Текст книги "Царский декамерон. От Ивана III до Александра I"

Новелла девятнадцатая
Сыноубийство

14 июня Алексея привезли из Москвы в Петропавловскую крепость, в Трубецкой бастион. Через пять дней его начали пытать и за неделю пытали пять раз. Больной, слабый духом и смертельно напуганный Алексей сознавался и в том чего не было, стараясь, чтобы пытки прекратились как можно скорее. Он даже наговорил на себя, что хотел добыть престол, используя армию австрийского императора.

24 июня верховный суд, состоявший из 137 человек, единогласно постановил предать царевича смерти, выбор казни был отдан на усмотрение отца. Уже после вынесения смертного приговора, Петр приехал в Трубецкой бастион, чтобы еще раз пытать сына.

По одним данным, на последней пытке присутствовали Петр, Меншиков и другие сановники, по другим – только Петр и генерал-аншеф Адам Адамович Вейде.

Немец Вейде начал службу в первом потешном полку – Преображенском. Он был сразу же замечен Петром и вошел к нему в особое доверие, Вейде сопровождал Петра почти во всех походах и путешествиях: дважды бывал под Азовом, а под Нарвой попал в плен к шведам: В 1710 году его разменяли на шведского генерала Штремберга, а в 1711 году он участвовал в Прутском походе. В 1714 году Вейде командовал галерой в сражении при Гангуте. На этой галере находился Петр, наградивший, Вейде орденом Андрея Первозванного. В 1718 году он стал президентом Военной коллегии и принял деятельное участие в процессе царевича Алексея, присутствуя на всех допросах и пытках. Иной раз Вейде был единственным, кто находился в застенке, кроме палачей.

По одной из версий, Вейде присоветовал Петру отравить царевича. Петр согласился, и Вейде заказал аптекарю сильный яд. Царь и Вейде вместе отнесли яд Алексею, но царевич наотрез отказался принимать снадобье. Тогда они повалили Алексея на пол, оторвали половицу, чтобы кровь могла стекать под пол, и топором обезглавили потерявшего сознание царевича, истощенного мучениями и страхом. Существует версия, что на этом трагедия не окончилась: на авансцене истории появился еще один персонаж – Анна Ивановна Крамер, пользовавшаяся у Петра не меньшим доверием, чем генерал Вейде.

Крамер – дочь купца, члена Нарвского магистрата, в 1704 году была увезена в Казань, где стала любовницей местного воеводы. С ним она приехала в Петербург, и тот ввел ее в дом генерала Балка – мужа Матрены Ивановны Монс, и здесь Анна Крамер задержалась ненадолго, перейдя в дом фрейлины Гамильтон, где ее и увидел Петр. Он был очарован ею, и чтобы видеть чаще и беседовать с ней, определил ее камер-юнгферой Екатерины.

Анна была в особом кредите у Петра. Он поверял ей то, чего не мог доверить никому другому. Именно она приехала вместе с Петром и Вейде в Петропавловскую крепость, где переодела мертвого царевича в приличествующий случаю камзол, штаны и башмаки, а затем искусно пришила к туловищу его отрубленную голову, замаскировав страшный шов большим галстуком.

По другой версии, 26 июня на последнюю трехчасовую пытку царевича Алексея приехали сам Петр, Меншиков и другие сановники, а через семь часов после пытки царевич скончался. Есть свидетельства, что по приказу Петра Алексея удушили подушками четверо офицеров, а руководил всем этим известный нам Александр Иванович Румянцев.

Академик Н. Устрялов, посвятивший изучению жизни царевича четырнадцать лет, приводит девять версий его смерти. Наиболее достоверной ему представляется смерть в результате пыток от последовавшего затем апоплексического удара.

Но нельзя полностью игнорировать и другие объяснения происшедшего. Во всяком случае, 13 декабря 1718 года Румянцев был пожалован сразу двумя чинами – майора гвардии и генерал-адъютанта и ему были отданы две деревни, ранее принадлежавшие сторонникам убитого царевича.

Царского благоволения за особые заслуги была удостоена и Анна Крамер. Она стала фрейлиной Екатерины, а затем и первой дамой при принцессе Наталье Петровне – самой младшей дочери Петра и Екатерины, скончавшейся, впрочем, сразу же после смерти своего отца. Как только Петра похоронили, Анна Крамер уехала в свою родную Нарву, где и прожила до 1770 года, умерев на семьдесят шестом году.

Желая показать, что смерть Алексея для него ничего не значит, Петр 27 июня, на следующий день после его гибели, пышно отпраздновал девятую годовщину Полтавской битвы. В официальных бумагах все чаще стало появляться имя единственного сына Петра и Екатерины – трехлетнего великого князя Петра Петровича. Родители видели в нем законного наследника престола и радовались тому, что мальчик растет крепким, веселым и разумным. Но судьба распорядилась иначе: после недолгой болезни 25 апреля 1719 года мальчик умер. На траурной службе по умершему неосторожно рассмеялся родственник Евдокии Лопухиной – Степан Лопухин. Причину смеха объяснили тем, что теперь наследником мог стать царевич Петр Алексеевич, внук Петра, ровесник своего умершего дяди Петра Петровича. В глазах очень многих он имел все права и основания на наследование российского престола.

Разумеется был розыск и пытки, но последовали и выводы – Петр I решил сделать все, чтобы трон не достался Лопухиным и их родственникам. Однако прошло почти три года пока царь сумел воплотить задуманное в официальный документ – «Устав о наследии престола», по которому царствующий государь мог отдавать после себя престол кому угодно из родственников, игнорируя права по рождению. Устав был издан 5 февраля 1722 года, однако лишь 15 ноября 1723 года появился манифест о предстоящей коронации императорской короной Екатерины. И хотя в нем не говорилось, что именно Екатерина становится наследницей престола, было ясно, что Петр тем самым делает важный шаг на пути к реализации «Устава о наследии престола» в пользу своей жены.

Поэтому, когда в мае 1724 года в главном храме России – Успенском соборе Московского Кремля – состоялась коронация Екатерины, французский посол Кампредон особо отметил следующее: «Над царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания так, что этим она признана правительницей и государыней после смерти императора, своего супруга». Императорскую корону на голову Екатерины возложил сам Петр.

Новелла двадцатая
Дело Марии Гамильтон

В ряду различных событий того времени было еще одно, приковавшее к себе внимание не только современников, но и многие поколения потомков. Это судебный процесс над фрейлиной Екатерины девицей Марией Гамильтон. Среди девиц и дам, участниц «всешутейших и всепьянейших соборов», после 1715 года пальма первенства принадлежала молодой незамужней красавице Марии Даниловне Гамильтон. Мы уже встречались с этой фамилией, когда речь шла об Артамоне Сергеевиче Матвееве, чьей женой была Евдокия Петровна Гамильтон, дальняя родственница Натальи Кирилловны Нарышкиной – матери Петра I. Таким образом, Мария Даниловна Гамильтон доводилась Петру какой-то еще более дальней родственницей.

Петр не обошел своим вниманием Марью Даниловну, как и некоторых других фрейлин Екатерины. Как сообщает знаток быта и нравов Петровской эпохи историк Михаил Иванович Семевский, в это время любовницами Петра были, кроме Гамильтон, Анна Крамер, генеральша Матрена Балк – сестра Анны Монс, Авдотья Чернышова, Мария Матвеева и княжна Мария Кантемир. Две последние отличались хорошим образованием, европейскими манерами и аристократическим воспитанием.

Мария Гамильтон любовницей Петра стала скорее по принуждению, чем по любви. Настоящие чувства она испытывала к одному из денщиков Петра – Ивану Михайловичу Орлову, который вместе с ней сопровождал Екатерину в большом путешествии за границу в 1716–1717 годах. Иван Орлов часто бывал пьян, ругал Марию грязными словами, а иногда и бивал, но фрейлина продолжала его беззаветно любить.

Во время этого путешествия Гамильтон забеременела и 15 ноября 1717 года, уже возвратившись в Петербург, родила мальчика. От него, как от незаконнорожденного, она решила избавиться и удушила его, однако была изобличена.

27 ноября 1718 года, состоялся суд и детоубийца была приговорена к смерти, но приговор долго не приводили в исполнение. Екатерина и некоторые придворные много раз просили Петра помиловать осужденную, но царь оставался неумолим. Гельбиг считал, что неумолимость царя объяснялась тем, что отцом убитого ребенка был сам Петр.

14 марта 1719 года Мария Даниловна взошла на эшафот. Петр приехал на место казни, и Гамильтон до последнего момента надеялась на помилование. Она шла на эшафот, одетая в нарядное, белое шелковое платье, украшенное черными лентами. Зачитали приговор: Гамильтон казнить смертью, а ее соучастницу, не донесшую на убийцу, бить кнутом и потом на десять лет сослать в работы на прядильный двор.

Мария Даниловна упала перед Петром на колени, умоляя простить ее. Петр подошел к ней, обнял, шепнул что-то, поцеловал и велел положить голову на плаху. Гамильтон покорилась, улыбнулась, ибо верила в помилование, и, не закрывая глаз, следила за Петром. А Петр вдруг подошел к палачу и тоже что-то сказал тому на ухо. Все, в том числе и Гамильтон решили, что теперь палач занесет топор и ударит не по шее ей, а по плахе. Но… топор сверкнул, и голова девицы скатилась на помост. Петр поднял отрубленную голову и поцеловал ее в губы. Затем прочитал присутствующим краткую лекцию по анатомии человеческой головы, поцеловал ее еще раз, бросил на землю, перекрестился и уехал с места казни39.

А голову казненной – необычайно красивую голову – Петр приказал положить в банку со спиртом и хранить в кунсткамере. Через пять лет там же появилась еще одна голова – на сей раз мужская, и тоже необыкновенно красивая. Но об этом потом…

Новелла двадцать первая
Ассамблеи

За день до суда над Гамильтон Петр написал указ «О порядке собраний в частных домах и о лицах, которые в оных участвовать могут», учреждая знаменитые ассамблеи по примеру таковых собраний, полюбившихся ему в Париже.

На одной из первых ассамблей Петр увидел молодую красивую девушку Марию Андреевну Матвееву – дочь русского резидента в Вене и Гааге Андрея Артамоновича Матвеева, одного из наиболее просвещенных русских людей. Андрей Артамонович был сыном Артамона Сергеевича Матвеева. С 1699 до 1712 года был он русским послом в Голландии, одновременно ведя переговоры с Францией и выполняя функции посла в Лондоне.

В 1712–1715 годах был Андрей Артамонович Матвеев послом в Вене, а потом вместе с семьей вернулся в Петербург, привезя с собою и семнадцатилетнюю красавицу-дочь Марию, которая безвыездно жила за границей, научившись французскому, немецкому и голландскому языкам. Появившись на первой ассамблее, она пленила Петра и красотой, и умом, и знанием языков, особенно его любимых – голландского и немецкого. Двадцатилетняя прелестница вскружила голову сорокашестилетнему царю. Мария Андреевна была первой танцовщицей, интересной собеседницей, любительницей игры в карты и мастерицей флирта. Петр не был ее единственным любовником, как и она у него. Однажды царь застал Марию Андреевну на месте преступления.

– Я накажу тебя так, что ты больше никогда не захочешь блудить, – пообещал он Матвеевой.

Схватив ее за руку, Петр потащил ее из дворца, сел вместе с ней в карету и поехал к новоиспеченному генерал-адъютанту Румянцеву. Там он и сосватал Матвееву за него. Румянцев был крут характером, и Петр надеялся, что у такого строгого и свирепого мужа молодая жена не загуляет.

10 июля 1720 года сыграли свадьбу. Царь наградил молодых богатыми подарками и немалыми деньгами. Мария Андреевна впоследствии родила трех дочерей и одного сына, названного Петром. Мальчик родился 4 января 1725 года, за четыре недели до смерти Петра I. Это был будущий фельдмаршал Румянцев-Задунайский, учитель Суворова и Кутузова, первый из «стаи славной Екатерининских орлов». Говорили, что Петр Румянцев в действительности – сын царя Петра, что находило косвенное подтверждение в особо благожелательном отношении к нему всех членов дома Романовых.

Мария Андреевна дожила до 1786 года, став статс-дамой и получив европейскую известность тем, что танцевала на балах со всеми российскими императорами – от Петра I и до его правнука Павла. Знакомство Петра с Матвеевой, которое произошло на ассамблее, и последующая связь с нею, были явлением более чем типичным, свидетельствовавшим, что ассамблеи в известном смысле стали продолжением традиционных «всепьянейших и всешутейших соборов», только более респектабельных и облагороженных. «Соборы» же все еще продолжали существовать для тех, кому ассамблеи казались слишком чопорными и пресными, хотя нравы и на ассамблеях нельзя было назвать пуританскими.

Сохранились свидетельства и о других любовных историях, случавшихся с Петром на ассамблеях, но их так много, и все они столь однообразны, что ничего нового читателю не добавят. И все же еще одна любовная история Петра несомненно должна быть упомянута.

После неудачи Петра в Прутском походе молдавский господарь Дмитрий Кантемир лишился своих владений в Молдавии и переехал со всей семьей в Петербург. Женой Дмитрия Кантемира была хорошо образованная красавица по имени Кассандра, урожденная княжна Кантакузин, дальняя родственница византийских императоров. В пору их знакомства с Петром у нее было четыре сына – самый младший из них, Антиох Кантемир, стал впоследствии известным поэтом и дипломатом – и две дочери – Смарагда и Мария.

Говорили, что в Петербурге царь удостоил своей близостью красавицу княгиню. Однако в 1713 году Кассандра умерла. Петр не оставил без внимания осиротевшую семью и стал любовником Марии Кантемир. Сначала новую связь не принимали всерьез, считая, что это не более, чем мимолетное увлечение. Может быть, так думал и Петр, но с годами его чувства к Марии становились все серьезнее, сильнее и глубже, а в момент своего апогея, даже заставили волноваться Екатерину за целость царской семьи и свою собственную судьбу.

Новелла двадцать вторая
От Стокгольма до Дербента

Но перейдем к делам государственным. Летом 1721 года генералы Петра провели серию карательных операций на шведской территории, высаживая десанты, доходившие до окрестностей Стокгольма, и захватили на своем пути 4 города и 509 деревень. В Россию вывозились тысячи пудов хлеба, меди, железа. Тысячи беженцев появились на улицах Стокгольма, самим фактом своего пребывания склоняя шведских министров к поиску мира. В результате шведские дипломаты 30 августа 1721 года подписали мирный договор. По имени финского городка, где шли переговоры, договор назвали Ништадтским. С русской стороны его подписали Яков Брюс и Андрей Остерман. По Ништадтскому миру Россия получила Эстляндию с Ревелем (Таллин) и Нарвой, Лифляндию с Ригой, Ингерманландию с Петербургом и Кронштадтом, часть Карелии с Выборгом и Кексгольмом и острова Эзель и Даго.

Заключение мира со Швецией было триумфом Петра I, итогом его многолетних и многотрудных ратных и иных дел. Оно отмечалось в Москве и Петербурге с необычайной торжественностью и пышностью. 22 октября Сенат поднес Петру титулы Императора Всероссийского и Отца Отечества.

Однако мир, пришедший на русскую землю, оказался недолгим. Уже следующим летом Петр начал войну с Ираном. После взятия Дербента 23 августа 1722 года в Петербурге был подписан мирный договор с Персией, по которому России отходили южное и западное побережья Каспия с городами Дербентом и Баку и с провинциями Астрабад, Гилян и Мазендаран.

В тот год Петру исполнилось пятьдесят лет. Казалось бы, страсти могли поостыть, но не тут-то было. Именно в это время достиг апогея многолетний роман императора с Марией Кантемир. Она забеременела, а отцом будущего ребенка был Петр. Он настолько привязался к Марии, что не захотел оставлять ее в Петербурге даже во время похода. Она отправилась на войну вместе с ним и Екатериной. Однако в ожидании скорых родов Марии пришлось остаться в Астрахани. К тому времени, как мы уже знаем, у Петра не осталось сыновей, а ему страстно хотелось иметь мальчика. Поговаривали, что если Мария родит Петру сына, то он может так же решительно избавиться от Екатерины, как двадцать лет назад избавился от Евдокии. Но у Марии произошел выкидыш – уверяли, что это было подстроено друзьями Екатерины, – и надеждам Петра не суждено было сбыться. Тем не менее Петр продолжал любить молдавскую княжну, хотя о женитьбе на ней уже не было и речи.

А теперь необходимо вспомнить, что между завершением войны со Швецией и началом войны с Персией, Петр 5 февраля 1722 года обнародовал «Устав о наследии престола», по которому наследником мог быть объявлен любой человек, пригодный по мысли Петра к исполнению этой должности. Однако время шло, а кандидата на трон император не называл. И только через двадцать месяцев – 15 ноября 1723 года появился Манифест, в котором сообщалось о предстоящей коронации Екатерины. А в мае 1724 года в Успенском соборе сам Петр возложил на ее голову императорскую корону.

Казалось, что в семье Петра воцарились покой и стабильность, и ничто не предвещало неожиданностей, как вдруг вечером 8 ноября 1724 года был арестован камергер двора императрицы Виллим Иванович Монс…

Новелла двадцать третья
Виллим Монс

А теперь нам предстоит познакомиться с одним из трех братьев Анны Монс – Виллимом Ивановичем – новым героем нашего повествования. Следует сразу же отметить, что опала Анны Монс никак не отразилась на карьере ее брата. Петр с самого начала полюбил Виллима и доверял ему. Виллим Монс начал военную службу волонтером в двадцать лет. Это было в 1708 году. Затем был он зачислен в Преображенский полк, откуда его забрал к себе адъютантом генерал Родион Христианович Боур – швед, перешедший на службу к Петру еще до сражения под Нарвой.

Через три года Боур свел Монса с Петром, чьим адъютантом он и стал в 1711 году. С этих пор Виллим Монс – красавец и весельчак – все время находился при Петре, выполняя самые разные его поручения. Виллим проявил себя храбрым и расторопным офицером в сражениях при Лесной, под Полтавой и Фридрихштадтом. Он выполнял дипломатические поручения в Польше и Дании и всегда, при малейшей надобности, оказывался под рукой у государя. Карьера Монса круто пошла вверх.

Разумеется, он с самого начала хорошо знал и Екатерину Алексеевну. Они понравились друг другу, и через пять лет после начала службы у Петра, в 1716 году, Монс стал камер-юнкером при дворе Екатерины. В то время ему было 28 лет, Екатерине – 32, а ее августейшему супругу – 44 года. Став камер-юнкером, Монс начал играть при дворе царицы первую роль. Он ведал финансами, дворцовым хозяйством, закупал все, что было необходимо, держал в руках десятки управляющих, экономов, служителей, следил за жизнью монастырей, которым Екатерина покровительствовала, и наконец, организовывал и обеспечивал частые и дорогостоящие праздники и гуляния, до которых царица была весьма охоча.

Монс сопровождал Екатерину в поездках по России и за границу, хлопоча об удобствах в пути, о размещении в гостиницах, допуская к царице челобитчиков и извлекая немалый профит из своего посредничества. Нетрудно представить, какие возможности представлялись молодому красавцу, к тому же имевшему успех у множества женщин. Оставаясь с Екатериной в гостиницах, участвуя в празднествах, организовывая пиры, путешествия и ночлеги, мог ли Виллим Иванович вести себя как евнух? Можно даже поставить вопрос по-иному: позволила ли бы ему тридцатидвухлетняя, часто одинокая, но очень склонная к разврату и пьянству Екатерина, вести себя по-монашески?

К тому же Петра часто не бывало с Екатериной, а она хорошо знала, чем занимается муж, когда ее нет рядом. Не последним обстоятельством был и сам треугольник – Петр, Виллим Монс, Екатерина, к которому незримо примыкала и Анна Монс. Если царю Петру и Анне Монс можно было любить друг друга, или, по крайней мере, не скрывая ни от кого, делить ложе, то почему то же самое, к тому же тайно, нельзя делать царице Екатерине и Виллиму Монсу? Так оно и случилось.

Монс и Екатерина были настолько осторожны и опасливы, что их связь долгое время оставалась в тайне. И, как это бывает чаще всего, обманутый супруг узнал обо всем последним.

Звезда Виллима Монса взошла в зенит после коронации Екатерины. Торжество ознаменовалось раздачей наград и милостей. И одним из первых был отмечен верный Виллим, ставший отныне камергером двора, что соответствовало по петровской Табели о рангах званию генерал-аншефа или действительного тайного советника по статской службе.

Но вдруг все изменилось. 5 ноября 1724 года дворцовому лакею Ширяеву некий незнакомец, встретив его на Невском проспекте, вручил письмо. Когда Ширяев распечатал конверт, оказалось внутри находится еще одно письмо – на имя государя.

Ширяев покрылся холодным потом, ибо всем дворцовым служителям под страхом батогов и изгнания со службы наистрожайше запрещалось принимать чьи-либо челобитные и письма на имя государя. Но здесь был другой случай – Ширяев не знал, что2 находится внутри пакета, и это его вполне оправдывало. У лакея хватило ума не распечатывать конверт, адресованный Петру, и он отнес его к кабинет-секретарю императора Макарову, объяснив, как письмо попало к нему.

Как впоследствии выяснилось, Петра извещали – конечно, анонимно, – что Виллим Монс, Иван Суворов, – брат Василия Ивановича Суворова и дядя будущего, тогда еще не родившегося великого полководца, – а вместе с ними царский шут Балакирев, и особо доверенный Виллима Монса, стряпчий Егор Столетов, говорили анонимному доносителю о некоем тайном злоумышлении новоиспеченного камергера на жизнь и здоровье императора. В конце концов письмо оказалось у Петра. Полагали, что в нем шла речь и о любовной связи Виллима Монса с Екатериной Алексеевной, а также о взятках, которые, пользуясь служебным положением, брали сам Монс, его сестра, царский шут Балакирев, стряпчий Столетов и другие.

10 ноября в величайшей тайне Петр сам отправился допрашивать Монса. Как только он вошел в комнату, где Виллим Иванович ждал допроса, тот упал в обморок и долго не приходил в себя. Казнь Глебова и его сообщников еще была свежа в памяти, и Монс понимал, что если Петр так поступил с любовником своей бывшей, к тому же нелюбимой жены, то как же он поступит с безумцем, совратившим его любимую жену?

Монс – не Глебов и запираться не стал. На вопросы он отвечал пространно, чистосердечно признаваясь во всем. Виллим Иванович подробно перечислил все подарки и подношения, которые брал за заступничество перед царем и царицей, за представление им челобитных и иных бумаг.

Затем допрашивали его сестру Матрену Ивановну Балк. И ей предъявили обвинения во взяточничестве, и она тоже во всем чистосердечно призналась. Число взяткодателей оказалось столь велико и многообразно, что Петр приказал пройти по улицам Петербурга отряду преображенцев с барабанами. С ними шли бирючи-глашатаи, они призывали жителей столицы дать чистосердечные показания: приносил ли кто из них взятки Виллиму Монсу и его сестре. За утайку и плутовство обещалось строгое наказание. Страх пред Петром был столь велик, что до самой смерти императора, случившейся через два месяца, к санкт-петербургскому полицмейстеру Девиеру приходили с повинной десятки лиц всех состоянии. Больше было представителей высшей знати – царевны Анна Ивановна и Прасковья Ивановна, князья Репнины, Троекуровы, Вяземские, и даже от самого светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова тоже пришла повинная.

Верховный суд, не разбирая всех материалов, ограничился установлением трех бесспорных фактов мздоимства. А так как по Указу от 25 октября 1723 года взяточничество на государственной службе каралось смертью и конфискацией имущества, то Монс был приговорен к смертной казни, его сообщники – к наказанию кнутом и ссылке. Петр приговор утвердил. 15 ноября Монса, Столетова, Балакирева и Матрену Балк перевели в Петропавловскую крепость. Сообщников Монса приговорили к наказанию кнутом и ссылке. Ивану Суворову удалось оправдаться.

В ночь перед казнью Виллим Монс написал стихи на немецком языке. Их подстрочный перевод звучит так:

 
Итак, любовь – моя погибель,
В груди моей горел огонь страстей,
И он – причина моей смерти…
Моя гибель мне известна,
Я отважился полюбить ту,
Которую должен был лишь уважать.
И все же я пылаю к ней страстью.
 

Даже если бы Монс не оставил этих стихов, современники и потомки вряд ли считали бы дело Монса борьбой со взяточничеством – было понятно, что это прежде всего акт мести за прелюбодеяние с императрицей.

Уже известный нам Вильбуа записал со слов одной из фрейлин, девушки-француженки, прислуживавшей принцессам Анне и Елизавете, оказавшейся невольной свидетельницей возвращения царя из Петропавловской крепости после допроса Монса: «Приступ гнева Петра против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее». Далее Вильбуа писал: «Он имел вид такой ужасный, такой угрожающий, такой вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен, как смерть, блуждающие глаза его сверкали. Бросив страшный взгляд на своих дочерей, он раз двадцать вынул и спрятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса. Он ударил им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривлялось страшными гримасами и судорогами. Эта немая сцена длилась около получаса… Наконец, уходя, он хлопнул дверью с такой силой, что разбил ее».

Вильбуа утверждал, что Петр хотел казнить и Екатерину, поступив с нею «так, как поступил Генрих VIII, английский король, с Анной Болейн», Петра отговорили от этого А. И. Остерман и П. А. Толстой. Они сказали, что если казнить Екатерину за супружескую неверность, то встанет вопрос о том, кто подлинный отец ее дочерей? И тогда ни один из европейских принцев не сможет жениться на русских великих княжнах. А именно в эти дни шли переговоры о женитьбе голштинского герцога Карла-Фридриха на какой-либо из дочерей Петра и Екатерины. Этот резон Петр посчитал для дела решающим и сумел смириться. 16 ноября 1724 года всех обвиняемых привели на Троицкую площадь к только что выстроенному эшафоту. Монс, одетый в нагольный тулуп, шел твердым шагом и спокойно поднялся на эшафот.

Он отдал сопровождавшему его пастору золотые часы с портретом Екатерины на крышке, снял тулуп и лег на плаху. Когда отрубленную голову красавца-камергера воткнули на заранее приготовленный высокий шест, внизу поставили сестру казненного Матрену и, обнажив ей спину, пять раз ударили кнутом; кровь с головы брата в это время стекала по шесту на ее плечи. Затем пятнадцать ударов кнутом получил Егор Столетов, а шестьдесят ударов батогами получил Балакирев. Однако Петр не был бы самим собой, если бы сразу и решительно предал забвению происходящее. Голштинский посол в России, граф Геннинг-Фредерик Бассевич в оставленных «Записках» утверждал, что император привозил Екатерину на место казни Монса и заставлял смотреть на его отрубленную голову. Через несколько дней Столетова и Балакирева отправили в крепость Рогервик (ныне – эстонский город Палдиски), а Матрену Балк – в Тобольск.

Эта история имела продолжение. Петр приказал отрубленную голову красавца-камергера положить в банку со спиртом и привезти к нему во дворец. Там он принес свой трофей Екатерине и поставил на столик в ее спальне. Петр долго гневался на Екатерину и перестал спать с ней в одной постели. Так продолжалось несколько дней, пока Екатерина, заплакав, не упала перед мужем на колени, во всем винясь и прося прощения. Утверждают, что она простояла на коленях три часа и сумела вымолить у него отпущение грехов. И только после этого голова Монса была отправлена в кунсткамеру, где и оказалась рядом с головой Марии Даниловны Гамильтон.

Головы эти хранились в подвале в особых банках, куда время от времени наливали новый спирт. В 1780 году, более чем через полвека после происшедшего, президент Академии наук княгиня Екатерина Романовна Дашкова заинтересовалась, куда уходит так много спирта? И получила ответ, что спирт идет на сохранение двух человеческих голов – Гамильтон и Монса.

Дашкова рассказала об этом Екатерине II, и та велела принести и показать ей эти головы. Все, видевшие их, удивлялись и тому, что головы хорошо сохранились, но еще более – их необыкновенной красоте.

После этого Екатерина II приказала предать головы земле.