Текст книги "Царский декамерон. От Ивана III до Александра I"

Новелла четырнадцатая
Служение Амуру и Марсу

А тем временем на северо-западе России продолжалась бесконечная война с конфузиями и викториями, штурмами и осадами крепостей, закладкой и строительством новых кораблей и фортеций. Были взяты Шлиссельбург и Ниеншанц, а в мае 1703 года заложен Санкт-Петербург и тогда же одержана и первая морская победа, за которую капитан Петр Михайлов и поручик Александр Меншиков удостоены одинаковой награды – ордена Святого апостола Андрея Первозванного, первого и единственного в то время российского ордена.

В октябре 1703 года Меншиков приехал в Москву и перевез девиц Арсеньевых в свой дом, где уже жили его сестры. Марию Даниловну Меншикову в декабре того же года выдали замуж за Алексея Алексеевича Головина, а за другую сестру – Анну – посватался один из денщиков Петра – Антон Эммануилович де Виейра, португальский еврей, в русских документах известный как Девиер. В юности он служил матросом на португальском корабле, оказавшемся в Голландии, когда там находился Петр I. Девиер прельстился придворной службой и начал ее скороходом у Меншикова. Однако скоро перешел к Петру, определившему ловкого еврея в гвардию, а затем и в свои денщики. Здесь Девиер настолько укрепился, что даже посмел свататься к сестре Меншикова.

Денщики Петра несли службу офицеров-ординарцев, числясь в свите государя. Звание денщика считалось выше камер-юнкерского, и многие из царских денщиков были офицерами гвардии. Пользуясь близостью к царю, его доверием, многие из них стали впоследствии сенаторами и генералами. Денщиками Петра были А. Б. Бутурлин, А. Д. Меншиков, И. М. Орлов, П. А. Толстой, Н. Ю. Трубецкой, В. И. Суворов, Г. П. Чернышев, П. И. Ягужинский, три брата Татищевых и др. Впоследствии положение и обязанности царских денщиков соответствовали званию и обязанностям флигель-адъютантов.

Тем не менее Меншиков отклонил сватовство Девиера, но тот не отступал, заявив, что девица Анна уже беременна от него и следует спешить с венчанием, чтобы не опозорить фамилию Меншиковых, Александр Данилович в ответ велел схватить жениха и бить его батогами. Избитый Девиер отправился к Петру с жалобой и просил у царя защиты. Петр взял сторону денщика и велел Меншикову вести сестру и Девиера в церковь на обручение. А чтобы доказать свое расположение к Девиеру и упрочить его положение, Петр сделал зятя Меншикова санкт-петербургским генерал-полицмейстером.

Что же касается Меншикова, то Петр велел и ему самому жениться на Дарье Михайловне Арсеньевой и обвенчал их 18 августа 1706 года в Киеве. Женитьба Меншикова на Арсеньевой уменьшала опасность интимной связи Александра Даниловича с Екатериной Алекеевной.

Через день Петр вместе с Екатериной и Анисьей Толстой уехали в Петербург. Супруги же Меншиковы остались при войсках, которые начали осеннюю кампанию 1706 года в Польше и Саксонии. В этой кампании 18 октября Меншиков разбил под Калишем корпус шведского генерала Мардефельдта, что ускорило пожалование ему союзным России австрийским императором титула Светлейшего князя Римской империи. Причем в грамоте, подписанной императором Иосифом I, утверждалось происхождение нового князя от благородной литовской фамилии, что затем было перенесено из австрийской грамоты в русскую, которую Меншиков получил уже как русский князь.

Весь 1707 год Екатерина провела вместе с Петром в Польше, а весной следующего года приехала в Петербург. Петр же и Меншиков оставались на Украине, где в последующие полтора года одержали решающие победы над шведами в сражениях при Лесной, под Полтавой и Переволочной. Перелом в Северной войне наступил в 1709 году. Небо Москвы в этот год не раз озарялось победными фейерверками. В июне 1710 года русские войска взяли Выборг, в июле – Ригу, в сентябре – Ревель (Таллин).

А в Петербурге в это время происходили события, хотя и не имеющие отношения к военным делам, но касающиеся Прибалтийского региона. На авансцене семейной жизни Романовых появилась племянница Петра, семнадцатилетняя Анна Ивановна, которую тот решил выдать замуж за владетеля соседней с Петербургом Курляндии – герцога Фридриха-Вильгельма – потомка последнего магистра Ливонского ордена Кеттлера. В августе 1710 года жених прибыл в Петербург.

Венчание молодых состоялось 31 октября. Празднества были нескончаемы, тем более что началась другая свадьба – любимого карлика Петра – Якима Волкова. По приказу Петра из Москвы в Петербург привезли более тридцати лилипутов обоего пола, и они стали героями еще одного, двухнедельного, празднества. Рослого Петра забавляло, что он окружен такими маленькими людьми, и он всячески подчеркивал эту контрастность в шествиях, церемониях и гуляньях.

Среди этого разгула бесшабашного веселья 22 декабря 1710 года в Петербург пришло известие, что турецкий султан объявил войну России.

17 января 1711 года, оставив Меншикова в Петербурге, Петр и Екатерина выехали в Москву. Им предстояло серьезнейшее испытание – необычайно трудный и, как вскоре оказалось, несчастливый Прутский поход. 25 февраля в Успенском соборе был зачитан манифест об объявлении войны Османской империи. Но еще месяцем раньше из Риги на юг двинулись полки Шереметева, чуть позже выехал и сам командующий, а 6 марта из Москвы направился на театр военных действий и Петр.

В этот же день Петр тайно обвенчался с Екатериной, и теперь в поход с ним она впервые отправилась не как любовница Петра Михайлова, а как законная супруга царя. Правда, об этом знали только самые близкие Петру и Екатерине люди. Официально же Петр венчался с Екатериной почти через год – 19 февраля 1712 года после возвращения из Прутского похода и поездки в Польшу и Германию.

Необычайно сильная привязанность Петра к Екатерине объяснялась не только силой чувств, которые он долгие годы испытывал к ней. Прусский резидент в Петербурге граф Г. В. Бассевич писал в своих «Записках»: «Она имела и власть над его чувствами, власть, которая производила почти чудеса. У него бывали иногда припадки меланхолии, когда им овладевала мрачная мысль, что хотят посягнуть на его особу. Самые приближенные к нему люди должны были трепетать его гнева. Появление их узнавали по судорожным движениям рта. Императрицу немедленно извещали о том. Она начинала говорить с ним, и звук ее голоса тотчас успокаивал его, потом она сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. И он засыпал в несколько минут. Чтобы не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжении двух или трех часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым. Между тем прежде, нежели она нашла такой простой способ успокаивать его, припадки эти были ужасом для его приближенных, причинили, говорят, несколько несчастий и всегда сопровождались страшной головной болью, которая продолжалась целые дни. Известно, что Екатерина Алексеевна обязана всем не воспитанию, а душевным своим качествам. Поняв, что для нее достаточно исполнять важное свое назначение, она отвергла всякое другое образование, кроме основанного на опыте и размышлении».

Отправившись к армии, Петр находился в пути более трех месяцев.

В Галиции, в местечке Ярославле, Петр встретился с молдаванским господарем Дмитрием Кантемиром и 11 апреля 1711 года подписал с ним союзный договор, направленный против турок. Здесь же, 30 мая, Петр подписал договор с польским королем Августом II, специально для этого приехавшим в Ярославль. И еще одно дело решилось во время пребывания Петра и Екатерины в Галиции: в местечке Яворово 19 апреля состоялось подписание брачного соглашения о женитьбе царевича Алексея Петровича на Софье-Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской. По условиям договора невеста оставалась в своей прежней лютеранской вере, а будущим детям предстояло креститься по православному обряду.

В то время когда Петр и Екатерина находились в походе, Алексей жил в семье своей семнадцатилетней невесты, в увеселительном замке Зальцдален около Брауншвейга, и писал своей мачехе: «Герцог-отец, дед и мать герцогини, моей невесты, обходятся со мною зело ласково».

12 июня Петр и Екатерина прибыли в лагерь русских войск на Днестре, но полки Шереметева и он сам еще были в пути. Наконец дивизии Шереметева, Вейде и Репнина общей численностью в 38 246 человек соединились на берегу Прута и построили укрепленный лагерь. Скоро вокруг него сосредоточились неприятельские силы, в три раза превосходящие русские и союзные русским молдавские войска князя Дмитрия Кантемира.

После двух штурмов, предпринятых турками 9 и 10 июля и с трудом отбитых русскими, Петр решил послать к великому визирю Махмет-паше парламентера с предложением прекратить боевые действия и заключить перемирие. Великий визирь склонялся к миру, но крымский хан и генерал

Понятовский – представитель Карла XII – настаивали на обратном. Объективно, положение русских было катастрофическим: в лагере уже три дня не было ни куска хлеба, ни фунта мяса, а против 120 русских орудий неприятель выдвинул более 300. Петр очень нервничал. Он приказал Екатерине покинуть лагерь и скакать в Польшу, но она наотрез отказалась оставить мужа.

Между тем великий визирь сохранял молчание, и тогда в турецкий лагерь отправился Петр Павлович Шафиров. В инструкции, данной ему, Петр писал: «В трактовании с турками дана полная мочь господину Шафирову, ради некоторой главной причины…»18 А этой главной причиной было спасение армии. Петр соглашался отдать туркам все завоеванные у них города, вернуть шведам Лифляндию и даже Псков, если того потребуют турки. Кроме того, Петр обещал дать Махмет-паше 150 тысяч рублей, а другим начальным людям еще более 80 тысяч.

Однако обещание выплаты столь огромной суммы было нереальным. В армейской казне таких денег не было. И тогда, спасая положение, Екатерина отдала на подкуп турецких сановников все свои драгоценности, а стоили они десятки тысяч золотых рублей19. Шафиров вручил эти драгоценности и деньги туркам, и они подписали мир на условиях, о которых Петр и не мечтал: дело ограничилось возвращением Турции Азова, Таганрога и еще двух городов да требованием пропустить в Швецию Карла XII. А турки обязались пропустить в Россию русскую армию. В подтверждение готовности выполнить эти условия Шафиров и сын Шереметева – Михаил Борисович – должны были оставаться заложниками у турок.

А Петр и Екатерина отправились сначала в Варшаву для свидания с Августом II, а затем в Карлсбад, на воды, и, наконец, в Торгау, где должна была состояться свадьба царевича Алексея Петровича и принцессы Софьи-Шарлотты, доводившейся свояченицей австрийскому императору.

Новелла пятнадцатая
Странствия и страдания царевича Алексея

Теперь наступило время подробнее рассказать о царевиче Алексее Петровиче. Когда его мать Евдокию Федоровну отвезли в монастырь, царевичу шел восьмой год. Он редко видел отца, и потому влияли на него, мать, бабушка и их преимущественно женское окружение. С шести лет Алексея учил грамоте князь Никифор Конратьевич Вяземский, но круг чтения ограничивался духовными книгами, и потому мальчик полюбил церковные службы, рассказы о святых и великомучениках, молитвы и заповеди. Это не устраивало Петра, и он передал сына в руки немца Мартина Нойгебауэра – юриста, историка и знатока латыни. Однако, главным воспитателем Алексея по воле Петра значился все тот же Меншиков, сам не умевший ни читать, ни писать. Это настроило Нойгебауэра по отношению к Александру Даниловичу на враждебный лад. Дело кончилось тем, что в июле 1702 года «иноземца Нойгебауэра за многие его неистовства от службы отказать, и ехать ему без отпуска, куда хочет». Он уехал к себе на родину и издал там памфлет о нравах россиян и ужасах российского быта. Карьера привела его в стан шведского короля Карла XII, сделавшего Нойгебауэра своим секретарем, а потом и канцлером шведской Померании.

Об этом можно было бы и не упоминать, если бы не появился контрпамфлет: «Пространное обличение преступного и клеветами наполненного пашквиля», изданного под титулом «Письмо знатного офицера», написанное в 1705 году на немецком языке и принадлежавшее перу доктора прав барона Генриха фон Гюйссена. Автор контрпамфлета, решительно защищавший Петра и Россию, стал новым воспитателем царевича Алексея. Гюйссен составил хорошо продуманный план образования Алексея, отводя место «нравственному воспитанию, изучению языков французского, немецкого и латинского, истории, географии, геометрии, арифметики, слога, чистописания и военных экзерциций». Завершалось образование изучением предметов «о всех политических делах в свете и об истинной пользе государств в Европе, в особенности пограничных».

Сохранились свидетельства современников, что сначала Алексей учился охотно и хорошо, но его нередко отрывал от учения отец, забирая с собою на войну, в походы и поездки, а Гюйссена посылая с миссиями за границу.

Оставаясь в Москве, Алексей все теснее сближался с Нарышкиными, Вяземским и многими священниками, среди которых ему был особенно близок его духовник – протопоп Верхоспасского собора Яков Игнатьев. Духовник поддерживал в Алексее память о его несчастной матери, осуждал беззаконие, допущенное по отношению к ней, и часто называл царевича «надеждой российской».

В начале 1707 года Игнатьев устроил Алексею свидание с матерью в Суздале, о чем сразу же доложили Петру, находившемуся в Польше. Петр немедленно вызвал сына к себе, но не стал учинять разноса, а решил привлечь его к государственной деятельности. Семнадцатилетнего Алексея он назначил ответственным за строительство укреплений вокруг Москвы, поручал ему набор рекрутов и поставки провианта, а в 1709 году отправил в Дрезден для дальнейшего совершенствования в науках. Вместе с царевичем поехали князь Юрий Юрьевич Трубецкой, граф Александр Гаврилович Головкин и Гюйссен.

В Дрездене царевич жил инкогнито и помимо ученых занятий увлекался музыкой и танцами. Тогда же начались переговоры о женитьбе Алексея на принцессе Софье-Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской. Пока они шли, Алексей Петрович переехал в Краков, где занимался фортификацией, математикой, геометрией и географией. Близко знавший Алексея граф Вильген писал, что царевич вставал в четыре часа утра, молился, а затем читал. Его занятия с учителями начинались в семь часов и продолжались с перерывом на обед до шести часов дня. Спать Алексей ложился не позже восьми часов. В свободное время его любимым занятием были прогулки и посещение церквей.

В марте 1710 года Алексей побывал в Варшаве, был принят Августом II и через Дрезден поехал в Карлсбад. В местечке Шлакенверт неподалеку от Карлсбада он впервые увидел свою невесту, и, кажется, молодые понравились друг другу. Во всяком случае Алексей писал Якову Игнатьеву: «Мне показалось, что она человек добрый и лучше ее мне здесь не сыскать».

В сентябре Алексей решил сделать Софье-Шарлотте официальное предложение и запросил на то разрешение Петра. Петр согласие дал, и в мае 1711 года царевич отправился в Вольфенбюттель для знакомства с родителями невесты и обсуждения с ними брачного договора. 13 октября 1711 года Петр и Екатерина приехали в саксонский город Торгау, и на следующий день во дворце польской королевы было совершено венчание и отпразднована довольно скромная свадьба. 19 октября Петр уехал из Торгау, наказав Алексею в течение полугода заказать провиант для тридцатитысячного русского корпуса, стоявшего в Померании. Через полгода в Померанию прибыл Меншиков и взял Алексея на театр военных действий.

В конце 1712 года Алексей по приказу отца поехал в Петербург, оставив молодую жену в Брауншвейге. К лету Софья-Шарлотта приехала в Петербург, но не застала мужа, так как он в мае вместе с Петром ушел на корабле в Финляндию, а как только вернулся, тотчас же был отправлен на заготовки корабельного леса в Старую Русу и Ладогу.

Попав в старое российское окружение, Алексей почти сразу же отошел от молодой жены, пристрастился к рюмке. Вскоре обнаружился у него туберкулез, и врачи посоветовали царевичу ехать в Карлсбад. Летом 1714 года Алексей уехал на воды, оставив Софью-Шарлотту в Петербурге на последнем месяце беременности. 12 июля она родила дочь, названную Натальей. Царевич возвратился домой в конце года, а 12 октября 1715 года великая княгиня родила сына – будущего императора Петра II. А еще через десять месяцев молодая мать умерла, судя по описанию врачей, от общего заражения крови. Незадолго до ее смерти царевич завел роман с крепостной служанкой своего первого учителя Никифора Вяземского – Ефросиньей Федоровной. Это был единственный любовный сюжет в жизни Алексея Петровича, влюбившегося в Ефросинью до такой степени, что впоследствии он просил даже позволения жениться на ней, предварительно выкупив Ефросинью и ее брата Ивана на волю у их хозяина.

Софья-Шарлотта, знавшая о связи мужа в Ефросиньей, на смертном одре с горечью проговорила, что «найдутся злые люди, вероятно, и по смерти моей, которые распустят слух, что болезнь моя произошла более от мыслей и внутренней печали»21. Петру, конечно же, передали слова невестки, и царевич страшно боялся отцовского гнева. Но еще более стал Алексей опасаться ярости Петра, когда на поминках Софьи-Шарлотты отец сам вручил ему грозное письмо. Он писал Алексею, что радость побед над шведами «едва не равная снедает горесть, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного».

«Сие представя, – писал Петр, – обращуся паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому насажденное и взращенное оставлю? Тому ленивому рабу евангельскому, закопавшему талант свой в землю? Еще и то воспомяну, какого злого нрава и упрямства ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранил, и даже бивал, к тому же сколько лет, почитай, не говорю с тобою, но ничто на тебя не действует, все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только бы дома жить и им веселиться. Однако ж всего лучше безумный радуется своей беде, не ведая, что может от того следовать не только ему самому, то есть тебе, но и всему государству? Истинно пишет святой Павел: „Как может править церковью тот, кто не радеет и о собственном доме?“

Обо всем этом с горестью размышляя и видя, что ничем не могу склонить тебя к добру, я посчитал за благо написать тебе сей последний тестамент и подождать еще немного, если нелицемерно обратишься. Если же этого не случится, то знай, что я тебя лишу наследства, яко уд гангренный. И не мни себе, что один ты у меня сын и что все сие я только в острастку пишу: воистину исполню, ибо если за мое Отечество и людей моих не жалел и не жалею собственной жизни, то как смогу тебя, непотребного, пожалеть? Пусть лучше будет хороший чужой, нежели непотребный свой».

Отвечая отцу, Алексей во всем соглашался с ним и просил лишить его права наследования престола, ссылаясь на слабость здоровья и плохую память, утверждая, что «не потребен к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я».

Когда Алексей писал это письмо, он уже знал, что Екатерина Алексеевна родила очередного ребенка. Это был мальчик, и Алексей просил отца назначить наследником престола новорожденного брата. В заключение Алексей клялся в том, что никогда не заявит своих прав на престол; а для себя просил лишь «до смерти пропитания». Это письмо он писал по совету своих ближайших друзей – Александра Кикина и князя Василия Долгорукова. Причем последний сказал Алексею: «Давай писем хоть тысячу. Еще когда это будет. Старая пословица „Улита едет коли-то будет“. Это не запись с неустойкой, как мы прежде давали друг другу». Долгорукий намекал на то, что отказ от престола – пустая отговорка и что только реальный ход событий определяет, на чьей стороне окажется фортуна.

Петр, по-видимому, узнал и об этом. 19 января отправил сыну еще одно письмо, в котором заметил, что не верит его клятвам, полагая, что если бы Алексей и сам хотел поступать честно, то сделать это ему не позволят «большие бороды, которые ради тунеядства своего, ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело. К тому же, чем воздаешь за рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дела мои, которые я делаю для своего народа, не жалея своего здоровья. И, конечно же, после меня ты разорителем этого будешь. Того ради, так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно, но, или перемени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах…».

Когда Алексей прочитал это письмо Кикину, тот сказал: «Да ведь клобук не гвоздем к голове прибит». И после этого Алексей попросил отца отпустить его в монастырь.

Еще через неделю Петр вновь отправился на воды в Карлсбад, взяв с собою между прочим, и Александра Кикина. Кикин, прощаясь с Алексеем, шепнул тому, что, находясь в Европе, найдет царевичу какое-нибудь потайное место, где тому можно будет укрыться, бежав из России.

26 августа 1716 года Петр послал Алексею письмо все с тем же вопросом. И написал, что если Алексей хочет остаться наследником, то пусть едет к нему, сообщив дату своего выезда из Петербурга, а если – монахом, то скажет о сроке принятия пострига. Алексей решил ехать к Петру и, взяв с собою Ефросинью Федоровну, ее брата Ивана и трех слуг, 26 сентября 1716 года он оставил Петербург. По дороге встретился в Либаве с Кикиным, сообщившим, что царевича ждут в Вене и австрийский император примет его как сына, обеспечив ежемесячной пенсией в три тысячи гульденов. После беседы с Кикиным Алексей решился – проехав Данциг, он исчез.

Через два месяца Петр распорядился начать поиски беглеца. Генерал Адам Вейде, стоявший с корпусом в Мекленбурге, русский резидент в Вене Абрам Веселовский, майоры Шарф и Девсон отправились на поиски Алексея. Более прочих повезло Веселовскому. Он обнаружил следы Алексея, ехавшего под именем подполковника Кохановского и останавливавшегося в разных городах и гостиницах. Наконец в Вене 20 февраля 1717 года Веселовский нашел человека – референта Тайной канцелярии Дольберга, который сказал, что Алексей находится во владениях австрийского императора инкогнито.

Алексей и его спутники приехали в Вену в ноябре 1716 года. Не останавливаясь в гостинице, царевич явился в дом вице-канцлера Шенборна среди ночи. Бегая по комнате, где происходило рандеву, Алексей кричал:

– Император должен спасти меня и обеспечить мои права на престол! Я слабый человек, но так воспитал меня Меншиков, с намерением расстраивая мое здоровье пьянством. Теперь, говорит мой отец, я не гожусь ни для войны, ни для правления, однако же у меня достаточно ума чтобы царствовать. А меня хотят заточить в монастырь, куда я идти не хочу! Император должен спасти меня!

Алексей более всего рассчитывал на свое родство с императором, который был женат на родной сестре его покойной жены Софьи-Шарлотты и таким образом доводился ему шурином, а дети Алексея – Наталья и Петр – были племянниками императрицы.

Карл VI Габсбург немедленно собрал Тайную канцелярию, на которой решили сохранить пребывание Алексея в секрете. Он распорядился отвезти царевича сначала в местечко Вейербург под Веной, а оттуда в крепость Эренберг в Тирольских Альпах.

Для сохранения тайны Алексея и его спутников переодели простолюдинами и на крестьянских телегах, настрого наказав соблюдать в пути абсолютное инкогнито и ни слова не произносить по-русски, отправили в Альпы. Однако же, останавливаясь на ночлеги, Алексей и вся его компания много пили, шумели и тем привлекали к себе внимание австрийцев. Наконец на восьмой день пути, проехав 600 верст, они добрались до крепости Эренберг, одиноко возвышавшейся на вершине высокой и крутой горы. Крепость располагалась вдали от больших дорог и бьиа идеальным местом для укрытия царевича от любопытных глаз. Эренбергский комендант, генерал Рост, получил от императора инструкцию о строжайшей изоляции «некоторой особы». Причем эта «особа» ни с кем не должна общаться, выходить из крепости, место ее пребывания должно оставаться непроницаемой тайной.

Инструкция предписывала не менять ни одного солдата в гарнизоне, пока узники там находятся; под страхом смерти всем солдатам и их женам запрещалось выходить из крепости. «Некоторой особе» разрешалось писать письма, но отправлять их имел право только сам комендант через Вену.

Меж тем Веселовский от своего агента – референта Тайной канцелярии Дольберга – узнал о месте пребывания Алексея и 23 марта 1717 года сообщил об этом, приехавшим в Вену денщику Петра капитану Александру Румянцеву. Румянцев немедленно выехал в Тирольские Альпы и там доподлинно узнал, где скрывают царевича. О цели поиска Румянцева узнали и австрийцы и, спасая Алексея, предложили тому тайно переехать в Неаполь, оставив слуг и Ивана Федоровича в Эренберге, поскольку передвижение целой группой скрыть бы не удалось. Переодев Ефросинью в одежду мальчика-пажа, Алексей вместе с ней в три часа ночи выехал из Эренберга. Но все старания обмануть бдительных петровских соглядатаев оказались напрасными: Румянцев уже несколько дней находился под чужим именем в соседней с Эренбергом деревне Рейтин, где проживал и комендант крепости генерал Рост. От одного из гостей Роста, офицера из Вены, Румянцев узнал, что таинственного узника увезли в Неаполь и отправился за ним по пятам.

Алексея и Ефросинью поместили в замке Сент-Эльм, стоящем на вершине горы, господствующей над городом, где они и прожили пять месяцев – до осени 1717 года. Скоро им стало ясно, что их новое убежище раскрыто: в июле в Вене появились тайный советник, граф Петр Андреевич Толстой и капитан Румянцев. Они передали императору Карлу VI письмо Петра с просьбой о выдаче сына.