Текст книги "Царский декамерон. От Ивана III до Александра I"

Четыре года поляки, удерживая Филарета в плену, не признавали его сына московским государем, а на пятый год королевич Владислав, которому шел уже двадцать третий год, отправился в Россию во главе армии, чтобы силой отобрать у Михаила трон, который, как считали в Польше, по праву принадлежит Владиславу.

20 сентября 1618 года поляки, переметнувшиеся к Владиславу воеводы Дорогубужа и Вязьмы и двадцать тысяч днепровских казаков, возглавляемых гетманом Сагайдачным, подошли к Москве. Но взять Москву неприятели не смогли, и дело кончилось тем, что в соседнем с Троице-Сергиевым монастырем селе Деулине 1 декабря 1618 года было заключено перемирие, один из пунктов которого был посвящен размену пленных. Согласно этому Филарета отпустили из плена и 14 июня 1617 года он торжественно въехал в Москву. А еще через десять дней был возведен в сан патриарха Московского и всея Руси. Торжественный обряд интронизации провел находившийся в Москве патриарх Иерусалимский Феофан.

С этого времени патриарх Филарет, носивший, как и его сын, титул «великого государя», по сути дела стал фактическим русским царем, ибо его огромный опыт, большой ум и сильная воля были теми выдающимися качествами, которыми если Михаил и обладал, то в гораздо меньшей степени. Иностранные послы вручали Филарету свои грамоты, не было ни одного важного государственного дела, которое прошло бы мимо патриарха и «великого государя».

И это положение сохранил Филарет до дня своей смерти – 12 октября 1633 года, когда ему было около восьмидесяти лет.

Глава вторая
Начало династии

Новелла пятая
Михаил Федорович и три его избранницы

А теперь остановимся на исключительно важном сюжете. Речь пойдет об одном из сыновей Федора Никитича и Ксении Ивановны Романовых – Михаиле, которому судьбою было предопределено стать первым венчанным на царство российским самодержцем из новой династии – Романовых, занявших русский трон на три века. Михаил Федорович Романов родился 12 июля 1596 года1 и приходился двоюродным племянником царю Федору Ивановичу – последнему прямому потомку Ивана Калиты из династии Рюриковичей.

Мы уже знаем, что Федор Иванович умер 6 января 1598 года бездетным, когда Мишеньке Романову шел второй год. Мы знаем, как сложилась судьба его родителей, его родственников, его сестер и братьев, а также и его собственная судьба, когда четырехлетним разлучили его с отцом и матерью и отправили на Белое озеро, а потом в Клин Юрьевского уезда.

Когда же исполнилось Михаилу девять лет, то был он возвращен в Москву соизволением нового русского царя Лжедмитрия I, потому что тот в свое время нашел прибежище во дворе отца Михаила – боярина Федора Никитича Романова, укрывшего от преследования тогдашнего беглого монаха кремлевского Чудова монастыря Григория Богдановича Отрепьева.

Однако Лжедмитрий I процарствовал менее года, был убит восставшими против него москвичами, и трон российский перешел к князю Василию Шуйскому. Формально Василий Шуйский был на царство избран волею народа, когда кучка, его сторонников, собравшихся на Красной площади 16 мая 1606 года, выкрикнула его на царство, – он, как мы уже тоже знаем, процарствовал в беспрерывной войне четыре года, был схвачен поляками и их сторонниками, насильно пострижен в монахи и увезен в Польшу.

И тогда на помощь Москве двинулось Народное ополчение, созданное в Нижнем Новгороде земским старостою Кузьмою Захарьевичем Мининым и князем Дмитрием Михайловичем Пожарским. Нижегородцы собрали тысячи рублей на ополчение, призвали к себе ратных людей из других городов России и в марте 1612 года выступили на освобождение Москвы. Остановившись в Ярославле, нижегородские отчизнолюбцы создали «Совет всей земли», в который вошли и священники, и дворяне, и члены Боярской думы, и посадские люди.

Во главе «совета» стояли Пожарский и Минин, а их десятитысячная рать включала и казаков, и крестьян, и отряды народов Поволжья. В августе ополченцы вошли в Москву и в конце октября освободили столицу от интервентов и их пособников. Когда на заключительном этапе боев Кремль был освобожден, то перед победителями предстала ужасная картина: в бочках лежали расчлененные на части засоленные трупы умерших с голода обитателей Кремля, которые служили пищей для осажденных.

Среди оставшихся в живых оказался и шестнадцатилетний Михаил Романов и его мать – Ксения Ивановна. Их отправили в одну из романовских вотчин – село Домнино, находившееся неподалеку от Костромы. Однако прожили сын и мать в Домнино совсем немного; из-за того, что вокруг беспрестанно шныряли шайки интервентов-поляков, вскоре переехали они в костромской Ипатьевский монастырь.

А оставшиеся в Москве победители-ополченцы решили создать общероссийское правительство, облеченное всенародным доверием. Для этого в январе 1613 года в Москве собрался Земский собор, на котором присутствовали все те, кто формировал «Совет всей земли» и, кроме того, представители крестьян.

Прежде всего Собор единогласно постановил: «Никого из немецкой веры и никаких иноземных государств на Московское государство не избирать». Когда же одного за другим обсуждали отечественных претендентов – князей Пожарского, Трубецкого, Голицына, Мстиславского, то все они были почему-либо отвергнуты, и как некое чудо вдруг появилось имя Михаила Романова, притом, что оно пришло не из рядов членов Собора, а от людей, стоявших за стенами кремлевских палат.

Имя Михаила Романова было предложено во многих письмах дворян, купцов, обывателей Северских городов, казаков и поддержано участниками Земского собора. Когда же Михаил был избран на Соборе царем, то его с восторгом поддержала огромная толпа москвичей, собравшихся на Красной площади.

Вслед за тем в Кострому направилось большое посольство из разных выборных людей во главе с рязанским архиепископом Феодорием и боярином Федором Ивановичем Шереметевым.

Ксения Ивановна и Михаил встретили их перед воротами Ипатьевского монастыря и Феодорий вручил им просьбу Земского собора об избрании Михаила на царство. Михаил очень разнервничался и даже заплакал, решительно заявив, что ни за что не станет царем.

Было ясно, что просьба эта не застала Михаила врасплох, потому что мать его, Ксения Ивановна, обстоятельно обосновала отказ сына, сказав делегатам, что сын ее в несовершенных летах, а с таким государством и взрослый законный государь не управится, потому что Московского государства всяких чинов люди измалодушествовались и стали клятвопреступниками и убийцами, а еще нельзя соглашаться на престол, ибо разграблены все царские сокровища, все поместья разорены и опустошены, а служилые люди вконец обедняли и жалованья им платить не из чего, почему они и против многочисленных недругов стоять не могут.

Много часов уговаривали посланцы мать и сына, и только когда сказали они, что глас народ есть глас с Божий, а всякий, кто глас Божий не послушает, навлечет на себя Его гнев, лишь тогда Ксения Ивановна согласилась и велела дать согласие и сыну. Вскоре Михаил и царица-мать выехали из Костромы в Москву, и ехали туда целый месяц, по дороге рассылая грамоты, в которых царь требовал от бояр и «начальных людей», чтоб стояли они «в крепости разума своего», служили бы честно и прямо, не признавали бы царями никаких самозванцев, призывал их беспощадно карать воров и разбойников и быть меж собою в единстве и любви.

Получавшие такие грамоты воеводы и начальные люди рассылали их своим подчиненным с такими же призывами и требованиями, прилагая к ним «присяжные записи», и тем самым приводя всех свободных людей государства к присяге новому царю.

А сам Михаил Федорович ехал к Москве с великим смыслом: его путь шел через Ярославль, Переяславль-Залееский, Ростов-Великий, Троице-Сергиев монастырь – самые авторитетные и сильные города и обители, лежащие между Костромой, чье население только что показало себя в борьбе со Смутой с самой лучшей стороны, и в каждом из этих мест он заручался поддержкой их жителей, разъясняя, что он намерен делать, обосновавшись в Кремле.

2 мая 1613 года Михаил Федорович торжественно въехал в Москву под звон всех колоколов, 11 июля произошло его венчание на царство.

Михаил создал правительство, в котором были представлены все, кого следовало примирить после окончания многолетней Смуты. К чести нового царя следует отметить, что никто не попал в опалу, ни один человек не был казнен, но любому была предоставлена возможность показать, на что он способен в деле возрождения России. И все же и над Михаилом Федоровичем довлело то, что было неотъемлемым принципом самодержавия – ключевые посты в правительстве занимали его родственники – ближние и дальние, но все же принадлежавшие к дому Романовых: сами Романовы, Салтыковы, Шереметевы, Черкасские, Лыковы, Оболенские, Троекуровы, Катыревы-Ростовские и пр. Отмечены были и руководители народного ополчения – Пожарский стал боярином, Минин – думным дворянином, князь Трубецкой получил богатую вотчину.

Внутри страны воеводы нового царя подавили остатки мятежных отрядов, а также пошли под Смоленск, Новгород и Астрахань, которые все еще были заняты поляками, шведами и «бунташными» казаками. А к иностранным государям отправились лучшие московские дипломаты, чтобы привлечь на свою сторону и австрийского императора, и голландского штатгальтера, и английского короля. При помощи последнего, Якова I Стюарта, удалось подписать мир со Швецией. И хотя был он для России очень тяжел, все же из Новгорода шведы ушли.

Таким образом, за первые годы сделано было немало. А меж тем приступало Михаилу Федоровичу уже к двадцати, и пора было подумать о женитьбе.

В предыдущей новелле, где познакомились мы с Федором Никитичем Романовым, ставшим митрополитом Ростовским, а потом Патриархом всея Руси, довели мы рассказ до дня кончины его, случившейся в 1633 году.

А теперь вернемся назад, в год 1616, когда Михаилу Федоровичу шел двадцатый год, а отец его все еще находился в польском плену.

Тогда-то и началась первая брачная история первого царя из новой династии.

По обычаю почти всех своих предшественников, Михаил Федорович предпочел иноземным принцессам самую лучшую соотечественницу.

На смотринах 1616 года победительницей оказалась Мария Ивановна Хлопова, девушка из не очень знатной и не очень состоятельной семьи. Михаила обручили с его избранницей, но невеста вдруг заболела, и чтобы не рисковать, дело до свадьбы не довели, а сослали Марию и нескольких ее родственников в Тобольск, по пословице: «С глаз долой, из сердца вон». Михаил Федорович не решился затевать новые смотрины, пока в 1617 году не вернулся из Польши его отец Филарет.

Взяв бразды управления страной в свои руки, Филарет не оставил без внимания и историю с Хлоповой. Беспристрастное следствие показало, что царская невеста стала жертвой оговора двоюродного брата царя Михаила Михайловича Салтыкова, который из-за ссоры с близкими невесты и сплел всю эту интригу. Филарет приказал вернуть Хлопову в Москву и ее безвинных родичей в Нижний Новгород, а Салтыкова сослать, отобрав имение.

Филарет попытался найти для своего уже более чем зрелого сына какую-нибудь иноземную принцессу, но эти попытки успехом не увенчались, и выбор пал на княжну Марию Владимировну Долгорукову, дочь князя и боярина Владимира Тимофеевича Долгорукова, воеводы и администратора, чей род по знатности не уступал Романовым.

Свадьбу сыграли 19 сентября 1624 года, но, к несчастью, менее чем через четыре месяца Мария Владимировна умерла. На следующий год Михаил Федорович женился на Евдокии Лукьяновне Стрешневой. Этому предшествовали события трогательные и высоко романтические. Как и всегда, в Москву прибыли сотни красавиц. Самые лучшие из них поселились в кремлевских теремах, с нетерпением ожидая решения своей участи.

В это время Михаил Федорович никуда из Москвы не уезжал, ибо он, крепкий тридцатилетний мужчина, тоже ждал свою суженую, ходившую по одному с ним кремлевскому двору, да пока еще неведомую ему. И вот однажды увидел царственный жених двух девушек, шедших по двору. Михаил был одет попросту, и можно было принять его за сына боярского или княжича средней руки, зашедшего на государев двор. Опасаясь спугнуть девушек, Михаил тихонько пошел сзади.

Одна из них – набеленная и насурмленная сверх всякой меры, плыла лебедью, высоко подняв голову и заносчиво поглядывая вокруг. Другая, на чьем лице не было и следа румян и белил, шла чуть позади, потупив глаза, стараясь не отстать от своей спутницы. Михаилу бросилось в глаза и то, что первая была роскошно одета, как, впрочем, и почти все претендентки на его руку; вторая же была одета бедно, блекло и, по-видимому, к числу царских невест не относилась. Она походила на служанку, сопровождавшую свою госпожу на прогулке. Но когда царь пригляделся к девушке, то увидел сказочной красоты лицо и удивительно ясные и добрые глаза. И лицо ее и глаза были еще более прекрасны оттого, что прелести девушки не нужно было спорить с красотой ожерелий, монист, с блеском золота и переливами жемчуга – простая одежда еще сильнее оттеняла ее неземную красоту. Царь остановился, пораженный и очарованный.

Девушки вошли в церковь. Михаил, радуясь, что теперь-то они не потеряются, незаметно проскользнул следом и увидел одного из ближних своих слуг – кравчего Никиту Вельяминова. Царь попросил узнать, кто эти боярышни, особливо же выведать о той, что похуже одета, и сделать так, чтоб о том они остались безвестны. И с тем оставил и девиц, и Никиту, выйдя сторожко во двор.

Через час ему доложили, что бедная красавица прозывается Евдокией Лукьяновной Стрешневой, служит при боярышне не то сенной девушкой, не то живет в доме у ее отца из милости. Боярышню привезли в Москву из Можайска по его, государеву, указу на смотрины, а Евдокию отправили с нею служанкой.

– А кто отец ее? – спросил Михаил, и расторопный, ловкий Никита, знавший, что царь обязательно спросит его о родителях невесты, был готов к ответу и на этот вопрос.

– Можайский дворянин Стрешнев Лукьян Степанович, – выпалил Вельяминов и добавил: – Бают, государь, что ныне тот Стрешнев – однодворец.

Государь ответ вроде бы не расслышал, но на Никиту посмотрел ласково и, сняв с руки небольшой перстень, протянул кравчему.

* * *

Три дня и три ночи пребывал Ми

хаил Федорович будто в бреду: не шла из очей его и из сердца и из самой души его прекрасная Евдокия!

За эти дни он сумел узнать, что Евдокия осталась сиротой, когда была еще отроковицею, и когда отец ее, Лукьян Степанович Стрешнев, ушел на войну с поляками, то упросил дальних родственников ее покойной матери взять девочку в дом свой на воспитание. А когда через несколько лет вернулся обратно, то нашел свой дом опустевшим, раскраденным и разоренным, поля заросшими бурьяном, а деревеньку свою вконец обезлюдевшей.

Вздохнул помещик Лукьян Степанович Стрешнев и поехал в Можайск поглядеть на свою дочь. А приехав, и возрадовался, и опечалился. Возрадовался оттого, что увидел юную красавицу, а поговорив, узнал, что Евдокиюшка и грамотна, и умна, и сердцем добра. И тем более было ему досадно, что в доме том была она ни то служанка, ни то приживалка из милости.

Когда узнал Михаил про это, то решился на невиданное и дотоле неслыханное – попросил отца-патриарха и мать-царицу выслушать его по делу великому – о суженой его, и судьбу их решить, как будет угодно им и Господу.

* * *

Поближе к вечеру пришел он на половину патриарха Филарета Никитича, где была уже и матушка его – царица Ксения Ивановна. Поближе к утру вышел он оттуда. А в полдень отправился к Можайску царский поезд, и везли в нем подарки будущему тестю – дворянину Лукьяну Степановичу Стрешневу.

Когда тяжелые царские рыдваны подкатили к одинокой покосившейся избе, кою после долгих расспросов с немалым трудом отыскали посланцы Михаила Федоровича, нашли они избу пустой. Походив вокруг, поозиравшись да покричав, хотели они ехать к следующей такой же избенке, как вышел из избы нечесанный мужичонка, босой, в посконине, и медленно побрел им встречь. Мужичонка оказался Каллистратом – единственным крепостным помещика Стрешнева, что остался у него в услужении после минувшей Смуты. Он тачал гнилую сбрую для опять же единственной у него и у барина лошаденки, на которой ныне его помещик пахал землю, надев на одра не ременную, в веревочную упряжь.

Бояре, окольничьи, стольники пошли пешком, оставив в каретах шубы и шапки, распарившись от долгой дороги и поисков. Не прошло и четверть часа, как увидели они лошадь, тащившую по пашне деревянную соху, а за сохою – пахаря. Тот шел босиком, в старой рваной рубахе и таких же портах. Заметив господ, пахарь остановил лошадь и пошел им навстречу.

И Каллистрат, и его барин несказанно удивились, когда все господа стали низко кланяться Лукьяну Степановичу и даже Каллистрату, ласково и дружелюбно улыбаться. Старший из них сказал, что отныне Лукьян Степанович – царский тесть, а патриарху сват. Стрешнев начал молить их Христом, чтобы перестали шутить над ним, просил поискать кого-нибудь другого, того самого, к кому они и ехали. Но господа стояли на своем… Взяв его под руки, повели к избе.

А там стояли всего две лавки. На одной барин спал, накрывшись зипуном, на другой – присаживался к столу. Были в избе и еще несколько вещей: старый ковер, висевший на стене рядом с косой и конским седлом, образок Богородицы, да лежала на столе книга – молитвенник в кожаном переплете.

Самые важные гости сели на лавки, остальные встали вдоль стен и на крыльце. Лишь когда слуги начали вносить подарки от государя, от царицы-матери, от патриарха Филарета, Стрешнев начал верить в то великое чудо, о котором говорили ему московские гости.

А в эти часы Михаил Федорович готовился к встрече со своим тестем, известив о том и его дочь, а свою невесту – Евдокию Лукьяновну. Пока обставляли мебелью и завозили все необходимое царскому тестю в купленный для него в Китай-городе богатый дом, невесту готовили к встрече с отцом и матерью царя.

Евдокия понравилась и патриарху, и царице, заставив тем самым Михаила Федоровича полюбить ее еще сильнее, и не просто полюбить, но и возгордиться, ибо она держалась так, будто родилась во дворце, но ни капли заносчивости при этом не было ни в ее речах, ни во взорах, ни в любом из жестов.

В последнем жених убедился, когда пришла она прощаться с товарками после того, как по всей форме и во всеуслышание была объявлена царской невестой. Одиннадцать девушек, живших вместе с нею и ее троюродной сестрой, стали поздравлять Евдокию и прощаться с нею.

Последней подошла ее барыня и вдруг зарыдала. Она опустилась на колени и начала сбивчиво, захлебываясь и от слез, и от волнения, и от страха, – шутка ли, перед царицею стояла! – просить у Евдокии прощения за все те горечи, каким была виновницей, живя с нею в Можайске. А бывало всякое – и унижала сестра Евдокию, и бранила без причин, и сердце на ней, безответной, срывала, и издевалась над безропотной сиротой, выказывая дурной норов и прирожденную злобу, нередко и бивала в сердцах тихонравную. Михаил Федорович был при том, потому что, как познакомился с милой его сердцу Евдокиюшкой, то и часу без нее оставаться не мог и в нарушение обычая ходил на ее половину и гулял с нею по дворцу как заколдованный и будто опеленутый какими-то волшебными путами. И он увидел, как его завтрашняя жена подняла с колен свою злонравную родственницу, поцеловала ее, сказала ласково и тихо:

– И ты меня, сестра, прости, коли и я чем тебе досадила.

* * *

Когда вскоре же приехал новый царский тесть, то оказалась справедливой пословица, что яблоко не далеко от яблони падает. При встрече с ранее неизвестными родственниками и он держался свободно и просто, не без волнения, конечно, но и подобострастия никто в нем не заметил: воин и пахарь и во дворце оставался самим собой.

А когда привели Стрешнева в новый дом, для него купленный и всем обставленный, и полный серебряной посуды и дорогого оружия, и одежды парчовой, и шуб и шапок горлатых, прошел он в спаленный покой и попросил оставить его одного.

И когда все ушли, и остался он один, то позвал к себе Каллистрата, и они вынесли кровать, застеленную перинами, и поставили у стены широкую деревянную лавку, покрыв ее старым ковром, доставшимся Лукьяну Степановичу в наследство. Потом повесили они по стенам сермяжный кафтан, в каком пахал Стрешнев землю в своей вотчине, разместили рядом косу да цеп. Вслед за тем повесил он в углу образ Богородицы, также привезенный с собой, а под ним приколотил маленькую полочку, на которую ставили под образ свечи. И положил на ту полочку молитвенник, тоже доставшийся ему от родителей. А вслед за тем вышел Стрешнев из спаленного покоя к слугам. Спросил перо и чернил. С немалым смущением старый слуга ответил:

– Не гневись, боярин Лукьян Степанович, в избе твоей чернил нет.

– Что за беда, – ответил Стрешнев. – Изба – не приказ, чернил-перьев в ней может и не быть. А все ж раздобудь, принеси.

Слуга сбегал до ближайшего повытья, принес и чернил и перьев. Боярин от него все сие взял и сказал:

– А теперь ступай прочь, живи, где прежде жил, и другим слугам то же самое передай.

С тем и ушел в спаленную палату, оставив при себе одного Каллистрата. Слуги в недоумении покинули дом, не без страха гадая: за что такая немилость? А немилости не было. Не нужны были челядинцы царскому тестю, просто-напросто он даже и не знал, что ему с ними делать. Лукьян Степанович подошел к столу, раскрыл молитвенник и на обратной стороне обложки написал: «Лукьян! Помни, кем был!»

Евдокия Лукьяновна и Михаил Фе

дорович любили друг друга всю жизнь.

Они прожили вместе двадцать лет, имели десять детей – семь дочерей и трех сыновей. Из мальчиков дожил до совершеннолетия только один – Алексей – будущий русский царь, а из девочек – трое.

Михаил Федорович и Евдокия Лукьяновна умерли друг за другом – в июле и августе 1645 года. Жена пережила мужа всего на три недели и ушла в иной мир, так и не успев сыграть ни одной свадьбы детям.

Волею судьбы продолжателями рода Романовых стал их сын – Алексей Михайлович. Во время смерти родителей ему шел семнадцатый год.