Текст книги "Зелёное пальто"

– За медом прилетят только через два месяца, – пояснил мне пасечник.

– Да… – загрустил я, – придется осваивать профессию пасечника.

И только стал настраиваться на эту тихую, спокойную, пчелиную жизнь, как в небе затрещало и на поляне приземлился личный вертолет моего друга-губернатора.

Но самого его в вертолете не было. Вертолетчики мне сообщили, что их губернатора день назад перевели в Москву, назначив главой администрации Президента. Перед отъездом он велел своему преемнику разыскать меня и доставить в Краснорайск.

Правда, зачем, не пояснил.

Я бодро запрыгнул в вертолет и в хорошем настроении, стал прикидывать, что теперь наша кипрская дружба распространится не только на Даголысский комплекс, но и на всю Россию.

Вот только не оставляло беспокойство за судьбу бухгалтерши.

«Может, она уже покоится на дне самого глубокого и самого сырого ущелья?»

От этой мысли я даже, слезу пустил.

Один из вертолетчиков, увидев, что я плачу, подумал, что я плачу из-за того, что их губернатора забрали в Москву. И, он видимо, решив тоже продемонстрировать свою любовь и преданность шефу края, зарыдал в голос.

Да так громко и горестно, что за ним затряслись в конвульсиях рыданий и все остальные члены вертолетного экипажа.

Машину затрясло.

Сообразив, к чему это может привести, я пытался сквозь грохот винтов объяснить, что я плачу не по губернатору, а по женщине, умирающей в ущелье. Но без толку.

Летчики рыдали. Руки тряслись. Вертолет швыряло вверх, вниз, право, влево.

Меня мутило. Я открыл иллюминатор и высунулся на воздух.

Однако люди в вертолете вошли в транс, а вертолет в пике. И через секунду машина, ломая вековые сосны, рухнула.

Я вылетел наружу через открытый иллюминатор.

Скатившись по косогору ниже вертолета, застрявшего среди стволов, я плюхнулся в омут, образованный поворотом горной речушки.

Когда я вынырнул, то увидел – у водоема стоит машина-такси и палатка. Тут же горел костер, а у костра кашеварил муж моей бухгалтерши.

Он оглянулся на меня и, похоже, ничуть не удивился: только прижал палец к губам и попросил:

– Пожалуйста, по тише, а то моя женщина спит, – и добавил, скромно потупив взор, – после бурной ночи.

Я вытаращился на всю эту мирную картину и уже хотел ущипнуть себя за ухо, не мерещится ли мне все этопосле падения вертолета. Но тут сверху покатилось колесо от вертолета.

Пролетев мимо меня, оно сбило мужа моей бухгалтерши и, опрокинув варево, вкатилось в палатку.

Я выскочил из воды и, услышав из палатки стоны, бросился туда.

Там, распятая Андреевским крестом, голышом лежала привязанная за все свои прелестные конечности бухгалтерша, а на ней вертелось тлеющее колесо вертолета.

Боже мой!

Я едва успел ее спасти.

Спихнул колесо.

Развязал путы.

Выволок из палатки.

Окунул несколько раз в омут, и только после этого она обрела способность говорить.

Оказывается, ревнивец-муж насиловал ее и ночь и день.

Это было так неожиданно для нее и ново (во всяком случае раньше в их супружеской жизни этого не было), что она простила своего мужа и поняла, что он, а не я – ее мужчина.

И с нежностью посмотрела на своего мужа, лежащего без сознания. Затем добавила, что она безумно любит теперь этого мужчину и никуда от него не уйдет.

– А как же наша любовь? – воскликнул я.

Мне пояснили, что скатертью дорога, и показали на ущелье.

Я вначале хотел возразить, но некоторые причины остановили меня.

Во-первых: она трогательно бросилась на грудь своему мужу и стала делать ему искусственное дыхание, рот в рот, и я понял, что лишний на их празднике жизни.

Во-вторых: наверху опять что-то сильно грохнуло, и уже не колесо, а целый пылающий вертолет мчался огненным шаром вниз.

Я не успел даже крикнуть, предупредить вновь обретенную супружескую пару об опасности. Лишь сам кинулся за каменную глыбу.

Огненный шар, сжигая все на своем пути, промчался по поляне и укатился вместе с останками влюбленных, палатки и машины-такси дальше вниз.

«И за что их покарал Господь? Ее вроде бы понятно за что. А вот его вроде бы и не за что. Хотя распинать собственную жену тоже не подвиг. Но ведь любя. Непонятны пути, твои Господи», – пофилософствовал я, выглядывая из-за каменной глыбы. И, помолившись своему Богу за свое спасение, живой и невредимый, решил пробираться в Даголыс пешком, горными тропами.

Жаль, конечно, что лишился главбуха, но, с другой стороны, зачем она мне теперь, если любит другого. Начальникам главные бухгалтеры нужны только с любовью к ним – начальникам, а не к мужьям.

И я, выломав толстую палку, стал спускаться с гор.

Спускался я двое суток.

Очень пригодились навыки армейской разведки.

Я успешно поймал и съел пару змей, трех мышек, небольшого гольца и одного вороненка. И наконец на третьи сутки вышел на одиноко стоящий домик с надписью «Лас-Вегас». От этой надписи я чуть не сошел с ума. «Где я? Неужели забрел в Америку?»

Но потом понял, что это просто коммерческий ларек с громкой вывеской для привлечения туристов.

Раз так, то здесь должны быть люди и еда. Но ни людей, ни еды в этом «Вегасе» не наблюдалось.

Я походил вокруг.

Пощурился в щели, поковырял замки. И побрел дальше, но теперь по дороге.

Но неожиданно, непонятно откуда взявшись, меня обогнал пацан на мотоцикле. А уже через час дорогу перегородил милицейский «уазик».

Я бросился радостно к родной милиции, но из окон машины нерадостно смотрели на меня двое усов и два автомата. Я, как увидел автоматы, сразу бросил палку и поднял руки.

Сами понимаете, палка, хоть и сучковатая, хороша против автоматов только в кино.

Оказывается, меня разыскивала вся милиция Краснорайска по личному поручению нового губернатора.

А зачем разыскивает и к чему, было неизвестно. Поэтому меня завернули в пленку для парников, чтобы не убежал.

Наручников у них не было. Их все сдали на металлолом начальники, чтобы выплатить зарплату своим подчиненным.

Затем меня погрузили в «уазик» и повезли в Краснорайск. А так как старательные усатые милиционеры с автоматами не знали, за что и по какой причине меня разыскивают, то и обходились со мной как с особо опасным преступником. Держали в парниковом коконе, пока не привезли в Дом правительства.

Когда меня внесли в кабинет губернатора, я уже ничего не соображал. Новый губернатор, как увидел меня, сразу позвонил в Москву, бывшему. Рапортовать шефу о том, что он меня разыскал и доставил.

Так и началась цепь роковых ошибок нового губернатора.

Рапортовать надо, когда дело доведено до конца, а не когда поймал только начало ниточки.

Мой друг, уже высокопоставленный московский чиновник, услышав, что я жив, сразу потребовал меня к телефону.

К телефону меня поднесли. Но я был в коконе и мало что мог сказать. Вдобавок от тесноты и духоты стал терять сознание. Успел только прошептать, что меня арестовали.

Мой друг потребовал к телефону своего преемника и стал кричать, затем орать. Новый губернатор, услышав крик, причем крик из Москвы, побледнел и упал в обморок.

Подчиненные тут же сбежали из кабинета от греха подальше.

Упал и я.

Так мы и валялись рядышком, а трубка орала и орала.

Какие только проклятия не сыпались на голову нового губернатора.

В кабинет никто не смел заходить, поскольку слышали начальственные, гневные крики.

Так мы пролежали, я в коконе, а новый губернатор в обмороке, сутки.

Пришла уборщица, далекая от придворных этикетов, и выкатила нас обоих в приемную.

Тут все чиновники забегали, начали откачивать губернатора. А я все лежал, потел и писал в кокон.

Губернатор проморгался и увидел, что я все еще в коконе, издал страшный, испуганный гортанный звук:

– Немедленно… рас… рас… – и опять потерял сознание.

Но никто не понял, что он хотел сказать этим «рас… рас…». Чиновники, преданные так же новому повелителю, как и старому, сразу решили, что меня надо немедленно «рас…рас…» – расстрелять. И поволокли меня во двор исполнять указание.

Я, хоть и был полуживой, попытался заступиться за себя, бубнил, что у нас в стране демократия и расстрелы вот-вот запретят, и мне нужен следователь, прокурор и судья, и что вообще их хозяин, когда прорычал: «Рас…» – имел в виду меня «распеленать», а не «расстрелять». Вы все перепутали».

По иронии судьбы под рукой вооруженными оказались только те люди, которых я и просил привести себе на помощь: следователь, прокурор и судья. Им дело и поручили.

Они приставили меня к стенке, как пластиковую сигару.

Вынули свои табельные пистолеты. Прицелились и выстрелили.

И не попали.

Светило солнце, и я, отсвечивая бликами, блестел, как елочная игрушка.

Они палили и палили.

Мазали и мазали.

Пули только рвали парниковую пленку по бокам. Я не умирал, и это было досадно.

Но тут высунулся из окна очнувшийся губернатор с телефонной трубкой в руке, из которой опять послышался злобный, бешеный рык бывшего губернатора.

Новый губернатор, когда высовывался из окна, хотел дать команду к моему освобождению, но, как услышал новые «рыки» бывшего», опять потерял сознание и вывалился из окна.

И прямо на меня. А «тройка» в этот момент дала очередной залп.

И попали.

Но не в меня, а в нового губернатора.

Увидев, что застрелили не того, и даже совсем не того, «тройка», кинув пистолеты, бросилась врассыпную.

Я совсем сник. А как прикажете себя чувствовать, когда лежишь рядом с только что убитым, наверное, в жизни неплохим человеком и ничем не можешь помочь ни ему, ни себе.

Но, на мое счастье, двор, как и все дворы мира, был прилично захламлен.

Боком, боком я докатился до кучи каких-то железок.

С большим трудом, но все же разодрал об них прилично поврежденный выстрелами кокон. И вывернулся из него, как змея из старой кожи.

Присел к стене и оглядел двор.

Он напоминал высокий колодец с окнами и двумя дверями.

Я подполз к одной и не смог открыть, к другой – тот же результат. Покричал, как мог. Окна молчали.

Солнце светило ярко и горячо.

Я откатился в тень. И вовремя, потому что пуля из снайперской винтовки с визгом впилась в землю, где я только что лежал.

Прямо беда.

И все из-за того, что никто так и не решился до конца выслушать «лай» бывшего губернатора. Все действовали лишь на догадках: раз привезли в «коконе» – значит преступник, раз преступник – значит надо расстрелять.

Стало ясно: они твердо решили меня добить.

Но тут мне что-то уперлось в ягодицу. Ловя взглядом окно, где блестело стекло снайперского прицела, я пошарил рукой и нащупал пистолет. Потом еще два.

Я очень обрадовался.

Никогда не думал, что буду радоваться оружию своих палачей.

Я быстро передернул затвор и первым же выстрелом уложил снайпера, который, дернувшись от моего меткого выстрела, слава богу, упал внутрь здания, а не вывалился ко мне во двор, чем мог увеличить число моих мертвых соседей.

Так в течение следующих двух часов я уложил еще пять снайперов, пытавшихся уложить меня. После чего наступила тишина. Похоже, местные еще более уверовались в моей бандитской сущности.

Я начал опасаться, что они применят гранаты.

Не применили.

И я, вспомнив, что стало с наручниками, решил, что и гранаты начальники сдали на металлолом.

К ночи по зданию администрации ударили минометы, пытаясь попасть миной в мой дворик. Но ни одна мина не достигла цели. После часового обстрела оказалась разрушена крыша, побиты чиновничьи машины, но мой «магический» колодец не пострадал.

Когда все затихло, от нервного напряжения мне захотелось спать, но спать рядом с мертвым губернатором было совсем не уютно.

Я в кучке мусора разыскал что-то похожее на лопату и, выкопав подходящую яму, закопал там губернатора.

Воткнул в холмик крест из двух палок, связанных кусками разорванного скотча. Помолился.

И так устал от пережитого, что уснул мгновенно.

Поутру меня разбудил мегафон.

Предлагали сдаться.

Я был бы рад, но от жажды пересохло горло и крикнуть в ответ «сдаюсь» не получилось.

Тогда надо мной пролетел беспилотник и несколько раз сфотографировал дворик и меня. Я даже стрелять по нему не стал.

Потом опять в мегафон предложили сдаться, а заодно поинтересовались:

– Где наш губернатор?

Я написал на асфальте куском битого, красного кирпича: «Ушел…» – хотел дописать в мир «иной», но сил не хватило.

После этого опять воцарилась долгая тишина. Соображали, куда мог уйти губернатор. Я тогда не знал, что трое моих расстрельщиков твердили в психушке, в палате для буйных, что они застрелили губернатора и он, мертвый, лежит там, во дворике. А раз его сейчас там нет, значит, я его съел от голодухи.

Так вдобавок я стал еще и людоедом.

В полдень высоко-высоко в небе появился бомбардировщик. «Ага… – подумал я, – значит, решили бомбой меня взять». Но, помня, как еще в период моей солдатской юности военные не могли попасть в целую «зеленую» армию, я спокойно ждал, в кого же они попадут на этот раз.

Но я, видимо, недооценил этих бомбометателей.

В меня они, правда, не попали, но одна из стен моего дворика рухнула.

Пока суть да дело, пыль да неразбериха, я смылся из полуразрушенного Дома правительства Краснорайска.

И помчался к себе в Даголыс.

Пробегая мимо витрины магазина, где были выставлены на продажу телевизоры, я узнал печальную новость: мой друг, он же новый глава администрации Президента, скончался на рабочем месте от сердечного приступа, когда разговаривал по телефону со своими земляками.

И крупным планом лицо.

Это была трагедия.

И не только для краснорайцев, но и для меня.

По-настоящему я осознал ее масштаб, когда добрался до Даголыса.

Вокруг гостиничного комплекса стояли вооруженные люди, а в кабинетах сидели уже совсем другие хозяева.

Я не стал спорить, попрощался с надеждами и потраченными деньгами и обходными путями, через Украину, рванул опять, на Кипр.

Забирать оставшиеся от драгметаллов деньги.

Землячка покойного губернатора оказалась умницей и отдала мне все мои деньги. Но половину.

А вторую, как она поведала мне сквозь слезы, завещал ей наш общий покойный друг.

Я не стал возражать. Забрал то, что дали, и поселился в тихой гостинице. В одиночестве пережить очередное потрясение.

Купил стограммовый стеклянный стакан и два дня заливал свой стресс в центральном парке Ларнаки местным яблочным самогоном.

После этого еще два дня отмокал в ванной. Придя в форму, решил в первую очередь разыскать маму.

Позвонил Принцу, теперь уже императору индокитайского государства. Попросил передать привет маме и моей бывшей жене, его супруге. Принц ответил, что привет моей бывшей жене передать не может, она его покинула, уплыла на личной яхте какого-то чукотского миллиардера, а вот моей маме он передаст привет с большим удовольствием.

Мама, услышав от Принца, что я живой и здоровый, расплакалась. Я тоже. Сквозь слезы я спросил ее, что она там делает. Она ответила, что помогает Принцу проводить инвентаризацию брошенного американцами оружия в его владениях.

Услышав это, у меня возникла идея. И чтобы ее оформить окончательно, я вылетел к маме.

Мама меня встретила в прекрасном настроении и с маленьким худым человечком. Вот с ними-то мама и проводила инвентаризацию по поручению Принца.

Как оказалось, этот худой, маленький человечек был начальником тыла фронта вьетконговской армии во времена войны с американцами. Когда война во Вьетнаме закончилась, американцы, убегая, побросали в джунглях огромные склады с газовыми отравляющими веществами.

А наши интернационалисты, уходя, оставили огромные склады с оружием и патронами.

Все это до сегодняшнего дня было не востребовано.

И никто кроме обезьян в дремучих вьетнамских джунглях, не интересовался этими богатствами.

Но это было до моего приезда. Склады – и наши, и американские – сильно заинтересовали меня.

Масштабы бегства американцев впечатляли даже через десятилетия. Гигантские ангары с удушающими и нервнопаралитическими веществами стояли в джунглях, словно замки давно вымерших цивилизаций. Не менее впечатляющим было и наше российское наплевательство на социалистическую собственность в виде таких же гигантских ангаров, заваленных автоматами, пистолетами и патронами.

У меня, от всего увиденного теперь полностью сформировалась идея – простая, как все гениальное.

Во всем мире входило в моду газовое оружие самообороны.

А тут есть бесхозное советское оружие и есть бесхозная же американская химия. Почему бы эту «бесхозность» не совместить с помощью трудолюбивых вьетнамцев.

И в итоге получить сверхликвидный продукт, разрешенный везде, во всех странах, – газовое оружие, пистолеты и револьверы. Я поделился своей идеей с Принцем. Он идею одобрил и даже больше: пообещал обеспечить мой проект всем этим брошенным богатством в полном объеме плюс дешевой рабочей силой.

Ударили по рукам. И работа закипела.

Пока шли приготовления по производству, я решил разыскать остальных своих родственников.

Мама, чувствовалось, что-то знала про старшую сестру, но помалкивала.

И вот однажды, гуляя по веселым трущобам Сайгона, я наткнулся на целую шеренгу йогов. Все они стояли на головах, скрестив и ноги и руки. И я чуть было не прошел мимо, но мой взгляд случайно, царапнуло перевернутое русское слово на теле йога: «россиянин», я по инерции тормознулся.

Каково же было мое удивление, когда я узнал в перевернутом вверх тормашкой йоге, наголо бритом и черным от грязи, свою старшую сестру.

Я ее тут же вернул в нормальное положение, с головы на ноги.

Поскреб по этому созданию ногтями и отскреб надпись на ее груди: «Кто со мной не переспал…» и так далее. Сомнений не осталось – это моя сестра.

А поплевав на лицо и оттерев его от грязи своим носовым платком, я со слезами радости увидел родные черты семейства: курносый нос, губки бантиком и васильковые глаза.

Сестра никак не среагировала на мои манипуляции и мою радость.

Казалось, что тело ее находилось здесь, а душа где-то там.

Я потащил это тело к себе в офис. Там мои помощники ее отмыли, приодели и усадили за стол.

Прибежала мама, и какие бы она ни делала удивленные глаза и как бы громко ни охала, было видно, что это для нее не новость.

Я «прижал» маму, и она призналась, что, приехав в Сайгон, вызвала старшую к себе. И та прилетела. Но в один прекрасный день исчезла. Недоглядела, как ее охмурили эти йоги.

Сестра сидела за столом и вела себя как глупенькая.

Что-то бормотала. Всем улыбалась, со всеми во всем соглашалась. Вроде дурочка дурочкой, а все время пыталась от меня смыться.

Но я привязал ее к себе веревкой и не отпускал ни на шаг.

Тогда она взяла привычку поплевывать налево-направо. Но чаще плевала на меня. Думала, наверное, что мне это надоест и я ее отпущу.

Но как бы не так.

Я просто закрыл ей рот марлевой повязкой. Тем и решил эту проблему.

Но тут же возникла новая.

Она теперь опять стала пытаться встать с ног на голову. Я и это пресек, привязал ей к ногам по две десятикилограммовые гантели. Они сбалансировали ее в правильном вертикальном положении.

Но, несмотря на большую занятость по уходу за сестрой, я как истинный сын и брат не оставлял поиски остальных членов семьи.

Писал, звонил, телеграфировал, снова писал, снова звонил…

Наконец, откликнулся мой старый тренер по боксу, которого я завалил телеграммами с просьбой найти папу.

И он разыскал его, вспомнив папино появление на моих армейских проводах прямо из коллектора центральной системы отопления.

Он сходил туда, открыл люк и там обнаружил папу.

Я выслал деньги.

Папу вместе с чугунным люком под мышкой, который он прихватил как память о Родине, прислали ко мне ближайшим рыболовным траулером.

Первое, что сделал папа, – это продал канализационный люк японским разведчикам как очень мощную, секретную русскую бомбу. А на выручку напился до беспамятства вьетнамской вонючей самогонки в портовом баре, оттуда его и приволокли ко мне. И чтобы он не пил каждый час, я его тоже пристегнул к себе.

И теперь в сопровождении блаженной сестры и трясущегося с похмелья папы продолжил поиски младшей сестры.

Запросы во все тюрьмы России положительного результата не дали. Из каждого такого заведения приходил один ответ: «Была такая, но вчера отправлена туда-то…»

Уже отчаявшись, нанял толпу демократов, борцов за свободу заключенных. И те организовали дежурство у каждой тюрьмы в крупных городах России. Совмещая приятное с полезным, они через две недели узнали в зарешеченном окошке автозака лицо моей сестры.

А уж вытащить ее из тюрьмы было дело техники.

Но вот переправить ее ко мне стоило усилий.

Она за это время награбила такое количество мужских пальто, что ими оказался забит весь склад центрального следственного изолятора. А она захотела все это награбленное увезти с собой.

Пришлось мне нести дополнительные финансовые расходы. Что не сделаешь ради любимой сестренки.

Когда военный транспортный самолет с сестрой и ее грузом приземлился, наш вьетнамский завхоз никак не мог понять, зачем нам для нашего совместного оружейного предприятия нужно столько зеленых пальто. Я, обнимая свою сестру, пояснил, что пригодятся.

И вправду пригодились.

Вьетнамцы, которые мастерили нам наше газовое оружие, работали и спали не отходя от своих станков. Но теперь вместо голого пола им предложили спать на ватных пальто, привезенных сестренкой.

Видели бы вы их счастливые лица, когда они ложились спать. В благодарность вьетнамцы над своими рабочими местами повесили фото моей сестры и каждый раз перед отдыхом низко кланялись ее портрету, желали здоровья, процветания и долгих лет жизни Русской Богине.

Производительность на наших оружейных предприятиях резко подскочила. Принц был восхищен предприимчивостью членов нашего семейства.

Итак, семья объединилась.

Но семья семьей, а бизнес бизнесом. Мне надо было лететь в Нижнеокск, налаживать там рынок сбыта газового оружия. Как пробный шар.

И я полетел.

Химик-Губернатор меня не встречал, он теперь безвылазно сидел в Нижнеокском Кремле.

Губернию заполонили бандиты.

Они крышевали бизнесменов, их самих крышевали силовики, силовиков – политики, а политиков – бизнесмены.

Круг замкнулся, и никто не знал, как его разомкнуть.

Я сразу пошел к Губернатору.

Он стал мне плакаться.

– Друг мой, ты видел, что творится в губернии? И как с этим справиться, я не знаю. Скоро прилетит Президент, а он любит ходить в народ, а народ-то сидит по домам, нос боится на улицу высунуть. С кем же будет встречаться Президент? Он мне уже два раза по спецсвязи звонил из Москвы, чтобы я поправил ситуацию. А как ее поправить, если кругом одни «крыши»? Мне конец! – зарыдал он на моей груди.

– Ладно, – сказал я, – выручу и на этот раз.

А заодно напомнил ему, кто помог ему вступить в эту должность, кто помог победить «башмачников», кто поил, кормил и провожал его гостей.

Он удивленно посмотрел на меня и как будто с трудом вспоминал что-то для себя важное. А вспомнив, неожиданно прозрел. Стукнул себя по лбу и воскликнул:

– Ты, конечно, ты. Прости меня, неблагодарного, – и, как и в старые времена, его кудрявая голова затряслась у меня на плече.

– Никто ничего: кто старое помянет, тому кудри вон, – сказал я, чмокнув этого беспокойного парня в макушку.

И тут же предложил свой план развития дальнейших со– бытий в губернии.

Раз все здесь повязаны и не поймешь, где милиция, где бандиты, где чиновники, где депутаты, то надо, как и прежде, пойти в народ, вооружить его и повести за собой.

– Выйти и повести – это я согласен, а вот вооружить народ? – засомневался губернатор. – Он же, народ, этим же оружием меня и продырявит.

– Надо вооружить таким оружием, которым не продырявит. Например: газовым.

Губернатор вначале обрадовался, а затем засомневался:

– Так где его найти, это газовое оружие?

– Я знаю где. И я его привезу, вернее, прилечу с ним, мне только нужен самолет.

– Самолет я тебе дам. Один у меня остался.

– А где остальные? – спросил я, помня, что их было в нашем аэропорту полторы сотни.

– Да тут одному земляку дал покататься. А он угнал их в Африку и там продал, – и видя, как я огорчился, добавил: – гад.

– Да… – сказал я, – видимо, земляк-то был непростой, если целую эскадрилью сумел продать.

Губернатор, пряча глаза и заминая этот вопрос, сразу перешел к нашему газовому делу.

– А сколько ты можешь привезти этого газового оружия?

– Смотря какой самолет, – резонно ответил я.

– Поехали смотреть, – предложил губернатор.

В ангаре одиноко стоял Ил-18.

На таком дед мой летал, а я таких даже в армии не видел.

Откуда ни возьмись, появились командир самолета и пять его членов экипажа. Прослышали, что кто-то их самолетом заинтересовался. Они уже года три не летали, сидели по домам без работы. И так обрадовались слуху, что их самолет хотят зафрахтовать, что примчались в ангар в полном парадном обмундировании.

Они верили в свое счастье.

Когда земляк Губернатора угонял нижнеокскую эскадру, то этот древний раритет не взял.

И вот теперь их самолет пригодился.

Посчитали, сколько ящиков с газовыми пистолетами разместятся, если сиденья убрать, и получилась внушительная цифра. В пересчете на стволы – тысяч сто.

Губернатор аж заплясал от радости.

– Это ж я вооружу всех, кто за меня голосовал!

Я немного остудил энтузиазм губернатора, сказав, что товар иностранной державы и за него деньги потребуют.

Кто заплатит, тот пистолет и получит.

– Заплатим, заплатим, – отмахнулся губернатор, – ты только привези.

Он готов был тут же затолкать меня в самолет, но летчики объявили:

– У нас керосина нет, и надо бы дырки подклеить, – и показали проржавевшие бока Ил-18.

– А зачем вам керосин? – удивился губернатор, – самолет же не керосинка.

– Так самолеты летают на керосине, а не на «кока-коле», а булки не растут на деревьях… – съязвил один уж очень осмелевший от голода летчик.

Губернатор засмущался и пробормотал, что он так шутит.

И пообещал все сделать. И сделал. Дырки в фюзеляже быстро заклеили. Керосин привезли.

Даже экипаж усилили.

По распоряжению губернатора добавили еще шесть летчиков.

Губернатор, прощаясь, обнял меня, назвал единственным другом, и я полетел за оружием.

Когда наш Ил приземлился в Сайгоне, то посмотреть на него сбежались все летчики и техники, которые в это время находились в аэропорту.

Такой старины они еще не видели.

Ходили вокруг нашего самолета, стучали по корпусу цокали языками и не понимали, почему экипаж состоит из одиннадцати человек.

Я тоже не понимал.

Тем более во время полета слишком явно под комбинезонами летчиков проступали погоны КГБ. Но меня это тогда не взволновало, я подумал, что так положено при полетах за границу.

В аэропорту нас уже ждали. Быстро организовали загрузку. Самолет набили, что называется, под завязку.

Я с сестрами едва втиснулся в самый хвост самолета.

Экипаж, кряхтя, залез в разбухший самолет. И самолет побежал по взлетной полосе. Надо отдать должное мастерству наших пилотов, самолет взлетел под бурные аплодисменты всего многотысячного аэропорта. Сделал круг почета и, покачав на прощание крыльями, взял курс на Родину, на Нижнеокск.

Пока самолет резко набирал высоту, мы с сестрами в хвосте чуть не задохнулись от вони керосина. А когда самолет набрал высоту и выровнялся, мы опять чуть не задохнулись, но теперь из передней части самолета потянуло уже не керосином, а вонючей вьетнамской водкой.

Я стал опасаться за наш полет.

И пополз в нос самолета к экипажу.

Пять основных членов экипажа вели самолет и были трезвыми, а вот остальные шесть добавочных вовсю хлестали вьетнамскую водку и закусывали сушеными змеями. Меня от этого запаха и вида трапезы вывернуло наизнанку, что очень возмутило необычных членов экипажа. Трое из них схватили меня и стали заливать в рот вонючую водку, а остальные трое стали впихивать змей.

Тут я вспомнил, что имею дело с русскими людьми, и неважно, кто они и в каких званиях.

Ни один пьяный русский не отстанет от другого, пока не накачает того, другого, до своего поросячьего состояния. И сам предложил им налить мне штрафную.

Ну, и понеслось…

Самолет летел себе и летел. А мы пили и пили.

И, конечно, разговор зашел о женщинах.

И один из собутыльников, вспомнив про моих сестер, рванул на штурм узкого прохода, проделанного мной в ящиках с оружием, в хвост самолета.

Через некоторое время он приполз назад, сказав, пряча глаза, что никого не нашел.

Я удивился и сам пополз в хвост, узнать, куда делись мои сестры.

Сестры были на месте, только старшая сестра была раздетая и пьяная, а младшая закрылась в туалете. Я, оценив обстановку, понял, что ничего страшного не произошло. Приполз назад и прикончил остатками водки всех нелегальных пилотов, чтобы больше не шалили.

А прикончив, вспомнил: «ни один пьяный русский… (см. выше)» и решил напоить и настоящих пилотов. Те долго сопротивлялись, но на подлете к Нижнеокску сдались. А когда мы уже стали снижаться, к нам присоединились мои сестры.

В итоге самолет сажали все вместе. Вернее, младшая сестра в обнимку с командиром.

Правда, после приземления командир окончательно заснул. И сестра, не зная, как остановить самолет, катала его по летному полю до тех пор, пока двигатели не выработали весь керосин. Наконец самолет остановился.

И тут проснулся «дополнительный» экипаж. Старший из них объявил, что самолет, я и мои сестры арестованы.

А в самом самолете, оказывается, сотрудниками КГБ проводится спецоперация по пресечению нелегального канала поставки оружия.

Я посмотрел на удостоверения в дрожащей, похмельной руке, на помятых чуть живых горе – «летчиков», улыбнулся, но сопротивляться не стал, тем более что на взлетной полосе замаячила машина моего друга Губернатора с мигалкой и эскортом бронетранспортеров.

Подъехав, Губернатор радостно забегал вокруг самолета и даже поцеловал шасси.

Я, видя такую радость, перестал волноваться и стал махать Губернатору, что, мол, вот он я: «Прилетел, привез все, как мы договаривались, давай выручай от этих алкоголиков с корочками!»

Но Губернатор смотрел как бы сквозь меня, зато официально здоровался за руку с каждым из участников «спецоперации».

Наконец он заметил меня и захохотал. Смех подхватила вся свита.

Вначале мне было непонятно, над чем они смеются, и даже оглядел себя, но когда к самолету подкатил «черный воронок» [36]36
  «Черный воронок» – в народе машина для перевозки заключенных.


[Закрыть], все стало понятно.

Меня с сестрами быстренько туда затолкали. Когда нас увозили, я увидел сквозь решетки, как к самолету подъехали фуры и в них стали загружать наши ящики с газовым оружием. А губернатор все радовался, плясал около машин, крича: «Конфискат! Конфискат!» Мне стала проясняться суть этой спецоперации с дополнительным экипажем и конфискацией газового оружия.

Стали понятны бегающие глаза человека, всего сутки назад называвшего меня своим единственным другом.

В тюрьме нас встретили радушно.

Особенно мою младшую сестру. Надзиратели отдавали ей честь, и все сотрудники тюрьмы были в парадной форме. Тюремный двор подмели, а газоны выкрасили зеленой краской. Заключенные стояли вдоль своих камер с плакатами «Добро пожаловать домой!».