Текст книги "Царский декамерон. От Ивана III до Александра I"

Такого рода признание было для Ивана крайне важным, ибо церковь категорически запрещала четвертый брак, независимо от произошедших до него причин, по которым распались предыдущие браки.

Иван вынужден был созвать Церковный собор и просил о позволении сыграть еще одну свадьбу. Покорные епископы и архимандриты разрешили четвертый брак, попросив царя принести покаяние и принять епитимью – сто поклонов перед иконами ежедневно в течение одного года…

* * *

Четвертой женой Ивана, венчавшейся с ним в церкви, была Анна Алексеевна Колтовская. Свадьбу сыграли 28 апреля 1572 года. Анна во многом напоминала Анастасию, а кое в чем – Марию Темрюковну. На черкесскую княжну походила она силой воли и умением навязывать Ивану угодные ей решения. Анна окружила царствующего супруга юными красавицами, которые ничего не делали без ее соизволения, и таким образом новая царица крепко держала в своих руках сластолюбивого деспота. Не без ее влияния были отодвинуты на второй план многие опричники, и именно в 1572 году опричнина была слита с земщиной и прекратила свое существование. Конечно же, некоторые опричники при этом были казнены.

Однако Иван не привык покоряться кому бы то ни было. Осенью этого же 1572 года он отправил Анну в монастырь. Там она против воли, как и за полвека перед тем Соломония Сабурова, была насильно пострижена и из московской царицы стала инокиней Дарьей. Но на том обряд пострижения не закончился: через час ее постригли в схимонахини, надев на нее схиму – черную груботканную рясу с белым черепом на груди, что означало смерть всех земных радостей для постриженной и одиночество до последнего дня жизни.

Схимонахиню Дарью отвели в подземную келью, где она и пребывала в одиночестве много лет. После смерти Ивана ее выпустили из подземелья, но она оставалась в монастыре до самой смерти. Скончалась Дарья в августе 1626 года, через тринадцать лет после того, как на царском троне появился первый из Романовых – Михаил Федорович.

* * *

Несчастная схимонахиня Дарья только вступила во второй год своего иночества, как ее бывший супруг решил сыграть пятую свадьбу. Он хорошо понимал, что если снова созвать Церковный собор, то это будет для него чистым позорищем и посмешищем. Поэтому Иван решил сделать все необходимое без благословения архипастырей.

Высмотрев очередную невесту – на сей раз ею оказалась семнадцатилетняя красавица-княжна Мария Долгорукая, – пятидесятитрехлетний жених тайно договорился с настоятелем Спасо-Преображенского собора протопопом Никитой, до того служившим в опричниках, о предстоящем венчании. Никита, преданный помазаннику до предела, а пуще того – страшащийся его больше погибели собственной души, тотчас же согласился. Тогда Иван в открытую объявил о намечавшейся свадьбе. В Москву он созвал всю русскую знать. На редкость веселым был свадебный пир. Но, к недоумению приближенных и слуг, после брачной ночи молодой супруг вышел из спальни печальным и вскоре велел закладывать санный поезд в Александровскую слободу. Иван ехал в первом возке вместе с юной женой, с любопытством прильнувшей к оконцу и наслаждавшейся тем, как по обе стороны дороги валятся на колени ее новые подданные. Впереди кареты мчались конные вершники и кричали: «Пади!»

Но Мария не знала, что перед тем, как вывезли ее из Кремля, к Александровской слободе умчались легковерхие гонцы с приказанием спешно выдолбить посередь Царского пруда большую полынью.

Царь и царица подъехали к дворцовому крыльцу. Не сказавший за всю дорогу царице ни единого слова, Иван вместе с нею ушел во дворец. К вечеру полынья была готова. На берегу пруда появилось знакомое всем обитателям Александровской слободы высокое кресло, сидя в котором государь следил за медвежьими потехами, кулачными боями, пытками, кнутобойством и казнями.

Но раскрылись ворота государева двора, и из них верхом на коне выехал царь. За ним показались сани, а в них – опеленутая веревками, будто спящая молодая царица. Не то была она мертва, не то просто обмерла и от страха лишилась сознания.

Лошадь подвели к краю полыньи, и вышедший вперед Малюта Скуратов громко проговорил, обращаясь к столпившимся на берегу слободчанам:

– Православные! Ныне узрите, как карает Великий государь измену. Князья Долгорукие обманным воровским обычаем повенчали государя с девкой, коя до венца слюбилась с неким злодеем и пришла во храм в скверне блудодеяния, о чем государь не ведал. И за то злое, изменное дело повелел Великий государь ту девку Марийку в пруду утопить!

К лошади подошли люди, все бывшие опричники, и стали копьями теснить коня к полынье. Испуганная окровавленная лошадь, жалобно заржав, ринулась, не видя света, к проруби и тут же пошла ко дну вместе с тяжелыми розвальнями.

Малюта схватил брата утопленной – княжича Петра Долгорукого и стал выпытывать у него имя злодея, похитившего невинность у его сестры. Петр или не знал любимого Марии, или не хотел губить его, но так ничего и не сказал. Он и умер, твердя одно и то же:

– Сестру погубил один сущий лиходей – царь Иван Васильевич.

* * *

А в 1575 году Иван увидел Анну Васильчикову – дочь Григория Борисовича Васильчикова – дворянина московского, и на следующий день заслал к отцу сватов. История не сохранила ни даты их венчания, ни имени венчавшего их попа, ни названия храма, где это происходило. Известно было только, что Анна прожила в браке три месяца и умерла, как было велено говорить, «от грудной болезни».

* * *

И еще три года жил Иван Васильевич в безбрачии, не имея жены. Однажды заехал царь в дом к своему стремянному Никите Мелентьеву и увидел жену его Василису – дородную, статную, большеглазую и веселонравную. Василиса хотя и блюла все приличия, но поглядывала на царя так зазывно, что он и повеселел, и подобрел. Принимая из рук Василисы чарку, он сказал:

– Буди здрава и ты, хозяюшка. А тебе, Никита, укор: по што этакую красу до сего часа от нас скрывал? Приходи, красавица, нынче вечером ко мне во дворец.

Вечером Василиса в царский дворец не явилась. Не вышел на службу и Никита. Когда же Иван поинтересовался, что случилось, ему ответили, что муж и жена больны.

Иван и Малюта поехали к Мелентьевым. Царь привез для своего стремянного снадобье, которое и дал ему отведать из собственных рук. Никита лекарство принял и тотчас же скончался. На третий день после похорон Никиты Василиса пришла во дворец, да так и осталась там на целых два года. Она сумела взять над Иваном такую власть, какой не обладала над ним ни одна женщина. Василиса выгнала всех царских одалисок и стала единовластной хозяйкой дворца.

Через год Василису объявили царицей но, как сообщает одна из легенд, – а достоверных сведений о Василисе Мелентьевой очень мало, – царь нашел на ее половине спрятавшегося молодого красавца. По одним известиям, это был царский оружничий князь Иван Тевекелев, по другим – сокольничий Иван Колычев. А дальше обе легенды сливаются в один поток: царь тут же, на месте, убил соперника жезлом и велел похоронить вместе с Василисой в одной могиле. На другой день в Александровскую слободу из Кремля повезли два гроба. На краю кладбища выкопали большую могилу и опустили в нее обе домовины, поставив их рядом. Отпевавшему прах священнику имен усопших не назвали, а велели поминать их просто как «рабов Господних». На отпевании присутствовал один из опричников; он стоял молча, и, когда поп замолкал, ему слышался тихий шорох, доносящийся, как ему казалось, из одного из гробов. Это еле шевелилась и замученно дышала живая Василиса с кляпом во рту, вся опеленутая веревками…

* * *

И вновь Иван окунулся в разгул, оргии, беспробудное пьянство, пока не услышал, что у опального боярина Федора Нагого в его вотчине, где отбывал Федор ссылку, выросла дочь – невиданной красоты и стати. Царь тут же приказал немедленно возвратить Нагого со всем семейством в Москву.

Когда он увидел дочь Федора – Марию, у него бешено заколотилось сердце. Мария была высока и стройна, полна в той степени, какая делала ее необычайно привлекательной. Пепельная коса – тяжелая и густая – падала ниже пояса, а большие серые глаза смотрели ласково, выявляя ум и добрую душу девушки.

Царь сказал:

– Мария Федоровна будет царицей московской.

При этих словах невеста упала в обморок. Нагому ничего не оставалось, как сказать, что его дочь потеряла сознание от нежданного счастья: не от вида же согбенного и плешивого желто-зеленого старца.

Через неделю, 6 сентября 1580 года, в Спасо-Преображенском соборе молодых венчал тот же протопоп Никита, который ставил под венец и несчастную Марию Долгорукую, утопленную после первой брачной ночи.

Примечательным на свадьбе Марии Нагой с Иваном Васильевичем было то, что посаженным отцом жениха был собственный его сын – двадцатитрехлетний Федор, дружкой жениха – двадцативосьмилетний князь Василий Шуйский, а дружкой со стороны невесты выступал ровесник Шуйского – Борис Годунов, зять Малюты Скуратова и буквально завтрашний шурин царевича Федора, ибо на сестре Годунова – Ирине – царевич должен был жениться на следующий день – 7 сентября 1580 года.

«А что ж в том примечательного?» – спросит читатель.

И я отвечу: «А в том, что все они стали после смерти Ивана Грозного один за другим русскими царями».

Мария Федоровна Нагая явилась свидетельницей подлинно глубокой драмы в жизни царя: в ноябре 1581 года он убил своего старшего сына – наследника престола царевича Ивана Ивановича. По-разному рассказывают об этом теперь, но в народной памяти отложилась такая версия убийства. Двадцативосьмилетний царевич заступился за свою беременную жену Елену Шереметьеву, кстати, уже третью, первая и вторая его жены были давно в монастырях. Не терпевший «встречи», то есть возражений, отец в пылу гнева ударил своего первенца в висок посохом. По одной версии царевич умер мгновенно, по другой – через два дня, по третьей – через десять, но дата смерти Ивана Ивановича называется точно – 19 ноября.

Царь не хотел убивать наследника и от горя едва не помер: так, во всяком случае, казалось окружающим. После похорон сына он долго не мог прийти в себя – плакал, молился и, сдается, совсем лишился и сил, и желания грешить. Но как только чуть-чуть полегчало, он тут же взялся за прежнее. Однажды, почувствовав прилив необузданного вожделения, он схватил за руки сидевшую рядом невестку – Ирину, жену царевича Федора, и пытался повалить ее на постель, но Ирина убежала.

Этот порыв похоти Иван принял за еще одно возвращение к молодости, и в голове у него возник новый матримониальный проект: сватовство к племяннице английской королевы Елизаветы – графине Марии Гастингс.

Начиная новый сюжет, мы должны вернуться более чем на четверть века назад.

23 мая 1553 года из Англии вышла эскадра из трех исследовательских кораблей и взяла курс на северо-восток. В задачу мореплавателей входило открытие неизвестных земель и неизведанных путей к норд-осту от Британии.

Когда корабли вышли к берегам Норвегии, жестокая буря разметала их, и они потеряли друг друга из вида. Один из кораблей – «Доброе приключение», находившийся под командой кормчего эскадры сэра Ричарда Ченслера, продолжал свой путь в одиночку. Обогнув Скандинавию, он вошел в какую-то бухту. Оказалось, что они вошли в устье Северной Двины, а земли по обоим ее берегам и побережье моря, которое местные жители называли Белым, принадлежали, как оказалось, московскому государству.

Холмогорский воевода тут же известил царя о случившемся. Иван пригласил мореплавателей в Москву. Ченслер довольно быстро добрался до столицы, удостоился аудиенции с царем и, пробыв две недели, выехал обратно. Он увез с собою дружественное послание Ивана английскому королю Эдуарду VI.

Вскоре Ченслер снова отправился в Россию вместе с сыном, а также Ричардом Греем и Джордждем Киллинворсом, полномочными агентами «Московской компании», спешно созданной в Лондоне для торговли с Россией.

21 июня 1556 года в Англию под командой Ченслера вышли четыре корабля, нагруженные товарами. На флагманском корабле вместе с Ченслером плыл и первый русский посол, вологодский наместник Осип Григорьевич Непея, вложивший все свое состояние в этот торговый караван. Однако несчастье опрокинуло надежды на благополучное окончание плавания: новая буря раскидала караван. Три корабля из четырех утонули. Остался на плаву лишь «Доброе приключение», получив сильнейшие повреждения.

Через три месяца корабль Ченслера достиг берегов Шотландии, но еще одна буря вынесла его на скалы. Спасая Осипа Непею и сопровождавших его русских купцов, Ченслер со своим сыном погибли. Непея чудом остался жив, добрался до Лондона и был необычайно торжественно и пышно встречен лордом-мэром Лондона и сотнями богатейших английских негоциантов.

Получив от короля исключительные привилегии на торговлю с Англией, Непея в мае 1557 года отправился на родину на корабле известного мореплавателя Антония Дженкинса, служившего в «Московской компании». Благополучно добравшихся до Москвы Непею и Дженкинса принял царь, весьма довольный тем, что связи его страны с Англией начинают развиваться и крепнуть.

* * *

Когда Дженкинс еще находился в России, в Англии умерла королева Мария, и престол перешел к ее двадцатипятилетней сестре Елизавете – умной, хитрой, скрытной, великолепно образованной, но вместе с тем грубой и гневной, и еще незамужней. Может быть, именно тогда в больном воображении Ивана возникла идея найти себе убежище от сонма недругов, укрывшись на берегах Темзы.

Тем не менее реализовать эту идею Иван решился лишь в 1567 году, когда после многолетних странствий Дженкинс возвращался в Англию. Именно он оказался самой подходящей фигурой для передачи такого довольно щекотливого предложения, и, кажется, оно было сделано. После этого Иван и Елизавета вступили в многолетнюю переписку, где поочередно предлагали друг другу убежище в Москве и Лондоне в случае, если политическая борьба с противниками заставит их прибегнуть к этому.

В 1581 году лейб-медик королевы Джек Робертс, присланный Елизаветой для Ивана, как-то намекнул пятидесятилетнему сластолюбцу, что он вполне мог бы жениться на племяннице Елизаветы – графине Гастингс. Посла смущало, конечно, что Иван совсем недавно вступил в седьмой брак с Марией Нагой, но это ничуть не обескуражило жениха, ответившего, что Нагая – боярыня, а не особа царской крови, и что за жену ее можно не считать. С этого и началась новая, и последняя в жизни Ивана, матримониальная авантюра.

* * *

Иван решил действовать быстро, решительно и даже для него крайне бесцеремонно. Началось с того, что он сообщил об этом своему новому тестю Федору Нагому и именно ему поручил вместе с другими боярами расспросить Робертса об английской невесте. Царский тесть, скрепя сердце, начал унизительные расспросы, понимая, каким жалким посмешищем и ничтожеством он выглядит в глазах бояр и царского лекаря. Положение Нагого осложнялось еще и тем, что незадолго до того, а именно 19 октября 1581 года, у Марии и Ивана Васильевича родился сын – царевич Дмитрий. После смерти в прошлом году наследника престола Ивана Ивановича для царя это была самая большая радость, потому что слабоумный Федор был плохим помощником отцу и совсем непригодным наследником. Таким образом, Дмитрий становился очевидным претендентом на трон.

В июле 1582 года московский посланник Федор Иванович Писемский отправился к Елизавете с наказом августейшего жениха-старца: во-первых, повидать «Хантинскую княжну», как переводили титул графини Гастингс царские толмачи, и хорошенько разглядеть, хороша ли она, какого роста, бела ли, дородна ли. Во-вторых, выведать, какого Мария рода и подлинно ли близка по крови королеве. В-третьих, он должен был привезти ее портрет и точную мерку на бумаге.

Переводчиком при Писемском ехал Джек Робертс, получивший особое поручение – сообщить Елизавете о намерении Ивана тайно посетить Англию.

Только через три месяца после прибытия, в январе 1583 года, Писемский и Роберте были приглашены в Ричмонд на бал. Королева покинула гостей и уединилась с послом и переводчиком, чтобы поговорить о Марии Гастингс. Писемский пересказал данную ему инструкцию. Елизавета, деланно смутившись, ответила, что была бы рада войти в родство с царем, но Мария нехороша собой, а ей, Елизавете, известно, что Иван любит красавиц. Что же касается портрета, то и здесь придется повременить, так как Мария только что переболела оспой.

Через некоторое время Писемскому заявили, что в Англии располагают доподлинными сведениями, что Мария Нагая родила царю сына, названного Дмитрием, и это новое обстоятельство затрудняет переговоры о сватовстве. Русский посол, и до того наделавший немало ошибок, стал отрицать сказанное англичанами, утверждая, что недруги царя распускают ложные слухи, желая поссорить королеву с его государем. Однако такой аргумент был более чем несостоятелен – сын Ивана и Марии, Дмитрий, родился 19 октября 1581 года, то есть тогда, когда Писемский и Роберте еще находились в Москве, а лейб-медик Ивана едва ли оставался в неведении о положении дел в царской семье.

И все же 17 мая Писемскому и Роджерсу предложили поехать в загородную резиденцию лорда Бромлея, пообещав показать Марию Гастингс. Лорд встретил посла с большим пиететом и подчеркнутым радушием. Он провел своих гостей в сад, где был накрыт изысканный и по блюдам, и по посуде стол. Угощение только началось, как в одной из аллей появилась группа нарядно одетых женщин, впереди всех шла высокая, русоволосая и белолицая, худая девица лет около тридцати, с серыми глазами, прямым носом и тонкими длинными пальцами.

– Это и есть Мария Гастингс, – сказал лорд Бромлей. – Она готова, чтобы с нее написали портрет.

В середине июня портрет невесты был готов, и Писемский, после того как побывал на параде королевского флота, поразившего его своей мощью и красотой – 24 линейных корабля с 70–80-ю пушками и тысячью матросов на каждом, – отплыл в Россию. Вместе с ним вышел в море посол королевы сэр Джером Боус. Одновременно с проблемами военными, торговыми и дипломатическими он должен был поставить точку и в вопросе о сватовстве.

Во время аудиенции, данной ему Иваном, Боус сказал, что Мария Гастингс больна, некрасива, не хочет менять религию, а кроме того, из всех племянниц королевы она по родству отстоит от королевы дальше всех.

– У королевы, – сказал Боус, – есть еще десяток более близких и более красивых родственниц.

– Кто же они? – с живостью и неподдельным интересом прервал его царь.

– Я не уполномочен говорить об этом, – ответил сэр Джером.

При последующих встречах Иван с маниакальным упорством требовал назвать этих родственниц королевы по именам и выказывал желание получить их портреты.

Стоя на краю могилы, но надеясь на выздоровление, в самой середине марта 1584 года, когда Грозный уже знал о крахе своего сватовства к Марии Гастингс, он задумал новый вариант еще одной женитьбы – на шведской принцессе, и за день до смерти послал в Стокгольм сватом боярина князя Василия Шуйского. Однако Василий не успел отъехать от Москвы и ста верст, как его догнал гонец и вернул обратно, известив, что жених только что умер, а на престол восходит великий государь Федор Иванович.

Среди тех, кто оказался возле больного царя в день его смерти, был один из агентов английской «Московской компании», сэр Джером Горсей. С бухгалтерской книгой он управлялся не хуже, чем со шпагой, и в низменных денежных и торговых делах разбирался получше иного купца. Из-за этого своего, тогда нечастого для аристократа свойства он сблизился и с торговыми людьми, и с боярами. Через семь лет его патроном стал сам Борис Федорович Годунов, брат жены царевича Федора – Ирины.

Горсей, прозванный в Москве на русский лад Еремеем Ульяновичем, возглавил английскую «Московскую компанию» и повел дела так, что компания стала процветать. Знакомство с Годуновым привело англичанина в царские палаты, и он имел несколько встреч с царем Иваном, причем последним приемом царь удостоил сэра Джерома в день своей смерти.

После того как в 1591 году сэр Джером вернулся на родину, он двадцать лет писал книгу «Путешествие в Московию», где рассказал и о смерти Ивана Грозного, очевидцем чего стал он сам вместе с лейб-медиком царя Джоном Эйлофом.

Сэр Джером сообщал, что накануне смерти царя, случившейся 18 марта 1584 года, Грозный позвал Горсея к себе и показывал ему свои сокровища, объясняя при этом свойства драгоценных камней:

– Вот прекрасный коралл и прекрасная бирюза, возьмите их в руки, их природный цвет ярок, а теперь положите их на мою ладонь. Я отравлен болезнью, вы видете – они предсказывают мою смерть. Принесите мой царский жезл, сделанный из рога единорога с великолепными алмазами, рубинами, сапфирами, изумрудами и другими драгоценными камнями… Этот жезл стоил мне семьдесят тысяч марок, когда я купил его у Давида Гауэра, доставшего его у богачей Аугсбурга. Найдите мне несколько пауков.

Он приказал своему лекарю Джону Эйлофу обвести на столе круг; пуская в этот круг пауков, он видел, как некоторые из них убегали, другие подыхали.

– Слишком поздно, он не уберег меня, – сказал Иван16. 18 марта в полдень Иван пересмотрел свое завещание, «не думая, впрочем, о смерти, так как его много раз околдовывали, но каждый раз чары спадали, однако тут дьявол не помог». Иван приказал Эйлофу приготовить все необходимое для развлечения и бани, и пока его приказ выполняли, велел Бельскому идти к колдуньям и узнать о предзнаменовании созвездий, ибо предсказанный ими день его смерти уже наступил, а царь жив и даже весел.

– Скажи им, – наказывал Бельскому Иван, – что если они соврали, то я их сегодня же велю сжечь живьем или же живыми зарою в землю.

Бельский передал это колдуньям, и старшая из них ответила:

– Не сердись, господин. Ты ведь знаешь, что день кончается, когда сядет солнце.

В три часа пополудни Ивана унесли в баню, а в семь часов его вынесли оттуда, посвежевшего и окрепшего. Он сел на постель в рубахе, чулках и халате и позвал своего любимца, ближнего дворянина Родиона Петровича Биркина, чтобы сыграть с ним в шахматы. За этой партией следили несколько слуг и приближенные Ивана – Борис Годунов, Богдан Бельский, Горсей и лекарь Эйлоф. Вдруг царь повалился навзничь. Произошло большое замешательство и крик – одних послали за водкой, других – к аптекарям за ноготковой и розовой водой, третьих – за лекарями, четвертых – за духовником царя, архи-мандритом Феодосием Вяткой.

И когда все слуги разбежались, потерявшего сознание тирана задушили оставшиеся с ним Борис Годунов и Богдан Бельский.

Несколько причин заставило Годунова убить Ивана. Во-первых, если бы состоялась женитьба на Марии Гастингс, то права на московский трон перешли бы к ее потомству, а не к детям его сестры Ирины Федоровны. Не мог забыть Годунов и того, как жестоко избил его царь Иван, когда Борис попытался заступиться за своего шурина Ивана Ивановича, оказавшись свидетелем страшной сцены сыноубийства. Не мог простить Годунов и покушения царя на честь его сестры, когда уже тяжело больной Грозный попытался изнасиловать собственную сноху – сестру Бориса – Ирину.

Не менее серьезные причины желать смерти злодею и сыноубийце были и у племянника Малюты Скуратова – Богдана Яковлевича Бельского, потому что царь подчинил ему и лекарей, и знахарей, и колдунов, говоривших разное, а Бельский не знал, чему отдать предпочтение, не в силах предугадать, какое из предсказаний окажется по нраву царю, а какие вызовут его ярость.

Но однажды все колдуньи сообщили в голос: Иван умрет 18 марта. Бельский знал, что если кто-нибудь донесет больному тирану, панически боявшемуся смерти без причащения и покаяния, что он скрыл предсказание, то и он, и все его родственники окажутся на плахе, а волхвы пойдут на костер. И потому названный колдунами день смерти Грозного стал днем его кончины.

Уже над окоченевшим трупом Феодосий Вятка произвел пострижение, назвав покойного «смиренным иноком Ионой». Это было сделано по завещанию Ивана, желавшего обмануть даже Царя Небесного, ибо по церковному канону монаху в момент пострига прощаются все прежние грехи, а отвечает он лишь за новые, которые совершит после пострижения. Ведь тот, кто уходил в монахи, менял имя и становился как бы совершенно другим человеком.

Так царь Иван Васильевич Грозный, убивший и замучивший десятки тысяч людей, захотел предстать перед престолом Всевышнего совершенно безгрешным иноком Ионой, ибо даже апокалипсический преступник, каким всю жизнь был Иван, не мог согрешить после того, как его задушили.