Текст книги "Гавани Луны"

Но меня было не остановить. Все эти женщины…

Они свели меня с ума и я намеревался продемонстрировать ей, на что способен сумасшедший.

Я вылетел из нее пробкой и вскочил ей на грудь. Преодолевая сопротивление, разжал зубы, и провалился в рот. Несколько движений там, после чего я вновь скольжу вниз по веревке. Опасный, хищный альпинист, вот кто я, и мои пальцы крючьями вбиты в гигантские горы ее грудей. Она даже не успела сжаться там, внизу, так что я влетаю без малейших препятствий. Нет, Яна явно была из тех, кто услаждает свой задний проход жемчугами. Я решил, что непременно стащу у Рины то самое ожерелье – порой она еще одевала его, – и всуну, по одному шарику, в Яну. До единого. А их там почти с полсотни. После чего, так же медленно, выну. Мыль об этом так раззадорила меня, что я вновь выскочил из ее низа, и навалился бедрами на голову. Она уже не сопротивлялась. Чувствуя это, я ослабил хватку, и, усевшись ей на грудь, позволил Яне щекотать языком мне брюхо. Грудь ее была горяча, и прикосновение моих голых ягодиц к ней чувствовалось мной непривычно и волнующе. Рина непременно наградила бы меня за это эпитетом «гомика». Рина всякого мужика считала голубым. Все дело в зависти, я считаю. Она просто не выносила мысли о том, что это ее трахают, а не она. Как для хорошего нациста всякий – достаточно еврей, так для Рины любой мужчина – подходящий кандидат в гомики. При этом без мужчин она себя не мыслила. Как и нацист – без евреев.

Ненависть к мужчинам и страсть к траху.

Вот два коня, разрывавшие на части мою жену.

Так в старину казнили цареубийц.

Щипок за ягодицу вернул меня на грудь Яны, где я сидел. Я стал глядеть на то появляющийся, то исчезающий под массивом моего члена розовый язык. Он и правда розовый, как изнанка влагалища.

Я слегка шлепнул Яну по щеке, и снова атаковал низ. Потом вернулся в рот. Будь она стройной, как Рина или любая другая моя женщина, у нас получалось бы значительно проще. Но Яна компенсировала это своим потрясающим умением разговаривать с членом. Их тактильный обмен информацией проходил в такой учащенной форме, что я почувствовал приближение еще одного Большого Взрыва. Больше всего мне хотелось сделать это в ее заднице. Вселенная через зад. Что может быть более актуальным в такой день, в таком месте, и с таким человеком, с горькой иронией подумал я. И, больше не раздумывая, дал облизать себя последний раз, а затем вломился ей в задницу. Она шестым чувством – чувством задницы – уже поняла, что нас ждет. И даже умудрилась слегка выгнуться. При ее комплекции это была жертва похлеще сорока рабов с лошадьми и золотыми украшениями. Подрубленные священным топором жреца, они падали один за другим, как подломленные ветви. Провожая их взглядом, я пустил в ее нутро воды белой великой реки.

От ее мерцающей поверхности отразились солнечные блики.

34

Над городком появилось Солнце.

Как всегда после неожиданной и короткой бури, погода вновь стала чудной. Природа, словно истеричка, уже и сама не понимала, что это на нее нашло. И нашло ли? Только беспорядок во дворах свидетельствовал о буре неопровержимо. Как и след на стене от брошенной бутылки – о приступе пьяного бешенства истерички. Я поймал себя на странной мысли.

О чем бы я не думал, я думал о своей жене.

Значило ли это, что я люблю ее? Нет. Я ненавижу ее, знал я наверняка. И был влюблен в Юлю, которая, как на грех, куда-то запропастилась. Но Рина действительно всплывала у меня в мозгу, как проклятый поплавок, по любому поводу. Она вжилась в меня, как омела в дуб. Это только для друидов, ведьм, и экзальтированных идиотов омела – загадочное колдовское растение. Спросите любого биолога. Омела это растение паразит.

И моя жена-паразитка, вросшая мне под кожу, обожала омелу.

Впервые я подумал, а не убить ли мне ее? Терять, судя по тому, что находилось у нас в подвале, нечего. А трупы.... Что же, тела это всего лишь мусор. И его убирают. Я подумал, что через два дня, когда городок заполнят отдыхающие, их тоже ждут нелегкие два-три часа уборки. Из всего поселка сейчас обитаемы были от силы семь-восемь домов.

В одном из них лежала сейчас девушка с моим семенем в заднице.

В другом – моя жена смывала с задницы чье-то семя.

Уверен, в оставшихся шести-семи происходили не менее интересные события. Может быть, в одном из них придумали лазерную бомбу, а в другом изнасиловали и убили девственную лилипутку. Кто знает? Но это чужие истории. Они меня не касаются.

Как и все бывшие писатели, я страшно ревнив к чужим жизням.

Оставив Яну лежать на полу – мне бы отдохнуть, господин писатель, со вздохом сказала она, – я спустился на первый этаж дома. В наших окнах было пусто. Значит, Рина была в ванной. Закутавшись в халат, я выскочил из дома, и быстро пробежал к своему крыльцу. Стараясь не хлопать дверью, вошел в прихожую, и быстро налил себе пол-стакана джина. У него резкий запах, и он отобьет привкус Яны, знал я.

Как и все дьявольские создания, Рина обладала дьявольским нюхом.

Но джин отбивает нюх у собак и дьяволиц. Так что, когда я выпил половину порции, маслянистая пленка джина уже скрыла мой грех, как покров Богородицы – осажденный Константинополь. И я, чувствуя себя предводителем крестного хода, торжественно поднялся на второй этаж, и тихо открыл дверь ванной. Рина стояла под душем, ее почти черные из-за загара ягодицы блестели под слоем воды, спина скрывалась за мыльной пеной. Судя по ее сытой улыбке, она действительно трахалась с кем-то. Что же, подумал я.

Добро пожаловать домой, дорогая, – сказал я.

Она резко обернулась. Я увидел в ее глазах плохо скрытое удивление.

Рина явно не ожидала увидеть меня снова.

35

Обычно я избегал взгляда жены.

Сейчас что-то заставило меня посмотреть ей в глаза.

От глаз Рины словно бы пахнуло мутно-зеленым. Мне явно представилось, что под блестящей оболочкой ее прекрасных глаз – она оттеняла из изумрудными серьгами, – таится гнилая слизь давно уже павшей рыбы. Что-то от утопленницы я увидел в ней. Неудивительно, ведь она и правда утонула. Я вспомнил слова одного своего коллеги, сраженного наповал на вручении какой-то литературной премии фуршетом и литровыми мисками шампанского, которое там выдавали за бокалы. Он говорил: если кто умер, не воскрешай. И пусть он подразумевал вовсе не живых людей, а персонажей, я не видел никакой разницы. В конце концов кто мы, если не чьи-то персонажи.

Рина улыбнулась мне и задернула штору.

Мимолетный запах смерти и разложения тины, водорослей и заплутавших в них рыбешек вновь сменился ровным химическим запахом шампуня. В уголок, не прикрытый шторкой, я видел, как она собирается над сливом ванной. Белоснежная, как всегда. Рина могла выйти в город на месяц, могла перепихнуться с тысячей мужиков, каждый из которых спустил бы в нее свое грязное семя, – так похожее на мыльную водичку, – могла валяться в лужах блевотины у туалетов ночных клубов, маринуясь там, словно треска… но она всегда возвращалась белоснежной. Ни кусочка грязи на оставалось на ее теле. Видимо, все абсорбировала душа. И хоть я уже не любил свою жену, я почувствовал легкую боль. Я чуть сдвинул корпус влево и увидел ее. Стройная, загорелая, без белых полосок – конечно, она если и загорала, то обнаженной, – с небольшой, но красивой крепкой грудью. Стройные ноги без намека на жир или целлюлит. Плоский живот. Аккуратная, собранная задница, из тех, что навевают мысли о времени, проведенном на вечеринке со школьницами, – что немаловажно, вы были там будучи школьником сами, – и, конечно, прекрасная щель. Дыра, которую я не видел сейчас, но которую явственно представлял, потому что пизда и была Риной, а Рина была лишь сопровождением для дыры. И когда моя жена чуть расставила ноги, чтобы промелькнуть между ними ладонью, я лишь утвердился в этом.

Рина это свита для собственной дыры, подумал я.

Она служит ей, она окружает ее обожанием и почтительным вниманием, она выполняет любой каприз своей дыры, и ее дыра может послать кого-нибудь в ссылку, а то и на эшафот. Я представил, как голова казненного скатывается с колен Рины и стремглав влетает в ее дыру, пахнущую стружками. Кажется, ими заполняли корзины под гильотинами? Но ее дыра умела и ласкать. Окажись она милостивой к вам, как вы начинали чувствовать себя на седьмом небе. Для того, чтобы почувствовать себя женщиной, мне не было необходимости переодеваться или отправляться к хирургу, который отрезал бы мне яйца. Достаточно было одного благосклонного кивка дыры Рины, как я чувствовал блаженство, восторг и экзальтацию, более приличествующие фаворитке какого-нибудь сластолюбивого Людовика из семейки прожорливых Бурбонов.

Тут я увидел на плече Рины лилию.

Ты сделала татуировку? – сказал я.

Ты подсматриваешь? – сказала она.

Интересно посмотреть на свою жену после стольких-то дней отсутствия, – сказал я.

Уверена, ты не скучал, – сказала она.

Я был спокоен и готов к нападению. Машина Любы давно уже стояла в гараже дома Яны, оказавшей мне эту маленькую услугу за кое-какую услугу, оказанную ей мной. Я вспомнил, как он вертелась под ремнем, и мне захотелось трахаться. Отодвинул шторку и погладил Рины по спине. Это, конечно, было ошибкой. Любая другая женщина восприняла бы это как знак сдачи, белый флаг, выкинутый изголодавшимся без секса самцом. Незаурядная женщина, моя жена, чувствовала, что чем больше секса у меня есть, тем больше я хочу получать. Она прекрасно меня понимала.

Трахаться – все равно, что подзаряжаться энергией в одной из этих дурацких игр, в которые играют мальчишки в переходах на автоматах, – говорила она.

После чего отправлялась трахаться. Так что, стоило мне лишь коснуться ее, она разозлилась, и мы снова оказались в тупике. Я убрал руку.

Где ты была? – сказал я.

… – не сочла нужным ответить она.

Рина? – сказал я.

Какая тебе разница? – сказала она.

Я знаю, что в мое отсутствие ты трахнул, как минимум, полк шлюшек, – сказала она

Четверть своего университета, треть городка, и еще подбирал голосовавших на дороге хиппушек, – сказала она.

Потрясающе, – со смехом сказал я.

Я не шучу, – взвизгнула она, и метнула в меня полный флакон шампуня.

Я заметил удар лишь после того, как он случился. Чувствительная боль обрушилась на мою правую бровь. Я закрыл глаз веком, словно дельфин – дыхательное отверстие пленкой. Не знаю, уж что я рассчитывал увидеть, открыв глаз, но когда это случилось, Рина стояла ко мне спиной, и намыливала голову. Я с нервным смешком подумал про себя, что не смог бы даже сейчас схватить ее за волосы, такие они скользкие. После этого я ощутил, как мои глаза наливаются слезами. Она действительно меня не любила больше. Вот поэтому-то, – а не из-за боли, – я и плакал.

Подать тебе полотенце? – скрипучим голосом сказала я.

Она ничего не ответила и продолжила мыться.

Рина, я бы хотел развестись с тобой, – сказал я, досчитав до пятидесяти.

Отлично, – сказала она, конечно, вовсе не находя эту идею отличной, – давай, сделай это.

Докажи себе, наконец, что ты мужик, – сказала она.

Давай, отомсти мне за всех тех девок, которые покрутили перед тобой хвостом, а потом смылись от тебя, – сказала она.

Ну, давай же, – сказала она шепотом.

Я рассмеялся. Она давно уже ненавидела меня. Рину тошнило от моего вида. Но вечный инстинкт хищника не позволял ей вынуть когти из моего сердца, и зубы – из шеи. Внезапно я понял, что или мы примем решение сегодня, или это не кончится никогда. И во втором случае я пропал. Кошка никогда не наиграется всласть с несчастным мышонком.

Почему бы тебе не признать, что тебя от меня воротит, – сказал я.

Меня от тебя воротит, – сказала она.

Ты полное ничтожество, – сказала она, – компенсирующее свои неудачи в жизни трахом.

Для кого-то и трах это успех, – сказал я, пожав плечами.

Тебе плевать на секс, плевать на тело, плевать на все, – сказала она.

Это слишком абстрактный упрек, – сказал я.

Разве мало я тебя трахал? – сказал я.

Ты бы трахал и дерево, наряди его кто-нибудь в юбку, – сказала она.

Ты ненавидишь меня, но даже мысль о разводе приводит тебя в бешенство, – сказал я.

Почему? – сказал я.

Не думай, что ты так легко от меня отделаешься, дурачок, – сказала она с ненавистью.

Я не собираюсь от тебя отделываться, – сказал я.

Ты моя жена, и я обещался быть с тобой в горе и в радости, – сказал я.

Разве не такую клятву мы дали? – сказал я.

Облачко грустного молчания повисло в ванной.

На какую-то долю секунды глаза Рины утратили их неестественное зеленое мерцание, чтобы вновь стать тем, что я полюбил. Большими светло-зелеными глазами, напоминавшими вам о море в пору его юности. Глубокими, но глубина эта не предвещала предсмертных криков корабелов, а лишь утешала своей прозрачностью, она говорила – утони во мне и ты получишь новую жизнь. Они не пугали, глаза умиротворенной Рины. Мы оба взгрустнули. Как так случилось, что мы превратили жизнь друг друга в ад, говорили мы друг другу телами – двумя фигурами, замершими в неловких позах. Она чуть склонила голову и стыдливо прикрыла ладонью лобок, другую же положила себе на плечо. Я стоял, прислонившись спиной к стене ванной, руки за спиной, взгляд в пол… Она вздохнула, и тишина развеялась.

Знаешь, милый, мы дали много клятв, ни одну из которых не сдержал главным образом ты, – сказала она неприятным голосом.

Я понял, что бесы вернулись в мою жену. Это уже была не она, и беседовать с ней о чем-либо было невозможно. Я повернулся, но почувствовал неожиданно сильное пожатие вокруг запястья. Это Рина ступила из ванной, и ухватила меня за руку.

Нет уж, постой, – сказала она зло.

Не нужно думать, будто я груша, на которой можно срывать свое дерьмовое настроение, – сказала она.

Тебе не дала какая-то шлюха, и ты приходишь ко мне в ванную, чтобы устроить скандал, а потом, удовлетворенный, уходишь! – сказала она.

Получил свое и в кусты! – сказала она.

Рина, – сказал я, – ты последний человек, который может упрекать меня в неверности!

Еще бы, другим-то своим проституткам ты был верен! – сказала она.

Это было ужасно. Она была стеной, идеальной стеной, с которой ты играл в сквош. Ты мог быть великим игроком, величайшим за всю историю игры и мира. Но рано или поздно ты проиграешь, потому что стена не устает. И, как бы ты не исхитрился подать мяч, она всегда примет его и вернет. Бегать приходится тебе. Она же просто стоит и Существует.

Я был верен и тебе, – не дотянулся я это этого мяча.

Ха-ха, – сказала она.

Идем в соседний дом, и поговорим об этом с нашей уродливой соседкой, – прошипела она.

О чем это ты? – искренне удивился я.

Ты трахнул нашу соседку! – сказала она.

Скольких ты ЕЩЕ трахнул?! – спросила она.

С тысячу наберется, подумал я, подергивая наэлектризованными губами. Так школьник, отрицающий, что он разбил стекло, старается не улыбнуться в кабинете директора. Но сказать это я не решился. Рина догадывалась, что я изменяю ей, но масштабы ее поразили бы. Нет, никогда. Рина почувствовала мою решимость молчать и разозлилась еще больше.

Никого я не трахал, – сказал я.

Что ты делал у нее дома? – сказала она.

Зашел занести пакет почты, которую бросили нам по ошибке, – сказал я.

Ее почты, – сказал я.

Не мог бросить на крыльцо? – сказала она.

Была буря, – сказал я.

Кстати, где ты переждала ее? – сказал я.

Не хочешь же ты сказать, что ехала на машине во время, когда бушевал ураган? – сказал я.

А, ерунда, – сказала она.

Мои подозрения и удушливая ненависть поползли по кафелю ванной неуклюжими крабами, срываясь с потолка и разбиваясь у ног Рины тысячью кровавых капель. Я буквально ощущал их теплую кровь на ее босых ногах. Рине никогда не нравились пальцы ее ног, она считала их недостаточно аристократичными. Сейчас, должно быть, ее радовало, что она стоит в ванной, наполовину полной пены.

Ну и с кем это ты спишь в нашем городке? – сказал я.

О чем это ты? – сказала она, не глядя мне в лицо.

О том, что ты трахаешься с кем-то в городке, – сказал я.

Ты псих, – сказала она.

Псих, который задолбал меня своими ревнивыми подозрениями, – сказала она.

Неудивительно, что и я стала такой же, – сказала она.

Мы слегка помолчали. Такие передышки случались в ходе наших бесед, и тогда мы просто сцеплялись недобрыми взглядами, как боксеры в клинче, когда у них нет уже сил драться, но драться они обязаны. Мы с Риной почему-то обязаны продолжить, знал я. О, Господи, почему мы не живем спокойно, обменивая наши измены по бартеру, подумал я. Сегодня я переспал с кем-то, завтра ты кому-то дала… Впрочем, не многовато ли у нее этих «кому-то», подумал я, и сам разозлился.

Ты трахаешься с кем-то в городке, – сказал я.

Наша машина, на которой ты приехал, выглядит как обычно, – сказал я.

Остановись ты в пути, автомобиль был бы, по меньшей мере, в грязи, – сказал я.

Значит, ты провела это время в укрытии, – сказал я.

В гараже, – сказал я.

В гараже дома из нашего городка, – сказал я.

Она мылилась молча, упрямо не поднимая глаз. Только тогда до меня дошло.

Ты, мать твою, могла вообще никуда не уезжать! – сказал я.

Ну и кто это? – сказал я.

Она молчала, приводя меня в бешенство.

Как видишь, твой муж не идиот, – сказал я с горечью.

Настоящий детектив, – сказала она и взглянула мне в глаза со значением.

Распутал бы даже убийство, – сказала она, с нажимом на слово убийство.

Моментально мои решимость и отвага оказались смыты с меня, словно ее гель для душа. Я сглотнул слюну. Только сейчас до меня дошло, что моя жена мне не союзница. Неприятная новость.. Все равно, что узнать о переходе полка с фланга на чужую сторону. Как поведете себя Рина, если я расскажу ей? Поможет ли мне, или… И стоит ли это ей о чем-то рассказывать? Я почувствовал ужасную усталость. А потом решил вновь вывести Рину из себя. В такие мгновения он бросала все к чертям – которые, без сомнения, входили в ее свиту, – и бросалась в автомобиль, а уж потом неслась в Кишинев. В очередной свой двух-трехдневный загул.

Вышвырни ее из дома, пора избавляться от тел, сказал неприятный голос во мне. Я чувствовал себя плохо. Это было чем-то сродни отказу от святого долга гостеприимства. Но я должен был выгнать ее из дома, так или иначе.

Так что, пойдем, поспрашиваем твою соседочку, как она тебе отсосала? – сказала Рина.

Рина, ты неверна мне, и я хочу… – сказал я.

Знаешь, – сказал я, чувствуя неприятное онемение в ногах, – нам нужно наладить отношения, даже если мы и собираемся разводиться.

Недурно, милый, – сказала она.

Только кто сказал, что я собираюсь разводиться? – сказала она.

Это дело решенное, – сказал я.

Я ухожу от тебя, – сказал я.

Не раньше, чем я решу списать тебя, – сказала она.

Так спиши, – сказал я.

Она глянула на меня с улыбкой. Рина торжествовала. Она в который раз одержала полную победу. Иногда я думал – не скучно ли быть Наполеоном без Ватерлоо? Но Рину это. Похоже, абсолютно не смущало.

Не раньше, чем я решу это сделать, милый, – сказала она и слегка поцарапала мне грудь ногтями.

Секс и страх. Два крюка, которые эта сука вбила мне в руки, приковав к скале моего безволия, и моей нерешительности, и моего нежелания что-либо менять, и моей привычки, и моего… Она засела во мне глубже, чем раковые клетки. Нас не разъединила бы лучевая терапия. И я так любил ее. Любил, несмотря ни на что. О, если бы ей стать прежней, сказать мне: «милый, что это мы», и вернуть нас в самое начало нашего романа… Я вспомнил, как нес ее на руках по парапету озера в центральном парке, и нам сигналили проезжающие мимо машины. Ее платье слегка задралось и я наслаждался всем: миром, солнцем, окатившим нас ведром нежного осеннего света, веселыми улыбками прохожих… Я вновь почувствовал слезы на глазах.

Что такое, миленький? – сказала Рина ласково.

Я, наверное, люблю тебя, очень, – сказал я.

Ах вот как, – сказала она еще ласковее.

Закрыв глаза, я подумал, что сейчас расскажу все Рине.

Но, видишь ли, дело в том, что я тебя не люблю, – сказала она.

И знаешь, почему? – сказала она.

Ты полон дерьма, милый, – сказала она.

У тебя была чудесная возможность стать мужчиной моей жизни, – сказала она.

А ты бездарно протрахал ее, – сказала она.

Я возблагодарил свои вялость и трусость, не позволившие мне пойти на признание минутой раньше. Рина продолжала танец на моих костях.

Так что извини, я не готова сейчас поплакать с тобой, обнявшись, как члены клуба анонимных алкоголиков, и продолжить жрать дерьмо, которым ты меня кормишь, – сказала она.

Слишком много унижений, слишком много обид, – сказала она.

Я уже по горло сыта тобой, и не намерена продолжать все это, – сказала она.

Но, конечно, это вовсе не значит развода, – сказала она.

Если будет развод, я заберу у тебя все, – сказала она.

Бери, конечно, – сказал я.

Она улыбнулась:

Тогда я заберу Юлю.

Что ты имеешь в виду? – сказал я.

Мы любим друг друга, – сказала она, – у нас, если ты еще не понял, роман.

Я рассмеялся. Рассмеялась и она. Мы оба выглядели ужасно самодовольными.

Рина, я встречаюсь с Юлей тайком от тебя вот уже почти год, – сказал я.

У нас роман, и мы решили жить вместе, – сказал я.

Когда ты видел ее последний раз? – сказала она.

Полторы недели назад, – сказал я, вспомнив точно.

Чудесно, – вновь улыбнулась она, – а мы с ней виделись неделю назад.

Тогда-то мы и решили пожить вместе, – сказала она.

Экстравагантное решение, – сказал я, чувствуя как рот заполняется чем-то вязким.

Она пожала плечами, и я понял, что Рина говорит правду. Не Юля ли сейчас в бочке, с паникой подумал я. Как плохо, что мне не хватило хладнокровия вымыть лицо девушки, когда я нашел тело. Сейчас, после нескольких дней, что тело проболталось в вине, лицо ее почернело, как трофейная голова туземцев. Разобрать, кто это, сможет лишь зубной врач из полиции. А это последний, к чьей помощи я бы хотел прибегнуть.

Почему же… – сказал я.

Она говорит, ты славный, но на самом деле любит меня, – сказала Рина.

И, знаешь, я, пожалуй, изменю себе, – сказала она.

Попробую с женщиной, – сказала она.

Надо найти Юлю, подумал я. Не может быть, подумал я. Все так и есть, понял я. Признаки такой знакомой паники, нахлынувшей на меня, ни оставляли ни малейшего сомнения: меня вновь бросили, и это вновь стало для меня сюрпризом.

Подумываешь написать об этом еще один роман? – сказала она, издеваясь.

Ну что же… – сказал я.

Как же… как это по… – сказал я.

Бедненький, – сказала, глянув на меня мельком Рина.

Где она? – сказал я.

Ты и правда ни черта не понимаешь в женщинах, – сказала она.

Где Юля? – сказал я.

Я собираюсь ей позвонить, – сказал я.

Мне так жаль тебя, – сказала она.

Она вряд ли захочет бередить твои раны сейчас, – сказала она.

Ты все врешь, сука, – сказал я, зная что она не врет.

Пожалуй, я сделаю тебе царский подарок, – сказала она.

Она без ума от меня! – сказал я.

Я тебя отпускаю, милый, – сказала она.

И, кстати, – сказала она.

Я правда провела эти дни в городке, – сказала она.

Приходилось прятаться, – сказала она.

Ну, ты хоть насосалась? – сказал я с ненавистью.

М-м-м, – сказала она.

Звучит чудесно, – сказал я.

Если бы ты еще умела это Делать, – сказал я.

А не лишь болтать о том, как у тебя получается, – сказал я.

Она посмотрела на меня с ненавистью. Ванная была ареной, нам оставалось лишь выяснить, кто станет быком, а кто сыграет за команду тореро. Впрочем, особой разницы это не имело. Шансы погибнуть были у каждого.

Подай мне полотенце! – сказала она.

Я видал тебя голой, – сказал я.

Больше я никогда тебе не дам! – сказала она.

Сделай одолжение! – сказал я.

Прекрати кусать губы! – визгливо сказала она.

Это решило все дело. Эти ее замечания насчет моих чашек, оставленных там где не надо, привычки кусать губы, или еще чего… они выводили меня из равновесия, словно мелкие пробные толчки борцов вольного стиля. Этот, – незначительный, казалось бы, – толчок, стал решающим.

Я понял, что ненавижу ее больше всех на свете, но никогда не смогу от нее уйти. И эта противоестественная связь будет длиться вечно. Вернее, почти вечно. Выход мне подсказали при бракосочетании.

Пока смерть не разлучит вас.

Я прорвался и извергся Ассуанской плотиной.

Стремительным броском нападающего в регби – были времена, я играл за команду мужчин, – я сшиб ее с ног и не удержался сам. Упал сверху, и, сжав рукой ее лицо, невидное мне в ванной, полной пены пены, сказал все.