, автор статьи дату рождения Петьки записал со слов земляков, которые могли точно и не помнить.

В.В. Козлов, шофер В.И. Чапаева, в своей книге «Рядом с Чапаевым», вспоминал:

«Родился Петр Исаев в 1891 году в селе Корнеевке Саратовской губернии. Отец его, Семен Николаевич, вечный батрак, так и умер за плугом у кулака. Мать, Елена Прокофьевна, после смерти мужа переехала с сыном в Дергачи. Здесь прошло безрадостное детство Пети. Здесь он закончил с отличием четыре класса земской школы.

Когда разгорелась первая империалистическая война, Петр Исаев был призван в армию. В службе он показал хорошие способности, и его направили в учебную команду лейб-гвардейского финляндского полка, которую успешно закончил в звании унтер-офицера. Был направлен на фронт. Там он впервые знакомится с содержанием большевистских листовок.

В мае семнадцатого года унтер-офицер старой армии Петр Исаев вступает в большевистскую партию, а когда на Дону началась гражданская война, он уже командовал ротой красных. В одном из боев с белоказаками Исаев был окружен и захвачен в плен. Его, как командира, приговорили к расстрелу. Заперли в сарай и поставили часового. Ночью Исаеву удалось сделать подкоп, снять часового и бежать.

В начале восемнадцатого года после ранения Исаев возвратился на родину. Услышав, что бывший плотник Василий Чапаев формирует красногвардейские отряды, он в своем селе из крестьянской бедноты сколотил небольшую группу добровольцев и отправился к нему.

За косогором, у мельницы, Петр Исаев увидел Чапаева на вороном коне, в бурке и папахе. Он энергично отдавал какие-то распоряжения, показывал рукой в направлении противника. Оставив в березовом колке свою группу, Исаев подъехал. Козырнул.

– Не вы ли будете товарищ Чапаев?

– Ну, я Чапаев.

– Вы записываете в Красную гвардию?

– Да, я, а что?

– Запишите и меня, товарищ Чапаев. Хочу защищать Советскую власть.

Осмотрел его Чапаев с ног до головы и сказал:

– Нет, не возьму тебя в свои отряды. И оружия у тебя не вижу, да и друзьями, видно, не богат.

– Есть оружие, товарищ Чапаев! Припрятано. И друзья есть!

– А почему же ты один приехал?

– Да вон они, на конях в колке!

– Вот это другой разговор. А на чьих конях приехали?

– Кто на своих, а кто на кулацких.

– А не жалко своих-то?

– Ну, что вы, товарищ Чапаев! Для революции не только лошадей, себя не пожалеем.

– Вот таких молодцов мне и надо. Пусть вся беднота поднимается на борьбу за Советскую власть, за Ленина! Как твоя фамилия?

– Исаев.

– Вот что, товарищ Исаев, вижу я, малый ты надежный. Останешься у меня ординарцем, а ребят своих передай в конную разведку.

С того дня и до конца своей жизни Петр Семенович Исаев был неразлучно с Чапаевым. Преданный, на редкость точный при исполнении любого задания, энергичный и храбрый в бою, он постоянно делил с любимым начдивом все трудности, показывая, как и его командир, пример мужества, бесстрашия и стойкости в борьбе с врагами революции».

Ко времени вступления В.И. Чапаева в должность командующего Александрово-Гайской группой войск армии Восточного фронта вели военные действия в полосе шириной около 1700 км. На левом крыле фронта соединения 3-й армии потерпели неудачу под Пермью, в центре войска фронта освободили Уфу и продвинулись на 150–200 км к Уралу, а на правом крыле нанесли сильный удар по формированиям Оренбургского и Уральского казачьих войск. В результате были созданы условия для развития наступления на Урал, Сибирь и Туркестан.

В состав Восточного фронта к этому времени входили 1, 2, 3,4, 5-я и Туркестанская армии. Они насчитывали 76,4 тыс. штыков, около,6 тыс. сабель, 372 орудия и 1471 пулемет. В войсках 4-й армии имелось 18,1 тыс. штыков, 2,3 тыс. сабель, 98 орудий и 253 пулемета[147]147
  См.: Директивы командования фронтов Красной Армии (1917–1922 гг.). Т. 4. М.: Воениздат, 1978. С. 56.


[Закрыть]. Они прикрывали Саратовское и Сызрань-самарское направления на фронте протяженностью 350 км. Основной задачей армии было овладение Уральской областью. В приказе командующего армией М.В. Фрунзе от 28 февраля 1919 г. говорилось:

«3. Вверенной мне армии приказываю решительным наступлением всеми силами разгромить врага.

Требую, чтобы всеми лицами, до рядовых красноармейцев включительно, ясно сознавалась необходимость для нас победы именно теперь, как во внимание к общему политическому положению Республики, так и ввиду необходимости закончить операции в Уральской области до наступления весенней распутицы, для чего:

А. Правая – Александрово-Гайская группа, т. Чапаев. Состав: 1) Александрово-Гайская стрелковая бригада; 2) Балаковский стрелковый полк.

Овладеть районом ст. Сломихинская, после чего продолжать наступление на Лбищенск для угрозы с тыла главным силам противника при атаке их Уральской группой с севера.

Б. Левая – Уральская группа. Состав: 1) Николаевская стрелковая дивизия; 2) 1-я бригада 25-й стрелковой дивизии.

Атаковать главные силы противника в районе Щапов, форпост Чеганский и, разбив их, продолжать безостановочное наступление с целью овладения всей полосой вдоль р. Урал до Лбищенска.

При выполнении этой операции, не ограничиваясь лобовым ударом со стороны Уральска, охватывать противника по возможности с обоих флангов.

Использовав для боя все наличные силы, принять меры к надежному обеспечению железной дороги Уральск – Покровск; для последней цели в распоряжение начальника группы передаются все бронепоезда»[148]148
  Цит. по: М.В. Фрунзе на фронтах гражданской войны. М.: Воениздат, 1941. С. 62–63.


[Закрыть].

Итак, Александрово-Гайской группе предстояло овладеть важным узлом дорог – станицей Сломихинской и выходом в тыл противника отрезать ему пути отступления из-под Уральска на Лбищенск. В романе Фурманова подробно рассказывается о том, как Чапаев готовился к наступлению. Воспользуемся повествованием Фурманова:

«С командиром бригады (Александрово-Гайская стрелковая бригада. – Авт.) Чапаев поздоровался наскоро, отрывисто, глядя в сторону, а тот галантно изогнулся, пришпорил, потом подвытянулся, чуть ли не рапорт выпалил. О Чапаеве был он очень наслышан, только больше все со скверной, с хулиганской стороны, в лучшем случае – знал про Чапаева-чудака, а дельных дел за ним – не слыхал, степным летучкам про геройство чапаевское – не верил…

Когда пришли в кабинет командира бригады, тот разостлал по столу отлично расчерченный план завтрашнего наступления. Чапаев взял его в руки, посмотрел молча на тонкий чертеж, положил снова на стол. Подвинул табуретку. Сел. За ним присели иные из пришедших.

– Циркуль.

Ему дали плохонький оржавленный циркуль. Раскрыл, подергал-подергал, – не нравится.

– Вихорь, поди у Аверьки из сумки мой достань!

Через две минуты Вихорь воротился с циркулем, и Чапаев стал вымеривать по чертежу. Сначала мерил только по чертежу, а потом карту достал из кармана – по ней стал выклеивать. То и дело справлялся о расстояниях, о трудностях пути, о воде, об обозах, об утренней полутьме, о степных буранах…

Окружавшие молчали. Только изредка комбриг вставит в речь ему словечко или на вопрос ответит. Перед взором Чапаева по тонким линиям карты развертывались снежные долины, сожженные поселки, идущие в сумраке цепями и колоннами войска, ползущие обозы, в ушах гудел-свистел холодный утренник-ветер, перед глазами мелькали бугры, колодцы, замерзшие синие речонки, поломанные серые мостики, чахлые кустарники.

Чапаев шел в наступление!

Когда окончил вымеривать – указал комбригу, где какие ошибки: то переход велик, то привал неудачен, то рано выйдут, то поздно придут. И все соображения подтверждал отметками, что делал, пока измерял. Комбриг соглашался не очень охотно, иной раз смеясь тихомолком, в себя. Но соглашался, отмечал, изменял написанное и расчерченное. По некоторым вопросам, как бы за сочувствием и поддержкой, Чапаев обращался то к Вихорю, то к Попову, то к Шмарину:

– А ты што скажешь? Ну, как думаешь? Верно аль нет говорю?

Не привыкли ребята разглагольствовать много в его присутствия, да и мало что можно было им добавить – так подробно и точно все бывало у Чапаева предусмотрено. На него и пословицу перекроили:

„Чапаеву всегда не мешай… Ему вот как: ум хорошо, а два хуже…“.

Эту новую пословицу выдумали только для него. И хорошо выдумали, потому что бывали прежде случаи, когда он послушает совета, а потом и плачется, бранится, клянет себя. И не забыть еще ребятам одного „совещания“, когда они в горячке наговорили бог знает что. Чапаев слушал, долго слушал, и даже все поддакивал:

– Так, так. Да. Хорошо. Вот-вот-вот. Оч-чень хорошо.

Собеседники думали и впрямь, что он соглашается и одобряет. А кончили:

– Ну ладно, – говорит, – вот што надо делать: на все, што болтали, плюнуть и забыть: никуда не годится. Теперь слушайте, что стану я приказывать!

И зачал.

Да так зачал, что вовсе по-другому дело повернул – и похожего не осталось нисколечко из того, про что так долго совещались…»

Для полноты картины, нарисованной Фурмановым, приведем еще один отрывок из романа «Чапаев», который свидетельствует о стиле и методах работы Василия Ивановича.

Дело происходило в Таловке, крошечном, дотла сожженном поселке, где уцелели три смуглых мазанки да неуклюже и долговязо торчат обгорелые всюду печи. Чапаев и Клычков остановились в халупе, битком набитой сидевшими и лежавшими красноармейцами. Фурманов пишет:

«Неведомо откуда бойцы достали огарок церковной свечки, приладили его на склизлое чайное блюдце, сгрудились вкруг стола, разложили карту, рассматривали и обдумывали подробности утреннего наступленья. Чапаев сидел посредине лавки. Обе руки положены на стол: в одной – циркуль, в другой – отточенный остро карандаш. Командиры полков, батальонные, ротные и просто рядовые бойцы примкнули кольцом, – то облокотились, то склонились, перегнулись над столом и все всматривались пристально, как водил Чапаев по карте, как шагал журавлиным ломаным шагом – маленьким белым циркулем. Федор и Попов уселись рядом на лавке. Тут, по сердцу сказать, никакого совещанья и не было, – Чапаев взялся лишь ознакомить, рассказать, предупредить.

Все молчали, слушали, иные записывали его отдельные указания и советы. В серьезной тишине только и слышно было чапаевский властный голос, да свисты, да хрипы спящих бойцов…

Скоро подъехали из Александрова-Гая остальные чапаевцы. Они подвалились в халупу, и давка теперь получилась густейшая.

Чапаев продолжал поучение:

– …Если не сразу – не выйдет тут ничего: непременно враз! Как наскочил – тут ему некуда шагу подать… Всех отсюда спустить теперь же, часа через два. Поняли? У Порт-Артура (небольшое поселок на дороге к Сломихинской. – Авт.) до зари надо быть. Штобы все в темноте, когда и свету нет настоящего, понятно?

Кивали ему согласными головами, тихо отвечали:

– Поняли. Конешно, в темноте. Она, темнота-то, как раз.

– Приказ у вас на руках, – продолжал Чапаев, – там у меня часы все указаны, где остановиться, когда подыматься в поход. Верить надо, ребята, што дело хорошо пройдет, это главней всего… А не веришь когда, што победишь, так и не ходи лучше… Я указал только часы да места, на этом одном не победишь, – самому все надо доделать… И первое дело – осторожность: никто не должен узнать, што пошли в наступленье, ни-ни… Узнают – пропало дело… Коли попал на дороге казак али киргиз, да и мужик, все одно, – задержать, не пущать, – потом разберем…»

После столь наглядного урока, преподнесенного своим подчиненным, Чапаев 9 марта подписывает приказ о перегруппировке частей Александрово-Гайской группы. Краснокутскому, Интернациональному, Савинскому стрелковым полкам следовало к утру 10 марта выйти на исходные позиции для наступления. Эти позиции находились в 7,5 версты от Сломихинской, откуда части группы должны были одновременно нанести с трех сторон удар по противнику. С фронта наступал Краснокутский стрелковый полк, а с флангов – Интернациональный и Савинский полки.

Сам ход наступления красочно описан Фурмановым в романе «Чапаев», отрывком из которого мы и воспользуемся.

«Было еще совсем темно, когда поседлали коней и из Таловки зарысили на Порт-Артур. Пробирала дрожь; у всех недоспанная нервная дикая зевота. Перед рассветом в степи холодно и строго: сквозь шинель и сквозь рубаху впиваются тонкие ледяные шилья. Ехали – не разговаривали. Только под самым Порт-Артуром, когда сверкнули в сумрачном небе первые разрывы шрапнели, обернулся Чапаев к Федору:

– Началось…

– Да…

И снова смолкли и ни слова не говорили до самого поселка…

Подъехали к Порт-Артуру; здесь стояли обозы, на пепелище сожженного поселка сидели кучками обозники-крестьяне, наливали из котелков горячий чай и вкусно так, сытно, аппетитно завтракали. Чапаев соскочил с коня, забрался на уцелевшую высокую стену, сложенную из кизяка, и в бинокль смотрел в ту сторону, где рвалась шрапнель. Сумерки уже расползлись, было совсем светло. Здесь пробыли несколько минут, и снова на коней, – поскакали дальше…

Подходили к Сломихинской. До станицы оставалось полторы-две версты. Здесь гладкая широкая равнина, сюда из станицы бить особо удобно и легко. А казаки молчат… Почему они молчат? Это зловещее молчанье страшнее всякой стрельбы. Не идет ли там хитрое приготовление, не готовится ли западня? Схватывались лишь на том берегу Узеня, а здесь – здесь тихо…

Батарея сосредоточила огонь. Станица, как раньше, молчала… Подпустив саженей на триста, казаки ударили орудийным огнем. За артиллерией с окраинных мельниц резнули пулеметы… Цепь залегала, подымалась, в мгновенную мчалась перебежку и вновь залегала, высверлив наскоро в снегу небольшие ямки, свесив туда головы, как неживые…

Орудия ревом крыли окрестность. Шарахался по полю гул, будто метался в стороны и смертно ревел гигантский зверь, загнанный в круг. В стоне, в свисте и в реве шли веселее цепи, ободренные огнем.

В черной шапке с красным околышем, в черной бурке, будто демоновы крылья, летевшей по ветру, – из конца в конец носился Чапаев. И все видели, как здесь и там появлялась вдруг и быстро исчезала его худенькая фигурка, впаянная в казацкое седло. Он на лету отдавал приказанья, сообщал необходимое, задавал вопросы. И командиры, так хорошо знавшие своего Чапая, кратко, быстро сообщали нужные сведения – ни слова лишнего, ни мгновенья задержки…

Цепи кидались стремительным бегом. В тот же миг срывались с цепей казачьи пулеметы. Цепи падали ниц, впивались в снежную коросту – лежали замертво, ждали новую команду.

Позади цепей носился Чапаев, кратко, быстро и властно отдавал приказанья, ловил ответы.

Вот он круто свернул коня, мчит к командиру батареи:

– Бить по мельницам!

– Все пулеметы с мельниц скосить!

– Станицу не трогать, пока не скажу!

И, быстро повернув, ускакал обратно к цепям. Чаще, крепче и злей заговорили орудия. Станица нервно торопилась остановить бегущие перебежками цепи. Мельницы взвыли и вдруг разорвались, как лаем, сухим колючим треском: были спущены все пулеметы враз. Обе стороны крепили огонь. Но с каждой минутой ближе и ближе красноармейцы, все точней падают-рвутся снаряды, дух мрет от мысли, что смерть так близка, что близок враг, что надо смять его, у него на плечах ворваться в станицу…

Возбужденный, с горящими глазами мечется Чапаев из конца в конец. Шлет гонцов то к пулеметам, то к снарядам, то к командиру полка, то снова скачет сам, и видят бойцы, как мелькает повсюду его худенькая фигурка. Вот подлетел кавалерист, что-то быстро-быстро ему сказал.

– Где? На левом фланге? – вскинулся Чапаев.

– На левом.

– Много?

– Так точно.

– Пулеметы на месте?

– Все в порядке. Послали за подмогой.

И он скачет туда, на левый фланг, где грозно сдвинулась опасность. Казаки несутся лавой. Уж близко видно скачущих коней. Подлетел Чапай к командиру батальона:

– Ни с места! Всем в цепи. Залпом огонь!

– Так точно.

И он пронесся по рядам припавших к земле бойцов.

– Не робей, не робей, ребята! Не вставать… подпустить – и огонь по команде. Всем на месте. Огонь по команде!!!

Крепкое слово так нужно бойцам в эти последние, роковые мгновенья! Они спокойны. Они слышат, они видят, что Чапаев с ними. И верят, что не будет беды.

Как только лава домчалась на выстрел – ударил залп, за ним другой… кинулась нервная пулеметная дрожь. Лава сбилась, перепуталась, замерла на мгновение… Еще миг – и кони мордами повернули вспять. Казаки мчатся обратно.

Сбита атака. Уж бойцы от земли подымают белые головы. У иных на лицах, неостывших и тревожных, чуть играет пуганая улыбка… Цепи идут под самой станицей… Чаще, чаще, чаще перебежки… Пулеметный казацкий огонь визгом шарахает по цепи. И лишь она вскочит, цепь, – бьют казацкие залпы, их покрывает мелкая волнующая рябь пулеметной суеты. Уж бойцы забежали за первые мельницы, кучками спрятались, где за буграми, где у забора – все глубже, глубже, глубже – в станицу.

И вдруг взорвалось нежданное:

– Товарищи! Ура… ура… ура!!!

Цепь передернулась, вздрогнула, винтовки схвачены наперевес, – это порывистой легкой скачью неслись в последнюю атаку.

Больше не слышно казацких пулеметов: изрублены на месте пулеметчики. По станице – шумные волны красноармейцев. Где-то далеко-далеко мелькают последние всадники. Красная Армия вступала в станицу Сломихинскую.»

10 марта В.И. Чапаев направил в штаб 4-й армии донесение о том, что в час дня станица Сломихинская занята частями Александрово-Гайской группы. Противник отступил к Map-Таз-убе, находившейся в 25 верстах северо-восточнее станицы. В самой Сломихинской состоялся митинг, на котором выступил Чапаев. Снова предоставим слово Фурманову: