Текст книги "Царский декамерон. От Ивана III до Александра I"

Новелла третья
Упырь на троне

В 1551 году, когда Ивану IV шел двадцать первый год, в Москве заседал Церковный собор с участием царя и Боярской думы. Этот собор вошел в историю под названием Стоглавого, так как принял решения, поделенные на сто глав.

В третьей главе Стоглава сохранилось «Рукописание» царя к собору, в котором Иван IV так рассказывает о своем детстве: «Бояре и вельможи, верные моему отцу и любимые им, делали передо мною вид, что мне желают добра, на самом же деле были заняты только тем, что усиливали собственное самовластие. И как омраченные умом, дерзнули поймать и убить братьев моего отца, и когда вспоминаю их насильственную смерть и жестокие мучения, весь обливаюсь слезами и прихожу в покаяние и прошу у них прощения за юность мою и поведение. И после смерти дядьев моих вскоре умерла и мать моя. И отсюда постигала нас горькая скорбь: мне сиротствующему, а царству вдовствующему. И из-за этого бояре наши улучили себе время и сами овладели всем царством, не позволяя никому делать ничего неугодного им.

И моим грехом, и сиротством, и молодостью были допущены междоусобные беды и зло»6.

Обвиняя во всех бедах бояр, Иван ни словом не обмолвился о вине Елены, по приказу которой были убиты его дядья Юрий и Андрей. Как только Елена Васильевна умерла, все ее недоброжелатели были выпущены из тюрем, и во главе государства стали братья Шуйские – Василий и Иван, Рюриковичи, потомки Александра Невского. Их кратковременный союзник, князь Иван Овчина, как только Шуйские вошли в силу, тут же ополчился на братьев, но был ими арестован на восьмой день после смерти своей возлюбленной и умер в темнице традиционной смертью – «под шляпою железной».

Шуйские «свели» митрополита Даниила и отправили его в Волоколамский монастырь, а сами стали полновластными хозяевами Кремля.

Однако через два года владычеству Шуйск

их пришел конец. Победителем оказался их враг – князь Иван Кубенский, троюродный брат Ивана IV по матери, освободивший из неволи Бельского и возвративший его в Москву.

Так в борениях и интригах, в арестах и заговорах, казнях и опалах шел год за годом, а маленький Иван рос и мужал, сильно горевал, когда увезли его мамку, сестру Овчины, страдал, узнав, что Овчина в тюрьме, и негодовал, увидев, как один из Шуйских валялся на кровати его отца, даже не сняв сапог. Конец их произволу пришел абсолютно неожиданно. 16 сентября 1543 года тринадцатилетний Иван поехал по подмосковным монастырям и в конце декабря вернулся в столицу. За время этого продолжительного путешествия сопровождавшие его бояре и слуги рассказали великому князю, какие бесчинства и произвол чинят Шуйские, и Иван, возвратясь в Москву, велел своим псарям схватить Андрея Шуйского и обезглавить, что и было ими сделано прямо в Кремле без всякого промедления. Тут, по замечанию летописца, «начали бояре от государя страх имети и послушание».

И страх этот с самого начала был настолько велик, что обезглавленное нагое тело Андрея Шуйского два часа валялось на земле у Курятных ворот, и никто не смел подобрать его.

С этого времени начинается бесконечная череда казней, закончившаяся лишь через сорок лет, когда их главный виновник, Иван Грозный, умер.

Жестокость рано проявилась в характере Ивана. И одним из первых подметили это и решили использовать на пользу себе в политической борьбе родные братья Елены Васильевны, его дядья Юрий, Иван и Михаил Васильевичи Глинские.

Рано была подмечена и другая склонность порочного отрока – любострастие. Еще в 1543 году посланник тринадцатилетнего Ивана к польскому королю Сигизмунду Борис Иванович Сукин должен был сказать: «Государь, наш великий государь Иван, Божиею милостью в мужеский возраст входит, а ростом совершенного человека уж есть, а з Божьей волею помышляет ужо брачный закон приняти».

Иван был высок ростом и в тринадцать лет и впрямь выглядел «совершенным», то есть взрослым и полностью сформировавшимся мужчиной. К этому времени он уже познал плотские утехи и две страсти – стремление к жестокости и к удовлетворению чувственности. Уже в отроческие годы страсти эти стали господствующими в становлении его характера.

Как только Иван познал первую радость плотской любви, боярские приспешники, желая отвлечь его от учения и политики, стали наперебой поставлять ему «гулевых девиц», из-за чего мимолетные любовницы менялись у сластолюбивого отрока чуть ли не каждый день. Историк С. Горский утверждал, что за четыре года до свадьбы Иван познал несколько сот девиц, искушенных в блуде и старавшихся завлечь царя наигранной страстью и большой опытностью в любовных утехах.

Итальянский судебный психиатр Чезаре Ломброзо, основатель антропологической школы уголовного права, утверждал, что антропологические признаки человека определяют его психику и нравственные качества. По Ломброзо, делившего преступников на три категории – убийц, воров и насильников, – каждой группе соответствуют определенные черты физиономии. Убийцы, чаще всего, имеют холодный взгляд, в гневе же их глаза наливаются кровью. Нос убийц большой, орлиный, загнутый книзу.

Кажется, что Ломброзо дает здесь портрет Ивана Грозного, настолько это словесное описание совпадает с портретом, царя.

В книге «Преступный человек» Ломброзо утверждал также, что раз человек отведал крови, то убийство становится для него потребностью. Кровь повелительна настолько, что ей невозможно противиться. И это тоже полностью подходит к описанию Ивана Грозного.

И наконец, абсолютно соответствует характеристике царя-тирана и еще одно наблюдение итальянского ученого: чувственная любовь нередко сплетается с жаждой крови – один ее вид необычайно мощно возбуждает половую страсть, а за кровавыми сценами всегда следует проявление самого неистового разврата.

И поэтому, когда в послании к архимандриту и монахам Кирилло-Белозерского монастыря Иван называет себя «смердящим псом, и нечистым и скверным душегубцем, живущим в пьянстве, блуде, убийстве, разбое, в ненависти, во всяком злодействе», он ничуть не преувеличивает и не сгущает красок, характеризуя себя таким образом. Конечно, в 15–16 лет он таким еще не был, но уже прочно стоял на пагубном пути, с коего не сошел до самой смерти.

Однако в конце 1546 года шестнадцатилетний великий князь решает жениться и проводит три совещания – первое с митрополитом Макарием, а второе и третье – с Макарием и с Боярской думой. В ходе этих совещаний было решено одновременно с женитьбой совершить и высокоторжественный обряд венчания на царство, получая впервые в истории государства титул «царя и великого князя всея Руси».

В небольшой книжечке «Известия о браках царя Иоанна Васильевича», изданной по ряду признаков во второй половине XVIII века, сообщается, что первой его женой была Анастасия Романовна Захарьина и что свадьба состоялась 3 февраля 1547 года вскоре после коронации Ивана IV, происшедшей 16 января того же года. Анастасия Романовна, кроме нескольких дочерей, родила и двух сыновей – Ивана и Федора.

Второй женой царя была дочь черкесского князя Темрюка Айдаровича – Мария, крещенная этим именем в Москве. А ее брат получил имя Михаила. И Мария, и Михаил «скончали жизнь свою в 1568 году неблагополучно».

Третья супруга – Марфа Васильевна Собакина – сочеталась браком в конце октября 1571 года, а 14 ноября скончалась. «Царь Иоанн Васильевич утверждал, что он не совершил с нею супружеского союза, и, объявив сей брак недействительным, сочетался вновь с позволения церкви».

Четвертой его супругой была Анна Васильчикова, сочетавшаяся с ним браком в 1575 году. «Обстоятельных о том известий нет и год ее кончины не показан».

Пятая супруга «из какого дому была неизвестно. В монастырской книге сказано только, что она называлась Мариею, а в инокинях Марфою»11.

Шестую жену звали Дарьей Ивановной Колтовской. Не известны ни год ее бракосочетания, ни год развода, но доподлинно, что государь сослал ее в Тихвинский монастырь, где она и жила до 1626 года, и там же в монастыре погребена при церкви. При бракосочетаниях царя Михаила Федоровича Романова в 1624 и 1626 годах оба раза после венца посланы были к ней дары, а сие доказывает, что она была признана и почитаема как вдовствующая царица12.

Седьмая, и последняя супруга была Мария Федоровна, дочь Федора Афанасьевича Нагого. Царь Иван Васильевич браком сочетался с нею в 1581 году. На другой год она родила несчастного царевича Дмитрия и овдовела в 1584 году.

Далее в книге «Известия о браках царя Иоанна Васильевича» идет перечень «супружеских намерений царя к иностранным принцессам» и сообщается, что его внимания в 1560 году удостоилась польская принцесса Екатерина, но сватовство оказалось неудачным, и через два года Екатерина стала женой герцога Финляндского Иоанна, брата короля Швеции Эрика XIV. Несмотря на это, еще при живой Марии Темрюковне, Иван Грозный потребовал, чтобы Екатерина стала его женой, но и эта попытка успеха не имела.

В конце жизни при живой Марии Федоровне Нагой сватался Иван за племянницу английской королевы Елизаветы – графиню Марию Гастингс, однако, и это сватовство кончилось ничем.

Вот, собственно, и все, чем располагали русские историки в конце XVIII века, когда речь заходила о матримониальных связях и намерениях Ивана Грозного.

Сегодня дело существенно переменилось, хотя и ныне мы немного знаем об Иване IV и его женах. Однако данные современных историков сильно отличаются от того, что вы прочли. Итак…

* * *

16 февраля 1547 года, завершив древний обряд выбора невесты из многих сотен претенденток, свезенных в Москву со всей Руси, Иван сыграл свою первую свадьбу. Его женой стала Анастасия Романовна Захарьина – дочь окольничего Романа Юрьевича, чьи потомки стали впоследствии носить фамилию Романовых и под этой фамилией три века занимали российский престол.

Теперь придется вспомнить несколько персонажей, с которыми мы уже познакомились, когда речь зашла о Захарьиных-Юрьевых и Захарьиных-Романовых, – внуках главы рода Захария Ивановича Кошкина и сыновьях Юрия Захарьевича Кошкина, коего стали звать и Захарьиным. Вспомним, что у Юрия Захарьевича и жены его Ирины Ивановны, урожденной боярыни Тучковой, – было шесть сыновей и две дочери. Из сыновей же более прочих прославились второй – Михаил, которого умирающий Василий III оставил среди опекунов своей вдовы и сирот, и четвертый – Роман, вошедший в историю России из-за того, что именно его потомки – трое сыновей и две дочери (до того как, выйдя замуж и получив фамилии своих мужей) – носили фамилию Романовых. Так вот, именно, младшая дочь Романа Юрьевича Захарьина-Юрьева, Анастасия Романовна, носившая по отцу родовое имя Романовой, и стала женой царя Ивана.

Несомненно, выбор царем жены именно из этого дома был прежде всего актом политическим, хотя определенную роль – возможно, и весьма немаловажную – на первых порах играли и чувства Ивана, столь для него несвойственные в годы перед женитьбой. Анастасия пленила Ивана своей мягкой женственностью и необыкновенной красотой. У царицы Анастасии были сестры, Анна и Евфимия, и три брата – Даниил, Долмат и Никита. Только Долмату даровал Господь недолгую жизнь – он умер за два года до того, как стала Анастасия Романовна московской царицей. Остальные же пережили ее.

Разумеется, наибольшим почетом пользовались на свадьбе братья царицы – Даниил и Никита. Забегая чуть вперед, скажем, что Даниил, как и его сестра, сразу же полюбился Ивану Васильевичу и сразу же после свадьбы стал боярином, получив при этом должность дворецкого, что соответствовало потом министру императорского двора, в ведении которого находилось все богатейшее дворцовое хозяйство и многочисленный придворный штат.

Но истинную славу познал Даниил Романович на полях ратной брани. Он был впоследствии и героем походов на Казань, и доблестным воеводой в войне с Ливонией. Даниил Романович пережил Анастасию на пять лет, скончавшись 27 ноября 1565 года.

Даниил и Долмат потомства не оставили, и потому вся надежда Захарьиных-Юрьевых возлагалась на младшего из братьев – Никиту, которому в день свадьбы Анастасии было около тридцати лет. Он-то и стал продолжателем рода бояр Романовых, хотя первая его жена – Варвара Ивановна Ховрина-Головина – оказалась бесплодной, но зато дело поправилось после ее смерти, когда женился Никита Романович во второй раз.

Через два года после свадьбы Анастасии с царем стал Никита Романович окольничим, и был ему этот чин дан не только из-за того, что волею случая стал он царским шурином, а за успешную службу, в коей состоял он еще со времени великого князя Василия III.

Почетными гостями на царской свадьбе были и двоюродные братья Анастасии, сыновья Михаила Юрьевича Захарьина – Иван Большой и Иван Меньшой (в описываемое здесь время нередко два, а то и три родных брата могли в семье иметь одно и то же имя), которые на предстоящей свадьбе должны были занимать первенствующее положение.

Иван Большой был дружкой новобрачного, так же как за двадцать лет перед тем отец его – Михаил Юрьевич Захарьин – на свадьбе Василия III с Еленой Глинской. А младший брат, Иван Михайлович Юрьев-Захарьин, нес из церкви свечу к столу, за которым сидели августейшие супруги.

Прошла первая неделя после необыкновенно пышной свадьбы, и царь совершенно переменился. Не было больше пьяных оргий, перестали травить медведями людей, приуныли шуты, попрятались карлы, вывели из дворца многочисленных девок – плясиц и певуний. Сам царь стал подолгу молиться, раздавал щедрую милостыню и даже выпустил на волю сотни колодников. Однако хватило его лишь на две недели. В самом начале марта он позвал в опочивальню, где еще неодетой лежала рядом с ним Анастасия, боярина Семена Оболенского.

– Скажи там, чтоб медведей на потеху приготовили, – молвил царь. – Поиграть охота.

И сколько ни плакала, сколько ни просила Анастасия отказаться от кровавой потехи, Иван только похохатывал да поддразнивал ее.

Тем временем царские слуги поехали на постоялые дворы, где останавливались челобитчики, приходившие в Москву искать правды в судах да в приказах. Слуги говорили:

– Государь Великий, царь всея Руси Иоанн Васильевич пожаловал вас, рабов его, милостью: велел вам явиться перед его светлые царские очи, чтоб могли вы, холопишки его, челобитные свои государю подать.

Ходоки с радостью бросались к саням и мчались в Кремль. Их проводили сквозь густую толпу к Красному крыльцу, возле которого немо застыли многочисленные стрельцы с бердышами и копьями. Челобитчиков ставили перед крыльцом на колени.

В это время на самом верху крыльца устанавливали большое красивое кресло с высокой спинкой, и тут же в богатой, крытой бархатом шубе выходил из покоев государь. Над площадью неслись радостные клики. Государь, улыбаясь, ласково кивал головой и, махнув платком, опускался в кресло. Челобитчики ликовали: ласков государь да милостив, тотчас же разрешит дела по справедливости. Вдруг, к их изумлению, стрельцы быстро становились вокруг них.

На нижних ступенях Красного крыльца появлялся богато одетый царский слуга и громко провозглашал:

– Великий государь, царь всея Руси Иоанн Васильевич жалует вас, холопишек своих, игрой перед его светлыми очами.

Хотя челобитчики слышали все, но ровным счетом ничего не понимали: «Что за милость? Что за игра?»

Да враз и прозревали: прямо к ним, сквозь строй расступившихся стрельцов, царские псари и конюхи вели на цепях, продетых сквозь ноздри, трех огромных медведей. Введя зверей в круг, поводыри тут же выпускали цепи из рук и прятались за спины стрельцов, вновь смыкавших кольцо и ощетинивавшихся бердышами и копьями.

Дальше челобитчики уже ничего не помнили. Медведи катали их по снегу, грызли и рвали, сдирали с головы скальпы. Слышался только хруст костей и придушенные вопли несчастных… И над всем этим – безумный смех юного государя.

* * *

Снова во дворце появились непотребные девки, причем многие пришли к царю по своей воле, чтобы снискать себе его милости и расположение к своим близким, ибо были средь девок дочери и племянницы и сестры доброродных людей – стольников, окольничих, даже князей и бояр. Анастасия впала в немилость. Царь только изредка допускал ее к себе и редко когда исполнял ее просьбы.

9 апреля 1547 года Анастасия попросила взять на службу во дворец своего родственника Василия Захарьина, и царь, почему-то рассмеявшись, согласился принять его завтра же. На следующий день Иван велел быть Анастасии к столу, и она пришла, не увидев за столом ни одной женщины, зато сразу же усмотрела в углу столовой палаты одинокую фигуру в дурацком наряде и колпаке с бубенчиками.

Шут стоял, опустив голову и закрыв руками лицо.

– Васька Захарьин! – крикнул Иван шуту. – Подойди к столу, поблагодари царицу за милость. Это она упросила меня взять тебя в службу.

Шут, подойдя, произнес:

– Спасибо тебе, матушка-царица! Пожаловала и превозвысила ты и меня, и весь наш род. Однако же и ты, и сам государь зело горазды шутить, и вам бы обоим пристало шутами быть.

Анастасия упала в обморок, а Василий Захарьин сразу же после обеда был выставлен один на один против самого свирепого медведя и умер в страшных мучениях.

Слух о происшедшем в тот же день вылетел из стен Кремля, и когда назавтра, 11 апреля, вспыхнул в Москве пожар, его почли за наказание Господне, ибо преступление было и кощунственным, и ужасным, и столь же ужасной должна была быть и кара. Так оно и случилось: этот пожар оказался страшнее всех других. Вся Москва, горевшая два месяца, превратилась в пепел и прах. Даже в Кремле сгорели дворцы, взорвалась пороховая башня. Погибли тысячи людей, и во всем этом винили царя Ивана. А он, трусливый и суеверный, стал беспрерывно молиться, долгие часы проводил в душеспасительных утешениях и беседах, продал часть своих сокровищ для помощи погорельцам. Долгие годы после пожара Иван считал, что Бог продолжает карать его. И через шесть лет, в 1553 году, дал обет посетить с царицей и своим сыном – царевичем Дмитрием, родившимся в октябре 1552 года, главнейшие святыни Руси. Дмитрий был третьим ребенком Анастасии и Ивана. До него родились две девочки – Анна и Мария, но обе умерли, не дожив и до года. Сын-первенец родился в то время, когда войска Ивана взяли Казань, и царь узнал об этом при победоносном возвращении в Москву.

Иван надеялся именно ему передать престол. Однако, когда родители возвращались с богомолья, тщедушный, не достигший и года младенец умер. Эту смерть Иван воспринял как наказание Божие. Правда, 28 марта родился еще один сын – Иван, а через четыре года и их последыш – Федор, но Анастасии суждено было пестовать их очень недолго, ибо и сама она умерла 7 августа 1560 года. Из-за того, что она болела всего три дня и лекари не могли сказать, какой недуг свел царицу в могилу, тут же пополз слух, будто ее отравили.

Иван страдал искренне и глубоко. Видя его печаль, плакали и бояре, и митрополит. Целую неделю провел царь взаперти в посте и в молитве. На восьмой день он вышел к боярам, и те ужаснулись: перед ними стоял согбенный желтолицый старик с ввалившимися, горящими недобрым огнем глазами. Он велел накрыть праздничные столы, за ними вновь оказались десятки гулён, снова рекой потекло вино, участвующие в застолье мужчины должны были по окончании трапезы участвовать в оргии. Вслед за тем начались столь многочисленные и столь жестокие казни, что все предыдущие перед ними померкли…

Чтобы обуздать неистовства этого вурдалака, бояре решили женить Ивана вторично. 18 августа 1560 года они официально попросили его об этом. Иван ответил, что он и сам уже думал о женитьбе и желал бы взять в жены родную сестру польского короля Сигизмунда II Ягеллона – Екатерину. Однако Сигизмунд категорически воспротивился этому, прежде всего по политическим соображениям.

Тогда взор Ивана устремился от Варшавы к Кавказу, потому что там, как ему сказали, жила девушка сказочной красоты – Кученей, дочь черкесского князя Темрюка. Царь отправил к нему послов и те пригласили князя Черкесского и Кученей в Москву. Дикая красота черкешенки поразила Ивана, и он объявил ее своей невестой, хотя она не знала русского языка и по рождению была магометанкой. Подучившись языку и крестившись, девушка приняла имя Марии и 21 августа 1561 года обвенчалась с Иваном.

Часто бывавший в Московии английский дипломат Джером Горсей писал: «После этого [смерти Анастасии] он [Иван] женился на одной из черкесских княжен, от которой, насколько известно, у него не было потомства. Обряды и празднества, сопровождавшие эту женитьбу, были столь странными и языче-скими, что трудно поверить, что все это происходило в действительности».

Мария с восторгом разделяла все досуги мужа. Она с наслаждением наблюдала за медвежьими потехами, с горящими глазами смотрела на то, как ломали на колесе руки и ноги одним казнимым, как сажали на кол других, а третьих заживо варили в кипятке.

Когда бывший постельничий царя Алексей Адашев почтительно заметил Ивану, что негоже царице Московской бывать на таких забавах, боярина тут же отправили в казематы Юрьевской крепости, а его брата Даниила Адашева, командующего русской артиллерией в Ливонии, тут же возвратили в Москву. Здесь, на Красной площади, легли на плаху и сами опальные вельможи, и еще пятнадцать их родственников.

Если Анастасия пыталась удержать Ивана страхом наказания Господня, кротостью и любовью, то Мария, напротив, привязывала царя тем, что потакала самым низким и грязным его порокам и склонностям. Она окружила себя самыми красивыми развратницами Москвы, превратив их в подобие фрейлин, и всячески способствовала сближению своего мужа с любой их них.

Вокруг нее собирались и новые люди при дворе царя – Малюта Скуратов-Бельский, Федор Басманов, Богдан Бельский – племянник Малюты, Василий Грязной, князь Афанасий Вяземский и несколько других – жестоких, алчных распутных и коварных эгоистов, не признававших никаких резонов, кроме собственной выгоды, и не гнушавшихся ничем ради ее достижения.

Забегая немного вперед, заметим, что после того как в декабре 1563 года умер восьмидесятилетний митрополит Макарий, на место царского духовника стал родной брат Василия Грязного – Левкий, архимандрит кремлевского Чудова монастыря. От него Василий Грязной мог узнавать буквально все, ибо Иван, более всего боявшийся преисподней, едва ли скрывал что-либо важное от своего духовного отца и исповедника.

В результате лучшие друзья царя, его духовник и жена сотворили вокруг Ивана такое плотное кольцо, что никто кроме них не имел возможности оказывать прямое влияние на него. Более того, все они постоянно создавали у Ивана впечатление, что он вместе с ними, его верными друзьями и телохранителями, окружен сонмом врагов злобных и беспощадных, и нужна великая осторожность и проницательность, чтобы не стать их жертвами.

Они же предложили Ивану создать особую дружину рыцарей для борьбы с боярской опасностью, в которую первыми вошли бы Малюта Скуратов «со товарищи». Вскоре, после того как Вяземский высказал такую мысль, их же стараниями оказался раскрыт огромный боярский заговор, направленный против жизни царя. А вслед за тем началось грандиозное действо: взяв жену и детей-сирот Ивана и Федора, царь бежал сначала в Коломенское, затем в Александровскую слободу, куда 3 января 1565 года явилась к нему делегация от бояр и митрополита Афанасия, умоляя его вернуться в Кремль.

Иван отказывался ровно месяц, но потом милостиво согласился, выговорив себе особые условия возвращения, которые он предъявит им всем в Москве. Делегаты ничего не имели против. И вот через неделю Иван эти условия объявил. Он точно топором разрубил Русь на две части, назвав одну «земщиной», а другую – «опричниной». В опричнину вошло почти два десятка богатых российских городов, многие московские слободы и территории, богатые рудой и лесом, пастбищами и «мягкой рухлядью». С этих земель и градов должен был кормиться царь, его двор и тысяча избранных телохранителей-опричников.

Не переставая пугать Ивана заговорами, Малюта, Вяземский, Грязной и другие приспешники, ставшие во главе опричнины, привели Ивана к мысли о необходимости переезда из Москвы в Александровскую слободу. Однако на сей раз Марию Темрюковну Иван с собой не взял.

Александровская слобода представляла собой одновременно и монастырь и крепость: из бойниц выглядывали пушечные жерла, по стенам стояли стрельцы и пищальники, которые то облачались в воинские доспехи, то меняли их на монашеские одежды.

Их было три сотни, этих воинов-монахов, отобранных из тысячи опричников. Жизнь их в монастыре являла чудовищную смесь иноческого аскетизма, поста, многочасовых молитв и приходящих им на смену непрерывных оргий. В этом угаре разнузданности и смирения, пьянства и воздержания плоти, на ум, разгоряченный видениями сатанинских грехов, а затем охлаждаемый раскаяниями, могло прийти все, что угодно.

Иван, подстрекаемый своими собутыльниками-сомолитвенниками, приказал приставить к Марии Темрюковне надежный караул и не выпускать ее из дворца. Сам же решил еще раз попытать счастья, снова посватавшись к дочери польского короля Сигизмунда II Ягеллона – Екатерине, которая, отвергнув его первое сватовство, через два года вышла за Иоанна, герцога Финляндского, брата шведского короля Эрика XIV, но вскоре осталась одна, ибо брата своего король посадил в тюрьму.

В России, внимательно следившей за стокгольмским двором, тут же узнали о случившемся, и Иван немедленно послал к Эрику боярина Никиту Воронцова, приказав ему сосватать за него соломенную вдову герцога Иоанна. Жених обязывался навеки уступить Швеции эстляндские земли с Ревелем, который, правда, не был им взят, хотя русские войска стояли неподалеку от города.

Шведские дипломаты передали просьбу Ивана королю. Эрик с радостью согласился, однако Государственный совет Швеции отверг эту затею.

Боярин Никита прожил в Стокгольме одиннадцать месяцев. Но приема у короля так и не добился и вынужден был ни с чем возвращаться. Он еще ехал в Москву, а Иван уже знал о постигшей его неудаче, которую царь воспринял как личное оскорбление. Его ярости не было предела. Наконец Воронцов вернулся. Иван принял его ласково и при всех стал хвалить за все, что он сделал на царской службе. Свою речь закончил Иван совершенно неожиданно:

– За то, что пробыл ты, Никита, в городе Стокгольме год, а приехал ни с чем, жалую тебя дураком, потому как за морем, в земле Свейской, явил ты себя таковым, – и, махнув рукой, велел вынести шутовской наряд с бубенцами.

Воронцов метнулся в угол палаты и выхватил из-за пояса нож.

– Не дамся! Убью! Никогда Воронцовы в шутах не ходили! – закричал он.

И как только к нему приблизились, Воронцов, не ожидая, когда слуги Ивана отберут у него нож и наденут шутовской наряд, ударил себя ножом в сердце.

Вскоре после этого умерла и неистовая царица Мария Темрюковна. Это случилось 1 сентября 1569 года.

* * *

Два последующих года прошли в беспрерывных набегах опричников на города и села, усадьбы и деревни «земщины». Грабежи, убийства, насилия и пожары повсюду сопровождали царя и присных его на их страшном пути.

К этому времени Иван стал уже полусумасшедшим. Он приходил в необузданную ярость по малейшему поводу, а то и без всякой причины. Он бился в падучей, на губах у него выступала пена, глаза закатывались. Он хрипел, потом загнанно дышал и в конце концов затихал, впадая в тяжелый сон. После сна начинались галлюцинации: сонмы истерзанных и замученных им людей окружали его, и видел царь убитых им даже на куполе Троицкого собора Александровской слободы.

Те месяцы и годы, когда возле него не было законных жен, Иван проводил в своем гареме, состав которого постоянно менялся. Наложницы сопровождали его круглые сутки. По утрам они относили своего повелителя в мыльню, потом одевали его и вели к трапезе. Из-за пиршественного стола, где всегда были заморские и русские яства, пьяного, всем пресытившегося старика они же уносили в спальню, а оттуда – вечером или посреди ночи – снова к столу.

Иван обрюзг, тело его стало студенистым, кожа обвисла, сморщилась, совершенно голый череп пожелтел, лицо стало отдавать в прозелень… Только зубы оставались белыми, ровными и очень крупными, но когда Иван улыбался, раздвигая толстые синие губы, казалось, что это кривится вылезший из могилы вурдалак.

Наконец в голову Ивана, Бог весть почему, пришла мысль сыграть еще одну свадьбу. И снова были смотрины. Согбенный, облысевший, опирающийся на посох Иван обходил ряды невест – молодых, ядреных, крепкотелых, пышущих здоровьем, и точно коршун выискивал себе добычу.

Наконец остановился.

– Как звать тебя? – спросил он девушку, понравившуюся ему более всех.

– Марфа Васильевна дочь Собакина, – ответила невеста. Иван пошел дальше, но обойдя всех, ни одной лучше не нашел и велел объявить, что царицей Московской, а себе – женой называет он боярышню Марфу Васильевну Собакину.

Отец ее – обычный коломенский дворянин – сразу же стал боярином, а три ее брата – окольничими. 28 октября 1571 года в Троицком соборе Александровской слободы состоялось венчание Ивана и Марфы, и в тот же день была отпразднована свадьба.

Своему новому тестю – Василию Собакину – Иван подарил неподалеку от Шуи село Ильинское-Телетово. Собакины тотчас же поехали в Ильинское. Здесь их потомки жили до последней четверти XIX столетия.

Марфа занемогла сразу после свадьбы, а скончалась через полмесяца – 13 ноября. Похоронили ее со всеми почестями в Кремле в Вознесенском женском монастыре. По розыску из-за «злой порчи» было замучено и казнено девятнадцать Собакиных. Синодик – список для поминания в молитвах, хранящийся в Ивановском областном архиве, – содержит имена всех «убиенных».

Сохранилась и копия карандашного рисунка, сделанного художником М. Л. Шафом с не дошедшего до нас фамильного портрета Собакиной. Здесь она изображена в богатом русском костюме, украшенном драгоценными камнями. Копия рисунка Шафа хранится в Государственной публичной библиотеке России. Несчастная Марфа стала героиней оперы Римского-Корсакова «Царская невеста».

Смерть Марфы не обошла стороной и родственников Марии Черкасской. Ее брата – Михаила – обвинили в том, что он подносил Марфе накануне смерти отравленные засахаренные фрукты, из-за чего она и скончалась. Михаил на пытке не сознался в злодеянии, но все равно был посажен на кол, а его мнимые соучастники были обезглавлены.

Иван, как утверждают летописцы, тяжело переживал смерть своей красавицы-невесты. Царь клялся, что из-за болезни Марфы он не поднимался на брачное ложе и не дотронулся до нее, и она после венчания осталась невестой и умерла невинной. Из-за этого он просил иерархов церкви не засчитывать ему третий брак, которого фактически не было, и разрешить вступить в следующий, считая его не четвертым, а третьим.