Текст книги "Проклятие Кукуя. Тайны и были Немецкой слободы и её обитателей"

Пожары, эпидемии и перестройки

Шуты при дворе императрицы Анны Иоанновны. Худ. В. Якоби. 1872 г.

«29 мая 1737 года, в Троицын день, в одиннадцатом часу утра загорелось недалеко от каменного моста, в приходе Антипы чудотворца, в доме Милославского. Поварова жена зажгла в своем чулане восковую свечку перед образом, а сама пошла в кухню готовить кушанье; свеча отпала от образа и зажгла чулан, а увидеть и погасить было некому: все люди были у обедни. При страшном вихре пламя начало разбрасывать во все стороны, выгорел Кремль, Китай и Белый город, в Земляном выгорели Басманные улицы, старая и новая, Немецкая слобода, Слободской дворец, Лефортовская слобода. Пожар длился до четверти часа утра 30 числа. Сгорело внутри 39 церквей, обгорело снаружи 63, монастырей – 11, погибло 94 человека.». По словам С. М. Соловьева, «погорел» и Слободской дворец, так он именует Лефортовский дворец, который действительно сгорел тогда от «денежной свечки». Несколько дней дымился чёрный каменный остов, присыпанный пеплом на высоком берегу Яузы.

Характерно, что на плане Москвы, составленном в те же годы Иваном Мичуриным, Дворец на Яузе представлен не замкнутым прямоугольником, а состоит из нескольких отдельно расположенных строений.

Для восстановления и ремонта дворца был приглашён талантливый зодчий Ф.-Б. Растрелли с помощником Дмитрием Шаниным. Они составили опись ветхостей, подготовили проект реконструкции.

В ЦГАДА СССР (РГАДА) я нашел любопытный документ, один из старейших по истории архитектуры дворца, иллюстрирующий деятельность прославленного зодчего: «Ведомость. С прошлого «738го» года по указу блаженные и вечнодостойные памяти Ея Императорского Величества велено имеющихся в Москве в Немецкой слободе погорелой каменной дворец что словет Лафертовской починять поправить и покрыть по показанию архитектора де Растрелли.

В том же году оный дом весь починкаю поправкаю и покрышкаю как надлежит по описи плотнячного мастера Эхта и заархитектора Шанина и по представлению архитектора де Растрелли отдан на подряд.

А по присланной из Санкт Петербурга от обер гоф маршала Левенвольда резолюции велено во оном доме в зале покои по чертежу перестроить из казенной суммы.

И то зало по тем чертежам перестроина, а на онную перестройку употреблено 1. 819 руб. 61 ½ коп.».

Итак, в 1738 году знаменитая «большая столовая палата» – «зала перегорожена и превращена в меньшие палаты».

В 1742 году по восшествию на престол императрица Елизавета Петровна прибывает со своим лейб-компанским корпусом в Москву и после коронации «…через нарочито построенные для этого торжества Красные ворота, шествовала в Лефортовский дворец, в котором имела пребывание.».

Московскую резиденцию она выбрала задолго до этого события. Уже в декабре 1741 года императрица издает указ о том, чтобы дворцы «имеющие в Москве: Кремлевский, который перенесён в Анненгоф и Лафертовский каменной привести в совершенное состояние и чего присланной архитектор Земцов будет требовать припасов и людей мастеровых то ему дать по его требованию…».

Императрица Елизавета Петровна. Неизв. худ.

Талантливый русский архитектор Михаил Григорьевич Земцов действительно приезжает в то время в родную Москву по указанию императрицы. Здесь он учился в художественной школе при типографии оружейной палаты. В 1709 году покинул «белокаменную» и продолжал учение в Петербурге под руководством Д. Трезини. Теперь Земцов один из руководителей Комиссии о санкт-петербургском строении, только что совместно с И. К. Коробовым закончил работу по составлению русского архитектурно-строительного кодекса, начатого П. М. Еропкиным. За плечами у Михаила Григорьевича участие в осуществлении планировки Летнего сада в Петербурге, в создании дворцово-паркового ансамбля в Петергофе, дворца и парка Кадриорг в Таллине, Итальянского дома на Фонтанке, церкви Симеона и Анны в новой столице. И теперь он в Москве для подготовки царской резиденции во Дворце на Яузе.

Архитектор докладывал в кабинет императрицы: «По… высочайшему указу по прибытии моем в Москве дворцы… и каменный Лафортовской осмотрены в каторых как починок так и недоделок находится премногое число… Между тем поврежденных и золотарного исправления требуется, однако на оное и мастеровых людей разных званий требовано от меня довольного числа и которых некоторая часть собрана… Дек. 29 1741 г.».

Посылают в Москву ещё одного человека для осмотра убранств дворцов: «Отправить от той конторы в Москву нарочитого». Дали инструкцию: «…всем покоям учинить обстоятельный чертеж… имеющиеся тамо в казенных обои зеркалы и другие внутренния уборы осмотреть и разобрать по покоям, и в каком оные состоянии есть описать…». Выяснить, что есть и что пропало, «объявить опись с номерами». Этим человеком был гардмебель Борис Исаев. Нелегко пришлось ему выполнять указания. Как следует из документов, «чинили препятствия». Видно погрел кто-то руки на казенном имуществе, и не был заинтересован в правдивом отчете Исаева.

Всё-таки опись он составил и прислал. Сегодня трудно судить по обрывкам, всё ли там верно? Остались только списки наличия обоев. И его просьба о посылке к нему из мастерской Оружейной палаты четырёх обойщиков и шестерых портных.

А тем временем на ремонт дворца свозились горы строительных материалов. Подряд был отдан купцу Орешникову. Выделили и мастеровых людей: «Плотников – 50, столяров – 150, печников – 30, штукатуров – 40, маляров – 20,.. каменщиков – 50,.. рещаков деревянного дела – 10, слесарей – 4, истопников – 40». Для надзирания за работой: «обер-офицер – 1, унтер-офицеров – 2, солдат – 30…».

Ремонтировали спешно. Тут же гардмебель Исаев и поручик Хитров подбирали предметы для меблировки покоев Дворца на Яузе. Чего только им не выделили из цалмейстерской конторы! Одна только пожелтевшая от времени опись насчитывает 58 листов!

Здесь и всевозможные стулья: «дубовые резные серебрённые», «плетёные берёзовые», ореховые; обитые бархатом разных цветов с золочёнными позументами. Кресла точёные золочёные. Ширмы «резные писаные». Столы «уборные ореховые», покрытые эмалью и обитые бархатом. Кабинеты (декоративные шкафы для хранения бумаг – прим. автора) дубовые и ореховые. Зеркала в «рамах золочённых» резные, большие и малые, круглые и прямоугольные. Картины всевозможные. «Кровати дубовые разборные с винтами» и балдахинами. Особо указана «кровать французская ореховая резная».

Какие только обои должны были покрывать дворцовые стены! Обои «персицкой парчи», «французского шелку», «шерстяные тканные разных цветов, которые называются шпалеры».

Список ещё можно продолжать и продолжать. Представьте всю эту роскошь в покоях Дворца на Яузе, где печки русские и голландские «обрасчатые» (изразцовые – прим. автора), окна разных цветов стекла, двери створчатые дубовые резные.

Императрица Елизавета Петровна в Царском селе. Худ. Е. Лансере 1905 г.

В этом великолепии и пребывала во дворце Елизавета Первая.

Она даже запретила «погребать умерших в приходах центральных церквей» и повелела закрыть все кладбища по пути из Кремля в её «Лафертовский» дворец. Ничего не должно было отвлекать императрицу от царственной неги на берегу Яузы.

Но гостила она в нём недолго. Может, вдруг, вспомнила, как здесь руками Верховного тайного совета её подвинула от престола Анна Иоанновна? И теперь, уже в очередной раз, отпрыск Романовых решил перенести столицу из Москвы в Петербург!

Вскоре императрица переехала в новый дворец, по соседству, в ожидании готовности её покоев на берегу Невы. А во Дворце на Яузе оставила на жильё своих любимцев – лейб-компанейцев, в благодарность за помощь в дворцовом перевороте. (25 ноября 1741 года был произведён дворцовый переворот силами гренадёр лейб-гвардии Преображенского полка и группой знатных заговорщиков, под личным руководством дочери Петра Первого – Елизаветы Петровны – прим. автора). Утопающий в роскоши Дворец на Яузе был передан прапорщиком Марковым «майору и лейб компании квартирмейстеру Ласунскому по описи с распискою».

Итак, здесь поселяются господа из лейб-гвардии. Отмечают свою победу! Пьют шампанское, «гуляют» с доступными дамочками, дерутся на дуэлях…

Вот только некоторые их «подвиги».

27 февраля 1742. Из рапорта вице-сержанта Никиты Савина: «…Иван Локтев, приехав на квартиру, выбил у хозяина окна и разбил окончины пьяный, за что хотел я его штрафовать, и он штрафовать не дался, и бранил меня и вице-сержанта матерны. Да он же, Локтев, бранил капрала Жердина и называл его „каналиею“…».

Или вот: 19 марта 1742. Из рапорта вице-сержанта Василия Храповицкого: «…Обретающийся на карауле в доме Её Императорского Величества поручик Дементей Дубов явился в нижеписанных продерзостях, а именно: отлучился самовольно без позволения с караулу, и прогулял часы, и найден за домом Её Императорского Величества в снегу спящий, бесчувственно пьян, который приведён работными мужиками на свой караул…».

12 июля 1742. Из приказа капитана Елизаветы Петровны: «…В бытность в доме Её Императорского Величества поручик и той Лейб-компании гранодир Осип Уваров на пикете был беспамятно пьян, и сего июля 9-го числа, по полуночи в шестом часу, в покоях Её Императорского Величества необычайно стал кричать, от чего оного Уварова пикетный майор и Лейб-компании вице-сержант Иван Блохин унимал, и велел капралу Языкову свесть [его] в караульную. Но оный Уваров не точию показанного вице-сержанта бранил матерно, но сверх того, ухватя свое ружье, намерен был по оном Блохине стрелять, и потом в самой скорости из помянутых покоев ушёл самовластно…».

Рядовой гренадер Лейб-компании. 1759—1762. Реконструкция К. Татарникова и В. Егорова, рисунок А. Аверьянова

Но счастье их было недолгим – вскоре они «…во время пожара во дворце… лишились своей движимости, а другие даже и жизни».

В суматохе пожара чуть не погибла всеми забытая и брошенная во дворце принцесса Ангальт Цербстская – будущая императрица Екатерина Вторая.

Сама же Елизавета Петровна чудом не пострадала в том пожаре. Хотя она жила в соседнем Головинском дворце, специально перестроенном для неё архитектором Растрелли, который сгорел полностью.

Конечно, по своей роскоши тот дворец намного превосходил все соседние, в том числе и Лефортовский. По описаниям современников его большой зал был украшен золотой лепниной, в центре находился огромный фонтан с бесчисленным количеством струй, окружённый позолоченным столом в виде императорской короны. В его залах императрица бесконечно кутила в вихре балов и маскарадов, на которых она любила появляться в мундире гвардейского офицера, а те же лейб-компанейцы были вынуждены рядиться в женские платья.

Страшный пожар остановил эту елизаветинскую бальную вакханалию. Новый дворец сгорел, соседний «Лафертовский» выгорел частично. Стихия унесла и его великолепное убранство и изящную мебель, лишила императрицу 4000 платьев и множества драгоценных украшений. Заодно погиб и любимый золотой таз, усыпанный драгоценными камнями, который граф Румянцев купил для неё в Константинополе за огромные деньги.

О каком же пожаре идёт речь? Оказывается, о бедствии 1753 года, когда от Дворца на Яузе «остались одни стены». Вот так, в одночасье, всё вышеперечисленное великолепие убранства интерьера дворца превратилось в пепел. «Оный дом стоял несколько лет не покрыт и кровля с потолком обвалилась; внутри комнат так насыпало землей, что поросла не только трава, но и деревья», – констатирует архивный документ.

Спустя десятилетие Дворец на Яузе решают вновь отремонтировать и сделать ещё краше – в 1766 году сюда ждут «матушку» Екатерину Вторую!

Императрица Екатерина Вторая. Худ. В. Эриксен

«Указом велено к будущему в Москве высочайшему ея Императорского величества присутствию для лучшей способности в Лафертовском дворце» кроме «починок», сделать, в частности, «устройство вареных в сахаре фруктов».

За работу принялся помощник архитектора Иван Жеребцов. Он только что закончил работу над своим главным произведением – колокольней Новоспасского монастыря в Москве, и теперь рьяно взялся исполнить Высочайший Указ. «В трех флигелях верхних этажей… окон проломать двадцать два… из больших двух ворот сделать четыре окна… Подъездов у главного дома – 1, да с улицы по концам дома – 2, вновь сделать… Вокруг всего дома в наружных стенах попорченные каменные орнаменты починить… На главном корпусе дома и на подъездах капители, и в нишах вазы сделать… Где отпала подмазка, подмазать, карнизы обтянуть известью с алебастром, выкрасить в охру и выбелить…».

И вот уже «кругом всех флигелей по исправлении починок кирпичных карнизов сделаны штукатурные, для того что пилястры, капители и архитравы были отданы прежде штукатуркою, а стены оных флигелей выжелтены…».

Но императрица всё не едет.

Как вдруг…

Чума в Москве! Больных – в «Лефортов дом»!

Чумной бунт. Худ. Э. Лисснера. 1930-е г.

 
Царица грозная. Чума
Теперь идёт на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой.
Что делать нам? И чем помочь?
 

Гениальные строки А. С. Пушкина воскрешают в нашей памяти страшные дни истории чумных эпидемий. Одна из них разразилась в 1771 году в Москве. И тогда в стенах Дворца Петра на Яузе открыли язвенный госпиталь!

…Москва. 1771 год. Чёрные флаги над мрачными домами. Город почти весь вымер. Редкий прохожий тенью скользит мимо наглухо затворённых ворот. Улицы усеяны разлагающимися труппами, издающими удушающие запахи. Вот подъехала телега. На ней тоже мертвецы. Смерть! Она кругом. Церкви стоят «без пения, лишённые иереев, которые не берегли себя в усердном исполнении своих обязанностей».

Язва!

Кое-где санитары ещё собирают труппы с улиц в переполненные телеги. Словно стайки галок, мелькают чёрные одеяния монахов. Вот один наклонился над распластавшимся телом. «Прими, Господи, душу новопреставленного раба твоего»…

– Батюшка, отпусти грехи, не дой сгореть в адском пекле! – слышится с другой стороны улицы.

Язва.

Длинная вереница людей, под усиленным конвоем, бредёт через весь город в Немецкую слободу. Тревожный звон колокольцев оповещает об этом страшном шествии. Здоровые и больные бросаются по сторонам, лезут на заборы. Нет! Только не в карантин, там однозначно умрёшь и похоронят не по-христиански!

У Дворца на Яузе языки огромных костров пожирают одежду пришедших. Здесь и армяки дырявые, и шитые золотом камзолы, башмаки с золотыми бляшками и стоптанные лапти. Всё в очищающий огонь!

В эти дни «Лефортов дом» стал «язвенным гошпиталем».

Скорее всего, первый очаг чумы в Москве возник в генеральном военном госпитале в Лефортовской слободе, где лечили раненых с фронтов русско-турецкой войны (1768 – 1774 годов). Вроде бы, как вскоре после кончины одного раненного офицера умер его врач, а затем скончались ещё около двадцати контактировавших с ними человек.

К началу марта 1771 года около сотни рабочих на фабрике суконного двора в Замоскворечье заболели и умерли с очевидными симптомами «моровой язвы».

Генерал-фельдмаршал, граф Иван Петрович Салтыков (28 июня 1730 – 14 ноября 1805 гг.), московский главнокомандующий, вовремя не принял карантинных мер. (И. П. Салтыков – Главнокомандующий русской армии в 1759—1760 годах, с чьим именем связаны наиболее крупные успехи русской армии в Семилетней войне. С 1763 года по 1771 год – московский главнокомандующий, – прим. автора).

Да и кто тогда толком знал-понимал, что необходимо делать? В результате уже к августу эпидемия охватила город и окрестности, число жертв достигало тысячи умерших ежедневно.

Граф Иван Петрович Салтыков. Неизв. худ.

Растерявшийся Салтыков писал императрице Екатерине Второй о «столь бедственном положении». Славный вояка в панике бежал в своё дальнее подмосковное имение Марфино.

К сентябрю положение ухудшилось настолько, что перестало хватать гробов для погребения. Брошенные властями на произвол судьбы горожане искали утешение в молитвах.

Москвичи больше чумы боялись карантинов и больниц, поэтому скрывали заболевших. Они не хотели отказываться от православного обычая омывания покойников, от обряда последнего целования, от проводов до могилы, хотя всё это и способствовало разрастанию эпидемии. Но к мнению врачей и некоторых представителей духовенства, пытавшихся ввести ограничения на погребальные обряды, прислушивались неохотно.

Архиепископ Московский Амвросий. Неизв. худ.

Вокруг этих препятствий, 15 сентября 1771 года вспыхнули народные волнения, жертвой которых стал архиепископ Амвросий (Андрей Степанович Зертис-Каменский (1708 – 1771 гг.), архиепископ Московский и Калужский, член Святейшего синода, переводчик Священного Писания и творений отцов Церкви. Родился в Нежине в семье молдавского дворянина С. К. Зертиса, служившего при продажном гетмане Мазепе переводчиком с румынского, греческого и турецкого языков, – прим автора).

Пытаясь ограничить столпотворение народа для богослужения, архиепископ принял решение убрать икону Боголюбской божьей матери, висевшую над воротами Китай-Города, и опечатать тару с подношениями. Разъярённая толпа смяла охрану и прорвалась внутрь Кремля, разгромили Чудов монастырь. На следующий день народ взял штурмом Донской монастырь, бунтовщики разорвали укрывшегося там священнослужителя. Потом погромили дворцы знати и дома богатых купцов по всему городу.

По собственной просьбе к императрице о подавлении бунта, граф Григорий Григорьевич Орлов срочно прибыл в Москву и жестко подавил волнения. Казнили четверых главных зачинщиков трехдневного бунта и участников убийства архиепископа Амвросия. 170 человек сослали на каторгу.

Медаль в честь победы над чумой графа Г. Орлова

Орлов быстро обеспечил меры по противодействию эпидемии: приказал усилить число карантинов, увеличить количество больниц и жалованье докторам, пообещал «страховки» всем медикам – в случае их смерти родственникам полагалась компенсация, организовывал подвоз продуктов и чистой воды, расчистку дорог, площадей и улиц от старых построек и мусора. Теперь, не взирая на чины, звания и сословия, умерших приказывалось хоронить за чертой города на специально отведённых кладбищах. Делать это должны были арестанты, а в случае их выживания – им полагалось прощение и воля. Московский сенат 17 ноября законодательно утвердит распоряжения графа в документе «О мерах к прекращению эпидемий и устройству кладбищ».

Императрица Екатерина Вторая

В результате к ноябрю чума отступила. Екатерина отозвала Орлова в Петербург.

Масштабы эпидемии были так огромны, что даже при всём нежелании людей попасть в чумной госпиталь в «Лефортовом доме», он был всегда переполнен больными и умирающими. Примерное количество жертв эпидемии – 55 тысяч человек.

Об этом свидетельствуют и письма Екатерины Второй новому управителю Москвы князю Михаилу Никитовичу Волконскому (9 октября 1713 – 8 декабря 1788 гг.), русский государственный и военный деятель, генерал-аншеф, вступил в исполнение новой должности главнокомандующего в Москве 21 ноября 1771 года, – прим. автора).

В них она через год заинтересовано справлялась о безопасности Дворца на Яузе для проживания в нём в ближайшие годы.

Князь Михаил Никитович Волконский. Неизв. худ.

10 ноября 1772 года она пишет: «Князь Михайло Никитович. Планы Лефортовского дворца я получила и, рассматривая оных, нашла, что в нижнем жилье все нужники в стене. И так не знаю, как мне с сим домом быть теперь, и я б желала знать, надобно ли наружные стены ломать или можно ли будет вычистить нечистые места без опасения вновь язвы, ибо я почитаю сии н (ужники) заразительные, ибо дом сей язвенный госпиталь был. Прошу о сем ко мне написать, что о том знающие полагают, ибо мне сей дом перестроить хочется и сделать (пристанище двора) для, то есть чтобы в нужном случае двора на Москве в нём можно уместить. И мне и сие легко сделается, кой час опасения от язвы в нём не будет, так же желаю я знать, можно ли поднять на теперешних стенах третий этаж, о чем прошу с архитекторами и с кем надлежит посоветоваться. Екатерина.».

Ответ Волконского, видимо, был положительный, так как 28 декабря 1772 года императрица опять сообщает ему: «…планы Лефортовского дворца и как его починять и обделать, скоро очень пришлю, и увидите, как в нём жить буду, как бог велит к Москве приехать, что однако не скоро будет, ибо перестройка год – другой возьмёт. Спросите, пожалуйста, у князя Макулова, возьмёт ли он на себя сие строение… Третий этаж поднять надобно будет.».